Желиховская Вера Петровна - Завещание

! И тут-то началось её мщение и пытка Юрия Павловича, сразу подкосившая его счастье, здоровье, едва ли не самую жизнь. Почти каждый день начал он получать письма из разных мест России, - у Марфы кумовей и друзей было множество!.. С беспредельной жестокостью Марфа начала свои присылки с менее важных документов шалостей его жены. Вначале приходили записочки, ещё подписанные её девичьим именем; потом два-три письма из серий последних лет, и, наконец, пришла целая пачка посланий генеральши в первый год брака, "к учителю" - когда Борисов ещё не знал Анны.

   Коварная Марфа, прекрасно зная всё, о чём в этих записочках говорилось, часто передавала их содержание на словах, а их припрятывала и сберегала, ввиду того, что "ведь Бог знает, что может со временем приключиться?.."

   "Не будут нужны - сожгу! а может пригодятся?.. Господ завсегда хорошо в руках держать!" - рассуждала сметливая баба - и не ошиблась в расчётах, хотя эти письма послужили не к выгоде ей, а только к кровавой мести.

   Они самые, - записочки и письма эти, открывшие окончательно глаза генералу на личность его супруги и собственную его вопиющую несправедливость к родным детям, и лежали теперь в шкатулке покойного, аккуратно завёрнутые в пакет, с надписанным доктором адресом, на имя "её превосходительства, Ольги Всеславовны Дрейтгорн".

   По первому же письму отца Анна стала собираться в Петербург, но на беду её задержали болезни сначала одного ребёнка, потом другого. Если бы не последние телеграммы его, она и теперь бы ещё не выехала, потому что не знала о его опасной болезни.

   Но теперь, приехав слишком поздно, бедная женщина простить себе не могла этого.

   Вчуже тяжко было видеть, как она убивалась над гробом отца, после панихиды!.. Княгиня Рядская разливалась в слезах, на неё глядя; и все многочисленные знакомые и родственники гораздо более расстроились её отчаянием, нежели смертью самого генерала. Ольга Всеславовна втайне была скандализирована такой несдержанностью; но по наружности была очень расстроена и тронута положением своей бедной падчерицы... Однако она не рискнула, при людях, явно высказывать ей симпатию, помня слово, вырвавшееся "у этой сумасшедшей", когда её привели в себя из обморока и она было бросилась к ней с объятиями.

   - Уйдите от меня! - закричала, увидав её, Анна. - Я не могу вас видеть, вы убили моего отца!

   Хорошо, что в передней были одни лакеи! Но вновь это выслушать, при многочисленных свидетелях, генеральша рисковать не желала.

   При том она была чересчур встревожена: гости, собравшиеся на панихиду, навезли цветов и "полоумная княгиня" вздумала, с помощью других двух дам, сама украшать ими гроб и в особенности изголовье... Трудно представить себе, что вынесла Ольга Всеславовна, глядя, как все эти руки рылись в складках кисеи, в рюше, под покровом, чуть ли не под самой атласной подушкой... Ещё немного и она могла бы непритворно упасть в обморок.

   Она всегда хвалилась, что у неё крепкие нервы, и точно это была правда; однако за эти дни и их крепость, видно, не выдержала, потому что она долго не могла в ту ночь заснуть, и ей то и дело Бог весть что мерещилось... Едва к утру заснула Ольга Всеславовна, да и то ненадолго.

   Тёмная ночь ещё стояла над спавшим городом. Мрак и тишина воцарились наконец в успокоившихся меблированных комнатах, где в целой анфиладе пустых покоев крепче и спокойнее всех спал вечным сном генерал Дрейтгорн. Невыразимо торжественно и спокойно рисовалось лицо его среди пёстрых цветов, лоснясь в свете нагоревших восковых свечей. Между чёрными бровями застыла складка, словно он не переставал и теперь озабоченно решать глубокую думу; а тонкие губы крепко были сжаты, как и при жизни, когда он принимал твёрдое, непоколебимое решение.

   В этот самый неподвижный час ночи, когда над усопшим смолкло монотонное чтение псалтыри, и чтец, еле добравшись до ближнего дивана, растянулся на нём и храпел богатырски, - Анна Юрьевна видала во сне отца своего, но в совершенно новом виде. Она рассказывала впоследствии, что на неё, против ожидания, как только легла она, истомлённая слезами, вдруг снизошло такое полное, ясное спокойствие духа, будто кто снял с неё невидимый гнёт. Не то чтобы она забыла, что отец её умер, что его нет в живых, - нет! Она ни на секунду не забывала свершившегося; но оно не казалось более таким тяжким, горьким, непоправимым бедствием... У неё явилось вдруг не размышление и не вывод из каких-либо умствований, а безотчётное сознание, убеждение, что не из чего так убиваться, что в конце концов - всё равно! Немного ранее или позже - разве в том суть?.. Отец её умер; она - ещё жива; а через каких-нибудь полстолетия - не всё ли это равно?.. Оба будут мертвы, - и оба будут живы!.. Да! - будут, будут живы!.. Как оба живы и ныне и вовеки. Они не виделись десять лет; отец не успел благословить её. Но он хотел её благословить, и благословение на ней пребудет; пребудет тоже, несмотря на продолжение временной разлуки и их любовь, - бессмертная любовь, всё переживающая, единый вечный союз духа...

   И торжественный покой снизошёл на неё в силу этой уверенности, сразу её осенившей как бы вышним, животворящим светом. Не успела она сомкнуть в сладкой дремоте усталых глаз, как увидала его пред собою. И видя, всё же помнила, что для земной жизни он мертв, но не смущалась этим более... Пусть так, - если таков закон предвечный! Пусть так, - если земная смерть возрождает к такой неизъяснимо-светлой чистоте и сияющей радости, облечённым в которые явился он ей ныне.

   Он подошёл к ней. Он положил ей на голову руку, и она почувствовала, что он о ней молится... Так делывал он иногда, когда она ещё была ребёнком, при жизни её матери. Но тогда она не знала, что отец мысленно творил молитву; теперь же она чувствовала это, как чувствовала и знала каждое слово этой знакомой молитвы, вторя ей, молясь вместе и заодно с отцом.

   Это была такая ей родная, такая чудная молитва! Каждый звук в ней, каждое слово порождало отрадные чувства, - трепетное умиление, радость, светлую надежду!.. Она горячо молилась и в то же время думала, как могла она забыть эту молитву?.. Как могла так долго не говорить её, не помнит её высокого смысла?

   Она знала, что давно не молилась этой простой, умиротворяющей и всеразъясняющей молитвой. Она сознательно давала себе слово отныне всегда ею молиться и научить ей мужа и детей, радуясь их радости, когда они узнают от неё истинный смысл её и утешительное значение.

   И с чувством глубочайшего мира в душе, с радостным сознанием великого откровения сообщённого ей отцом, Анна спокойно, крепко уснула...

   Зато почти в то же мгновение проснулась, за пять комнат оттуда, едва успевшая забыться тяжёлым беспокойным сном Ольга Всеславовна. Она пробудилась от сознания чьего-то присутствия, чьего-то враждебного тяготения. Села в кровати и оглядела комнату... По полу и стенам бродили, колыхаясь, тени от огня в ночнике, по которому прошло откуда-то дуновение... В спальни не было никого.

   "Не разбудить ли Риту? Приказать ей здесь лечь, возле меня?.." - подумала Ольга Всеславовна, - но тут же устыдилась своего детского страха.

   Она легла, повернулась к стене и заснула сейчас же.

   Заснула и увидала сон.

   Она спускалась с какой-то тяжёлой, неуклюжей ношей на плечах, по бесконечным лестницам и тёмным переходам. Впереди ей мерцал яркий, переменчивый огонёк: то красный, то жёлтый, то зелёный, он всё мерцал и метался перед нею, из стороны в сторону... Она знала, что если бы удалось ей достигнуть его, - ноша её с неё снялась бы... Но он словно дразнил её, то появляясь, то исчезая, и вдруг пропал из глаз совсем! И она очутилась во мраке в сыром подземелье с виду пустом, но переполненном чьим-то невидимым присутствием... Чьим?.. Она не знала! Но это переполнение её страшно пугало, душило её, отовсюду на неё наседая, отымая последний воздух! Она задыхалась! Ужас охватил её при мысли, что верно это смерть... Ей умереть?.. Возможно ли?.. Да ведь этот блестящий, весёлый огонёк только что сулил ей жизнь, веселье и блеск! Ей надо его скорей догнать!

   И она хотела бежать. Но ноги её не слушались, - она не могла пошевелиться.

   "Господи! Господи! - закричала она, - да что ж это такое?.. Откуда такая напасть?.. Кто меня держит?.. Пустите меня на воздух, не то я задохнусь в этом смраде, под этой непосильной тяжестью!.."

   Отчаянный вопль её пронёсся под бесконечными сводами, и со всех сторон эхо, дробясь и переливаясь на тысячу ладов, вернуло ей его обратно, обратив его в раскатистый хохот, в насмешливый, визгливый смех. Она рванулась вперёд в смертельном ужасе, поскользнулась и упала...

   Тогда её обступили со всех сторон. Всё то или все те, что невидимо переполняли мрачную пустоту бесконечного подземелья, приступили к ней и то кричали ей, то шептали в самые уши:

   "Зачем не уходишь?.. Никто тебе не мешает!.. Ты сама захотела придти сюда. Сама ты нас породила, сама нас возле себя держишь!.. Не задохнёшься!.. Это родная тебе атмосфера. И ношу эту ты доброй волей сама же на себя взвалила... Так иди же! Иди же вперёд!. На избранном тобою пути нет отдыха, нет остановок, - или назад, - или вперёд! Иди!.. Иди!.."

   И она силилась встать, она сознавала, что обязана идти; но ужас, тоска и мучительный страх приковывали её к месту.

   Вдруг мимо неё прошёл Юрий Павлович. Она тотчас его узнала и радостно вцепилась в полу его развевавшейся генеральской шинели.

   "Юрий! Прости! Помоги мне!" - закричала она.

   Муж остановился, посмотрел на неё печально и отвечал:

   "Я бы и рад, да ты сама помешала... Пусти! Пока не распалось это платье, - надо же мне исполнить твоё поручение!"

   В эту секунду она проснулась.

   Она была вся в холодном поту и судорожно зажимала обеими руками свои простыни. Возле неё никого не было, но она чувствовала ясно ещё чьё-то присутствие и была убеждена, что точно видела сейчас своего мужа.

   В ушах её ещё явственно звучал его голос: "Надо же мне исполнить твоё поручение..."

   Поручение?.. Какое?..

   Она вскочила и торопливо зашаркала босыми ногами по ковру, разыскивая туфли. Её охватило страшное убеждение... Ей надо было удостовериться сейчас, сию минуту!..

   "Взять завещание! Взять его оттуда! Сжечь! Уничтожить!.." - мелькало в её уме, пока она лихорадочно вздевала пеньюар, накидывала шаль.

   - Рита! Вставай скорее! Скорее!.. Пойдём!

   Перепуганная горничная спросонья вскочила, тёрла глаза, ничего не понимая. Холодные как лёд руки барыни теребили её и куда-то тащили.

   - Ach lieber Gott... Lieber Gott im Himmel - бормотала она, - что случилось?.. Что вам угодно?

   - Молчи! Идём скорее!

   И Ольга Всеславовна, со свечей в дрожавших руках, шла и тащила за собою Риту, тоже дрожавшую со страха...

   Она отворила дверь спальни и отступила назад...

   Все двери были открыты настежь, и прямо перед ней, среди четвёртой, блистал в золоте парчовых покровов и сиянии высоких свечей на траурном катафалке гроб её мужа.

   - Что это? - прошептала генеральша. - Зачем отворили все двери?

   - Не знаю.... Все они вечером были заперты! - пробормотала в ответ горничная, стуча зубами от бившей её лихорадки.

   Ей очень хотелось спросить госпожу, куда, зачем она идёт? Очень хотелось остаться сзади, не идти в ту комнату, но она не посмела.

   Они быстро прошли первые комнаты; у дверей последней генеральша поставила подсвечник на ближайший стул и на секунду приостановилась... Их обеих поразил громкий храп чтеца.

   - Это дьячок! - успокоительно шепнула генеральша.

   Рита едва смогла кивнуть головой.

   Однако её успокоил этот здоровый храп живого человека. Не доходя до того места, горничная остановилась, вся дрожа, завернулась в свой шерстяной платок и стала отвернувшись, стараясь только видеть диван со спавшим на нём псаломщиком.

   Нахмурив брови, стиснув зубы до боли, Ольга Всеславовна решительно подошла ко гробу и запустила обе руки под цветы в изголовье... Вот рюш... Вот и атлас подушки... и... и дно... где же?! Стучавшее, как молот громко сердце - вдруг ёкнуло и замерло... Завещания тут не было...

   "Я, может быть забыла? Может быть оно с другой стороны!" - подумала Ольга Всеславовна и перешла по левую сторону гроба.

   Нет... и здесь нет свёртка.

   Где же он?.. Кто взял его?!

   Вдруг сердце её упало, и сама она схватилась за край гроба, чтобы не упасть с ним рядом. Ей показалось, что из-под окоченелых, крепко сложенных, тяжело осевших рук покойника белеет, сквозь прозрачную кисею покрова, угол бумаги.

   "Вздор! Наваждение!.. Быть не может! Мне померещилось!" - вихрем проносилось в её мутившемся сознании.

   Озлобленно заставила она себя скрепиться и ещё раз взглянуть...

   Да!.. Она не ошиблась. Белый уголок сложенной бумаги явственно выделялся на чёрном мундире генерала.

   В эту секунду ветер, откуда-то пронёсшийся по свечам, расшатал их нагоревшее пламя... Тени пошли танцевать по всей комнате, по гробу, по лицу покойника, и в этих быстрых переливах теней и света застывшие черты, казалось, оживились, на губах мелькала печальная усмешка, дрогнули крепко сомкнутые веки...

   Раздирающий душу женский крик пронёсся по всему дому.

   С отчаянным воплем: "Глаза! Он смотрит!" - генеральша пошатнулась и упала на пол, у мужнина гроба.

   Это случилось 23 декабря, в седьмом часу утра.

  

   В тот же день рано утром жена нотариуса Ивана Феодоровича Лобниченко, Евгения Гавриловна, поднявшись с петухами, была чрезвычайно занята. Хлопот у неё был "полон рот", по её собственному определению. Завтра сочельник и день её ангела, - да мало того, что её! А вместе и Женички, её семнадцатилетней дочки, баловницы отца с матерью. Было о чём похлопотать!..

   Всё надо было закупить - и на постный день, и на праздник и угощение именинное!.. А в доме!.. Святители! Ведь нотариальную контору надо было превратить в танцевальную залу, а Иван Феодорович ещё и нонешних занятий не уступал!

   "Будет с вас, - говорил он, - сочельника и двух первых дней праздника! Чего вам ещё?.. А дело не делать, - так ведь и угостить именинных гостей не на что будет!" Что с ним поделаешь?.. Вот опять, как ни мой, ни оттирай полов, а грязищи нанесут клиенты на сапогах, это верно! И опят поломоек нанимай. А где их взять-то, в самый сочельник? Хорошо, что жена швейцара обещалась помочь, да, что полотёры знакомые, - десять лет на них работают, - хоть в самую ночь сочельника да придут натереть.

   Лобниченко были семья благочестивая. Новые, модные дельцы Ивана Феодоровича "старозаветным" и "патриархом" называли; он не претендовал, благо делу его это не вредило, а напротив состоял он в большом уважении у купечества. У честного, чистого купечества, кривых дел Иван Феодорович не любил и поэтому вероятно, хотя и не нуждался, но и не богател, как другие его сотоварищи. Искони было заведено у Евгении Гавриловны в день Ангела батюшку благочинного, её долголетнего духовника и всех посетителей постным пирогом угощать; а молодёжь на веселье и танцы, в сочельник не подобающие, на первый день праздника звать.

   Поневоле приходилось ни свет ни заря накануне именин подыматься и самой хлопотать и за работой Анисьи и Артемия присмотреть, а потом и с кухаркой Дарьей на Сенной побывать. В этом ветхозаветном доме и прислуга подстать была; жила по десяти, да по двадцати лет. Горничная Анисья, уж на что шустрая, а и та пятый год доживала; а лакей десять лет ворчал, что "завтра" уйдёт, - но это завтра никогда в сегодня не превращалось, и никто никогда на его воркотню внимания не обращал, зная, что Артемий - меланхолик. Артемий был человек исправный и честный, но большой оригинал и пессимист. Он был совершенно уверен и не стеснялся высказывать своего убеждения, что все люди на свете, - "акромя его с барином" - полоумные!.. Да по правде сказать барина-то он лишь на словах исключал, - а в тайне и его приобщал к "придурковатым"...

   "И чего мечутся, окаянные, прости Господи! - ворчал он в то утро, немилосердно растирая суконкой медный подсвечник в чуланчике, возле передней, при свете керосиновой лампочки с разбитым и печально накренившимся зелёным колпаком. - Спросить: чего мечутся?.. Сказано поспею и - поспею!.. Впервые что ль?.. Ишь - серебром гремит сама! Достаёт, чуть не с ночи, будто этому времени во дню не будет!.. А Анисья с подсвечниками да лампами пристаёт. Время к свету - а она с освещением лезет!.. Никакого тебе резону в этом доме не полагается!.. Одно слово: шальные!.. А вот сейчас и сам закричит. А там - посетители звонить начнут... Ах! Житьё наше каторжное!.."

   Евгения Гавриловна между тем выбрала из комода запасное серебро, бельё столовое, сдала всё Анисье; подтвердила ей приказание, как только барин встанет и чай откушает, так, не дожидаясь барышниного позднего вставания, идти в магазин, наведаться о Женичкином платье, чтоб его непременно к вечеру доставили. Да чтоб она не проболталась, не дай Бог, барышне, об ожидавшем её сюрпризе.

   В эту минуту на Думе пробило восемь часов, и Евгения Гавриловна ещё пуще засуетилась: пора им было с Дарьюшкой на Сенную.

   По соседству, в спальне, слышалось шуршание спички и зевки Ивана Феодоровича.

   - Вставай, вставай! Давно пора! - закричала ему жена. - И чего свечку зажигаешь? Девятый час! Совсем светло.

   И в подтверждение своих слов Евгения Гавриловна задула лампу. Серые, печальные сумерки за окном пестрели частой снежной сеткой.

   - Артемий!.. - раздался, хриплый спросонья, голос нотариуса. - Прибрано ль в конторе-то?.. Того гляди, кто придёт!.. Уж ты матушка, со своими хлопотами, да праздниками, только людей с ног сбиваешь! - ворчал он на жену, но в полголоса, чтобы она не расслышала.

   Громкий звонок раздался в передней.

   - Вот оно! - мрачно буркнул Артемий в чулане, ожесточённо сплёвывая в угол.

   - Вот оно! - вскричал и хозяин его, заторопившись. - Есть ли кто в конторе? Пришёл Пётр Савельевич?

   - Нет ещё! Никто не приходил, - отозвалась жена.

   - Ну как же ж так!.. Эх! Право, какой этот Пётр Савельевич!.. А писаря там?

   - Никого ещё нет. Наши часы впереди... К десяти будут... Надо же о празднике людям позаботиться тоже... Это какой-то оголтелый так рано пришёл! - заключила Евгения Гавриловна.

   - А ты погляди, милочка, - просил её супруг, - если кто порядочный, - выдь сама. Скажи, что я тотчас.

   - Ну, уж кому порядочному в такую рань придти?.. Артемий! - выглянула в прихожую барыня, - скажи, что сейчас барин выйдут.

   Но Артемий и сам рассудил, что никто "стоящий" в такое время не пожалует, а потому и не спешил.

   Новый, нетерпеливый звонок заставил его, однако, стукнуть подсвечником о стол и пойти отворить.

   Приоткрыв дверь, он чуть рта не открыл от изумления и широко распахнул её.

   Перед оторопелым лакеем стоял генерал во всей парадной форме, с крестами и звёздами, как ему показалось, покрывавшими всю его богатырскую грудь...

   - Можно видеть нотариуса? - спросил генерал.

   - Можно-с! Пожалуйте-с! Вот контора-с!.. Барин сею минутою.

   И растерявшись до того, что совершенно не приметил странного обстоятельства, что посетитель был в одном мундире, без верхнего платья в такой мороз, Артемий опрометью бросился за барином.

   - Пожалуйте-с скорее! - зашептал он, - генерал! Важнеющий!.. Вошли уж, ожидают!

   - Ах, Господи! Что тут делать? Женичка! Мамочка! Выручи, Бога ради, выйди! Попроси минуту подождать! - отчаянно взмолился Иван Феодорович.

   Евгения Гавриловна, накинув шаль, поспешила в контору.

   В первой комнате, довольно ещё сумрачной в эту раннюю пору, действительно стоял высокий, сановитый генерал.

   - Извините, ваше превосходительство! - разлетелась к нему г-жа Лобниченко. - Муж сейчас выйдет! Прошу покорно сюда, к нему!.. Вот не угодно ли присесть, - кресло!

   Но посетитель не двигался с места. Он только сказал:

   - Я говорил господину нотариусу, когда он совершал этот документ, что попрошу его сохранить. Вот он... Я сам принёс!.. Прошу его передать моей дочери.

   Тихий ли, торжественный голос генерала или другое что в нём поразило Евгению Гавриловну, но она почувствовала холодные мурашки вдоль спины и едва нашлась ответить.

   - Он сейчас, сам...

   Генерал кивнул головой и продолжал стоять среди светлевшей комнаты.

   В нескольких шагах от него, на пороге следующей комнаты, стояла, так же, как он неподвижно, Евгения Гавриловна, глаз с него не сводила и сама не знала почему - "дрожмя дрожала".

   Так через несколько минут застал их Иван Феодорович. Он спешил как мог, узнав же, кто его клиент, изумился и обрадовался, и заспешил ещё больше.

   - Ах! Ваше превосходительство, как я рад!.. Вот! Я был уверен, что вы поправитесь!.. Слава Богу!.. Прошу покорно! Чем могу служить?.. Пожалуйте?

   Но генерал не внимал и его просьбам, а продолжал стоять, где был и повторил вновь, почти дословно свою будто бы заученную речь.

   - Я вас просил сохранить этот документ. Я принёс его сам... Прошу вас, господин нотариус, лично передать его в руки дочери моей, как только узнаете о моей смерти.

   "Батюшки! Что ж это с ним?.. В рассудке ли?.. Какой странный!" - думал Иван Феодорович.

   - Помилуйте, ваше превосходительство! Зачем такие чёрные мысли?.. Бог даст, теперь скоро совершенно будете здоровы, уж если доктора вам выходить разрешили, - говорил он в то же время.

   Генерал молча протянул ему маленький свёрток.

   "Зачем это он так его скомкал? - изумлялся нотариус, развернув и расправляя знакомое духовное завещание. - Свихнулся, ну, право же свихнулся, сердечный! Верно на мозг бросилось!"

   А сам продолжал громко:

   - Неугодно ли вам написать адрес? Вот мы положим в конверт, запечатаем! - и он всё это делал, искоса поглядывая с возрастающим недоумением на неподвижного генерала. - Вам самим неугодно?.. Так потрудитесь мне продиктовать имя и фамилию вашей дочери.

   Иван Феодорович присел бочком на стул своего помощника, обмакнул перо в чернильницу и посмотрел на генерала Дрейтгорна, в ожидании.

   Генерал сказал явственно:

   - Передать немедленно дочери моей, Анне Юрьевне Борисовой...

   Лобниченко написал: "Анне Юрьевне, госпоже Борисовой"; а сам, подняв вновь удивлённый взор на своего раннего посетителя, его спросил:

   - Как же - немедленно?.. Прошу прощения! Мне послышалось, что вы изволили сначала приказать отдать им... в случае вашей кончины?

   Генерал утвердительно наклонил голову и пошёл к выходным дверям.

   Нотариус бросился было за ним в прихожую, но генерал властно протянул руку назад, как бы воспрещая проводы. Иван Феодорович прирос к месту.

   Когда посетитель его притворил за собою дверь, он опомнился и закричал:

   - Артемий!.. Шинель генералу!

   Но когда мрачный Артемий вынырнул из тёмного чулана, генерала уже не было в передней.

   Артемий устремился на лестницу, сбежал в швейцарскую... Нигде никого.

   - Должно здесь пальто, аль шубу оставлял! И сам надел, видно! - решил Артемий.

   И почесав в голове, заключил:

   - Сказано - все полоумные!

   Он было вернулся в свой чулан, да с первых ступеней его окликнул разносчик с газетами.

   - Захвати-ко, брат, вам "Новое время"...

   - Давай! - протянул за газетой вниз руку Артемий; да вдруг, сам не зная с чего, спросил. - Не видал генерала?

   - Какого генерала?

   - Да вот... от нас сейчас вышел.

   - Что ты, брат, очумел! - хладнокровно отвечал разносчик, - что ли генералы этаку рань бегают по улицам? Это нас только гоняют!

   "Чудно!" - почему-то решил Артемий, медленно отсчитывая ступени.

   Евгения Гавриловна наконец покончила распоряжения и сборы на Сенную и стояла уже в шубе, окутывая голову платком сверх шляпки, когда явился помощник её мужа, и писаря заскрипели перьями.

   - Как же вы так поздно, Пётр Савельевич? - слышала она укоризненные замечания Ивана Феодоровича. - Я же вас просил вчера не опаздывать!

   - Помилуйте! Да нынче вряд ли дело будет! - отвечал помощник, - ведь никого же ещё не было?

   - А вот и были!.. Да ещё какой важный клиент!.. Генерал Дрейтгорн привозил на хранение своё духовное завещание, что тому два дня я ему делал?

   - Что? - протянул помощник, - да, ведь, говорили, он вчера скончался!

   - Ну, вот!.. Мало чего говорили!.. Сам нынче доставил... Давай сюда!

   Артемий подал внесённую им в эту минуту газету.

   Иван Феодорович Лобниченко взял её и, против обыкновения минуя первый лист, сам не зная чем руководствуясь, прежде всего остановился на обычной веренице чёрных рамок... Пробежав траурный список, он вздохнул, будто облегчённый.

   В эту минуту из коридора, уж вся окутанная, вошла Евгения Гавриловна и первым делом, тоже совсем не сообразно со своими привычками, наклонилась к газете и спросила:

   - А кто умер?

   Они и по сию пору оба, муж и жена, не перестают дивиться: что на них напало? Как могла им придти, казалось бы, такая невозможная, такая дикая мысль?

   Но тем не менее факт остаётся фактом.

   - Кто умер? Да многие, матушка. Кому час пришёл - тот и помре! - шутливым тоном отвечал ей муж.

   "Нарочно", - как он впоследствии сознавался, а совсем не потому, чтобы шутить хотелось.

   И говоря это он медленно оборачивал газету первой страницей вверх, притворно смеющимися глазами засматривая в лицо своей супруги.

   Это когда-то красивое и ныне ещё миловидное, несмотря на погромы лет и некоторое излишество жиру, лицо было дорого Ивану Феодоровичу, как и во дни его первой молодости. И вдруг это милое, спокойно приветливое лицо, на глазах его вытянулось, побледнело, исказилось ужасом и застыло широко-открытыми глазами в верху первых столбцов "Нового времени"...

   - Что?.. Что такое, мамочка?!. Женичка!.. Тебе дурно? - в страхе восклицал нотариус, стараясь обхватить несколько пространную для полного обхвата талью жены, поверх солопа. - Пётр Савельевич, голубчик, воды!..

   Евгения Гавриловна замотала головой и, всё ещё не находя голоса, могла лишь поднять руку и, уронив указательный палец на объявление во главе газеты, многозначительно постучать им по широкой траурной рамке.

   И муж её и любопытно приблизившийся помощник его прочли одновременно:

   "Ольга Всеславовна Дрейтгорн с душевным прискорбием извещая о кончине супруга своего генерал-лейтенанта

   последовавшей вчера 22 декабря, в половине первого пополудни, покорнейше просит родных и знакомых..."

   И прочее...

   Далее они читать не стали, а поглядели друг на друга вопросительно.

   - "Последовавшей вчера, 22 декабря!.." - выразительно повторила Евгения Гавриловна.

   И, перекрестившись на икону, молитвенно прибавила:

   - Упокой, Господи, душу раба Твоего!

   Перекрестился за ней и Иван Феодорович и поник седой головой, в небывалом раздумье.

   Через минуту помощник его неуверенно проговорил:

   - Кого ж это он вместо себя присылал?.. С завещанием-то к вам, сюда!

   - Кого? - вскинул на него глазами принципал. - А не знаем! Бог знает!

   И тут же, выйдя из конторы в свои комнаты, супруги было сговорились не только что от своей Женички хранить в тайне это казусное происшествие, но без нужды никому о нём не рассказывать... Ну! Да ведь шила в мешке не утаишь!.. А уж что ж это за тайна, которую знают трое или четверо?

   В тот же день, после торжественной панихиды по усопшем, нотариус Иван Феодорович Лобниченко, в присутствии официальных свидетелей передав пакет, содержавший духовное завещание покойного генерала Дрейтгорна, дочери его, Анне Юрьевне Борисовой, - заявил, что имеет на то личное, строжайшее его приказание.

   Ни она и никто в этом не увидали ничего особенного.

   Однако со свидетелями, подписавшими завещание и с доктором в особенности ему пришлось иметь объяснение весьма затруднительное... Что мог он показать, кроме истины?.. Как ни была она необычайна, но что возможно возразить против очевидности? Факт был неоспорим: завещания они не могли не признать. Благо, что оно, таинственно исчезнув из шкатулки покойного, оказывалось у официального лица, в сохранности и неприкосновенности. Закон был соблюдён и справедливость восстановлена.

   Это было главное.

   Что сказала на это вдова, Ольга Всеславовна?.. Как она приняла появление нового завещания и все сопряжённые с ним, для неё, невзгоды?

   Вначале, когда эта история, очень похожая на святочный вымысел, поразила и заняла всех, до кого дошли её странные подробности, генеральша о ней говорить ничего не могла. После обморока, в который бедняжка упала, молясь ночью у гроба своего супруга, она заболела нервной горячкой и шесть недель была между жизнью и смертью. Поправившись, она уехала куда-то, - только не заграницу, - по-видимому спокойно покорившись своему положению.

   Теперь, говорят, она сильно изменилась и в нравственном и в физическом отношении: притихла, часто болеет; сразу опустилась и постарела... Всё, слышно, разъезжает по монастырям, да по храмам с чудотворными иконами и служит панихиды да молебны.

  

   Источник: Желиховская В. П. Фантастические рассказы. - СПб.: Типография А. С. Суворина, 1896. - С. 69.

   OCR, подготовка текста: Евгений Зеленко, август 2011 г.

   Оригинал здесь: Викитека.