Байрон Джордж Гордон - Паризина

  

  

  

   Предислов³е П. О. Морозова, переводъ Аполлона Григорьева

   Источникъ: Байрон. Библ³отека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 1, 1904.

   OCR Бычков М. Н.

  

   нижеслѣдующая поэма посвящена долголѣтнимъ поклонникомъ его таланта, признательнымъ за его дружбу.

  

   Нижеслѣдующая поэма основана на происшеств³и, разсказанномъ въ "Antiquities of the House of Brunswick" Гиббона. Я вполнѣ понимаю, что утонченный и требовательный вкусъ современныхъ читателей можетъ счесть подобные сюжеты недостойными поэтической разработки. Греческ³е драматурги и нѣкоторые изъ нашихъ лучшихъ англ³йскихъ писателей были другого мнѣн³я, также какъ въ болѣе недавнее время и писатели другихъ европейскихъ странъ, Альф³ери и Шиллеръ. Нижеслѣдующая выписка изъ Гиббона выяснитъ факты, на которыхъ основана поэма. Николай переименованъ въ Азо для удобствъ стихотворной формы. "Въ царствован³е Николая III-го Феррара была осквернена дворцовой драмой. Маркизъ д'Эсте узналъ по доносу одного изъ приближенныхъ и по личнымъ наблюден³ямъ о преступной любви своей жены Паризины и своего незаконнаго сына Гюго, прекраснаго и храбраго юноши. Они были обезглавлены въ замкѣ по приговору отца и мужа, который открылъ всѣмъ свой позоръ и пережилъ ихъ казнь. Онъ былъ несчастливъ, если-бы они и были виновны; если-же они были невинны, то несчаст³е его было еще болѣе велико и я не могу себѣ представить положен³я, въ которомъ искренно призналъ-бы за родственникомъ право казнить своихъ близкихъ". Gibbon. Miscaleaneous Works, vol. III, стр. 470.

  

   Послѣдняя и самая короткая изъ шести поэмъ, написанныхъ и изданныхъ въ течен³е четырехлѣтняго промежутка, отдѣляющаго вторую половину "Чайльдъ-Гарольда" отъ первой.- "Паризина* была прислана Байрономъ своему издателю Муррею въ началѣ декабря 1815 г. и вышла въ свѣтъ въ февралѣ 1816 г.

   Въ болѣе раннихъ поэмахъ ("Гяуръ", "Абидосская Невѣста", "Корсаръ", "Осада Коринѳа") Байронъ все еще находился подъ впечатлѣн³емъ своего путешеств³я по европейскому Востоку, такъ краснорѣчиво описаннаго въ первыхъ двухъ пѣсняхъ "Чайльдъ-Гарольда",- и, такъ сказать, поэтически переживалъ воспоминан³я о Грец³и и Турц³и. Теперь его мысль обращается къ другой странѣ, - къ странѣ, которой онъ еще не видѣлъ, но которой мечталъ, какъ о цѣли своего ближайшаго путешеств³я: его поэтическое творчество вдохновляется отрывкомъ изъ старой феррарской хроники XV вѣка и воспроизводитъ въ яркой картинѣ одно изъ тѣхъ романтическихъ событ³й, которыми такъ богаты лѣтописи средневѣковыхъ итальянскихъ государствъ. Историческ³й фактъ, послуживш³й основою для поэмы и кратко изложенный самимъ поэтомъ въ предислов³и, въ видѣ цитаты изъ Гиббона, болѣе подробно передается старинными хронистами. Феррарск³й маркизъ Николай Эсте имѣлъ отъ Стеллы делль-Ассассино незаконнаго сына Гюго. Въ то время, когда послѣднему было уже около двадцати лѣтъ, маркизъ женился на Паризинѣ Малатеста, которая, къ великому огорчен³ю своего мужа, сначала относилась къ пасынку очень недружелюбно. Однажды Паризина отпросилась y мужа въ какое-то путешеств³е; маркизъ согласился, но съ непремѣннымъ услов³емъ, чтобы ее сопровождалъ Гуго, надѣясь, что болѣе близкое знакомство съ молодымъ человѣкомъ разсѣетъ ея предубѣжден³я противъ него. И въ самомъ дѣлѣ, Паризина не только измѣнила свое прежнее мнѣн³е о Гуго, но между нею и пасынкомъ скоро установилась самая тѣсная дружба, перешедшая затѣмъ въ любовную связь. И вотъ, нѣсколько времени спустя, одинъ изъ слугъ маркиза, по имени Дзозе или Джордж³о, проходя мимо комнатъ Паризины, наткнулся на выбѣжавшую оттуда въ слезахъ служанку: дѣвушка жаловалась, что госпожа ее прибила и въ порывѣ гнѣва прибавила, что ей легко было бы отомстить за эти побои разоблачен³емъ отношен³й мачехи къ пасынку. Слуга пересказалъ объ этомъ маркизу. Послѣдн³й сталъ искать случая удостовѣриться въ измѣнѣ своей жены и скоро убѣдился въ своемъ позорѣ, подсмотрѣвъ изъ засады свидан³е Паризины съ Гуго. Въ страшномъ гнѣвѣ, онъ тотчасъ же приказалъ арестовать виновныхъ, вмѣстѣ съ нѣсколькими слугами и служанками, которые имъ содѣйствовали, и немедленно предалъ ихъ суду. Судьи постановили смертный приговоръ. Впрочемъ, нѣкоторые изъ нихъ, между прочимъ всесильный любимецъ маркиза Угочч³оне Контрар³о и его старый, заслуженный министръ Альберто даль-Сале, высказались за смягчен³е участи подсудимыхъ. Со слезами, на колѣняхъ, они умоляли маркиза о помилован³и, приводя всевозможные доводы и особенно убѣждая скрыть отъ народа это позорное происшеств³е. Но маркизъ, ослѣпленный яростью, не захотѣлъ ихъ слушать и приказалъ сейчасъ же привести приговоръ въ исполнен³е. Ночью 21 мая 1425 г. въ подземной тюрьмѣ замка были обезглавлены сначала Гуго, потомъ - Паризина. Послѣднюю велъ къ мѣсту казни тотъ самый Дзозе, который выступилъ ея обвинителемъ. Паризина все время была увѣрена, что ее заключатъ въ тюрьму, и на каждомъ шагу спрашивала, скоро ли ее приведутъ на мѣсто. Когда же ей сказали, что ее ожидаетъ плаха, - она спросила, какая участь постигла Гуго, и, узнавъ, что онъ уже казненъ, воскликнула: "Въ такомъ случаѣ, я и сама не хочу жить!". Подойдя къ плахѣ, она сама сняла съ себя всѣ украшен³я и, обернувъ голову покрываломъ, покорно подставила шею подъ роковой ударъ. Маркизъ не спалъ всю ночь, ходя взадъ и впередъ по комнатѣ, и когда ему донесли о смерти Гуго, разразился рыдан³ями и въ отчаян³и воскликнулъ: "Зачѣмъ я не умеръ вмѣстѣ съ нимъ! Зачѣмъ я такъ поспѣшилъ рѣшить судьбу своего сына!". Онъ перегрызъ зубами палку, которую держалъ въ рукахъ, и всю ночь провелъ въ слезахъ и стонахъ, призывая своего милаго сына... На слѣдующ³й день, успокоившись, онъ призналъ необходимымъ оправдать себя передъ народомъ, такъ какъ этого происшеств³я невозможно было скрыть: онъ приказалъ изложить все дѣло на бумагѣ и разослать всѣмъ итальянскимъ дворамъ. Получивъ это извѣст³е, венец³анск³й дожъ Франческо Фоскари приказалъ, безъ объяснен³я причинъ, отмѣнить приготовлен³я къ турниру, который былъ назначенъ на площади св. Марка, подъ предсѣдательствомъ маркиза, по случаю получен³я имъ титула герцога. Жажда мести побудила маркиза отдать приказан³е, чтобы нѣсколько замужнихъ женщинъ, завѣдомо невѣрныхъ своимъ мужьямъ, были обезглавлены такъ же, какъ и его Паризина. Этой участи подверглась, между прочими, Барберина или Лаодам³я Ромеи, жена придворнаго судьи, которая и была казнена публично.

   Первымъ по времени литературнымъ отражен³емъ этихъ кровавыхъ феррарскихъ событ³й была драма Лопе де-Веги "Наказан³е безъ мщен³я" {El Cástigo sin Venganza, pyc. перев. С. Ѳ. Юрьева, въ книгѣ: "Избранный испанск³й театръ", M. 1868.}. Испанск³й драматургъ, по своему обыкновен³ю, отнесся къ историческимъ фактамъ совершенно свободно, видя въ нихъ только сюжетъ для пьесы; дѣйствующимъ лицамъ онъ далъ произвольныя имена и вмѣстѣ съ тѣмъ измѣнилъ и мотивы, и самую обстановку дѣйств³я. Феррарск³й герцогъ Лодовико посватался за принцессу Кассандру и, получивъ соглас³е ея родителей, посылаетъ за нею своего побочнаго сына Федериго. Послѣдн³й, встрѣтивъ Кассандру, узнаетъ въ ней свою бывшую невѣсту, - и молодая женщина, вынужденная отдать свою руку старому герцогу, оказывается не въ силахъ устоять противъ обаян³я юноши, бывшаго предметомъ ея первой любви. Герцогъ скоро узнаетъ о связи своей жены съ Федериго; онъ не желаетъ имъ "мстить", но рѣшаетъ ихъ "наказать", притомъ - такъ, чтобы никто не догадался объ истинной причинѣ ихъ гибели. Онъ связываетъ Кассандру по рукамъ и по ногамъ, привязываетъ ее къ креслу и закрываетъ ей голову, a затѣмъ, призвавъ сына, говоритъ ему: "Въ той комнатѣ лежитъ связаннымъ мой врагъ; поди и убей его". Федериго исполняетъ волю отца, который, отрубивъ голову убитой, показываетъ сыну, кто былъ его жертвой, и тотчасъ же приказываетъ своей вооруженной стражѣ убить Федериго за то, что тотъ убилъ свою мачеху.

   Испанская драма, по всей вѣроятности, осталась неизвѣстною Байрону, вообще мало знакомому со старымъ испанскимъ театромъ, - иначе поэтъ, конечно, упомянулъ бы о ней въ предислов³и, наряду съ названными тамъ "греками", Шиллеромъ и Альф³ери. Тѣмъ не менѣе, въ поэмѣ Байрона, какъ и въ драмѣ Лопе, мы видимъ одну общую черту, которая не заимствована изъ итальянской хроники (тамъ ея нѣтъ), a очевидно - подсказана обоимъ поэтамъ ихъ собственною мыслью: Паризина, какъ и Кассандра, была когда-то невѣстой того юноши, отцу котораго она впослѣдств³и должна была отдать свою руку. Въ этомъ - источникъ ихъ взаимныхъ отношен³й и отчасти оправдан³е виновныхъ. Другая черта байроновской поэмы, уже совершенно оригинальная, ни откуда не заимствованная, заключается въ томъ, что мужъ узнаетъ о невѣрности Паризины не отъ доносчиковъ, какъ въ хроникѣ и y Лопе, a отъ нея самой: она сама, во снѣ, какъ лэди Макбетъ, сознается въ своей винѣ, произнося имя своего возлюбленнаго...

   Подобно испанскому драматургу, Байронъ отнесся къ лѣтописному разсказу вполнѣ самостоятельно; на канвѣ этого разсказа онъ создалъ собственную поэму, независимую отъ какихъ бы то ни было литературныхъ образцовъ, и если въ своемъ предислов³и ссылается на нѣкоторые изъ нихъ, то дѣлаетъ это вовсе не въ оправдан³е своихъ "заимствован³й", которыхъ въ данномъ случаѣ и не было, a съ совершенно иною и постороннею поэмѣ цѣлью. Упоминая о "грекахъ", поэтъ, конечно, имѣлъ въ виду эврипидовскаго "Ипполита", гдѣ также изображается любовь мачехи къ пасынку; но сходство между Федрой и Паризиной - только внѣшнее, и вся основа греческой трагед³и совершенно иная. Гораздо ближе подходитъ "Паризина" къ другому, также указанному авторомъ, образцу, - къ трагед³и Шиллера "Донъ-Карлосъ": здѣсь мы уже видимъ и внутреннее тождество основного мотива, и сходство отдѣльныхъ перипет³й, насколько послѣдн³я обрисовываются въ сжатомъ разсказѣ англ³йскаго поэта. Наконецъ, ссылка на Альф³ери относится, очевидно, къ трагед³и "Мирра", сюжетомъ которой служитъ любовь брата къ сестрѣ. Между этой трагед³ей и байроновской поэмой нѣтъ ничего общаго, - и ссылка на итальянскаго поэта понадобилась, безъ сомнѣн³я, только для того, чтобы успокоить не въ мѣру щекотливую англ³йскую критику, лицемѣрная мораль которой непремѣнно должна была возмутиться "нечестивымъ" сюжетомъ поэмы Байрона. И въ самомъ дѣлѣ, уже издатель Байрона, Муррей, получивъ рукопись "Паризины", былъ нѣсколько встревоженъ ея содержан³емъ и успокоился только тогда, когда замѣтилъ, что поэма переписана для печати "нѣжной рукой" самой лэди Байронъ. Отбросивъ предубѣжден³е, онъ не замедлилъ признать эту поэму "перломъ огромной цѣны"; "она интересна, патетична, прекрасна, и, знаете, я готовъ даже сказать, - нравственна", писалъ онъ. Уордъ, прочитавш³й "Паризину" въ рукописи, и Исаакъ Дизраэли, слышавш³й ее въ чтен³и Муррея, пришли въ восторгъ отъ ея достоинствъ; a Джиффордъ, довольно строго разобравш³й, незадолго передъ тѣмъ, "Осаду Коринѳа", заявилъ, что Байронъ не написалъ до сихъ поръ ничего лучше "Паризины".

   Однако далеко не всѣ критики съумѣли настолько освободиться отъ традиц³оннаго англ³йскаго "кэнта", чтобы судить о новомъ произведен³и поэта по его достоинствамъ, не примѣшивая къ своимъ сужден³ямъ лицемѣрно-нравоучительныхъ тирадъ. Появлен³е "Паризины" какъ разъ совпало съ тѣмъ временемъ, когда все общество заговорило о Байронѣ по поводу его развода съ женой и когда явивш³яся въ печати его стихотворен³я, вызванныя этимъ семейнымъ разладомъ, злорадно комментировались многочисленными недругами поэта. Понятно, что "кэнтисты" (какъ называлъ ихъ самъ Байронъ) не упустили удобнаго случая обрушиться на "безнравственную" поэму и ея автора. Одинъ журналъ нашелъ, что содержан³е "Паризины" "такъ отвратительно, что его нельзя окрасить никакими ген³альными стихами"; по словамъ другого журнала, Байронъ описалъ "прелюбодѣян³е, которому нѣтъ имени"; трет³й, наиболѣе мягк³й въ своихъ отзывахъ, упрекнулъ поэта за "тягостное впечатлѣн³е отъ крайне непр³ятнаго сюжета повѣсти". Байрона почти единогласно обвинили въ томъ, что онъ позволилъ себѣ сочувственно изобразить въ высшей степени безнравственный поступокъ и такимъ образомъ выступилъ какъ бы защитникомъ виновныхъ, не заслуживающихъ никакого снисхожден³я. И это обвинен³е до такой степени отвѣчало вкусамъ и понят³ямъ англ³йской публики, что даже и въ наши дни новѣйш³й издатель Байрона считаетъ необходимымъ сказать нѣсколько словъ въ оправдан³е смѣлаго поэта, указывая на то, что Байронъ, какъ представитель "искусства для искусства", стоялъ выше своего вѣка и относился равнодушно не къ морали (ибо развязка его поэмы вполнѣ моральна), a къ навязываемой писателю обязанности морализировать и поучать своихъ читателей. "Онъ выбралъ своимъ сюжетомъ скорбную повѣсть любви и преступлен³я и, не заботясь ни о какихъ постороннихъ соображен³яхъ, передалъ эту повѣсть въ очаровательныхъ, гармоническихъ стихахъ. Онъ не извиняетъ и не осуждаетъ любви Гуго и Паризины; онъ предоставляетъ участниковъ этой драмы ихъ собственной судьбѣ. Вотъ это-то отрѣшен³е поэта отъ нравоучительныхъ соображен³й и возмутило и разсердило "кэнтеровъ". Современный читатель, не увлекаясь и не возмущаясь сюжетомъ разсказа, съ удовольств³емъ остановится на его поэтической силѣ и красотѣ. Байронъ взялъ факты въ ихъ "исторической наготѣ", но съумѣлъ дать имъ изящное, блестящее и мелодичное одѣян³е."

   Къ этому можно прибавить, что современный читатель, свободный отъ старыхъ литературныхъ предразсудковъ и лишь съ улыбкою вспоминающ³й о той суматохѣ, какую натворилъ, три четверти вѣка тому назадъ, въ нашей мирно-дремавшей "изящной словесности" Байронъ, - этотъ, по выражен³ю нашихъ тогдашнихъ классиковъ, vir ingenii summi, pietatis nullius {Слова Надеждина въ его латинской диссертац³и о романтической поэз³и.}, - ocoбенно поражается крайнею сдержанностью и осторожностью въ отношен³и поэта къ изображаемой имъ страсти, заставившей влюбленную пару позабыть въ чаду увлечен³я все на свѣтѣ. Въ поэмѣ мы видимъ скорѣе только намекъ на эту страсть, нежели дѣйствительное ея изображен³е; Байронъ ограничивается лишь немногими, существенно необходимыми словами - и быстро ведетъ свой разсказъ къ роковому, кровавому концу. Въ полномъ и яркомъ освѣщен³и является передъ нами только образъ прекраснаго, пылкаго юноши Гуго. Блѣдный какъ мертвецъ, но безъ страха и раскаян³я, стоитъ онъ передъ своимъ грознымъ отцомъ и безличными судьями; онъ пришелъ не за тѣмъ, чтобы умолять ихъ о милости; нѣтъ, онъ готовъ спокойно разстаться съ тою жизнью, которую далъ ему отецъ, осуждающ³й теперь его на смерть; онъ не дрогнувъ понесетъ свою голову на плаху; но пусть же топоръ, который упадетъ на эту голову, поразитъ глубокой раной и сердце его отца: вѣдь этотъ преступникъ, такъ безжалостно осуждаемый, - плодъ незаконной, преступной связи, сынъ женщины, обезчещенной тѣмъ самымъ отцомъ, который теперь хочетъ казнить его, казнить за то, что этотъ сынъ страсти унаслѣдовалъ отъ него горячее, неукротимое сердце... Въ рѣчи Гуго встаетъ призракъ рокового возмезд³я дѣтямъ за грѣхи отцовъ и отцамъ - за грѣхи дѣтей; въ его словахъ звучитъ грозный голосъ судьбы, голосъ вѣщей Кассандры, предсказывающей Агамемнону гибель въ минуту высшаго его торжества. И послѣ такой рѣчи - что могла бы сказать въ свое оправдан³е Паризина, эта несчастная жертва наслѣдственной страсти? Она пытается говорить, но силы покидаютъ ее, и она падаетъ, какъ мертвая. Поэтъ заставилъ ее страдать безмолвно, потому что ея слова, каковы бы они ни были, могли бы только ослабить впечатлѣн³е рѣзкой и содержательной жалобы сына...

   Страшная повѣсть развивается съ удивительной силой и быстротой: мы еще не успѣли придти въ себя отъ горячей, страстной рѣчи Гуго, въ нашихъ ушахъ еще звучитъ тотъ пронзительный крикъ, съ которымъ рухнула на землю Паризина, подобно собственному мраморному изваян³ю, какъ уже раздается заунывный звонъ монастырскихъ колоколовъ, зовущихъ осужденнаго на смерть, a народъ - на молитву за его грѣшную душу. Слѣдуетъ подробная картина казни; на плахѣ умираетъ одинъ только Гуго: Байронъ, видимо, не желалъ повторяться - и, въ отступлен³е отъ историческаго разсказа, не повелъ свою Паризину на эшафотъ; она таинственно исчезаетъ - неизвѣстно куда; съ этого рокового дня никто и никогда не слышалъ о ней ни слова, - и пусть воображен³е читателя само объясняетъ это исчезновен³е какими угодно подробностями. Этотъ художественный пр³емъ придаетъ заключен³ю поэмы особенную прелесть.

   "Паризина", какъ уже сказано было выше, отличается отъ другихъ поэмъ Байрона особенною мелодичностью стиха. Первая глава поэмы была въ свое время положена на музыку и долго распѣвалась, какъ одинъ изъ любимыхъ романсовъ. Да и вообще вся поэма, при своей сжатости, лаконичности, дѣйствующая на читателя не столько опредѣленными оборотами рѣчи, сколько намеками, вызывающими то или иное настроен³е, представляется скорѣе музыкальнымъ произведен³емъ, рядомъ быстро смѣняющихъ одна другую симфоническихъ картинъ,- какъ будто сама Итал³я, еще не видѣнная, но уже прочувствованная поэтомъ, отозвалась въ его чуткой душѣ своей родной стих³ей, - музыкой...

  

  

                   I.

  

         То часъ, когда изъ-за вѣтвей

         Трель соловья дрожитъ звончѣй;

         То часъ,- когда такъ звучно-тихъ

         Влюбленный шопотъ устъ младыхъ;

         И тих³й вѣтръ, и плескъ волны

         Для слуха чуткаго полны

         Какой-то музыки живой,

         И каждый цвѣтъ блеститъ росой,

         И въ небѣ звѣздъ сверкаетъ рой,

         И синева воды темнѣй,

         И гуще мракъ въ сѣни вѣтвей,

         И дымкой сводъ небесъ одѣтъ.

         То - полумракъ, то - полусвѣтъ...

         То часъ, какъ подъ закатъ дневной,

         Прозрачной мглою заревой

         Все будто флеромъ обвито;

         То часъ, пока еще луной

         Мерцанье сумерекъ не вовсе залито!

  

                   II.

  

         Но не затѣмъ, чтобъ слушать водопадъ

         Прокралась Паризина изъ палатъ;

         Не съ тѣмъ, чтобы глядѣть на сводъ ночной

         Синьора бродитъ въ тишинѣ нѣмой,

         И въ княжеской бесѣдкѣ Эстовъ - врядъ

         Она цвѣтовъ въ себя вдыхаетъ ароматъ.

         И жадно слушаетъ не соловья она,

         Хоть трепетнаго вся вниман³я полна,

         Какъ будто сказкѣ слухомъ отдана...

         Вотъ шумъ шаговъ за чащею вѣтвей:

         Блѣднѣютъ щеки... сердца стукъ слышнѣй...

         Вотъ въ шелестѣ листовъ рѣчь ясно раздалась...

         Кровь снова прилила и грудь приподнялась!

         Еще минута... близокъ срокъ...

         Прошла - и онъ y милыхъ ногъ.

  

                   III.

  

         И что для нихъ весь м³ръ кругомъ

         Съ его движеньемъ, ночью, днемъ?

         Вся жизнь и неба и земли

         Для нихъ ничто въ блаженный мигъ;

         И чужды, будто въ гробъ сошли,

         Они всему: вблизи, вдали

         Кругомъ... какъ будто кромѣ ихъ

         Нѣтъ на землѣ другихъ живыхъ.

         И дышатъ, и живутъ они

         Одинъ другимъ - за всѣхъ одни!

         Ихъ вздохи самые такимъ

         Полны блаженствомъ, что разбить

         Оно безум³емъ своимъ

         Въ груди могло бы сердце имъ,

         Когда бъ не кратк³й длилось мигъ.

         Опасность, страхъ, позоръ, вина,-

         Ничто не возмущаетъ ихъ

         Тревожно-сладостнаго сна.

         И кто жъ изъ насъ, кто страсти зналъ,-

         Иль медлилъ, или трепеталъ

         Въ подобный мигъ, иль думать могъ

         О томъ, что кратокъ счастья срокъ?

         Увы! и такъ оно пройдетъ

         Скорѣй, чѣмъ мысль родится въ насъ,

         Что быстротеченъ счастья часъ,

         Что свѣтлый сонъ ужъ не придетъ.

  

                   IV.

  

         И медленъ и тоскливъ ихъ взглядъ:

         Они спѣшатъ и не спѣшатъ

         Преступныхъ радостей пр³ютъ

         Покинуть. Тщетны клятвы ихъ

         И обѣщанья встрѣчъ другихъ:

         Грызетъ ихъ мука, словно тутъ,

         Теперь - разлуки вѣчной мигъ!

         Объятья, вздохи безъ конца...

         Хотятъ, какъ будто навсегда

         Сковавшись, замереть уста...

         Ея прекраснаго лица

         Прозрачный очеркъ весь облитъ

         С³яньемъ неба заревымъ:

         И небо - Паризина мнитъ -

         Грѣха ихъ не отпуститъ имъ.

         A съ неба строго такъ глядитъ

         Судьею каждая звѣзда!

         Объятья, вздохи безъ конца

         Ихъ приковали бъ навсегда

         Къ свиданья мѣсту... но давно

         Ждетъ Паризину сѣнь дворца.

         Урочный часъ - и суждено

         Разстаться имъ: въ груди съ тоской,

         Съ боязнью мрачно-ледяной,

         Со всѣмъ, что слѣдовать должно

         За грѣшнымъ дѣломъ, за виной.

  

                   V.

  

         Уходитъ Уго, чтобъ искать

         На ложѣ одинокомъ сна

         И по чужой женѣ сгарать

         Грѣховнымъ жаромъ; a она

         Главу преступную должна

         Къ груди супруга приклонить...

         Но сонъ ея - горячки сонъ,

         Грѣховныхъ чувствъ исполненъ онъ:

         Ихъ обличаетъ жаръ ланитъ.

         Она въ забвеньи страстныхъ грезъ

         Лепечетъ громко имя то,

         Котораго бы ни за что

         И шопотомъ не произнесъ

         Ея языкъ при свѣтѣ дня.

         Супруга жметъ къ груди она,

         Полна мятежнаго огня...

         A онъ, объятьемъ пробужденъ,

         Блаженъ мечтою,- грезы сна,

         И страстный вздохъ, и нѣги стонъ

         Душой готовъ благословить

         И слезы умиленья лить

         О томъ, что и во снѣ жена

         Ему такъ страстно предана.

  

                   VI.

  

         Онъ къ сердцу спящую прижалъ

         И ловитъ смутный шопотъ словъ,

         И слышитъ... Что жъ затрепеталъ

         Князь Адзо, будто услыхалъ

         Архангела послѣдн³й зовъ?

         И правъ онъ... Приговоръ страшнѣй

         Ему едва ли прозвучитъ

         И надъ могилой, какъ изъ ней

         Гласъ суд³и ему велитъ

         Возстать, чтобъ вѣкъ уже не спать

         И передъ вѣчный тронъ предстать.

         Да, правъ онъ... Миръ его земной

         Единымъ звукомъ весь разбитъ:

         Невнятный лепетъ рѣчи той -

         Ея вина и Адзо стыдъ!

         И чье же имя?...

                       Раздалось

         Оно въ ушахъ, какъ страшный стонъ

         Волны, которою разбитъ

         Челнокъ, и путникъ, на утесъ

         Заброшенный, вновь погруженъ

         Навѣки въ хлябь морскихъ валовъ

         И не воротится... Таковъ

         Ударъ, который нанесенъ

         Тѣмъ именемъ душѣ его...

         И чье же имя?

                       Про кого

         Не могъ бы грезить даже онъ!

         То имя - Уго... сына той...

         Любимой прежде... Сынъ родной,

         Плодъ страсти, плодъ мятежныхъ лѣтъ,

         Минувшаго живой упрекъ,

         Грѣхъ юныхъ дней, когда увлекъ

         Онъ сердце Бьянки и обѣтъ

         Безжалостно нарушить могъ,

         Обѣтъ, когда-то данный ей,-

         Довѣрчивой въ любви своей.

  

                   VII.

  

         Кинжалъ извлекъ онъ изъ ножонъ,

         Но трепетно въ ножны опять

         Сталь хладная опущена...

         Ее убить не въ силахъ онъ!

         Пусть недостойна жить она,

         Но - такъ прекрасна!... И притомъ,

         Она съ улыбкой тихимъ сномъ

         Забылась. Онъ не разбудилъ

         Ея... a только устремилъ

         На спящую онъ взглядъ такой,

         Что еслибъ, пробудясь отъ сна,

         Взглядъ этотъ встрѣтила она,

         Ее оледенилъ бы онъ

         На вѣчный, безпробудный сонъ.

         У князя по челу течетъ,

         Густыми каплями блестя

         При свѣтѣ лампы, хладный потъ ..

         Она-жъ замолкла. Но хотя

         Теперь безпечно спитъ она,

         A жизнь ея изочтена!

  

                   VIII.

  

         Заутра же - допросъ. Вины

         Клятвопреступницы-жены

         Улики хочетъ онъ собрать,

         И отъ придворныхъ слышитъ самъ

         Все, что страшился онъ узнать:

         Свой несомнѣнно-явный срамъ...

         Себя однѣхъ хотятъ спасать

         Ея сообщницы. Боязнь

         Велитъ имъ все - вину, и казнь,

         И стыдъ - лишь на нее слагать.

         Утаекъ нѣтъ. До мелочей

         Раскрыто все, чтобъ былъ вѣрнѣй

         Разсказъ; и больше ничего

         Душѣ измученной его

         И слуху не осталось ждать,

         И чувствовать, и узнавать...

  

                   IX.