Жуковский Василий Андреевич - Поэмы, повести и сцены в стихах - Книги

взором, Смутным, потухшим от тяжкия тайныя скорби, являлись Мука на муке, темная вечности бездна. Он вспомнил Прежнее время, когда он, невинный, был друг Абдиила, Светлое дело свершившего в день возмущенья пред

богом: К трону владыки один Абдиил, не прельщен, возвратился. Другом влекомый, уж был далеко от врагов Аббадона; Вдруг Сатана их настиг, в колеснице, гремя и блистая; Звучно торжественным кликом зовущих грянуло небо; С шумом помчалися рати мечтой божества упоенных - Ах! Аббадона, бурей безумцев от друга оторван, Мчится, не внемля прискорбной, грозящей любви

Абдиила; Тьмой божества отуманенный, взоров молящих не видит; Друг позабыт: в торжестве к полкам Сатаны

он примчался. Мрачен, в себя погружен, пробегал он в мыслях всю

повесть Прежней, невинныя младости; мыслил об утре созданья. Вкупе и вдруг сотворил их Создатель. В восторге

рожденья Все вопрошали друг друга: "Скажи, серафим, брат

небесный, Кто ты? Откуда, прекрасный? Давно ль сушествуешь

и зрел ли Прежде меня? О! поведай, что мыслишь? Нам вместе

бессмертье". Вдруг из дали светозарной на них благодатью слетела Божия слава; узрели все небо, шумящее сонмом Новосозданных для жизни: к Вечному облако света Их вознесло, и, завидев Творца, возгласили:

"Создатель!" Мысли о прошлом теснились в душе Аббадоны, и слезы, Горькие слезы бежали потоком по впалым ланитам С трепетом внял он хулы Сатаны и воздвигся, нахмурен; Тяжко вздохнул он трикраты - так в битве кровавой

друг друга Братья сразившие тяжко с томленье кончины

вздыхают - Мрачным взором окинув совет Сатаны, он воскликнул: "Будь на меня вся неистовых злоба - вещать вам

дерзаю! Так, я дерзаю вещать вам, чтоб Вечного суд не сразил

нас Равною казнию! Горе тебе. Сатана-возмутитель! Я ненавижу тебя, ненавижу, убийца! Вовеки Требуй он, наш судия, от тебя развращенных тобою. Некогда чистых наследников славы! Да вечное: горе! Грозно гремит на тебя в сем совете духов погубленных! Горе тебе. Сатана! Я в безумстве твоем пе участник! Нет, не участник в твоих замышленьях восстать

на мессию! Бога-мессию сразить!.. О ничтожный, о ком

говоришь ты? Он всемогущий, а ты пресмыкаешься в прахе, бессильный Гордый невольник... Пошлет ли смертному бог

исступленье,

Тлена ль оковы расторгнуть помыслит - тебе ль с ним

бороться! Ты ль растерзаешь бессмертное тело мессии? Забыл ли, Кто он? Не ты ль опален всемогущими громами гнева? Иль на челе твоем мало ужасных следов отверженья? Иль Вседержитель добычею будет безумства бессильных? Мы, заманившие в смерть человека.., о горе мне, горе! Я ваш сообщник!.. Дерзнем ли восстать на подателя

жизни? Сына его, громовержца, хотим умертвить - о безумство! Сами хотим в слепоте истребить ко спасенью дорогу! Некогда духи блаженные, сами навеки надежду Прежнего счастия, мук утоления мчимся разрушить! Знай же, сколь верно, что мы ощущаем с сугубым

cтраданьем Муку паденья, когда ты в сей бездне изгнанья и ночи Гордо о славе твердишь нам; столь верно и то,

что сраженный Ты со стыдом на челе от мессии в свой ад

возвратишься". Бешен, кипя нетерпеньем, внимал Сатана Аббадоне; Хочет с престола в него он ударить огромной скалою - Гнев обессилил подъятую грозно с камнем десницу! Топнул, яряся, ногой и трикраты от бешенства

вздрогнул; Молча воздвигшись, трикраты сверкнул он в глаза

Аббадоны Пламенным взором, и взор был от бешенства ярок

и мрачен: Но презирать был не властен. Ему предстоял Аббадона, Тихий, бесстрашный, с унылым лицом. Вдруг воспрянул

свирепый Адрамелех, божества, Сатаны и людей ненавистник. "В вихрях и бурях тебе я хочу отвечать, малодушный; Гряну грозою ответ,- сказал он. - Ты ли ругаться Смеешь богами? Ты ли, презреннейший в сонме

бесплотных, В прахе своем Сатану и меня оскорблять замышляешь? Нет тебе; казни; казнь твоя: мыслей бессильных

ничтожность. Раб, удались; удались, малодушный; прочь от могущих; Прочь от жилища царей; исчезай, неприметный,

в пучине; Там да создаст тебе царство мучения твой

Вседержитель; Там проклинай бесконечность или, ничтожности алчный, В низком бессилии рабски пред небом глухим

пресмыкайся. Ты же, отважный, средь самого неба нарекшийся богом, Грозно в кипении гнева на брань полетевший

с могущим, Ты, обреченный в грядущем несметных миров

повелитель, О Сатана, полетим; да узрят нас в могуществе духи; Да поразит их, как буря, помыслов наших отважность! Все лавиринфы коварства пред нами: пути их мы знаем; В мраке их смерть: не найдет он из бедственной а мы

их исхода. Если ж, наставленный небом, разрушит он хитрые

ковы,- Пламенны бури пошлем, и его не минует погибель. Горе, земля, мы грядем, ополченные смертью и адом; Горе, безумным, кто нас отразить на земле возмечтает!" Адрамелех замолчал, и смутилось, как буря, co6pаньe; Страшно oт топота ног их вся бездна дрожала: как будто С громом утес за утесом валился: с кликом и воем, Гордые славой грядущих побед, все воздвиглися; дикий Шум голосов поднялся и отгрянул с востока на запад; Все заревели: "Погибни, мессия!" От века созданье Столь ненавистного дела не зрело. С Адрамелехом С трона потек Сатана, и ступени, как медные горы. Тяжко под ними звенели; с криком, зовущим к победе, Кинулись смутной толпой во врата растворенные ада. Издали медленно следом за ними летел Аббадона; Видеть хотел он конец необузданно-страшного дела, Вдруг нерешимой стопою он к ангелам, стражам эдема, Робко подходит... Кто же тебе предстоит, Аббадона Он, Абдиил, непреклонный, некогда друг твой...

а ныне?.. Взоры потупив, вздохнул Аббадона. То удалиться, То подойти он желает; то в сиротстве, безнадежный. Он в беспредельное броситься хочет. Долго стоял он. Трепетен, грустен; вдруг, ободрясь, приступил

к Абдиилу; Сильно билось в нем сердце: тихие слезы катились. Ангелам токмо знакомые слезы, по бледным ланитам; Тяжкими вздохами грудь воздымалась; медленный

трепет, Смертным и в самом боренье с концом не испытанный,

мучил В робком его приближенье... Но, ах! Абдииловы взоры, Ясны и тихи, неотвратимо смотрели на славу Вечного бога; его ж Абдиил не заметил. Как прелесть Первого утра, как младость первой весны мирозданья, Так серафим блистал, но блистал он не для Аббадоны. Он отлетел, и один, посреди опустевшего неба, Так невнимаемым гласом взывал издали к Абдиилу: "О Абдиил, мой брат, иль навеки меня ты отринул? Так, навеки я розно с возлюбленным... страшная

вечность! Плачь обо мне, все творение; плачьте вы, первенцы

света; Он не возлюбит уже никогда Аббадоны, о, плачьте! Вечно не быть мне любимым; увяньте вы, тайные сени, Где мы беседой о боге, о дружбе нежно сливались; Вы, потоки небес, близ которых, сладко объемлясь, Мы воспевали чистою песнию божию славу, Ах! замолчите, иссякните: нет для меня Абдиила; Нет, и навеки не будет. Ад мой, жилище мученья, Вечная ночь, унывайте вместе со мною: навеки Нет Абдиила; вечно мне милого брата не будет". Так тосковал Аббадона, стоя перед всходом в созданье. Строем катилися звезды. Блеск и крылатые громы Встречу ему Орионов летящих его устрашили; Целые веки не зрел он, тоской одинокой томимый, Светлых миров; погружен в созерцанье, печально

сказал он: "Сладостный вход в небеса для чего загражден Аббдоне? О! для чего не могу я опять залететь на отчизну, К светлым мирам Вседержителя, вечно покинуть Область изгнанья? Вы, солнцы, прекрасные чада

созданья, В оный торжественный час, как, блистая, из мощной

десницы Вы полетели по юному небу, - я был вас прекрасней. Ныне стою, помраченный, отверженный, сирый

изгнанник, Грустный, среди красоты мирозданья. О небо родное, Видя тебя, содрогаюсь: там потерял я блаженство; Там, отказавшись от бога, стал грешник. О мир

непорочный, Милый товарищ мой в светлой долине спокойствия,

где ты? Тщетно! одно лишь смятенье при виде небесныя славы Мне судия от блажелства оставил - печальный остаток! Ax! для чего я к нему не дерзну возгласить:

"Мой создатель"? Радостно б нежное имя отца уступил непорочным; Пусть неизгнанные в чистом восторге: "Отец",

восклицают. О судия непреклонный, преступник молить не дерзает, Чтоб хоть единым ты взооом его посетил в сей пучине. Мрачные, полные ужаса мысли, и ты, безнадежность, Грозный мучитель, свирепствуй!.. Почто я живу?

О ничтожность! Или тебя не узнать?.. Проклинаю сей день ненавистный, Зревший Создателя в шествии светлом с пределов

востока, Слышавший слово Создателя: "Буди!" Слышавший голос Новых бессмертных, вещавших: "И брат наш

возлюбленный создан". Вечность, почто родила ты сей день? Почто он был ясен, Мрачностью не был той ночи подобен, которою Вечный В гневе своем несказанном себя облекает? Почто он Не был, проклятый Создателем, весь обнажен

от созданий?.. Что говорю?.. О хулитель, кого пред очами созданья Ты порицаешь? Вы, солнцы, меня опалите; вы, звезды, Гряньтесь ко мне на главу и укройте меня от престола Вечныя правды и мщенья; о ты, судия непреклонный, Или надежды вечность твоя для меня не скрывает? О судия, ты создатель, отец... что сказал я, беэумец! Мне ль призывать Иегову, его нарицать именами, Страшными грешнику? Их лишь дарует один примиритель; Ах! улетим; уж воздвиглись его всемогущие громы Страшно ударить в меня... улетим... но куда?.. где

отрада?" Быстро ударился он в глубину беспредельныя бездны... Громко кричал он: "Сожги, уничтожь меня,

огнь-разрушитель!" Крик в беспредельном исчез... и огнь не притек

разрушитель. Смутный, он снова помчался к мирам и приник,

утомленный, К новому пышно-блестящему солнцу. Оттоле на бездны Скорбно смотрел он. Там заезды кипели, как светлое

море; Вдруг налетела на солнце заблудшая в бездне планета; Час ей настал разрушенья... она уж дымилась и рдела... К ней полетел Аббадона, разрушиться вкупе надеясь... Дымом она разлетелась, но ах!.. не погиб Аббадона!

ОВСЯНЫЙ КИСЕЛЬ[*] Дети, овсяный кисель на столе; читайте молитву; Смирно сидеть, не марать рукавов и к горшку

не соваться, Кушайте: всякий нам дар совершен и даяние благо; Кушайте, светы мои, на здоровье; господь вас помилуй. В поле отец посеял овес и весной заскородил. Вот господь бог сказал: поди домой, не заботься; Я не засну: без тебя он взойдет, расцветет и созреет. Слушайте ж, дети: в каждом зернышке тихо и смирно Спит невидимкой малютка-зародыш. Долго он долго Спит, как в люльке, не ест, и не пьет, и не пикнет, доколе В рыхлую землю его не положат и в ней не согреют. Вот он лежит в борозде, и малютке тепло под землею; Вот тихомолком проснулся, взглянул и сосет, как

младенец, Сок из родного зерна, и растет, и невидимо зреет; Вот уполз из пелен, молодой корешок пробуравил, Роется вглубь, и корма ищет в земле, и находит. Что же?.. Вдруг скучно и тесно в потемках... "Как бы проведать, Что там, на белом свете, творится?.." Тайком,

боязливо Выглянул он из земли... Ах! царь мой небесный, как любо! Смотришь - господь бог ангела шлет к нему с неба: "Дан росинку ему и скажи от Создателя: здравствуй". Пьет он... ах! как же малюточке сладко, свежо

и свободно. Рядится красное солнышко; вот нарядилось, умылось, На горы вышло с своим рукодельем; идет по небесной Светлой дороге; прилежно работая, смотрит на землю, Словно как мать на дитя, и малютке с небес улыбнулось, Так улыбнулось, что все корешки молодые взыграли. "Доброе солнышко, даром вельможа, а всякому ласка!" В чем же его рукоделье? Точит облачко дождевое. Смотришь: посмеркло; вдруг каплет: вдруг полилось,

зашумло. Жадно зародышек пьет: но подул ветерок - он

обсохнул. "Нет (говорит он), теперь уж под землю меня

не заманят. Что мне в потемках? здесь я останусь; пусть будет что

будет". Кушайте, светы мои, на здоровье; господь вас помилуй. Ждет и малюточку тяжкое время: темные тучи День и ночь на небе стоят, и прячется солнце; Снег и метель на горах, и град с гололедицей в поле. Ах! мой бедный зародышек, как же он зябнет! как ноет! Что с ним будет? земля заперлась, и негде взять пищи. "Где же (он думает) красное солнышко? Что

не выходит? Или боится замерзнуть? Иль и его нет на свете? Ах! зачем покидал я родимое зернышко? дома Было мне лучше; сидеть бы в приютном тепле

под землею". Детушки, так-то бывает на свете; и вам доведется Вчуже, меж злыми, чужими людьми, с трудом

добывая Хлеб свой насущный, сквозь слезы сказать в одинокой

печали: "Худо мне: лучше бы дома сидеть у родимой

за печкой..." Бог вас утешит, друзья: всему есть конец: веселее Будет и вам, как былиночке. Слушайте: в ясный день

майский Свежесть повеяла... солнышко яркое на горы вышло, Смотрит: где наш зародышек? что с ним? и крошку

целует. Вот он ожил опять и себя от веселья не помнит. Мало-помалу оделись поля муравой и цветами; Вишня в саду зацвела, зеленеет и слива, и в поле Гуще становится рожь, и ячмень, и пшеница, и просо; Наша былиночка думает: "Я назади не останусь!" Кстати ль! листки распустила... кто так прекрасно

соткал их? Вот стебелек показался... кто из жилочки в жилку Чистую влагу провел от корня до маковки сочной? Вот проглянул, налился и качается в воздухе колос... Добрые люди, скажите: кто так искусно развесил Почки по гибкому стеблю на тоненьких шелковых

нитях? Ангелы! кто же другой? Они от былинки к былинке По полю взад и вперед с благодатью небесной летают. Вот уж и цветом нежный, зыбучий колосик осыпан: Наша былинка стоит, как невеста в уборе венчальном. Вот налилось и зерно и тихохонько зреет; былинка Шепчет, качая в раздумье головкой: я знаю, что будет. Смотришь: слетаются мошки, жучки молодую

поздравить, Пляшут, толкутся кругом, припевают ей: многие лета; В сумерки ж, только что мошки, жучки позаснут

и замолкнут, Тащится в травке светляк с фонарем посветить

ей в потемках. Кушайте, светы мои, на здоровье; господь вас помилуй. Вот уж и Троицын день миновался, и сено скосили; Собраны вишни; в саду ни одной не осталося сливки; Вот уж пожали и рожь, и ячмень, и пшеницу, и просо; Уж и на жниво сбирать босиком ребятишки сходились Колос оброшенный; им помогла тихомолком и мышка. Что-то былиночка делает? О! уж давно пополнела; Много, много в ней зернышек; гнется и думает: "Полно; Время мое миновалось; зачем мне одной оставаться В поле пустом меж картофелем, пухлою репой и свеклой?.." Вот с серпами пришли и Иван, и Лука, и Дуняша; Уж и мороз покусал им утром и вечером пальцы; Вот и снопы уж сушили в овине; уж их молотили С трех часов поутру до пяти пополудни на риге; Вот и Гнедко потащился на мельницу с возом тяжелым; Начал жернов молоть; и зернышки стали мукою: Вот молочка надоила от пестрой коровки родная Полный горшочек; сварила кисель, чтоб детушкам кушать; Детушки скушали, ложки обтерли, сказали: "спасибо".

[*] Опыт перевода с аллеманского наречия. "Гебель,- говорит Гете об авторе Aллеманских стихотворений,- изображая свежими, яркими красками неодушевленную природу, умеет оживотворять ее милыми аллегориями. Древние поэгы и новейшие их подражатели наполняли ее существами идеальными: нимфы, дриады, ореады жили в утесах, деревьях и потоках. Гебель, напротив, видит во всех сих предметах одних знакомцев своих поселян, и все его стихотворные вымыслы самым приятным образом напоминают нам о сельской жизни, о судьбе смиренного земледельца и пастуха. Он выбрал для мирной своей музы прекрасный уголок природы, которого никогда с нею не покидает: она живет и скитается в окрестностях Базеля, на берегу Рейна, там, где он. переменив свое направление, обращается к северу. Ясность неба, плодородие земли, разнообразие местоположений, живость воды, веселость жителей и милая простота наречия, избранного поэтом, весьма благоприятны его прекрасному, оригинальному таланту. Во всем, и на земле и на небесах, он видит своего сельского жителя; с пленительным простосердечием описывает он его полевые труды, его семейственные радости и печали; особенно удаются ему изображения времен дня и года; он дает душу растениям: привлекательно изображает все чистое, нравственное и радует сердце картинами ясно-беззаботной жизни. Но так же просто и разительно изображает он и ужасное и нередко с тою же любезною простотою говорит о предметах более высоких, о смерти, о тленности земного, о неизменяемости небесного, о жизни за гробом,- и язык его, не переставая ни на минуту быть неискусственным языком поселянина, без всякого усилия возвышается вместе с предметами, выражая равно и важное, и высокое, и меланхолическое. Наречие, избранное Гебелем, есть так называемое аллеманское, употребляемое в окрестностях Базеля".

(Примеч. В. А. Жуковского.)

ДЕРЕВЕНСКИЙ СТОРОЖ В ПОЛНОЧЬ

Полночь било; в добрый час!

Спите, бог не спит за нас! Как все молчит!.. В полночной глубине Окрестность вся как будто притаилась; Нет шороха в кустах; тиха дорога; В пустой дали не простучит телега, Не скрипнет дверь; дыханье не провеет, И коростель замолк в траве болотной, Все, все теперь под занавесом спит; И легкою ль, неслышною стопою Прокрался здесь бесплотный дух... не знаю. Но чу... там пруд шумит; перебираясь По мельничным колесам неподвижным, Сонливою струе й бежит вода; И ласточка тайком ползет по бревнам Под кровлю; и сова перелетела По небу тихому от колокольни; И в высоте, фонарь ночной, луна Висит меж облаков и светит ясно, И звездочки в дали небесной брезжут... Не так же ли, когда осенней ночью, Измокнувший, усталый от дороги, Придешь домой, еще не видишь кровель, А огонек уж там и тут сверкает?.. Но что ж во мне так сердце разгорелось? Что на душе так радостно и смутно? Как будто в ней по родине тоска! Я плачу.... но о чем? И сам не знаю! Полночь било; в добрый час! Спите, бог не спит за нас! Пускай темно на высоте; Сияют звезды в темноте. То свет родимой стороны; Про нас они там зажжены. Куда идти мне? В нижнюю деревню, Через кладбище?.. Дверь отворена. Подумаешь, что в полночь из могил Покойники выходят навестить Свое село, проведать, все ли там, Как было в старину. До сей поры, Мне помнится, еще ни одного Не встретил я. Не прокричать ли: полночь! Покойникам?.. Нет, лучше по гробам Пройду я молча, есть у них на башне Свои часы. К тому же... как узнать! Прошла ль уже их полночь или нет? Быть может, что теперь лишь только тьма Сгущается в могилах... ночь долга; Быть может также, что струя рассвета Уже мелькнула и для них... кто знает? Как смирно здесь! знать, мертвые покойны? Дай бог!.. Но мне чего-то страшно стало. Не все здесь умерло: я слышу, ходит На башне маятник... ты скажешь, бьется Пульс времени в его глубоком сне. И холодом с вершины дует полночь; В лугу ее дыханье бродит, тихо Соломою на кровлях шевелит И пробирается сквозь тын со свистом, И сыростью от стен церковных пышет - Окончины трясутся, и порой Скрипит, качаясь, крест - здесь подувает Оно в открытую могилу... Бедный Фриц! И для тебя готовят уж постелю, И каменный покров лежит при ней, И на нее огни отчизны светят. Как быть! а всем одно, всех на пути Застигнет сон... что ж нужды! все мы будем На милой родине; кто на кладбище Нашел постель - в час добрый; ведь могила Последний на земле ночлег; когда же Проглянет день и мы, проснувшись, выйдем На новый свет, тогда пути и часу Не будет нам с ночлега до отчизны. Полночь било; в добрый час! Спите, бог не спит за нас! Сияют звезды с вышины, То свет родимой стороны: Туда через могилу путь; В могиле ж... только отдохнуть. Где был я? где теперь? Иду деревней; Прошел через кладбище... Все покойно И здесь и там... И что ж деревня в полночь? Не тихое ль кладбище? Разве там, Равно как здесь, не спят, не отдыхают От долгия усталости житейской, От скорби, радости, под властью бога, Здесь в хижине, а там в сырой земле, До ясного, небесного рассвета? А он уж недале ко... Как бы ночь Ни длилася и неба ни темнила, А все рассвета нам не миновать. Деревню раз, другой я обойду - И петухи начнут мне откликаться, И воздух утренний начнет в лицо Мне дуть: проснется день в бору, отдернет Небесный занавес, и утро тихой Струе й прольется в сумрак; наконец Посмотришь: холм, и дол, и лес сияют; Все встрепенулося: там ставень вскрылся, Там отворилась дверь: и все очнулось, И всюду жизнь свободная взыграла. Ах! царь небесный, что за праздник будет, Когда последняя промчится ночь! Когда все звезды, малые, большие, И месяц, и заря, и солнце вдруг В небесном пламени растают, свет До самой глубины могил прольется, И скажут матери младенцам: утро! И все от сна пробудится: там дверь Тяжелая отворится, там ставень; И выглянут усопшие оттуда!.. О, сколько бед забыто в тихом сне! И сколько ран глубоких в самом сердце Исцелено! Встают, здоровы, ясны; Пьют воздух жизни; он вливает крепость Им в душу... Но когда ж тому случиться? Полночь било; в добрый час! Спите, бог не спит за нас! Еще лежит на небе тень; Еще далеко светлый день; Но жив господь, он знает срок: Он вышлет утро на восток.

ТЛЕННОСТЬ Разговор на дороге, ведущей в Базель, в виду развалин эамка Ретлера, вечером.

Внук Послушай, дедушка, мне каждый раз, Когда взгляну на этот замок Реглер, Приходит в мысль: что, если то ж случится И с нашей хижинкой?.. Как страшно там! Ты скажешь: смерть сидит на этих камнях. А домик наш?.. Взгляни: как будто церковь, Светлеет на холме, и окна блешут. Скажи ж, как может быть, чтобы и с ним Случилось то ж, что с этим старым замком?

Дедушка Как может быть?.. Ах! друг мой, это будет. Всему черед: за молодостью вслед Тащится старость: все идет к концу И ни на миг не постоит. Ты слышишь: Без умолку шумит вода; ты видишь: На небесах сияют звезды; можно Подумать, что они ни с места... нет! Все движется, приходит и уходит. Дивись, как хочешь, друг, а это так. Ты молод; я был также молод прежде, Теперь уж все иное... старость, старость! И что ж? Куда бы я ни шел - на пашню, В деревню, в Базель - все иду к кладбищу! Я не тужу... и ты, как я, созреешь. Тогда посмотришь, где я?.. Нет меня! Уж вкруг моей могилы бродят козы; А домик, между тем, дряхлей, дряхлей; И дождь его сечет, и зной палит, И тихомолком червь буравит стены, И в кровлю течь, и в щели свищет ветер... А там и ты закрыл глаза; детей Сменили внуки; то чини, другое; А там и нечего чинить... все сгнило! А поглядишь: лет тысяча прошло - Деревня вся в могиле; где стояла Когда-то церковь, там соха гуляет.

Внук Ты шутишь: быть не может!

Дедушка

Будет, будет! Дивись, как хочешь, друг; а это так! Вот Базель наш... сказать, прекрасный город! Домов не счесть - иной огромней церкви; Церквей же боле, чем в иной деревне Домов: все улицы кипят народом; И сколько ж добрых там людей!.. Но что же? Как многих нег, которых я, бывало, Встречал там... где они? Лежат давно За церковью и спят глубоким сном. Но только ль, друг? Ударит час - и Базель Сойдет в могилу; кое-где, как кости, Выглядывать здесь будут из земли; Там башня, там стена, там свод упадший На них же, по местам, береза, куст, И мох седой, и в нем на гнездах цапли... Жаль Базеля! А если люди будут Все так же глупы и тогда, как нынче, То заведутся здесь и привиденья, И черный волк, и огненный медведь, И мало ли...

Внук

Не громко говори; Дай мост нам перейти; там у дороги, В кустарнике, прошедшею весной Похоронен утопленник. Смотри, Как пятится Гнедко и уши поднял; Глядит туда, как будто что-то видит.

Дедушка Молчи, глупец; Гнедко пужлив: там куст Чернеется - оставь в покое мертвых, Нам их не разбудить; а речь теперь О Базеле; и он в свой час умрет. И много, много лет спустя, быть может, Здесь остановится прохожий: взглянет Туда, где нынче город... там все чисто, Лишь солнышко над пустырем играет: И спутнику он скажет: "В старину Стоял там Базель: эта груда камней В то время церковью Петра была... Жаль Базеля".

Внук

Как может это статься?

Дедушка Не верь иль верь. а это не минует. Придет пора - сгорит и свет. Послушай: Вдруг о полуночи выходит сторож - Кто он, не знают - он не здешний: ярче Звезды блестит он и гласит: Проснитесь. Проспитесь, скоро день!... Вдруг небо рдеет И загорается, и гром сначала Едва стучит: потом сильней, сильней: И вдруг отвсюду загремело; страшно Дрожит земля; колокола гудят И сами свет сзывают на молитву: И вдруг... все молится; и всходит день - Ужасный день: без утра и без солнца; Все небо в молниях, земля в блистанье; И мало ль что еще!.. Все, наконец, Зажглось, горит, горит и прогорает До дна, и некому тушить, и само Потухнет... Что ты скажешь? Какова Покажется тогда земля?

Внук

Как страшно! А что с людьми, когда земля сгорит?

Дедушка С людьми?.. Людей давно уж нет: они... Но где они?.. Будь добр; смиренным сердцем Верь богу; береги в душе невинность - И все тут!.. Посмотри: там светят звезды; И что звезда, то ясное селенье; Над ними ж, слышно, есть прекрасный город; Он невидим... но будешь добр, и будешь В одной из звезд, и будет мир с тобою; А если бог посудит, то найдешь Там и своих: отца, и мать, и... деда. А может быть. когда идти случится По Млечному Пути в тот тайный город, - Ты вспомнишь о земле, посмотришь вниз И что ж внизу увидишь? Замок Ретелер. Все в уголь сожжено; а наши горы, Как башни старые, чернеют; вкруг Зола; в реке воды нет, только дно Осталося пустое - мертвый след Давнишнего потока; и все тихо, Как гроб. Тогда товарищу ты скажешь: "Смотри: там в старину земля была; Близ этих гор и я живал в ту пору, И пас коров, и сеял, и пахал; Там деда и отца отнес в могилу; Был сам отцом, и радостного в жизни Мне было много; и господь мне дал Кончину мирную... и здесь мне лучше".

КРАСНЫЙ КАРБУНКУЛ

Сказка Дедушка резал табак на прилавке: к нему подлетела С видом умильным Луиза. "Дедушка, сядь к нам, голубчик, Сядь, расскажи нам, как, помнишь, когда сестра

Маргарета Чуть не заснула". Вот Маргарета, Луиза и Лотта С донцами, с пряжей проворно подсели к огню

и примолкли; Фриц, наколовши лучины, придвинул к подсвечнику лавку, Сел и сказал: "Мне смотреть за огнем"; а Энни, на печке Нежась, поглядывал вниз и думал: "Здесь мне слышнее". Вот, табаку накрошивши, дедушка вычистил трубку, Туго набил, подошел к огоньку, осторожно приставил Трубку к горящей лучине, раза два пыхнул, - струею Легкий дымок побежал; он, пальнем огонь придавивши, Кровелькой трубку закрыл и сказал: "Послушайте дети Будет вам сказка; но с уговором - дослушать порядком; Слова не молвить, пока не докончу; а ты на печурке Полно валяться, ленивец: опять, как в норе, закопался; Слезь, говорят. Ну, дети, вот сказка про красный

карбункул Знайте: есть страшное место: на нем не пашут, не сеют; Боле ста лет, как оно густою крапивой заглохло; Там дрозды не поют, не водятся летние пташки: Там стерегут огромные жабы проклятое тело. Всем был Вальтер хорош, и умен, и проворен; но рано Стал он трактиры любить; не псалтырь,

не молитвенник - карты Брал он по праздникам в руки, когда христиане

молились. Часто ругался он именем бога так страшно, что ведьма, Сидя в трубе, творила молитву, и звезды дрожали. Вот однажды косматый стрелок в зеленом кафтане Молча смотрел на игру их и слушал, с какими божбами Карту за картой и деньги проигрывал бешеный