Щепкина-Куперник Татьяна Львовна - Лозанна

бисиклистки, почти утративш³я женск³й обликъ, въ своихъ короткихъ панталонахъ и мужскихъ шляпахъ, придающихъ имъ видъ немного нахальныхъ мальчугановъ, однѣ или нѣжно поддерживаемыя за тал³ю летящимъ съ ними рядомъ бисиклистомъ. Электрическ³е трамваи, часто въ нѣсколько вагоновъ, допотопные омнибусы, съ трудомъ сдвигаемые съ мѣста угрюмыми першеронами, набитые биткомъ читающими газеты дѣловыми людьми и нагруженными модисточками наимпер³алѣ; изящныя виктор³и съ искусственно очаровательными парижанками, огромныя бочки, поливающ³я раскаленный асфальтъ мостовой, повозочки, нагруженныя бѣдными, прелестными, умирающими цвѣтами - цѣлыя bottes розовой гвоздики, нѣжно-желтыхъ и темно-красныхъ розъ, задыхающихся въ атмосферѣ города, хлопанье бичей, наглые окрики кучеровъ въ бѣлыхъ цилиндрахъ, огромныя раскрашенныя эфиши на стѣнахъ, рядомъ угловатая фигура Иветты съ рыжими волосами и блѣднымъ лицомъ, и реклама вина Мар³ани, настоя поддерживающей организмъ Колы. Типичныя выкрикиван³я газетчиковъ "Paris-Sport". Цѣлыя толпы мужчинъ и женщинъ у витринъ ювелирныхъ магазиновъ, глаза, горящ³е одинаково жаднымъ огнемъ при взглядѣ какъ на брилл³антовую ривьеру въ нѣсколько сотъ тысячъ, такъ и на художественно сдѣланныя стразы; широк³е входы Louvr'а, Bon Marché и Printemps, какъ огромныя пасти, поглощающ³я каждую минуту десятки и сотни женщинъ, растерянныхъ, трепещущихъ страстной завистью, потерявшихъ сознан³е времени и мѣста, переполненное публикой кафе, начиная отъ великолѣпныхъ и раззолоченныхъ на большихъ бульварахъ до маленькихъ, подозрительныхъ вертеповъ Clichy, и ни одного женскаго лица безъ ярко накрашенныхъ губъ, ни одного почти еще дѣтскаго личика съ наивными глазами...

   Все это куда-то спѣшитъ, торопится, поспѣваетъ, и всѣ, какъ въ характерной картинѣ Рошгросса, летятъ за счаст³емъ. А оно, насмѣхаясь и издѣваясь, ежесекундно мѣняясь на тысячу новыхъ ладовъ, летитъ впереди ихъ, манитъ, тянетъ, смѣется и не дается никому въ руки.

  

  

   Странное, тревожное, именно тревожное впечатлѣн³е кладетъ на душу этотъ странный, тревожный городъ, "Ville-lumière", какъ зовутъ Парижъ его поклонники.

   Особенный воздухъ, особенный запахъ Парижа не можетъ не кинуться въ голову, какъ крѣпкое вино, въ который бы разъ вы туда ни пр³ѣзжали.

   Моментально начинаетъ казаться, что только въ Парижѣ такъ горитъ электричество, такъ пахнетъ асфальтомъ, газомъ, цвѣтами, пудрой и вспрыснутой дождемъ листвой каштановъ на бульварахъ; что только тамъ такъ красиво сквозь изящный силуэтъ тр³умфальной арки алѣетъ закатъ и въ золотистой дали туманно синѣетъ Булонск³й лѣсъ; что только тамъ такъ загадочно вырисовывается въ розоватомъ отливѣ заходящаго солнца тонк³й абрисъ обелиска, и что только тамъ каждое здан³е, каждый памятникъ, каждый камень полны значен³я, потому что въ нихъ, какъ въ зеркалѣ, отразились цѣлыя столѣт³я историческаго развит³я Франц³и, ея борьбы, ея поражен³й и побѣдъ, и торжество ея цивилизац³и, которое, кажется, дошло до апогея.

   Не правда ли, всегда бываетъ немного грустно смотрѣть на что-нибудь достигшее почти полной степени совершенства? Если взять жизнь человѣческую, какъ ее любили изображать древн³е мудрецы, въ видѣ лин³и сначала восходящей, а потомъ нисходящей, то понятно, что послѣ кульминац³онной точки она идетъ внизъ. И пр³ятнѣе видѣть ребенка, который еще весь будущее, чѣмъ человѣка, перешагнувшаго полный расцвѣтъ силъ, который уже начинаетъ становиться прошлымъ.

   Парижъ дошелъ до кульминац³онной точки во многихъ отношен³яхъ, и теперь онъ идетъ внизъ. Какъ древняя Александр³я, какъ Аѳины, какъ Римъ эпохи упадка, онъ дошелъ до такихъ предѣловъ, дальше которыхъ итти некуда. Вѣян³е порока виднѣется здѣсь вездѣ, въ каждомъ женскомъ лицѣ, будь это блѣдный профиль аристократки, промелькнувшей въ купэ, или жалкое, накрашенное лицо голодной бѣдняги, бродящей ночью по бульварамъ; въ каждой дѣтской мордочкѣ, на которую неумолимая наслѣдственность наложила роковую печать анем³и и вырожден³я; оно царитъ вездѣ,- въ тѣхъ ничего нестыдящихся парочкахъ, которыя ходятъ и ѣздятъ обнимаясь и цѣлуясь, вынося на улицу свои самыя интимныя ощущен³я; въ каждомъ возгласѣ уличнаго voyono, для котораго въ 10 лѣтъ уже нѣтъ тайны ни въ чемъ и нигдѣ; въ каждомъ взглядѣ мужчины на женщинъ; и это вѣян³е до того замѣтно, до того сильно, что невольнымъ, смутнымъ страхомъ оно сжимаетъ сердце. Но странно, какъ на кладбищахъ вырастаютъ самые пышные цвѣты и самую тучную жатву собираютъ на полѣ послѣ битвы, удобренномъ кровью человѣческой,- такъ и здѣсь, на развалинахъ всѣхъ иллюз³й, всѣхъ идеаловъ, какъ новыя слова звучатъ давно забытыя идеи правды, красоты, добра; борцы за нихъ - сильнѣе прежнихъ, потому что легче заставить принять новую вѣру, чѣмъ вернуться къ поруганной старой.

   Они не пугаются трудностей, и вотъ, литература, живопись, музыка даютъ ярк³е таланты; новые всходы возрастаютъ и на руинахъ прошлаго. Какъ чудный цвѣтокъ, зацвѣтаетъ новая поэз³я.

   Заговоривъ о французской поэз³и, я должна сказать нѣсколько словъ о даровитѣйшемъ изъ молодыхъ поэтовъ - о Ростанѣ.

   За послѣдн³е годы во Французской литературѣ началъ совершаться замѣтный переворотъ. Реалисты, натуралисты, за ними парнасцы, за нкми символисты, каждый въ своемъ родѣ исчерпалъ до дна свою систему и выпилъ свой бокалъ; въ смыслѣ изображен³я самыхъ рискованныхъ сторонъ жизни имъ некуда больше итти.

   Они заставили литературу слѣдовать за ними во всѣ углы и закоулки порока. Вмѣстѣ съ Зола она посѣщала всѣ парижск³е вертепы, присутствовала при убивающемъ душу развратѣ во всѣхъ слояхъ общества, начиная отъ теплицы, полной ядовитыхъ растен³й, и кончая землей, запущенной, озвѣрѣлой деревней.

   Вмѣстѣ съ Bourget она побывала въ пр³ютахъ адюльтера и холостыхъ квартиркахъ разочарованныхъ виверовъ.

   Вмѣстѣ съ Prévost и Mendes'омъ она задыхалась въ душныхъ будуарахъ, отравлялась духами и часто создавала себѣ искусственныя наслажден³я.

   Вмѣстѣ съ Луисомъ она созерцала сцены античной страсти, откровенной до разнузданности и захватывающей до обморока.

   Для нея не было ничего новаго. Она подчинялась всѣмъ ихъ капризамъ. Она бросала въ краску молодыхъ дѣвушекъ, нашептывала грѣшныя тайны юношамъ и соблазняла честныхъ женщинъ.

   Ее раздѣли донага, и имъ оставалось развѣ-только убить ее, чтобы насладиться видомъ терзан³й и крови.

   Но въ это время на защиту ея, сначала робко, потомъ отважнѣе, выступили два-три писателя. Они захотѣли заставить ее опомниться, дать ей вздохнуть чистымъ воздухомъ, напомнить ей, что есть румянецъ стыдливости у женщинъ, нетронутыя уста у дѣвушекъ, благородныя души у мужчинъ.

   Они вернули ей, какъ потерянные и снова найденные брилл³анты, забытыя слова, и робкими шагами она начала итти за ними, оживать, оправляться...

   Къ числу этихъ защитниковъ, этихъ борцовъ принадлежалъ Ростанъ.

   Нѣжнымъ лепетомъ своихъ романтиковъ, экстазомъ своей принцессы Грезы, наконецъ, глубокой вѣрой Самаритянки, онъ внесъ нѣсколько перловъ въ область Французской поэз³и.

   Впервые за долг³е годы, благодаря ему, она вспомнила добрый, дорогой ликъ Божественнаго Учителя: раздались Его полныя милосерд³я слова къ падшей душѣ; люди, забывш³е Евангел³е, вспомнили его, слушая полные простоты стихи Ростана; это уже много, и поэз³я, какъ отверженная Самаритянка, поняла, что надо вѣрить, чтобы быть прощенной.

   Ихъ еще немного пока, этихъ борцовъ, но они не должны отступать; придетъ минута и, какъ говоритъ поэтъ:

  

   "М³ръ устанетъ отъ мукъ, захлебнется въ крови"

  

   и подниметъ къ нимъ руки, моля простоты и правды.

   Ростанъ совсѣмъ еще молодой человѣкъ, блѣдный, нервный, немного женственный. Тонк³я черты его лица выражаютъ крайнюю впечатлительность; больш³е, все время точно грустные глаза измѣняются и загораются, когда онъ читаетъ стихи; какъ большинство французовъ, онъ хорошо владѣетъ дикц³ей и мастерски читаетъ стихи, хотя и замѣчательно просто (что составляетъ рѣдкость у нихъ).

   Намъ нѣсколько разъ привелось слышать его читающимъ; онъ никогда не отказывается и безъ малѣйшей рисовки читаетъ, когда его просятъ. Мнѣ вспоминается первый вечеръ, проведенный въ его изящномъ небольшомъ отелѣ, въ одномъ изъ отдаленныхъ кварталовъ Парижа, гдѣ воздухъ чище и меньше суеты.

   Отель отдѣланъ съ строгимъ вкусомъ, но не всѣ еще комнаты меблированы.

   - Эдмондъ меблируетъ главныя комнаты своими пьесами,- смѣясь объясняетъ хозяйка дома, очаровательная тоненькая блондинка, золотистыя кудри которой, вѣроятно, были причиной того, что всѣ героини Ростана бѣлокуры.

   - Мы ждемъ слѣдующей пьесы, что бы омеблировать hall!

   Но всѣ единодушно протестуютъ, находя, что hall и такъ хорошъ.

   Эта комната въ родѣ концертнаго зала, въ два свѣта, отдѣланнаго деревомъ, одна половина его на нѣсколько ступеней выше другой и отдѣляется отъ нея рѣзной балюстрадой; внизу раскиданы кресла и диваны, наверху - только одинъ рояль.

   Отсутств³е драпировокъ, бездѣлушекъ и т. д. придаетъ комнатѣ слегка средневѣковый видъ, видъ оригинальный и привлекательный, можетъ быть, именно контрастомъ съ приглядѣвшимися глазу зеркалами, цвѣтами, плюшемъ и затканными экранами.

   Поэтому незамѣтно все общество, послѣ обѣда, перекочевываетъ туда съ чашками кофе. Составлявш³е убранство сервировки желтые васильки и бѣлые флокусы (въ Парижѣ цвѣты вездѣ и всюду) перешли въ руки дамъ. Бесѣда идетъ легче и интимнѣе въ немного фантастической обстановкѣ. На хорахъ мелькаетъ свѣтъ, рѣзное оконце отворяется, и оттуда выглядываютъ двѣ освѣщенныя головки - это сыновья Ростана, хорошеньк³е, какъ головки Мурильо; младш³й - прямо херувимъ, старшему почти семь лѣтъ, но матери его на видъ не дашь больше 20-ти; въ своемъ открытомъ лифѣ, усыпанномъ ф³алками (здѣсь обѣдаютъ въ вечернихъ туалетахъ, и женщина, не открывающая плечъ, рискуетъ прослыть чуть ли не калѣкой), она выглядитъ совсѣмъ дѣвочкой.

   Небольшое общество состоитъ изъ нѣсколькихъ парижанъ, между ними извѣстный критикъ съ сѣдой красивой головой (парижск³й "Графъ Жасминовъ"), красавица madame L. съ профилемъ римской императрицы и темно-рыжими волосами.

   Изъ нашихъ соотечественниковъ: князь Барятинск³й съ женой, извѣстной Петербургу артисткой Л. Б. Яворской, съ такимъ успѣхомъ создавшей на сценѣ Литературно-артистическаго кружка "Принцессу Грезу", а въ Москвѣ "Романтиковъ", и не менѣе извѣстная Петербургу пѣвица Литвинъ.

   Вотъ одна изъ загадокъ, которую не разрѣшилъ бы самъ Эдипъ. Безспорно одинъ изъ лучшихъ голосовъ, которые есть и были когда-либо на русской сценѣ; артистка почему-то поетъ и въ Лондонѣ, и въ Испан³и, и во Франц³и, и въ Америкѣ съ громаднымъ успѣхомъ, а у насъ жалуются, что нѣтъ голосовъ.

   Впрочемъ, это не единственный случай: въ Парижѣ есть художникъ, извѣстный буквально всей Европѣ и всей Америкѣ, сдѣлавш³й себѣ большое имя въ Парижѣ,- это Юр³й Як. Леманъ, который до сихъ поръ, несмотря на свою бѣлую бороду, коверкаетъ французск³я фразы и которому мѣсто въ Росс³и, какъ гордости нашихъ картинныхъ галлерей,- и что же? Въ Росс³и его очень мало кто знаетъ, а если знаютъ, то только спец³алисты.

   Мы щедро отдаемъ наши таланты чужимъ странамъ, забывая, что отнимаемъ ихъ у себя.

   Это отступлен³е невольно пришло мнѣ въ голову, когда я слышала удивительный голосъ г-жи Литвинъ, очаровавшей всѣхъ и вызвавшей неподдѣльные аплодисменты, когда она спѣла стансы Сафо, ар³ю Далилы, Вагнера и точно вызовъ бросила безъ аккомпанемента призывъ Валькир³и, звонко отдавш³йся подъ сводами потолка; стоя у рояля, вся въ черномъ, своей спокойной красотой пѣвица дѣйствительно производила впечатлѣн³е Валькир³и.

   Присутствующ³е заинтересовались и другою отраслью русскаго искусства. Принялись просить г-жу Яворскую прочесть русск³е стихи.

   Артистка, смѣясь, отказывается:

   - Но вѣдь для васъ это будетъ все равно, что китайск³е стихи!..

  

  

   Но Ростанъ стоитъ на своемъ; его интересуетъ, какъ звучитъ "Princesse Lointaine" по-русски.

   - Вотъ кстати и балюстрада, и лѣстница, вы вся въ бѣломъ,- вообразимъ, что мы въ театрѣ.

   Артистка соглашается, но мало-по-малу привычныя фразы увлекаютъ ее, она забываетъ о слушателяхъ,- вѣрнѣе, о зрителяхъ, и входитъ въ роль.

   M-me Ростанъ вся вниман³е; она знаетъ наизусть всѣ стихи, и когда она, благодаря имени или сходному съ французскимъ слову, угадываетъ, о чемъ идетъ рѣчь, она улыбается, довольная, какъ ребенокъ.

   Парижск³й "Грасъ Жасминовъ" съ благосклоннымъ удивлен³емъ смотритъ на русскую артистку.

   Когда она кончаетъ и сходитъ съ лѣстницы, начинается оживленный говоръ. Сравниваютъ ея жесты и мимику съ парижской "Принцессой".

   Всѣ находятъ, что стихотворная русская рѣчь гармонична и прямо ласкаетъ слухъ, стараются повторить русск³я риѳмы...

   Артистка требуетъ награды и къ ней единодушно присоединяются всѣ.

   Ростанъ долженъ прочесть стихи.

   Поэтъ не хочетъ быть въ долгу; онъ нервнымъ жестомъ проводитъ по волосамъ и начинаетъ читать свои стихи.

   Этими странными, тонкими стихами мнѣ хочется закончить сегодняшн³й фельетонъ, и хотя они много потеряютъ въ моей слабой передачѣ,- я попытаюсь. Онъ назвалъ ихъ "L'heure charmante" - "Прелестный часъ"; оставимъ имъ это назван³е.

  

  

   Подъ звуки музыки обѣдъ кончался поздно.

   Весь старый паркъ блестѣлъ, элег³ю забывъ;

   Порою вѣтерка душистаго порывъ

   Покачивалъ въ вѣтвяхъ легко и грац³озно

   Цвѣтныя чашечки японскихъ фонарей,

   Лиловыхъ, розовыхъ и палевыхъ огней.

   Ихъ отражен³я, какъ тонк³я спирали,

   На водахъ озера, колеблясь, умирали.

   То чудный вечеръ былъ!.. Сливались, какъ сквозь сонъ,

   Природы красота и прелесть декорац³й;

   Листва столѣтнихъ липъ и молодыхъ акац³й

   Смыкалась въ вышинѣ, какъ сказочный плафонъ.

   Въ отверст³я ея смотрѣли къ намъ, мерцая,

   Далекихъ звѣздъ огни; и тихо въ этотъ часъ

   Безпечная любовь царила между насъ,-

   Любовь свободная, глубокая, живая.

   Куда-то далеко дѣйствительность ушла.

   Все залито луной, и сосенъ силуэты,

   Какъ блѣднымъ бархатомъ, с³ян³емъ одѣты:

   Въ убранствѣ тщательно накрытаго стола

   Исчезъ порядокъ весь; на канделябрахъ стройныхъ

   Рядъ огоньковъ дрожитъ, веселыхъ, безпокойныхъ,

   Прикрытыхъ розовымъ щиткомъ цвѣтной тафты,

   Прозрачно-розовыхъ, какъ странные цвѣты.

   То чудный вечеръ былъ, волшебный, незабвенный;

   О немъ не вспомн ть намъ безъ грусти сокровенной.

   Аристократ³я талантовъ и умовъ,

   Аристократ³я сердецъ неповседневныхъ,

   Тѣ взгляды, полные значен³я безъ словъ,

   Молчанье, полное мечтан³й задушевныхъ.

   На мигъ - задумчивость, и съ новымъ вдругъ огнемъ

   Польется разговоръ, души коснется страстно

   Рѣчь вдохновенная, звучащая согласно

   Одной вибрац³ей съ чистѣйшимъ хрусталемъ;

   Въ бокалахъ искрилось живительное Асти,

   И, подчиняя насъ своей красивой власти,

   Старалась роскошь насъ блаженствомъ окружить.

   Ф³алки на столѣ набросаны небрежно,

   Однѣ, темнѣй, еще благоухали нѣжно;

   То были Пармск³я... онѣ хотѣли жить -

   То были Пармск³я: лѣсныя - умирали.

   Какъ будто сорвана невидимой рукой,

   Вдругъ трепетала вся одна изъ розъ порой,

   И лепестки ея всѣ сразу облетали.

   Въ малѣйшей складочкѣ, въ изяществѣ цвѣтка,

   Во всемъ - скрывались здѣсь изящества вѣка;

   Вѣка развит³я въ малѣйшей фразѣ крылись;

   И въ каждомъ пустякѣ такъ ярко отразились

   Вѣка борьбы и жертвъ и духа торжество

   Надъ первобытною матер³ей тяжелой.

  

   А разговоръ лился, изящный и веселый;

   Касались музыки, поэз³и,- всего,

   И метафизики... Былъ шумъ и смѣхъ повсюду,-

   Напрасно въ тишь и въ ночь манила темнота.

   Вотъ подали на столъ лѣсной клубники груду.

   Пунсовымъ ягодамъ - пунсовыя уста

   Прелестныхъ лакомокъ лукаво улыбались;

   Онѣ довѣрчивѣй къ сосѣду нагибались,

   И пополамъ, смѣясь, дѣлили свой миндаль;

   А рядомъ вспыхнулъ споръ и слышалось "Стендаль".

   На вянущихъ цвѣтахъ играли блики свѣта;

   Въ бокалахъ таялъ ледъ прозрачнаго сорбета.

   Минутой странный васъ охватывалъ экстазъ.

   Что было поводомъ для этого экстаза?

   Быть можетъ, полная глубокой тайны фраза,

   Движен³е рѣсницъ и взглядъ глубокихъ глазъ;

   А можетъ быть, и видъ какой-нибудь бездѣлки,

   Десертный ножичекъ особенной отдѣлки.

   То былъ тотъ дивный часъ, когда въ уставш³й залъ

   Съ террасы свѣжая вливается прохлада;

   Когда, облокотясь, отставивъ свой бокалъ.

   Мечтаешь безъ конца надъ кистью винограда.

   И рѣчь становится загадочнѣй, смутнѣй,

   И непонятные намеки слышишь въ ней.

   Любовь свободная, глубокая, живая,

   Безпечная любовь царила между насъ,

   И были мы дѣтьми въ блаженный этотъ часъ.

   Кто говорилъ стихи, кто умолкалъ, мечтая.

   Зажглись огни сигаръ и легк³й дымъ гаваннъ

   Головки дамъ облекъ, какъ голубой туманъ.

   У самыхъ сдержанныхъ отвѣтовъ рядъ задорныхъ

   Вертѣлся на устахъ; въ петлицахъ фраковъ черныхъ

   Явились звѣздочки душистыя гвоздикъ,

   Похищенныхъ у вырѣзныхъ корсажей.

   Вотъ отдаленный вальсъ лукаво къ намъ проникъ,

   И отражен³емъ несбыточныхъ миражей

   Въ глазахъ мечтательницъ зажегъ онъ странный свѣтъ.

   Теперь онѣ едва находятъ намъ отвѣтъ

   И, кольца на рукахъ ломая машинально,

   Слѣдятъ, какъ вальсъ звучитъ и сладко, и печально.

   А ночь вливается весеннею волной,

   И запахомъ цвѣтовъ весь полонъ садъ ночной;

   И ароматъ духовъ, и дымъ сигары цѣнной

   Легко сливаются съ душистымъ вѣтеркомъ.

   То чудный вечеръ былъ, волшебный, незабвенный,

   О немъ не вспомнить намъ безъ грусти сокровенной!

   О, тих³й, нервный смѣхъ... И долг³й взглядъ тайкомъ.

   Остроты, полныя насмѣшки утонченной,

   Гримаска милая притворно огорченной,

   Тутъ философ³и возвышенная рѣчь,

   А здѣсь эстетика, идеи, идеалы,-

   Горяч³я слова... А тамъ - пожатье плечъ

   Въ отвѣтъ на полные намековъ мадригалы.

   Свѣжѣетъ. На плечи накинутъ тюль и газъ,

   Слегка наводитъ дрожь вечерняя прохлада;

   Но пары прячутся въ аллеяхъ темныхъ сада,

   Скрываются вдвоемъ отъ любопытныхъ глазъ.

   Во мракѣ статуи склоняются, бѣлѣя,

   И манитъ къ озеру душистая аллея.

   Цвѣтныя звѣздочки скользятъ со всѣхъ сторонъ.

   На лодкахъ свѣтъ, огни и мандолины звонъ,-

   И пѣсня нѣжная своей истомой сладкой

   Охватываетъ всѣхъ какой-то лихорадкой.

   И нервы подняты и блѣдность на челѣ,

   И сердце сладк³й сонъ вкушаетъ на землѣ.

   То чудный вечеръ былъ, волшебный,незабвенный,

   О немъ не вспомнить намъ безъ грусти сокровенной.

   Невольно смолкли мы, а вѣтерокъ ночной

   Всѣ свѣчи потушилъ и тѣшился надъ нами:

   Пугая, заставлялъ подъ темными вѣтвями

   Пожаромъ запылать фонарикъ расписной.

   И чудный вечеръ тотъ намъ былъ прекраснѣй вдвое

   Своей безпечностью, тревожностью своей.

   И пробуждалось въ насъ сомнѣнье роковое,

   Что гибель ужъ близка,- что отданы мы ей.

   Нашъ праздникъ былъ хорошъ, хорошъ своей печалью,

   Какъ все, что кончиться и умереть должно:

   И этотъ ярк³й свѣтъ, и пѣсни, и вино,

   Б³ен³е сердецъ, и тамъ за синей далью

   Всходящая луна, и музыка, и смѣхъ,

   И женщинъ красота, и на устахъ у всѣхъ

   Остроты легк³я,- изящная небрежность

   Сердецъ испорченныхъ, но утонченныхъ нѣжность,

   Смѣшен³е умовъ всѣхъ нац³й и всѣхъ расъ.

   И жемчугъ, и стихи, и розы, и искусство -

   Все это было здѣсь... И странное всѣхъ насъ

   Невыразимое охватывало чувство,

   Когда мы думали, что скоро безъ слѣда

   Погибнетъ это все, погибнетъ - навсегда.