Салов Илья Александрович - Иван Огородников

ог скрыть по молодости лет своего восторга.

   - Вот это так штука! - кричал он, любуясь винтовкой.- Уж так-то бьет, что только удивляться надо.- И, обратись к стоявшему поодаль Огородникову, прибавил: - Помнишь, Иван Игнатьевич, как ты в те поры, на Шуваловской-то степи, дрофу смахнул!.. Сажен в двести, никак... И хоть бы ногой дрыгнула... Так прямо в голову и залепил!..

   Но Огородников хоть бы слово сказал!.. Когда все проданное было растащено, а мельница свезена и поставлена на выгоне неподалеку от церкви, Огородников словно подломился и рухнулся в постель. Сперва его знобить стало, дня два все знобило, а потом сделался такой жар, что он весь как бы огнем горел. Жена перепугалась и бросилась к фельдшеру. Фельдшер все расспрашивал Прасковью, "не обожрался ли Огородников своими репьями"; спрашивал о том же самого Огородникова, но так как последний оказался в беспамятстве и все бредил про свое масло, то фельдшер словно уверился в своем предположении и дал больному рвотного. Рвало Огородникова дня два, а когда перестало рвать и фельдшер убедился, что никаких репьев в желудке не было, он обложил его горчишниками, а потом перестал ходить. Прасковья подождала его дня два, а на третий опять побежала к фельдшеру и стала просить, чтобы он дал больному еще какого-нибудь "снадобья". Но фельдшер отказался.

   - Его, матушка, лечить нельзя,- объявил он решительно,- кабы он в своем разуме был, другое дело! А то он без памяти и какая в нем болезнь сидит, никак невозможно узнать.

   Прасковья бросилась к доктору в город... Но доктор даже рассердился на нее.

   - Ах, голубушка! - вскрикнул он.- Мало ли по деревням мужиков больных валяется!.. Невозможно же к каждому из них ездить!.. К фельдшеру, голубушка, ступай, к фельдшеру... Ему там сподручнее... а мне невозможно...

  

  

   Целый месяц Огородников пролежал в беспамятстве и только изредка приходил в себя, и то на самое короткое время. В бреду он все говорил про какого-то темного человека... А то вдруг вспоминал о Кавказе, Кахетии, каких-то виноградниках... И тогда глаза его словно прояснялись, губы его складывались в счастливую улыбку, и он принимался восхищаться этими виноградниками. Бывало, Прасковья подаст ему воды напиться, а он пьет эту воду и смакует, приговаривая:

   - Ничего, вино доброе... доброе вино... не перебродило еще, а вот перебродит, так еще лучше будет!..

   А жена слушает и не понимает, про какое такое вино говорит он.

   - Это вода, Иван Игнатьич! - заметит она, бывало...

   А он рассердится, назовет ее дурой, скажет, что это настоящее кахетинское вино, и даже назовет, какое именно. Иногда он бредил и Фиолетовым и тогда как будто бы вступал с ним в разговор. "Дурак ты,- говорил он,- а все-таки укладочку свою скоро сотенными пачками набьешь!" Раз он пришел в такое бешенство, что чуть было не зарезал ножом жену. "Ты обманула меня,- кричал он, схватив ее за горло и замахиваясь ножом,- сказывай, кто твой полюбовник?" Бог знает, чем кончился бы этот припадок, если бы Огородников, обессиленный болезнью, не выронил из рук ножа и не упал бы на свою постель.

   Только месяц спустя болезнь начала уступать сильному организму. Огородников стал быстро поправляться... Когда, оправившись, он в первый раз вышел на воздух, он опять увидал перед собою белую снежную равнину, точь-в-точь как и тогда, когда выпал первый снег. Только теперь снег не был так пушист и мягок, как в то время. От порога избы бежала тропинка, спускалась к реке, пересекала ее и терялась в сугробах леса... Лес этот стоял словно окутанный хлопьями ваты, и при малейшем шелесте ветра хлопья эти неслышно и мягко падали вниз. Огородников тотчас же догадался, что тропинка была пробита Прасковьей и что по тропе этой она носила ему воду и топливо. Кроме этой тропы, к усадьбе Огородникова не было ни малейшего следа. Он посмотрел в сторону села. - нетронутый снег белой скатертью раскидывался на необозримое пространство... Только там, вдали, где пролегала большая дорога, торчало несколько занесенных снегом соломенных ветел!.. Посмотрел Огородников на то место, где когда-то возвышалась его мельница,- и там та же гладкая, снежная равнина!.. Посмотрел на все это Огородников и молча вернулся в избу.

   Поправлялся он быстро, не по дням, а по часам. Точно так же не по дням, а по часам он становился задумчивее и задумчивее. Сидит, бывало, повеся голову, и все о чем-то думает. Прасковья боялась даже заговорить с ним и только робко поглядывала на него... Взглянет и сама же испугается чего-то! А он все сидит опустя голову, со сдвинутыми бровями, и все что-то соображал... Поведет, бывало, глазами из угла в угол и опять уткнет их в пол. Даже Амалатка и та присмирела, словно побаивалась чего-то!.. Забьется, бывало, под лавку, да и смотрит оттуда своими умными глазами на своего хозяина!..

   Проснувшись однажды, Огородников быстро вскочил с постели, умылся наскоро, надел на себя коротенький полушубок, подпоясался, взял шапку и свистнул Амалатку, направляясь к двери.

   - Ты куда это, Иван Игнатьевич? - спросила робко жена.

   - В город! - ответил Огородников и вышел из избы.

   Чтобы достигнуть большой дороги, ему пришлось чуть не по пояс лезть по сугробу. Амалатка прыгала рядом с ним и после каждого прыжка по уши уходила в рыхлый снег... Огородников даже рассмеялся, глядя на эти отчаянные прыжки.

   - Вали, вали! - кричал он.- Прокладывай дорогу!.. Ничего!.. Коли люди забыли про нас, то ведь мы и сами проложим!..

   Огородников шел в город с целью узнать: не получил ли следователь ответа на свои запросы?

   Придя к следователю, он на этот раз уже не прислонялся к притолке и говорил не плаксивым тоном, а собственным своим голосом, каким когда-то говорил прежде. Видно было но всему, что Огородников как-то приободрился, приосанился и, задумав что-то, решился смело идти к цели.

   - Не получали ничего? - спросил он следователя.

   - Ничего! - отвечал тот.

   - А неизвестно, когда придут эти ответы?

   - Неизвестно.

   - Стало быть, мне и ходить нечего?

   - Конечно, нечего!.. Придет ответ,- так дам знать...

   - Такс...

   И он вышел вон.

   Домой он шел быстро, словно торопился куда-то, и делал такие громадные шаги, что Амалатка даже язык высунула... Пришел он к обеду, поел немного, прилег, а часам к двум дня опять вскочил и, обратись к жене, спросил:

   - А где мои суконные штаны?

   - Прибраны! - ответила та.

   - А валенки длинные?

   - И валенки то же самое.

   - Достань-ка их.

   И когда штаны и валенки были принесены, Огородников начал поспешно одеваться.

   - Ты куда это, Иван Игнатьич? - спросила робко Прасковья, удивленная, что муж так тепло одевается.

   - В город! - ответил он резко.

   - Да ведь ты сейчас из города!..

   - А теперь опять.

   Прасковья замолчала, но, видимо, не верила словам мужа.

   А тот продолжал молча свое дело. Он натянул на себя суконные штаны, две пары шерстяных чулок, валенки; поверх рубахи надел овчинную коротышку, намотал вокруг шеи суконный шарф, а затем уже стал натягивать полушубок.

   - Иван Игнатьич,- шептала жена, сдерживая рыдания,- неправду ты говоришь мне!..

   - Правду! - оборвал Огородников.

   И Прасковья опять замолчала. Выскочила Амалатка и принялась юлить вокруг Огородникова.

   - Отрежь-ка хлеба! - приказал он жене. Та отрезала.

   - В мешок положи.

   - Иван Игнатьич! - взвыла та.

   - Делай, что приказывают.

   Прасковья проглотила слезы, положила краюху в небольшой холстинный мешок и подала ее мужу. Тот заткнул мешок за кушак, стал перед божницей и, крестясь, начал делать земные поклоны.

   - Иван Игнатьевич! - вскрикнула опять Прасковья. Но тот перебил ее.

   - А теперь,- проговорил он,- прощай!..

   Жена упала ему в ноги... Он поднял ее и крепко обнял.

   - Нет! - кричала Прасковья, вырываясь и не сдерживая уже своих рыданий.- Не пущу я тебя!.. Или ты оставайся со мной, или меня бери!.. Я пойду, куда хочешь... на край света... А одна я не останусь... Будет с меня! Будет и того, что я целых пятнадцать годов прожила без тебя... А теперь не останусь... Бей меня, на части терзай, а куда ты - туда и я.

   - Говорят тебе, в город иду...

   - Нет! - кричала Прасковья.- Нет, неправда!

   - В город...

   - Не верю я тебе... хоть убей, не верю!..

   Но Огородников крикнул на жену, топнул ногой, и та замолчала. Он присел на лавку и тяжело дышал, словно собирался с силами, словно собирался подавить охватившее его вдруг волнение... Наконец он встал и, снова подойдя к жене, положил ей руку на плечо.

   - Слушай, Паша,- говорил он дрожавшим голосом,- не печалуйся... Я скоро приду... право, скоро... А теперь, прощай!..

   И, крепко обняв жену, быстро выскочил за дверь.

   А Прасковья упала на стол, и вопль, раздирающий душу, огласил избу... Так плакать может только русская баба, умеющая в то же время и молча терпеть!..

  

  

   Полчаса спустя Огородников вместе со своей Амалаткой был уже в квартире Фиолетова.

   - Ну, приятель! - крикнул он, бросая шапку на стол.- Я с тобой рассчитался, долг свой тебе уплатил... Теперь за тобой очередь!

   - То есть как это? - вскрикнул Фиолетов, вскакивая с места и с ужасом смотря на грозную фигуру Огородникова.

   Несчастный юноша даже и не ожидал этого посещения.

   - А нешто ты забыл,- проговорил Огородников, садясь на стул,- что за тобой полтораста рублей моих денег осталось?

   - Я у тебя не брал!

   - Нет, взял!

   - Ты мне должен был триста,- я их и получил.

   - Врешь! - крикнул Огородников и ударил по столу кулаком.

   - А нотариус-то! - перебил его Фиолетов.

   - Врешь! - снова крикнул Огородников и на этот раз такой метнул взгляд на Фиолетова, что тот сразу опешил.

   - Что же это такое значит? - чуть не заплакал молодой человек.

   - А то и значит, что я свои кровные деньги обратно получить желаю.

   - Ну, уж это, брат, дудки! - вскрикнул Фиолетов и, собрав всю свою храбрость, ударил кулаком по столу. Но, заметив, что Огородников молча встал, подошел к двери и запер ее на крюк, он моментально присмирел, и мертвая бледность покрыла его лицо.

   - Ты это что ж? - спросил он совершенно уже упавшим голосом.

   - А вот дверь запираю,- проговорил Огородников,- не вошел бы кто...

   - Так ты грабить пришел...

   - Я не грабитель...

   - Смотри! я кричать буду...

   Но Огородников накинулся на Фиолетова и схватил его за горло.

   - Что ты делаешь! - прохрипел тот.

   - А то, что таким негодяям, как ты, на белом свете жить не следует... душить их надо...

   Фиолетов хотел было крикнуть, но Огородников быстро опрокинул его на пол и наступил ему на грудь коленкой.

   - Сказывай, где деньги! - кричал он, задыхаясь от гнева и с пеной у рта.- Я не шутки шутить пришел... Не дай мне человеческой кровью своих рук перепачкать... Я разорву тебя... Сказывай, где деньги...

   И когда Фиолетов объявил ему, что деньги в шкатулке под кроватью, Огородников подтащил его к кровати, нагнулся и, все еще держа его за горло, достал шкатулку.

   - Ключи! - крикнул он.

   И, взяв поданный ключ, отпер левой рукой шкатулку, отсчитал сто пятьдесят рублей и засунул их в карман. Только тогда он выпустил помертвевшего от ужаса Фиолетова.

   - А теперь,- проговорил Огородников, весь трясясь от гнева и вынимая из кармана трехрублевую ассигнацию,- получай с меня три рубля: беру свою винтовку...

   И, сняв со стены винтовку, он перекинул ее через плечо и вышел вон.

   А на дворе тем временем успело уже смеркнуться и метель бушевала страшная!.. Но метель эта не испугала Огородникова. Выйдя на улицу, он вынул из кармана деньги, достал кожаный кисет, висевший у него на груди, переложил в него деньги и, закурив трубку, зашагал по улице. Но зашагал он не по направлению к своей хате, а совершенно в противоположную сторону. Пока он шел улицей, можно было рассмотреть еще то избу, то сарай какой-нибудь, то плетень; но когда он очутился на выгоне,- перед ним закипел такой буран, что сразу все исчезло.

   - Ого, да метель-то заправская! - проворчал он и, надвинув шапку, пошел дальше...

   В эту же страшную ночь возвращался и батюшка о. Егорий, ездивший за чем-то на станцию железной дороги. Ехал он один, без работника, в одну лошадку, на маленьких санках. Метель застала его на полпути; сбившись с дороги, разъезжал он по необозримой степи, ясно сознавая, что он кружится на одном и том же месте. Порывистый ветер хлестал его со всех сторон, поднимал целые облака снега, крутил им, разметывал и воздвигал снежные курганы. Ветер то разливался диким воем или резким свистом, то вдруг стихал, падал... Все затихало, умолкало, но вдруг налетал вихорь, другой, третий, и снова снежные облака крутились в воздухе! Ночь была страшная!

   Ничего нет мудреного, что в такую непогодь батюшкина лошадка вскоре выбилась из сил, сам батюшка страшно перетрусил и не знал, что ему делать. Он поминутно выскакивал из саней, желая ногами ощупать дорогу, но каждый раз чуть не по пояс тонул в снегу. Он ясно сознавал всю беспомощность своего положения. Холод пронизывал его... Ни дерева, ни вехи, ничего не видно!.. Только одни снежные вихри, только одно завывание ветра!.. Тщетно силился батюшка разглядеть где-нибудь вдали хоть стог, чтобы зарыться в него и укрыться от стужи,- кругом только бушевала вьюга, которой не предвиделось и конца... Между тем о. Егорий чувствовал, что начинает уже коченеть, что силы его покидают, что сердце отказывается работать и зловещий сон осиливает и гнетет его...

   Вдруг возле самых саней мелькнуло что-то черное, что-то шарахнулось в сторону, завизжало, залаяло, а вслед за лаем словно из сугроба выросла черная, громадная фигура человека. Это был Огородников.

   - Что за человек? - загремел он.- Жив али нет?

   - Жив! - простонал батюшка едва слышно.

   - Страшно, а? - прогремел голос.

   - Страшно,- шептал полузамерзший священник.

   Огородников пригнулся к саням, приблизив свое лицо к лицу о. Егория, и, узнав его, закричал:

   - А, да это ты!..

   - Я, Иван Игнатьич! - ответил, в свою очередь, батюшка.- Выручи! - умолял он.- Спаси!..

   - А! выручи теперь! - гремел Огородников.- Нет, мерзни!..

   И, дико захохотав, отошел от саней.

   - Иван Игнатьич! - продолжал батюшка голосом, переходившим в вопль.- Заставь за себя вечно бога молить... Иван Игнатьич! вернись, родимый!.. Не дай умереть без покаяния!.. Замерзну ведь я... замерзну!..

   Но только хохот был ему ответом. Однако минуты две спустя Огородников снова показался. Он быстро ввалился в сани и, взяв в руки вожжи, крикнул:

   - Ну, Амалатка, выручай!

   Амалатка бросилась вперед. Полчаса спустя батюшка увидал перед собою что-то черное, возвышавшееся наподобие башни.

   - Ну,- крикнул Огородников, выскакивая из саней и отряхивая с себя хлопья снега,- вот и мельница твоя!.. Ступай!.. А теперь прощай!

   Сказав это, он быстро повернулся и пошел назад, в это снежное, бушевавшее вихрями пространство.

   - Куда ты! куда ты! - кричал батюшка.- Замерзнешь, вернись!

   Но ответа не было. Снежный буран закрутился, застонал... Налетел вихрь, засвистал в крыльях мельницы, сорвал ворота с петель и отбросил их в сторону, чуть не опрокинул лошадь с санями и буйным полетом помчался по необозримой, кипевшей снегом степи!.. И опять небо слилось с землею.

   Огородников пропал без вести.

   Прасковья бросилась искать его, обегала все соседние села и деревни, побывала в городе у следователя; но все ее поиски остались напрасными. Огородников словно в воду канул! Батюшка передал ей о своей встрече с ним в степи, и бедная женщина впала в еще большее отчаяние. Она начала рыскать по полям, по лесам, но и там ничего не открыла. А сластушинские крестьяне глядели на бабу и зубоскалили.

   - Ну, чего мечется-то,- говорили они,- поди, давно уже с своей другой женой сидит!..

   И опять по селу пошли разнообразные толки. Одни говорили, что он отправился в Москву, другие - на Кавказ; третьи, что Огородников сделался атаманом разбойников и грабит проезжих по дорогам. Фиолетов рассказал, как Огородников перед своим уходом ворвался к нему на квартиру, душил его, ограбил и, вооружившись винтовкой, скрылся. А недели две спустя нашли какого-то купца убитым. Купец был найден в небольшом лесочке, неподалеку от большой дороги. Тысяч десять денег, говорят, было с ним, но не оказалось ни денег, ни лошадей, ни кучера, ни повозки.

   - Зверь он, так зверь и есть! - говорил Фиолетов про Огородникова.

   - Каторжный! - поддакивал кабатчик.

   И все порешили, что виновник этого зверского убийства - Огородников.

   А время шло да шло. Миновали рождественские праздники. На праздники народ наряжался медведями, козлами, поводильщиками⁷. На Крещенье сходили на иордань с крестным ходом. День выдался ясный, морозный, снег так и скрипел под ногами. Тем не менее почти все, наряжавшиеся во время святок, окунались в воду и стремглав бежали домой. Отпраздновали честь честью и широкую масленицу. Кабатчик даже ледяную гору устроил возле своего кабака, и все село с утра до ночи каталось с этой горы. В чистый понедельник полоскали рты водкой и, выпарившись в бане, принялись за поклоны да за "очищение совести". Уныло звонил колокол на колокольне.

   Фиолетов успел уже пристроиться. Он получил в городе место регента и теперь управляет хором в соборе. Церковный староста положил ему большое жалованье, да, кроме того, в виде поощрения сшил ему щегольскую пару из тонкого сукна и подарил, сверх того, часы с цепочкой. В этой паре завитой и напомаженный Фиолетов стоит теперь на клиросе и, управляя хором, делает руками самые вычурные жесты. Это, разумеется, не мешает ему поглядывать на молодых купеческих дочек, рисоваться перед ними, строить им глазки и увлекать более богатых невест. Кроме жалованья, он имеет хороший доход от свадеб, похорон и концертов. Он значительно уже увеличил количество своих пачек и теперь дает денег не под расписки, а только под залог ценных вещей, на короткие сроки и за большие проценты.

   Тем же великим постом Прасковья получила от следователя повестку. Она сходила с этой повесткой в "волостную" и там узнала, что следователь вызывает к себе Ивана Игнатьева. Женщина пошла в город и объявила следователю, что ее муж пропал без вести. Следователь удивился, так как Огородников обязан был подпиской никуда не отлучаться. Тем не менее следователь выдал ей копии с полученных им ответов из медицинского департамента и врачебного отделения. Первый сообщал, что зерна происходят от растения, известного в ботанике под названием "ксантиум струмариум"⁸, а второе, что во внутренностях скоропостижно умерших крестьянских детей Воробьева и Дружиной как органических, так и неорганических ядов не открыто.

   Баба похныкала над этими бумагами, завернула их в платок и положила под иконы.

   С наступлением весны, когда стаял снег, произошло новое убийство: найден был какой-то портной с разможженным вдребезги черепом.

   - Огородников! - закричали все.- Его дело!

   - Зверь! - кричал кабатчик.

   - Разбойник! - вторил лавочник.

   Но напрасно... Неделю спустя верстах в трех от станции железной дороги в небольшом овражке был найден чей-то труп, сильно разложившийся, наполовину занесенный илом, а возле него - труп собаки.

   Это был Огородников и Амалатка.

   Следствием было выяснено, что он погиб в ту самую метель, от которой спас заблудившегося о. Егория... Куда направлялся Огородников, осталось неизвестным...

  

  

   Впервые - Новь, 1885, т. 2, No 5, с. 72-99.

   Печатается по: Салов И. А. Забытые картинки. М., 1897, с. 46-113.

  

   ¹ Регент (от лат. regens - правящий) - руководитель хора, преимущественно церковного.

   ² Карбованец - серебряный рубль. Название было дано из-за нарезки (укр. карбов) на ребре монеты.

   ³ Ктитор - в православной церкви староста, избранный приходской общиной.

   ⁴ Узерка - охота на зайцев поздней осенью до выпадения снега ("по черностопу"), когда зверек отыскивается не по следу, а высматривается (узревается) на лежке.

   ⁵ Аршин - мера длины, равная 16 вершкам (71,12 см).

   ⁶ Тархан (обл.) - скупщик по деревням холста, льна, пеньки, шкур, щетины и пр., торговец мелочным товаром и меняла.

   ⁷ Поводильщик - человек, водивший и демонстрировавший дрессированных зверей, главным образом медведей.

   ⁸ "Ксантиум струмариум" -- овечий репейник, или дурнишник, род однолетних трав семейства сложноцветных. Сорняк. В семенах содержится масло.