Жуковский Василий Андреевич - Поэмы, повести и сцены в стихах

Вальтер. "Ты не уйдешь от меня!- проворчал, покосившись,

  

  

  

  

  

  

  Зеленый. "Верно, рекрутский наборщик?"- шепнула хозяйка

  

  

  

  

  

   подслушав. Нет, то был не рекрутский наборщик, узнаете caми. Только что женится Вальтер и все промытарит на картах. Где же, скажите, у Мины был ум? Из любви согласась Мина за Вальтера выйти; да! из любзи... но к нему ли?.. Нет, друзья, не к нему: к отцу, к матери -

  

  

  

  

  

  им в угождение. Слушайте ж: за день до свадьбы Мина с печалью заснула; Вот ей страшный, пророческий сон к полуночи приснился: Видит, будто куда-то одна идет по дороге; Черный монах на дороге стоит и читает молитву. "Честный отец, подари мне святой образок; я невеста. Вынь мне: что вынешь, тому и со мной неминуемо

  

  

  

  

  

   сбыться". Долго, долго качал головою чернец; из мошонки Горсть образочков достал он. "Сама выбирай",-

  

  

  

  

  

   говорит ей. Вот она вынула... что ж ей, подумайте, вынулось? Карта. "Туз бубновый, не так ли? Плохо: ведь красный

   карбункул Значит он... доля недобрая".- "Правда",- Мина сказала. "Мой совет,- говорит ей чернец,- попытаться

  

  

  

  

  

  в другой раз. Что? Семерга крестовая?"- "Правда",- сказала,

  

  

  

  

  

   вздохнувши, Мина. "Господь защити и помилуй тебя! Вынь, дружочек, В третий раз; может быть, лучше удастся. Что там?

  

  

  

  

  

   Червонный Туз?.. Кровавое сердце".- "Ах. правда!"- Мина сказала, Карту из рук уронивши. "Послушай, отведай еще раз. Что? Не туз ли виновый?"- "Смотри, я не знаю".-

  

  

  

  

  

   "Он, точно! Ах! невеста, черный заступ, заступ могильный; Горе, горе! молися, друкок: он тебя закопает". Вот что, друзья накануне свадьбы приснилося Мине. Что ж, помогло предвещанье? Все Мина за Вальтера вышла. Мина подумала, Мина сказала: "Как богу угодно! Семь крестов да кровавое сердце; а после... что ж после? Воля господня! пусть черный мой заступ меня закопает". Дети, сначала было ей сносно: хоть Вальтер и часто Пил, и играл, и святыней ругался, и бедную мучил; Но случалось, что, тронутый горем ее и слезами, Он утихал - и вот что однажды сказал он ей: "Слушай; Я от игры откажусь и карты проклятые брошу; Душу возьми сатана, как скоро хоть пальцем их трону. Но отстать от вина - и во сне не проси; не отстану Плачь и крушися, как хочешь; хоть с горя умри;

  

  

  

  

  

  не поможешь". Ах! друзья, не сдержал одного, да сдержал он другое. Вот пришел он в трактир; а Зеленый уж там, и тасует Карты, сидя за столом сам-третей, и Вальтера кличет: "Вальтер, со мной пополам: садись, сыграем игорку". "Я не играю",- Вальтер сказал и пива напенил Полную кружку. "Вздор! - возразил, сдавая, Зеленый.- Мы играем не в деньги, а даром; садись, не упрямся" "Что же? (думает сам в себе Вальтер) если нe в деньги То и игра не в игру..."- и садится рядом с Зеленым. Вот белокуренький мальчик к окну подошел и стучится "Вальтер (кличет он), Вальтер, послушай,

  ведь на словечко". Вальтер ни с места. "После приди,- говорит он.-

  

  

  

  

  

  Что козырь?" Взятку берет он за взяткой. "Ты счастлив,- заметил

  

  

  

  

  

   Зеленый.- Дай сыграем на крейцер; безделка!" Задумался Вальтер. "В деньги иль даром... игра все игра. Согласен",-

  

  

  

  

  

   сказал он. "Вальтер (кличет мальчик опять и пуще стучится), Выдь на минуту; словечко, нe боле".- "Отстань же,

  

  

  

  

  

   не выду; Козырь!.. туз бубновый!.. семерка крестовая!.. козырь!" Крейцер да крейцер, а там, поглядишь, вынимай

  

  

  

  

  

   и дублоны. Кончив игру. Зеленый сказал: "Со мною нет денег. Хочешь ли? Вот тебе перстень; возьми: он стоит дороже; Камень редкий, карбункул: в нем же есть тайная сила". В третий раз кличут в окошко: "Выдь, Вальтер, пока

   еще время". "Пусть кричит,- Зеленый сказал,- покричит и отстанет Что ж, возьмешь ли мой перстень? Бери, в убытке

  

  

  

  

  

  Не будешь. Знай: как скоро нет денег, ты перстень на палец

  

  

  

  

  

   да смело Руку в карман - и вынется звонкий серебряный талер. Но берегися... раз на день, не боле; и в будни,

  

  

  

  

   не в праздник; Слышишь ли, слышишь ли, Вальтер? Я сам не советую

  

  

  

  

  

  в праздник. Если ж нужда случится во мне, ты крикни лишь: Бука! (Букой слыву я в народе) - откликнусь тотчас.

  

  

  

  

  

  До свиданья". Что-то делает Мина?.. Одна, запершися в каморке, Мина сидит над разодранной Библией в тяжкой печалт. Муж пришел, и война поднялась. "Ненасытная плакса, Долго ль молитвы тебе бормотать? Когда ты уймешься? Вот горемыка, смотри, что я выиграл: перстень,

  

  

  

  

  

   карбункул". Мина взглянув, обомлела: карбункул! Творец милосердый, Доля недобрая!.. сердце в ней сжалос, и замертво пала... Бедная Мина, зачем ты, зачем ты в себя приходила? Сколько б кручины жестокой тебя миновало на свете. Вот чем дале, тем хуже; день ли в деревне торговый, Ярманка ль в праздник у церкви - Вальтер наш там.

  

  

  

  

  

  Кто заглянет В полночь в трактир, иль в полдень, иль в три часа

  

  

  

  

  

   пополудни - Вальтер сидит за столом и тасует крапленые карты. Брошены дети; что было, то сплыло; поле за полем Проданы все с молотка, и жена пропадает от горя. Дома же только и дела что крик, да упреки, да слезы; Нынче драка, а завтра к пастору, а там для ответа В суд, а там и в тюрьму на хлеб с водой попоститься. Плох он пойдет, а воротится хуже. Бука не дремлет; Бука в уши свистит и желчи в кровь подливает. Так проходят семь лет. Ну, посушайте ж: Вальтера Бука Вывел опять из тюрьмы. "Не зайти ль по дороге,-

  

  

  

  

  

  сказал он,- Выпить чарку в трактире? С чем покажешься дома? Как тебя примут? Ты голоден, холоден, худ и оборван. Что на свиданье жена припасла, то тебя не согреет. Правду молвить, ты мученик; лопнуть готов я с досады, Видя, какую ты от жены пьешь горькую чашу. Много ль подобных тебе? Что сутки то талер, и даром. Права пословица: счастлив игрою, несчастлив женою. Будь ты один-ни забот, ни хлопот; женился - каков ты? Нет лица на тебе; как усопший; кожа да кости. Выпей же чарку, дружок: авось на душе просветлеет". Мина тем временем, руки к серцу прижавши, в потемках Дома сидит одинешенька, смотрит сквозь слезы на небо. "Так, семь лет, семь крестов!.. ( и слезы ручьем

  

  

  

  

  

   полилися) Всe, как должно, сбылось; пошли же конец, мой

  

  

  

  

  

  создатель!" Молвила, книжку взяла и молитву прочла по усопшем. Вдруг растворилася дверь, и Вальтер вбежал

  

  

  

  

  

  как безумный. "Плачешь, змея? (загремел он) плачь! теперь

  

  

  

  

  

  не напрасно! Ужин, проворнее!"- "Где взять? Все пусто; в доме

  

  

  

  

  

  ни корки". "Ужин, тебе ль говорят? Хоть тресни, иль нож тебе

  

  

  

  

  

  в сердце!" "Что ж, чем скорее, тем лучше: в могилу снесут.

  

  

  

  

  

  да и только; Мне же там быть не одной: детей давно ты зарезал". "Сгинь же!"- он гаркнул... и Мина в крови ударилась

  

  

  

  

  

   об пол. "Ах! мое кровавое сердце! (она простонала) Где ты, заступ? Твоя череда: закопай меня в землю". Ужас, как холод, облил убийцу... бежит неоглядкой; Ночь; под ним шевелится земля; в орешнике шорох. "Бука, где ты?"- он крикнул... Громко откликиулось

  

  

  

  

  

   в поле. Бука стоит за орешником... выступил... "Что ты?"

  

  

  

  

  

  спросил он. "Бука... я Мину зарезал... скажи, присоветуй,

  

  

  

  

   что делать?.." "Только?- тот возразил.- Чего ж испугался, безмозглый? Мину зарезал - великое диво! туда и дорога! Но... послушай, здесь оставаться теперь не годится; Будет плохо; Рейн близко - ступай, переедем; Лодка у берега есть..." Садятся, плывут, переплылы, На берег вышли и по полю бегом. В сторонке, в тpaктиpe, Светится свечка. Зеленый сказал: "Зайдем на минутку; Тут есть добрые люди; помогут тебе разгуляться". Входят. В трактире сидят запоздалые, пьют и играют. Вальтер с Зеленым подвинулись к ним, и война закипела. "Бей!"- кричат. "Подходи!"- "Я лопнул!"-

  

  

  

  

  "Козырь!"- "Зарезал!" Вот они козыряют, а маятник ходит да ходит. Стрелка взошла на двенадцать... Ах! белокуренький

  

  

  

  

  

   мальчик, Стукни в окошко!.. Не стукнет: дело кончается, Вальтер. Как же ты плохо играешь!.. зарезал... глубоко, глубоко В сердце к нему заронилось тяжелое слово; а Бука, Только что взятку возьмут, повторит да на Вальтера

  

  

  

  

  

   взглянет. Вот пробило двенадцать. К Вальтеру масть, как на выбор, Все негодная сыплет; мелком он проигрыш пишет. Вот... и первого четверть. С перстнем на пальце он руку Всунул в карман: "Разменяйте мне талер". Плохая монета, Вальтер, плохая монета в кармане битые стекла... Руку отдернув, в страхе глаза он уставил на Буку; Бука сидит да винцо попивает, и нет ему дела. "Вальтер (допивши, сказал он), пора! хозяин уж дремлет. Нынче праздник, двадцать пятое августа; много Будет в трактире гостей: пойдем, зачем нам тесниться? Полно перстнем вертеть; не трудись, ничего не

  

  

  

  

  

   добудешь". Праздник!.. Ах! Вальтер, как бы ты рад был

  

  

  

  

  ослышаться! как бы! Рад был ногами к столу прирасти, чтоб не сдвинуться

  

  

  

  

  

   с места! Поздно, поздно; ничто не поможет... Бледен как мертвый, Встал он, ни слова не молвил, и в поле темное с Букой - Бука вперед, а он позади - побрел, как ягненок Вслед за своим мясником бредет к кровавой колоде. Бука ставит его на выстрел ружейный от места. "Видишь, Вальтер? - сказал он. - Звезды на небе смеркли. Видишь? Тяжелыми тучами небо кругом обложилось; Воздух душен; ветка не тронется: листик не дрогнет. Вальтер, что же ты так замолчал?.. Уж не молишься ль,

  

  

  

  

  

  

  Вальтер? Или считаешь свой проигрыш? Все проиграл невозвратно. Как быть! а выбор остался плохой, я сам признаюся. Вот тебе нож... я украл у убийцы, когда обдирал он Мертвое тело... зарежь себя сам, так за труд

  

  

  

  

  

  не заплатишь". Так рассказывал дедушка внучкам. Чуть смея дыханье В страхе отвесть, говорит ему бабушка: "Скоро ль

  

  

  

  

  

  ты кончишь? Девки боятся; на что их стращать небывальщиной?

  

  

  

  

  

   Полно!" "Я докончил, - старик отвечал. - Там лежит он,

  

  

  

  

  

  и с перстнем, В дикой крапиве, где нет дроздов и не водятся пташки" Тут Луиза примолвила: "Бабушка, кто же боится? Или, думаешь, трудно до смысла сказки добраться" Я добралася: Бука есть искушение злое. Разве не вводит оно нас в грех и в напасти, когда мы Бога не помним, советов не любим, не делаем дела? Мальчик в окошечке... кто он? Верный учитель наш,

  

  

  

  

  

  совесть. О! я дедушку знаю, я знаю и все ею мысли".

   ЦЕИКС И ГЛЬЦИОНА

  

   Отрывок из Овидиевых "Превращений" Цеикс, тревожимый ужасом тайных, чудесных видений, Был готов испытать прорицанье Кларийского бога - В Дельфы же путь заграждали Форбас и дружины флегиан. Он приходит к своей Гальционе, верной супруге, Ей сказать о разлуке... сказал... ужаснулася, и хладом Грудь облилася, бледность ланиты покрыла, слезами Очи затмились, трикраты ответ начинала-трикраты Скованный горем язык изменял; наконец возопила, Частым рыданием томно-печальную речь прерывая: "Милый супруг мой, какою виной от себя удалила Я твое сердце? Ужели не стало в нем прежней любови? Ты равнодушно теперь покидаешь свою Гальциону; Путь выбираешь дальнейший; я уж милей в отдаленье. Странствуй ты по земле - тогда бы сердце не знало Страха в печали; была бы тоска без заботы... но моря, Моря страшусь; ужасает печальная мрачность пучины; Волны-я зрела вчера-корабельны обломки носили; Здесь не раз на гробницах пустых имена я читала. Друг, не нe вверяйся надежде бесстрашного сердца;

  

  

   не льстися Дружбой родителя бога Эола, могущего силу Ветров смирять и море по воле мутить и покоить. Раз овладевши волнами, раскованны ветры не знают Буйству границ; и земля и моря им покорны; сгоняют Тучи на небо и страшным огнем зажигают их недра. Ах! чем боле их знаю ( а знать их должна; я младенцем Часто в жилище отца их видала), тем боле страшусь их. Если ж ни просьбы, ни слезы мои над тобою не властны, Если уж в море далекое должно, должно пускаться, Друг, возьми с собою меня: мы разделим судьбину; Зная, чем стражду, менее буду страдать; что

  

   ни встретим, Все заодно: без разлуки неверным волнам предадимся". Тронутый жалобной речью супруги, сын Люциферов Долго безмолвствовал, в сердце тая глубокое горе. Но, постоянный в желанье, он вверить своей Гальционы Вместе с собой произволу опасного моря не смеет. Хочет ее убедить ободрительным словом... напрасно! Нет убежденья печальной душе. Наконец он сказал ей: "Долго разлука и краткая длится; но я Люнифсром Светлым клянусь возвратиться, если допустит судьбина, Прежде чем дважды луна в небесах coвершиться успеет". Сим обетом надежду на скорый возврат ожидавши, Он повелел спустить на волны ладью и, не медля, Снасти устроить и все изготовить к далекому бегу. Видит ладью Гальииона н, вещей душою предузнавши Будущий рок, содрогнулась, слезы ручьем полилися; Нежно прижалась к супругу лицом безнадежно

  

  

  печальным; Томно шепнула: "прости!" - и пала без чувства

  

  

   на бреге. Медлит унылый супруг; но пловцы уж рядами

  

  

  взмахнули Весла, прижав их к могучим грудям, и согласным

  

  

   ударом Вспенили влагу. Тронулось судно. Она отворила Влажные очи и видит его у кормы... Удаляясь, Знаком прощальным руки он последний привет

  

  

   посылает; Тем же знаком она отвечала. Дале и дале Берег уходит, и очи лица распознать уж не могут; Долго, долго преследует взором бегущее судно; Но когда и оно в отдаленье пространства пропало, Силится взором поймать на мачте играющий парус; Скоро и парус пропал. И безмолвно в чертог опустелый Тихо пошла Гальцнопа и пала на одр одинокий... Ах! и чертог опустелый, и одр, и все раздражало Грустное сердце, твердя о долекоплывущем супруге. Судно бежит. Вдруг ветер шатнул неподвижные верни; Праздные весла к бокам ладии прислонив, корабельщик Волю дал парусам и пустил их свободно по мачте: Полные ветром попутным, шумя. паруса натянулись. Море браздя, половину пути уж ладья совершила: Берег повсюду равно отдален, повсюду невидим. 'Вдруг перед ночью надулися волнны, море белеет: Сильный порывистый ветер внезапно ударил от юга. "Свить паруса!" - возопил ужаснувшийся кормщик.

  

  

   напрасно! Ветра могучий порыв помешал повеленье исполнить; Шумом ревущей волны заглушило невнятное слово. Сами гребцы на работу бегут; один убирает Весла, другой чинит расколовшийся бок тот исторгнуть Силится парус у ветра; а тот, из ладьи выливая В трещины бьющую воду, волны волнам возвращает. Все в беспорядке, а буря грозней и грозней; отовсюду Ветры, слетаяся, бьются, и море, вздымаяся, воет; Кормщик бодрость утратил, и сам, признавая опасность, Где они, что им начать, от чего остеречься, не знает. Властвует буря. ничтожны пред нею искусство и опыт; Вихорь, вопли гребцов, скрыпенье снастей, непрерывный Плеск отшибаемых волн и гром отовсюду... ужасно! Воды буграми, и море то вдруг до самого неба Рвется допрянуть и темные тучи волнами обрызгать То, подымая желтый песок из глубокия бездны, Мутно желтеет; то вдруг чернее стигийския влаги; То, опадая и пеной шипящей разбившись, белеет. Мчится трахинское легкое судно игралищем бури; Вдруг возлетит и как будто с утесистой горной

  

  

  стремнины Смотрит в глубокий дол, в глубокую мглу Ахерона; Вдруг с волной упадет и, кругом взгроможденному

  

  

   морю, Видит как будто из адския бездны далекое небо. Страшно гремит ладия, отшибая разящие волны: Так раздаются удары в стене, тяжелым тараном Глухо разимой иль брошенным тяжким обломком утеса Словно как пламенный лев свирепеет, теснимый

  

  

   ловцам; Бешен встает на дыбы и грудью кидается в копья: Так яримая ветром волна, бросаясь на мачты, Судно грозится пожрать и ревет, над ним подымаясь. Киль расшатался; утратив защиту смолы, раздалися Бренные сшивы досок, и вторглась губящая влага; Вдруг облака, расступившись, дождем зашумели;

  

  

  казалось, Небо упало на море и море воздвиглося к небу. Взмокли все паруса, смешались с водами пучины Воды небес, и казалось, что звезды утратило небо. Темную ночь густила темная буря; но часто Молнии быстрым, излучистым блеском, летая по тучам, Ярко сверкали, и бездна морская в громах загоралась. Вдруг поднялся и бежит, раскачавшись, ударить на судно Вал огромный. Подобно бойцу -великаиу, который Дерзко не раз набегал на раскат осажденного града, Сбитый, снова рвался, наконец, окрыляемый славой, Силой взбежал на ветчину стены один из дружины: Так посреди стесненных валов, осаждающих судно, Все перевыся главой, воздвигся страшный девятый; Хлещет, бьет но скрыпучим бокам ладии утомленной, Рвется, ворвался и вдруг овладел завоеванным судном. Волны частью толпятся на приступ, частью вломились; Все трепещет, как будто во граде, когда уж в проломы Бросился враг и стена за стеною, гремя, упадает; Тщетно искусство; мужество пало; мнится, что с каждой Новой волною новая страшная смерть нападает. Нет спасенья! тот плачет; тот цепенеет; тот мертвым В гробе завидует; тот к богам посылает обеты; Тот, напрасно руки подъемля к незримому небу, Молит пощады; тот скорбит об отце, тот о брате, Тот о супруге и чадах, каждый о том, что покинул; Цеикс о милой своей Гальционе: одной Гальционы Имя твердит он, тоскует по ней, но, тоскуя, утешен Тем, что она далеко; хотел бы к домашнему брегу Раз оглянуться, раз хотел бы лицом обратиться К милому дому... но где же они? разъяренная буря Все помутила; сугубою мглою черные тучи Небо все обложили, и ночь беспредельная всюду. Вихорь вдруг налетел... затрещав, подломилась и пала Мачта за край, и руль пополам. И, встав на добычу, Грозен, жаден, смотрит из бездны вал-победитель. Тяжкий, словно Афос, могучей рукою с подошвы Сорванный, словно Пинд, обрушенный в бездну

  

  

   морскую, Он повалился. Корабль, раздавленный падшей громадой, Вдруг потонул. Одни из пловцов, захлебнувшись В вихре пенных валов, не всплыли и разом погибли; Часть за обломки ладьи ухватились. Цеикс руками, Некогда скипетр носившими, стиснул отбитую доску; В помощь отца, в помощь Эола, водою душимый, Часто зовет он, но чаще зовет свою Гальциону; С нею мысли и сердце; жаль ее, а не жизни; Молит он волны: тело его до очей Гальционы Милых донесть, чтоб родная рука его схоронила; Он утопает, но только что волны дыханье отпустя.. Он Гальциону зовет, он шепчет водам: "Гальциона!" Вдруг горой набежала волна, закипела и, лоннув. Пала к нему на глазу и его задавила паденьем... Мраком задернувшись, в оную ночь был незрим

  

  

   и незнаем Светлый Люцифер: невластный покинуть вершины

  

  

   Олимпа, Он в высоте облаками закрыл печальные очи.. Тою порою Эолова дочь, об утрате не зная, Ночи свои в нетерпенье считает, готовит супругу Платья, уборы готовит себе, чтоб и ей и ему нарядиться В день возврата, лаская уже невозможным свиданием. Всех богов призывая, пред всеми она зажигает Жертвенный ладан, Юнону ж богиню усерднее молит, Молит, увы! о погибшем, навек невозвратном супруге; Молит, чтоб он был здоров, чтоб к ней возвратился, чтоб, верный, Сердца не отдал другой... из стольких напрасных желаний Только последнее слишком, слишком исполнено было. Но мольбы Гальгционы о мертвом тревожат Юнону: Жертву и храм оскверняет рука, посвященная тени. "Вестница воли богов (сказала Юнона Ириде), Знаешь, где Сон обитает, безмолвный податель покоя К этому богу лети от меня повелеть, чтоб, не медля, В образе мертвого Цеика призрак послал Гальционе Истину ей возвестить". Сказала... Ирида, в одежде Яркостью красок блестящей, дугой в небесах

  

  

   отразившись, Быстро порхнула к обители бога, в скалах сокровенной. Есть в стороне киммериян пустая гора с каменистой Мрачной пещерой; издавна там Сон обитает ленивый. Там никогда - ни утром, ни в полдень, ни в пору

  

  

   заката - Феб не сияет; лишь тонкий туман, от земли подымаясь, Влажною стелется мглой, и сумрак сомнительный

  

  

  светит. Там никогда будитель пернатых с пурпуровым гребнем Дня не приветствует криком, ни пес - сторожитель

  

   молчанья Лаем своим не смущает, ни говором гусь осторожный; Там ни птицы, ни зверя, ни легкой ветки древесной Шорох не слышен, и слова язык человечий не молвит; Там живет безгласный Покой. Из-под камня сочася, Медленной струйкой Летийский ручей, по хрящу

  

  

   пробираясь, Слабым, чуть слышным журчанием сладко наводит

  

  

   дремоту; Вход пещеры обсажен цветами роскошного мака С множеством трав: из них усыпительный сок выжимая, Влажная Ночь благодатно кропит им усталую землю. В целом жилище нет ни одной скрыпучия двери, Тяжко на петлях ходящей, нет на пороге и стража. Одр из гебена стоит посредине чертога, задернут Темной завесой; наполнены пухом упругим подушки. Бог, разметавшись на ложе, там нежит расслабленны

  

  

   члены. Ложе осыпав. Сны бестелесные, легкие Грезы Тихо лежат в беспорядке, несчетны, как нивные класы, Листья дубрав иль песок, на бреге набросанный морем. Входит в пещеру младая богиня, раздвинув рукою Вход заслонявшие Сны. Сиянье небесной одежды Быстро темный чертог облеснуло. Встревоженный

  

  

   блеском, Бог медлительно поднял очи и снова закрыл их; Силится встать, но слабость голову сонную клонит; Нехотя он приподнялся; шатаясь, оперся на руку; Встал. "Зачем ты?" - спросил он богиню. Ирида

  

  

   сказала: "Сон, живущих покой! о Сон, божество благодати! Мир души, усладитель забот, усталого сердца Нежный по тяжких грудах и печалях дневных оживитель, Сон! повели, чтоб Мечта, подражатель обманчивый

  

  

   правде, В город Ираклов Трахичы под видом царя полетела Там сновиденьем погибель супруга явить Гальционе. Так повелела Юнона". Окончив, Ирида младая Бога покинуть спешит: невольно ее покоряла Сонная сила, и тихо кралось в нее усыпленье. Снова лазурью по радуге светлой она полетела. Бог из несметного роя им порожденных видений Выбрал искусника, всех принимателя видов Морфея: Выдумщик хитрый, по воле во всех он является

  

  

   лицых, Все выражает: и поступь, и телодвиженья, и голос, Даже все виды одежд и каждому свойственны речи; Но способен он брать лишь один человеческий образ. Есть другой - тот является птицей, зверем, шипящим Змеем, слывет на Олимпе Икелос, а в людях Фоветор. Третий, мечтательный Фантазос, дивным своим

  

  

   дарованьем В камни, волны, пригорки, пни, во все, что бездушно, С легкостью быстрой влетает. Они царям и владыкам Чудятся ночью; другие ж народ и граждан посещают. Бог, миновав их, из легкого сонмища вызвал Морфея. Волю Ириды свершить; потом, обессилен дремотой, Голову томно склонил и в мягкий пух погрузился. Тихо Морфей на воздушных, без шороха веющих

  

  

   крыльях Мраком летит; он, скоро полет соверша, очутился В граде Гемонском, и крылья сложил, и Цеиксов

  

  

   образ Принял: бледен, подобно бездушному, наг, безобразен, Он подошел к одру Гальционы; струею лилася Влага с его бороды; с волос бежали потоки. К ложу тихо склонившись лицом, облитым слезами. Он сказал: "Я Цеикс; узнала ль меня, Гальциона? Смерть ужель изменила меня? Всмотрися - узнаешь; Или хоть призрак супруга вместо супруга обнимешь. Тщетны были моленья твои, Гальциона: погиб я. В море Эгейском южный порывисгьгй ветер настигнул Нашу ладью, и долго бросал по волнам, и разрушил. Мне в уста, напрасно твое призывавшие имя, Влага морская влилась. Не гонец пред тобой, Гальциона, С вестью неверной; не слуху неверному ныне

  

  

   ты внемлешь: Сам я, в море погибший, тебе повествую погибель. Встань же, вдова; дай слез мне, оденься в одежду

  

  

   печали. О! да не буду я в Тартаре темном бродить неоплакан!" Так говорил Морфей, и голос его был подобен Голосу Цеикса; очи его непритворно слезами Плакали; даже и руки свои простирал он как Цеикс. Тяжко во сне Гальциона рыдала; сквозь сон

  

  

  протянула Руки; ловит его, но лишь воздух пустой обнимает. "Стой! - она возопила. - Помедли, я за тобою". Собственный голос и призрак ее пробудили; вскочила В страхе; ищет, очами кругом озираясь, тут ли Виденный друг?.. На крик ее прибежавший невольник Подал светильник - напрасно! нигде его не находит. С горя бьет себя по лицу, раздирает одежду, Перси терзает и рвет на главе неразвитые кудри. "Что с тобой, Гальциона?" - спросила кормилица

  

  

  в страхе. "Нет Гальционы, - она возопила, - нет Гальционы! С Цеиксом вместе она умерла; оставь утешенье; Он погиб: я видела образ его и узнала. Руки простерла его удержать, напрасно - то было Тень; но тень знакомая, подлинный Цеиксов образ. Правда, почудилось мне, что в милом лице выражалось Что-то чужое, не прежнее: прелести не было прежней. Бледен, наг, утомлен, с волосами, струящими влагу, Мне привиделся Цеикс, и там стоял он, печальный! Вот то место... (и мутно глаза привиденья искали). Друг! не того ли страшилося вещее сердце, когда я Так молила тебя остаться и ветрам не верить? К смерти навстречу спешил ты... почто ж Гальциону Здесь ты покинул? Вместе нам все бы спасением было. Ах! тогда ни минуты бы жизни розно с тобою Я не утратила; смерть постигла бы нас, неразлучных. Ныне ж в отсутствии гибну твоею погибелью; море Все мое лучшее, всю мою жизнь в тебе погубило. Буду безжалостней самого моря, если останусь Тяжкую жизнь влачить, терпя нестерпимое горе. Нет! не хочу ни терпеть, ни тебя отрекаться, о милый, Бедный супруг мой; все разделим; пускай нас в могиле Если не урна одна, то хоть надпись одна сочетает; Розно прахом будем, хотя именами не розно". Тут умолкла: печаль оковала язык, и рыданье Дух занимало, и стоны рвалися из ноющей груди. Было утро; она повлеклася на тихое взморье, К месту тому, откуда вслед за плывущим смотрела. Там стояла долго: "Отсюда ладья побежала; Здесь мы последним лобзаньем простились".

  

   Так повторяя Прошлое думою, взор помраченный она устремляла В даль морскую. Вдали, на волнах колыхаясь, мелькает Что-то, как труп,- но что? Для печального взора

  

  

  не ясно. Ближе и ближе, видней и видней; уже Гальпиона Может вдали распознать плывущее мертвое тело. Кто бы ни был погибший, но бурей погиб он; и горько Плача об нем, как бы о чужом, она возопила: "Горе, бедный, тебе! и горе жене овдовевшей!"' Тело плывет, а сердце в ней боле и боле мутится. Вот уж у брега; вот и черты различает уж око. Смотрит... Кто ж? Цеикс. "Он - возопила, терзая Перси, волосы, платье. С берега трепетны руки К телу простерла. - Так ли, мой милый, так ли,

  

  

   несчастный, Ты возвратился ко мне?.." В том месте плотина из камня Брег заслоняла высокой стеной от приливного моря, В бурю же ярость и силу напорной волны утомляла. С той высокой стены в пучину стремглав Гальциона Бросилась... Что же? о чудо! она взвилась, и над морем, Воздух свистящий внезапно-расцветшим крылом

  

  

   разбивая, Вдоль по зыбучим волнам полетела печальною птицей. Жалобно в грустном полете, как будто кого прикликая. Звонким щелкая носом, она протяжно стенала; Прямо на труп охладелый и бледный она опустилась; Нежно безгласного юным крылом обняла и как

  

  

  будто Силилась душу его пробудить безответным лобзаньем. Был ли чувствителен Цеикс, волны ль ему, колыхаясь, Подняли голову, - что бы то ни было - он приподнялся. Скоро, над их одиночеством сжалясь, бессмертные бобоги В птиц обратили обоих; одна им судьба; и поныне Верны бывалой любви; и поныне их брак не разорван. Поздней зимней порою семь дней безбурных и ясных Мирно, без слета сидит на плавучем гнезде Гальциона; Море тогда безопасно; Эол, заботясь о внуках, Ветры смиряет, пловца бережет, и воды спокойны.

  ДВЕ БЫЛИ И ЕЩЕ ОДНА День был ясен и тепел; к закату сходящее солнце Ярко сияло на частом лазоревом небе. Спокойно Дедушка, солнцем согретый, сидел у ворот на скамейке; Глядя на ласточек, быстро круживших в воздушном

  

  

  

  

  

  пространстве, Вслед за ними пускал он дымок из маленькой трубки; Легкими кольцами дым подымался и, с воздухом

  

  

  

  

  

   слившись, В нем пропадал. Маргарита, Луиза и Лотта за пряжей Чинно сидели кругом; самопрялки жужжали, и тонкой Струйкой нити вилися; Фриц работал, а Энни, Вечпий ленивец, играл на траве с курчавою шавкой. Все молчали: как будто ангел тихий провеял. "Дедушка,- Лотта сказала,- что ты примолк?

  

  

  

  

  

  Расскажи нам Сказку; вечер ясный такой; нам весело будет Слушать".- "Сказку? - старик проворчал, высыпая

  

  

  

  

  

   из трубки Пепел,- все бы вам сказки; не лучше ль послушать

  

  

  

  

  

   вам были? Быль расскажу вам, и быль не одну, а две". Опроставши Трубку и снова набив ее табаком, из мошонки Дедушка вынул огниво и, трут на кремень положивши, Крепко ударил сталью в кремень, посыпались искры, Трут загорелся, и трубка опять задымилась. Собравшись С мыслями, дедушка так рассказывать с важностью

  

  

  

  

  

  

  начал: "Дети, смотрите, как все перед нами прекрасно;

  

  

  

  

  

  как солнце, Медленно с неба спускаясь, все осыпает лучами; Рейн золотом льется; жатва как тихое море; Холмы зеленые в свете вечернем горят; по дорогам Шум и движенье; подняв паруса, нагруженные барки Быстро бегут по водам; а наша приходская церковь... Окна ее как огни меж темными липами блещут; Вкруг мелькают кресты на кладбище, и в воздухе

  

  

  

  

  

  

  теплом Птицы вьются, мошки блестящее пылью мелькают; Весь он полон говором, пеньем, жужжаньем... прекрасен Мир господень! сердцу так радостно, сладко и вольно! Скажешь: где бы в этом прекрасном мире господнем Быть несчастью? Ан нет! - и не только несчастье

  

  

  

  

  

   злодейство Место находит в нем. Видите ль там, на высоком

  

  

  

  

  

   пригорке, Замок в обломках? Теперь по стенам расцветает зеленый Плющ, и солнце его золотит, и звонкую песню беспечно, Сидя в траве, на рожке там играет пастух. А на Рейне Видите ль вы небольшой островок? Молодая из кленов Роща на нам расцвела; под тенью ее разостлавши Сети, рыбак готовит свой ужин, и