| Главная » Книги |
Шекспир Вильям - Венера и Адонис, Страница 4
Шекспир Вильям - Венера и Адонис/div>
Хватается за все и все бросает.
Вот пес один сокрылся в глушь с поляны.
Она кричит: "Что твой хозяин? Где?"
Другой себе вылизывает раны -
Единственное средство при беде;
И к третьему стремится с восклицаньем, -
Тот отвечает жалобным стенаньем.
Когда ужасный этот стон смолкает, -
С отвислыми губами, черный, злой,
Его товарищ к небу завывает,
А этому ответствует другой.
Поджав хвосты, они трясут ушами,
С которых кровь на землю льет ручьями.
Как смертные страшатся, замирая,
Всех знамений, видений и чудес,
Явленья их с испугом наблюдая
И видя в них пророчество небес,
Так и она от страха замирает,
Взывает к смерти, стонет и рыдает.
"Урод-тиран, кашей, червь гнусно-мерзкий,
Она ругает смерть, - разлучник злой!
Зачем ты отнял, скаля зубы зверски,
Того красу, дыханье, кто живой
Красою розу наделял, дыханьем
Фиалку наливал благоуханьем.
Он умер. О, какое преступленье
Сразить красу такую, аромат!
Но для того, чтоб видеть, надо зренье,
А ты разишь безумно наугад.
Ты в старость метишь, а стрела некстати
Летит и глядь - уж в сердце у дитяти.
Предупреди ты юношу, и вскоре
Он голосом тебя бы превозмог.
Проклятьем встретят Парки это горе,
Ты вместо плевел вырвала цветок.
Он целью быль стрелы любви блаженной,
Не черной смерти, мрачной и презренной.
Ты слезы льешь... Иначе - что же это!
Зачем тебе смертельный этот стон?
Зачем глаза, для всех источник света,
Ты ввергнула в ненарушимый сон?
Теперь к тебе природа равнодушна:
Ты лучший цвет похитила бездушно".
И тут с глухим отчаянием веки
Она сомкнула: две преграды слез,
Стекающих, как горестные реки,
К ее груди каналами из роз.
Но через них пробился дождь сребристый
И раскрывает снова взгляд лучистый.
О, как глаза ее дружны с слезами:
Они в слезах видны, а слезы - в них.
Два хрусталя меняются лучами,
И сохнет скорбь от вздохов неземных.
Но, как в грозу, за ветром дождь несется, -
Осушит скорбь, а дождь уж снова льется.
У ней для скорби образов обильно:
Все спорят, кто скорее подойдет;
Все близки ей, и каждое так сильно,
Что и беду сильнейшею зовет.
Но все равны. Тогда они толпою
Сбираются, как тучи пред грозою.
Вдруг слышен клик охотничий - так звонко!
О, этот звук! Он для нее милей,
Чем песня доброй няни для ребенка:
Надеждою он гонит тьму страстей;
То голос Адониса. Радость веет
Ей в душу вновь, надежду вновь лелеет.
И капли слез назад бегут потоком,
Блестят внутри, как жемчуг в хрустале.
Порой одна сорвется ненароком,
Но чтоб не дать ей сгибнуть на земле,
В слезах не потонувшей, а лишь пьяной, -
Она щекой впивается румяной.
Любовь так недоверчива и, странно, -
Так легковерна: все в ней сплетено,
Все крайности - то ярко, то туманно.
Отчаянье, надежды - все смешно.
Одно ей льстит несбыточно-отрадно,
Другое убивает беспощадно.
Теперь она рвет пряжу, что соткала.
Жив Адонис, упреков смерти нет...
А не она ли смерть так порицала!
Теперь же ей и почесть, и привет.
Царем могил зовет ее, могилой
Царей земных, венцом, верховной силой!
"Нет, - говорит она, - о призрак милый,
Я пошутила; страх виной всему.
Вепрь так жесток, так страшно зол... помилуй!
Он не дает пощады никому.
Но, дорогая, я тебя бранила:
Возлюбленного смерть меня страшила.
Ты вепрю мсти, незримый повелитель.
Не я, а зверь проклятый виноват.
Он оскорбил, а я лишь исполнитель.
Он, злая тварь, тебя обидеть рад.
Два языка у горя - я несчастна -
За десять женщин я хитрить не властна".
Так хочется ей сгладить впечатленье,
Надеяся, что милый невредим.
Холодной смерти льстит она в смиреньи,
Чтоб та подольше сжалилась над ним,
И говорит о славе, о трофеях,
О торжестве, победе, мавзолеях.
"Юпитер! О, как я была безумна!
Я поддалася слабости своей.
Живого смерть оплакивала шумно,
А он умрет не раньше всех людей.
Погибни он - и красота с ним сгинет,
И черный хаос землю не покинет.
Любовь, ты вся объята опасеньем, -
Так окружен ворами, кто несет
Сокровища. Пугает подозреньем
Все, что ни слух, ни глаз не обоймет"...
И в этот миг ей слышен отзвук рога.
Она встает, и прочь летит тревога.
Она бежит, - под ней не мнутся травы -
Как на добычу сокол. И пришла.
О, горе! Вепрь, проклятый зверь кровавый,
Сразил того, кем вся душа жила.
И от картины страшной меркнут очи,
Как две звезды в исходе темной ночи.
Коснись улитки рожек, и от боли
Вся в раковину спрячется она
И долго там таится, как в неволе,
Боясь на свет податься из окна.
От зрелища кровавого сокрыты,
Глаза ее уходят под орбиты.
Больному мозгу там они вручили
Свой дивный свет, и тот велел им быть
Покорными в уродливой могиле
И жгучих ран сердцам не наносить.
А сердце, как король, страшась на троне,
Свое страданье выражает в стоне.
И все трепещет, что ему подвластно,
Как будто ветер, скрытый под землей,
Наружу рвется, буйствуя опасно,
И стонами пугает род людской:
Так вопль ее все члены потрясает,
И пара глаз постель свою бросает.
В его боку зияющая рана
Невольно светом их озарена;
Обагрена волной кровавой стана
Лилейная литая белизна.
И, истекая кровью, цветик каждый
Пьет кровь его с томительною жаждой.
И, видя их сочувствие, Венера
Молчит, к плечу головку наклонив.
О, где предел! О, где страданью мера?
Он умереть не мог! Он жив! Он жив!
Но голос замер. Члены омертвели.
Позор глазам, что раньше плакать смели!
Она глядит так пристально на рану,
Что не одну уж видит грустный глаз.
О, жалкий глаз! Он поддался обману:
Где раны нет - он видит три зараз,
И два лица, и каждый член удвоен,
Обманут глаз, коль скоро мозг расстроен.
"И об одном печаль невыразима, -
Твердит она, - а здесь два мертвеца.
Иссякли слезы горькие незримо.
Глаза - огонь, а сердце из свинца.
О, растопись в огне, свинец, на части, -
Тогда умру, впивая капли страсти.
О, бедный мир! Бесценная утрата!
Теперь кто взор достоин твой привлечь?
Чем ты еще гордиться можешь свято?
Чья музыке подобна будет речь?
Цветы нарядны; роза ароматна,
Но красота с ним вместе невозвратна.
Теперь излишни шляпы и вуали:
Не станет вас ни солнце целовать,
Ни ветер. Вам ведь нечего терять.
Что солнцу вы! А ветры вам свистали.
Но Адониса ждали воры эти,
Чтоб красоту в свои похитить сети.
От них он шляпу надевал; глядело
Под шляпу солнце; ветер-озорник
Ее срывал, играл кудрями смело,
А мальчик плакал. Оба в тот же миг
Из состраданья к юности стихали
И вперебой слезинки осушали.
Лев прятался за пышною оградой,
Чтобы взглянуть на образ неземной.
Когда он пел, под этою усладой
Смирялся тигр и слушал, как ручной.
Он говорил - и волк не крался к стаду,
Испуганной овце давал пощаду.
Глядел ли он в ручей на отраженье, -
Скрывали рыбки жабрами его.
Он был для птиц такое наслажденье,
Что пели те; другие для него
Несли румяных вишен, шелковицы.
Он ел плоды, красой питались птицы.
Но этот вепрь с дикообразным рылом
Поникшим взором ищет лишь могил,
Иначе бы пред этим ликом милым
Склонился он, его не умертвил,
А если видел, он желал с любовью
Поцеловать и обагрился кровью.
Да, верно, так убит он, без сомненья.
Когда к нему он бросился с копьем,
Вепрь для него хотел успокоенья
И не желал клыков точить на нем.
Но в нежный бок впиваясь беззаветно,
Свой клык в него вонзил он незаметно.
Будь я с губами вепря, я б убила,
Быть может, даже ранее его.
Но умер он! Любовь не подарила
Моей весне сиянья своего.
Несчастна я!" Она к нему припала
И теплой кровью лик свой запятнала.
Она глядит в уста его - бескровны.
Хватает руку - холодна рука;
Ее слова печальны и любовны,
Но слух его не тронет их тоска.
С закрытых глаз она подъемлет веки:
Два светоча угасли там навеки.
Два зеркала, в которых отражалась
Она не раз. Как тускло их стекло!
Погибло все, в чем сила заключалась
И красота, к которой так влекло.
Все горе в том... О, чудеса природы!
Что умер ты, а день ласкает своды.
Так, умер ты! Да будет порицанье:
Любви отныне спутницею - грусть,
А свитой - ревность. Сладость - начинанье,
А скорбь - конец. Средь равных в мире пусть
Ее союз отныне невозможен,
И счастья миг пред горестью ничтожен.
Да будет лживой, сотканной из фальши,
Предательской! Дыхание одно -
Расцвет и смерть. Поверхность - мед, а дальше
Смертельный яд и тинистое дно,
Желаньем тело крепкое измучит,
Сковавши мудрость, глупого научит.
То щедрая без меры, то скупая,
Пусть танцевать заставит старика,
Обезоружит наглость негодяя,
Ограбит богача для бедняка.
Неистова, наивна, непонятна,
Заманит старость в детство и обратно.
Подозревать невинность злостно будет,
А злостную вину не замечать.
То пожалеет, то вконец осудит,
Заставит друга другу изменять,
Обманывать, являясь с виду правой,
И делать храбрых трусости забавой.
И явится виною войн кровавых,
Между отцом и сыном распрей злой,
Посредницей, рабою дел неправых,
Для пламени - соломою сухой.
Сразила смерть любовь мою в начале,
С любовью пусть растут ее печали!"
И юноша, лежавший с ней, убитый,
Исчез из глаз, как легкий пар весной.
Из теплой крови, на землю пролитой,
Расцвел цветок пурпурный с белизной:
То Адониса бледные ланиты
Казались кровью алою облиты.
Она склоняет голову, внимая
Дыханье Адониса - аромат.
Он будет жить в груди ее, сияя,
Но смерть его уж не отдаст назад.
Она срывает стебель: сок зеленый -
То капли слез души неоскверненной.
"О бедный цвет, таков тебя создавший!
Ты нежный сын - отец нежней тебя,
Он, в слабой грусти слезы проливавший,
Желал, как ты, цвести лишь для себя.
В его крови тебе отрадно кануть,
Но на груди моей милее вянуть,
Тут, как в отцовской ласковой постели,
От крови - кровь, по праву всем владей,
Покойся, как в цветущей колыбели,
А сердце будет нянею твоей,
И каждый миг, цветок любви, тоскуя.
Тебя лелеять буду я, целуя".
Так мир она бросает утомленно.
Вот пара серебристых голубей
Запряжены, и в вышине бездонной
Летит она все дальше и быстрей,
Полет свой правя в Патмос: там царица
От смертных глаз спешит навек сокрыться.
| |
| Просмотров: 294 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры