Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович - Переводчица на приисках

="justify">   "Никто из этих подлецов и никогда не любил меня, - с щемящей тоской думала она далее. - Разве это была жизнь? Сплошной обман и самообман. Ох, Настенька, Настенька, не знаешь ты, моя ласточка, что господь бог создал женщину в минуту своего гнева!.."

   Когда Настенька была достаточно подготовлена к принятию развития, Ираида Филатьевна, прежде чем приступит" к делу, пережила что-то вроде священного трепета. Нервы у ней поразвинтились за время скитаний, и теперь то, что в теории казалось так просто и ясно, "а практике волновало ее и даже нагоняло сомнения. А если она не сумеет приняться за дело?

   - Настенька, а ты не думала иногда... - дрогнувшим голосом начала она свое роковое объяснение. - Одним словом, у тебя не являлось желание учиться?

   Настенька с удивлением посмотрела на свою покровительницу и как-то загадочно улыбнулась.

   - Меня учила читать одна старушка начетчица, - уклончиво ответила она.

   - По псалтырю? Может быть, она била тебя?

   - Нас пять девочек у нее училось... Всех колотила. Возьмет да козонками по голове и ударит, а то лестовкой [9] по спине отхлещет.

  

   [9] - Лестовка - кожаные четки у раскольников.

  

   - Ну, я не про такое ученье говорю, моя милая. Тебе хотелось бы знать, как люди жили раньше, как они живут теперь в разных странах?.. Отчего у нас бывает тепло и холодно, зима и лето, бедные и богатые, добрые и злые? Ведь все это интересно знать... да?

   - Не знаю...

   - А вот, если захочешь учиться, тогда и будешь все знагь... Я сама тебя буду всему учить, хочешь?

   - Хочу... А по-французскому вы будете меня учить?

   - Если желаешь, и по-французскому будем учиться!..

   С этого разговора и началось развитие Настеньки. Ираида Филатьевна не любила откладывать дела в долгий ящик, достала из чемодана свои книжки и тетрадки и с лихорадочным жаром принялась за работу в тот же день. Толстушка не хотела видеть, что Настенька решительно ничего не понимает и не чувствует и иногда потихоньку зевает, стараясь замаскировать себя рукавом. Ираида Филатьевна позабыла все на свете и душила свою несчастную ученицу заветными книжками далеко за полночь, а ученице эти книжки казались горше козонков и лестовки старухи начетчицы.

  

   За своей новой работой Ираида Филатьевна совсем охладела к m-r Пажону, который только возмущал ее своей вежливостью и вообще всей накрахмаленной, молодившейся фигурой.

   Дни делались заметно короче, и по вечерам в помещении господ иностранцев от трех трубок стоял дым коромыслом, чего, впрочем, сами курильщики не замечали. Пажон от скуки учил двух пуделей, за которыми Макар нарочно ездил за двести верст; мистер Арчер ходил из угла в угол, плотно сжав губы и заложив руки за спину; герр Шотт возился с своим гербарием, а когда все ложились спать, он зажигал тоненькую восковую свечку, защищаемую шелковым экраном, и потихоньку работал из разноцветной почтовой бумаги маленький очень красивый коврик. Нужно отдать справедливость трудолюбию и искусству герр а Шотта: в течение двух недель усиленной тайной работы он едва успел сделать всего один уголок красивого коврика. В это время кузина мистера Арчера, не получая обычных писем от кузена, пролила много напрасных девичьих слез; добрая девушка из своей старой Англии видела глазами любви дорогого кузена, пригвожденного на далеком Урале к одру болезни тяжким недугом... Как бы удивилась эта милая особа, если бы увидела, как в действительности крепко спал мистер Арчер самым здоровым сном и уж совсем не походил на труднобольного человека. Дело в том, что мистер Арчер был занят изучением русского языка, и ему решительно недоставало времени на письма.

   Однажды, когда Ираида Филатьевна с Настенькой чистили на крыльце ягоды для какого-то варенья, мистер Арчер долго и сосредоточенно наблюдал за их работой, а потом совершенно неожиданно процедил сквозь зубы, на ломаном русском языке, комплимент красоте Настеньки.

   Ираида Филатьевна резко заметила мистеру Арчеру по-английски:

   - До настоящей минуты я считала вас, молодой человек, гораздо умнее... Разве можно говорить такие вещи молоденьким девушкам?

   - Я не виноват, что мисс Анастази сегодня такая хорошенькая, - невозмутимо отвечал англичанин.

   - Но вы все-таки должны себя держать джентльменом...

   Занятия с Настенькой по части развития подвигались крайне туго, ученица не только не понимала умных книжек и хороших стихов, но обливалась крупным потом над первыми четырьмя действиями арифметики. Таким образом, пришлось изменить немного план развития этой дикарки и вместо умных книжек высиживать с ней арифметические задачи. Однажды, когда такой урок порядком надоел учительнице и ученице, под окнами неожиданно раздался звонкий лошадиный топот, и Настенька быстро спряталась за косяк.

   - Да ведь это Хомутов?! - в ужасе прошептала Ираида Филатьевна, которой сейчас же представилось, что этот ужасный человек приехал за Настенькой.

   Она выпрямилась и как-то вся надулась, как наседка, которая приготовилась защищать свой выводок от налетевшего ястреба; чёрез минуту она уже была на крыльце и встретила Хомутова очень колодным вопросом:

   - Вам кого угодно, милостивый государь?

   - Да я так приехал... - добродушно отозвался гигант, передавая своего туркменского иноходца Макару. - Об вас соскучился, Ираида Филатьевна, ей-богу!..

   - А я так о вас нисколько... Однако вам кого угодно видеть? Господин Пажон на прииске, и в конторе никого нет..;

   - Мне вашего Пажона и не нужно совсем, пусть его погуляет по прииску. Я собственно с вами хотел побеседовать...

   - Благодарю за внимание, но мне как раз решительно некогда сейчас.

   - Я подожду...

   - Да что вы привязались так? Кажется, могли бы сообразить, что я не желаю совсем беседовать с вами...

   Хомутов несколько мгновений вопросительно смотрел на Ираиду Филатьевну, а потом с своей добродушной улыбкой проговорил:

   - Вы, барынька, думаете, что я о Насте соскучился и приехал отбивать ее у вас?

   Хомутов засмеялся своим хриплым смехом и махнул рукой.

   - Я не желаю знать, зачем вы приехали сюда, но на вашем месте я не сделала бы так... Понимаете?

   - Почему же это?

   - Вы и этого не понимаете? - с презрительной улыбкой проговорила Ираида Филатьевна. - Вы, кажется, уверены, что, имея деньги, можно делать все и, мало этого, можно смотреть в глаза другим людям с чистой совестью...

   - Это вы опять насчет Насти?

   - Кажется, я довольно ясно высказалась...

   Эти слова заставили Хомутова улыбнуться какой-то глупо-загадочной, безнадежно улыбкой, и он прибавил вполголоса:

   - А вы спрашивали Настю, как все дело вышло?

   - Я этого не желаю знать и не имею права на такие вопросы...

   Хомутов помолчал с минуту и потом с какою-то больной улыбкой проговорил:

   - Знаете, Ираида Филатьевна.... мне вас жаль... да! Вот вы образованная женщина и генеральского происхождения, а этого не понимаете. После попомните мои слова, да будет поздно...

   - Вы напрасно трудитесь застращивать меня: я не из робкого десятка... и даже ждала с вашей стороны этого подходца.

   Хомутов молча повернулся, сел на своего иноходца и уехал на прииск. -

   Это посещение сильно встревожило Ираиду Филатьевну, и она со страхом ждала следующего появления Хомутова на Коковинском прииске. Действительно, через несколько дней Хомутовский иноходец был привязан у самой конторы к столбу, а его хозяин сидел в комнате с господами иностранцами, с которыми вел беседу при помощи герр Шотта. Это нахальство и дерзость взорвали Ираиду, и она не показалась с Настенькой за обедом на крыльце. Она с ужасом слушала, как раскупоривались бутылки и вся компания начинала говорить все громче и громче.

   "Сегодня же нужно уехать отсюда, - решила про себя Ираида Филатьевна. - Этот разбойник, кажется, способен на все..."

   Она, вероятно, не замедлила бы привести свою мысль в исполнение сейчас же, но этому помешало то, что путь к отступлению был отрезан: сейчас после обеда на крыльце устроился сибирский вист с винтом, сопровождавшийся обильным возлиянием. Очевидно, все было в заговоре против нее, и она металась по своей комнате, как зверь в клетке.

   - Чего вы так беспокоитесь? - старалась успокоить Настенька свою учительницу. - Велика беда, поиграют, напьются и разойдутся...

   - Но ведь это заговор против меня! Понимаешь: против меня... они все запляшут под дудку этого Хомутова!.. Это какие-то куклы... Чтобы я после этого осталась здесь?!. Никогда!..

   - Куда же вы думаете уехать? - нерешительно спрашивала Настенька.

   - А ты поедешь со мной?

   - Да...

   - Там увидим куда... Свет не клином сошелся, моя крошка. Давно бы следовало уехать, да все проклятая лень заедала: с насиженного места не хотелось трогаться. Э!.. Все это вздор... Мы еще с тобой поживем...

   Настенька тихо засмеялась.

   - Ты над чем это смеешься? - обидчиво спрашивала Ираида Филатьевна.

   Девушка молча кивнула головой по направлению дверей, откуда доносился смешанный гул голосов.

   Игра продолжалась до самого вечера, а когда все стихло, Ираида Филатьевна осторожно выглянула в слегка приотворенную дверь. На крыльце никого не было, и только показавшийся молодой месяц матовыми серебряными полосами играл по зеленой траве. Ираида Филатьевна вышла на крыльцо и в ужасе отступила назад: на ступеньках лестницы, где она недавно разговаривала с Шипицыным, теперь сидел сам Хомутов и смотрел на нее остановившимся, бессмысленным взглядом совсем пьяного человека.

   - П-послу-ушай... - замычал Хомутов, делая напрасное усилие подняться на ноги. - Все гор-рит в нутре... воды испить... смерть моя пришла...

   Эта бессвязная речь разогнала весь страх Ираиды Филатьевны, и она, не давая себе отчета в своем поступке, побежала в комнату за графином воды и нашатырным спиртом. Вся проза вытрезвления была ей известна досконально. Чтобы сразу привести в чувство Хомутова, Ираида Филатьевна в стакан с водой пустила несколько капель нашатырного спирта. Это лошадиное лекарство для этого колосса было детской игрушкой.

   - Спасибо, барынька... - проговорил потом Хомутов, когда выпил два графина самой холодной воды.

   - Натирайте виски вот этим спиртом...

   - Нет, не надо... Ты мне чего-то подсунула, барынька? Сразу весь хмель вышибло... А все это твой Пажон, старый петух: пристал с шартрезом, что не выпить мне одному бутылки. Ну, и выпил... Перехитрил, французский петух!.. Совсем было ослабел... да... ослабел. Отродясь не бывало этакого страму...

   - А вы сегодня не ездите домой.

   - Нет, не поеду... Я еще с тобой буду говорить.

   - Послушайте... вы забываетесь!..

   - Нет, ты теперь меня послушай, барынька... Ты меня послушай!.. Да ты меня не бойся... Скажи сейчас: "Хомутов, алемарш в воду!" Только пузырьки пойдут... Ей-богу!.. Да... Э-эх, барынька, барынька!.. Разговор-то у меня мужицкий, ну да не в этом дело... А ведь я тебя полюбил, вот те Христос. Как ты меня тогда отругала... помнишь, в моей конторе? Ну, я тебя и полюбил...

   - Вам, право, теперь спать пора, а в любви мне успеете объясниться завтра, - уговаривала Ираида Филатьевна.

   - Нет, ты слушай... И обругать человека не мудрено, - продолжал Хомутов в каком-то раздумье, - вон Шипицын даже искусал меня тогда... Не в этом дело!.. Да... Видишь, у Хомутова много золота, да не все золотом купишь. Так? Вот и Настя... Ну, да это другая статья совсем. Я про тебя-то хочу сказать, как ты меня тогда приняла, как наступила на меня... Ха-ха!.. Нет, видно, не все золотом купишь... Вот я тебя тогда за то и полюбил, потому неподкупная, гордая у тебя душа. Ты и сама себе цены не знаешь, и Настя не знает... Да! А я вот тебя насквозь вижу... Вижу, как ты меня боишься и ненавидишь. А напрасно... боишься-то напрасно!.. Хомутов - пропащая голова... верно!.. А отчего он пропадет? От силы от своей, барынька, от силы-мочи... Некуда с ней ему деться. Так-то!.. Все льнут к золоту, все тебя обманывают, ну, и расстервенишься... Теперь взять, какие наши бабы? Был я женат и еще жениться могу, а все эти наши бабы на одну колодку скроены: либо боится тебя, как мышь, либо под башмак загонит, а настоящей чести в такой бабе все-таки нет... Гонору нет, потому так она себя не чувствует, своей силы не знает. Вот я тебя и жалею, - неожиданно прибавил Хомутов, встряхивая своей головой, - задарма пропадешь, барынька.

   - Это не ваша забота.

   - Нет, погоди... я ведь тебя от совести жалею: теперь тебе тяжело, а впереди еще тяжельше будет... Вер-рно!.. Ты меня сторожишься, а себя не жалеешь... Беда-то не по лесу ходит, а по людям...

   - Чего же мне жалеть себя?

   - Сама себе беду наживешь... Твоя-то беда теперь тебе в глаза смотрит, улыбается, а...

   - Вздор!..

   - Ты, думаешь, Хомутов пьян, зря мелет... Нет, голубчик, у Хомутова сердце об тебе болит... да!..

   - Скажите мне одно, - уже задумчиво и серьезно проговорила Ираида Филатьевна, усаживаясь на крылечко рядом с Хомутовым - зачем вы разорили Шипицына, обольстили его любимую дочь и теперь его же и ненавидите?

   - С Шипицыным нас бог рассудит... Мы тут все запутались, а теперь поди разбирай, кто прав.

   - Положим даже, что вы и сами не уверены были в своей виновности, чего же стоило вам выбросить старому другу пять - десять тысяч, чтобы оградить себя от нареканий!.. Вот чего я не понимаю! Ведь вы другим помогаете же, я знаю, а Шипищына преследуете...

   - Видите, барынька, прежде-то я даже и думал ему помочь, да он все со злом да с гордостью ко мне приставал. Ну, оно, это самое дело, так и затянулось... А теперь уж ему не поможешь, Шипицыну-то. Если ты скажешь одно слово, - прибавил Хомутов, - своими ручками бери и отдай Шипицыну, сколько тебе поглянется. Отворю сундук, и бери.

   - Нет, вы лучше сами ему отдайте, а не для меня.

   - Не могу... Шипицын-то вам рассказывал, да не все. Есть у меня старушка мать, очень древняя старушка, вот она и проклянет меня, ежели я помогу Шипицыну. Видишь, у ней с Шипицыным разговор такой вышел, крупный разговор. Надо полагать, сказал он ей, матери-то моей, что ни на есть обидное. А что он ей сказал - я неизвестен, потому родительница молчит... Мать-то мне прямо сказала: "Прошка, ежели ты хоть грош дашь Шипицыну, нет тебе моего благословения родительского во веки веков. Прокляну... А без моего благословения погибнешь, аки червь!" Ндравная старуха, одним словом.

   - Ну, а я, барынька, домой, - заговорил Хомутов, прерывая сам себя и поднимаясь с места. - Тошнехонько мне на твоих французов смотреть...

   Как Ираида Филатьевна ни уговаривала Хомутова не ездить ночью, он настоял на своем и влез на выстоявшегося иноходца.

   - Приезжайте как-нибудь, - проговорила Ираида Филатьевна, когда Хомутов снял шляпу, - побеседуем.

   - Спасибо, барынька... Это я тебе пьяный все разболтал, а трезвому стыдно будет глаза показать. Да... А ты подумай, о чем я тебе толковал. Ежели круто придется, только перешли мне весточку: я всех в один узел завяжу для тебя... Слышала?..

   - Нет, мне еще ни к кому не случалось обращаться за помощью...

   - Гордость одолела... Ну, как знаешь... А только попомни мое слово: берегись того, кого любишь.

   Хомутов стегнул нагайкой иноходца и пропал в белом густом тумане, которым был залит весь прииск; только удары лошадиных копыт о камни еще несколько мгновений нарушали мертвую тишину летней уральской ночи.

   Когда Ираида Филатьевна вернулась в свою комнату, Настенька уже спала на своей кровати крепким сном. Она, очевидно, дожидалась Ираиды Филатьевны и прилегла на кровать, не раздеваясь. "Берегись того, кого любишь", - вспомнила Ираида слова Хомутова и долго и внимательно смотрела в спокойное лицо Настеньки, залитое ровным горячим румянцем. Девушка спала, слегка раскрыв свои пухлые розовые губы; ровное, спокойное дыхание едва можно было заметить, по лицу расплывалась какая-то неопределенная мысль, заставлявшая одну бровь приподниматься. Длинные пушистые ресницы бросали на закрытые глаза густую тень, так что казалось, что эти глаза смотрят, смотрят не зрачком, а как темные неясные пятна.

   Странно, за несколько часов перед этим Ираида Филатьевна считала Хомутова разбойником и страшно боялась его, а теперь... теперь ей немножко было жаль его. Это было совсем особенное чувство, которое столько раз губило Ирочку. Она хорошо знала его симптомы: душу охватывала неопределенная тоска, между тем в сердце теплилось горячее желание, и глаза застилало туманом.

   - Ну, Ирочка, пожалуйста, без глупостей, - проговорила она сама себе вслух, распахивая окно.

   Половина неба была затянута тучей; где-то вдали глухо рокотала летняя гроза, и тянуло свежей пахучей струей. Перед грозой трава всегда сильно пахнет. Несколько звездочек весело мигали в углу окна.

  

   Хомутов действительно больше не показывался на Коковинском прииске; Ираида Филатьевна скоро позабыла о нем и его странных разговорах.

   Приближалась осень. В жизни Ираиды Филатьевны это время года всегда являлось критическим моментом, и ее всегда страшно тянуло куда-нибудь в город. Но теперь она была не одна, и ее очень заботил вопрос о будущем. Чем они будут существовать с Настенькой? Где устроятся? Не махнуть ли с последними пароходами в Питер? Последняя мысль была особенно заманчива, но Ираида Филатьевна боялась сразу окунуть свою воспитанницу в вечные сумерки столичного существования, с его голодовками и холодовками. Сама Настенька не высказывалась, куда ей хотелось бы переехать, и отвечала каждый раз уклончиво.

   - Мы с тобой так сделаем пока, - предлагала Ираида Филатьевна: - возьмем у господина Пажона отпуск недели на две, съездим в соседний город. Может быть, там устроимся, а если нет, тогда махнем дальше.

   Настенька ничего не имела против такого плана, и они решились выехать через три дня. Но накануне отъезда Настенька сильно прихворнула. Голова у ней была горячая, глаза мутны.

   - Придется одной ехать, - решила Ираида Филатьевна. - , Медлить нельзя.

   А как же я здесь одна останусь? - спрашивала Настенька. - Я боюсь.

   - Глупости... Кругом порядочные люди, и никто не осмелится беспокоить мою больную девочку.

   Перед самым отъездом, когда лошади уже были поданы, Настенька неожиданно расчувствовалась и расплакалась. Эти первые слезы тронули Ираиду Филатьевну, и она, целуя Настеньку, ласково ее спрашивала:

   - О чем ты плачешь, моя крошка? Ведь я скоро вернусь и увезу тебя отсюда. С тобой вместо меня останется одна старушка, которая не даст тебя никому в обиду. Ну, о что ты плачешь?

   - А если вы не приедете? - сквозь слезы спрашивала Настенька.

   - Вздор!.. Будь умницей и выздоравливай поскорее.

   - Вы всегда так любили меня... заботились...

   - О, это пустяки, моя хорошая!.. Я тебе всегда говорила, что мы все эгоисты и все на свете делаем для собственного удовольствия или выгоды. Если я тебя взяла к себе, значит, мне это было или выгодно, или приятно, следовательно, не может быть и речи о какой-нибудь благодарности.

   - Скорее приезжайте, Ираида Филатьевна! Мне без вас будет очень скучно.

   Настенька бросилась к ней на шею и со слезами целовала ей все лицо и шею, так что та принуждена была даже поохладить эти нежности. Загадочная Настенька притихла и как-то вся съежилась; она показалась теперь Ираиде Филатьевне такой маленькой и жалкой девочкой.

   - Вы мне отвечаете за мою девочку... Понимаете?.. - проговорила Ираида Филатьевна при отъезде Пажону.

   - О, будьте покойны, совершенно покойны! - уверял старик, улыбаясь слащавой неопределенной улыбкой.

   - Особенно берегитесь Хомутова... - настаивала Ираида Филатьевна. - Это такой человек, который... Одним словом, вы мне отвечаете за все, что здесь случится.

   В душе ее опять проснулся безотчетный страх к Хомутову, и она оставила прииск в самом тревожном настроении. Едва ли она так тревожилась бы, если бы оставляла на прииске свою родную дочь.

   Ровно через неделю Ираида Филатьевна возвращалась домой и нетерпеливо ждала, когда из-за леса увидит, наконец, Коковинскую приисковую контору.

   Дела были устроены, работа отыскана, но всю дорогу у Ираиды Филатьевны болело сердце. Она сама не могла отдать себе отчета в своей тревоге. То ей казалось, что Настенька опасно больна; то она видела Хомутова, который ехал на Коковинский прииск с коварной целью похитить Настеньку; то она начинала бояться тысячи тех случайностей, которые может придумать только возбужденный мозг.

   Наконец дорога кончилась, с вершины последней горки Ираида Филатьевна увидела вдали знакомый низенький домик, о котором она столько думала. По наружному виду все оставалось по-прежнему, и из одной трубы весело поднималась кверху синяя струйка дыма.

   Когда экипаж подъезжал к самой конторе, Ираида Филатьевна заметила, как из-за угла показалась было фигура Шипицына и быстро спряталась. Тяжелое предчувствие сдавило ее сердце. Вылезая из экипажа, она заметила голову Пажона, которая выглянула из дверей конторы и быстро спряталась. Из людской показался герр Шотт в ермолке и в старом халате; старик нес в руках что-то белое. Ираида Филатьевна заметила издали, что это были женские воротнички и манжеты. Глаза их встретились. Немец остолбенел, выпустил из рук свою ношу и, шлепая стоптанными туфлями, как пойманный школьник, побежал обратно в людскую.

   - Это черт знает что такое! - проворчала Ираида Филатьевна, взбегая на крыльцо.

   Она только что хотела отворить дверь в свою комнату, как ей загородила дорогу молодая горничная в накрахмаленном белом переднике.

   - Нельзя-с... - бойко проговорила горничная. - Барыня почивают... Не приказано будить.

   - Какая барыня? Да ты с ума сошла, моя милая... Я здесь барыня и приехала к себе домой.

   - Никак нет-с... У нас барыней Настасья Яковлевна. Третьева дня свадьба была в ...ском заводе.

   - Какая свадьба? Что ты мелешь?..

   - Барин Пажон-с женились на Настасье Яковлевне. Обыкновенная свадьба... А меня приставили к барыне горничной.

   Ираида Филатьевна бессильно опустилась на стул, и у ней в голове все пошло кругом. Горничная с двусмысленной сдержанной улыбкой смотрела на нее и не оставляла дверей.

   Ираида Филатьевна плохо помнила, сколько времени она просидела в этом положении; ее заставила очнуться маленькая желтая собачка, которая с чисто собачьим участием к человеческому горю ласково лизала ей руки. Откуда взялась эта собака, бог ее знает: до этого времени Ираида Филатьевна никогда не видала ее на прииске.

   - Куда? - проговорила глухо Ираида Филатьевна, когда пришла в себя. - Куда теперь?

   Горничная ушла от дверей, за которыми слышался теперь шелест накрахмаленных юбок и плеск воды. "Барыня умывается..."- подумала Ираида Филатьевна и сейчас же прибавила про себя: "А я зачем сижу здесь?"

   Было часов двенадцать; солнце стояло над головой, но в его лучах уже не было летнего зноя. Дыхание наступавшей осени чувствовалось во всем: зелень на деревьях побледнела и перешла в желтые тона; трава высохла; недавний утренник прихватил несколько молодых березок, и они выделялись из остального леса яркими, лимонно-желтыми пятнами. В двухтрех местах, как облитая кровью, стояла осина.

   - Зачем же обман?.. - стонала Ираида Филатьевна, хватаясь за голову. - Зачем было обманывать?

   - Войдите, - послышался из-за дверей голос Настеньки.

   В первую минуту Ираида Филатьевна не хотела идти в свою комнату, но потом ее страстно потянуло туда. Еще раз взглянуть на нее, на ту, за которую она готова была отдать свою жизнь.

   Когда Ираида Филатьевна вошла в комнату, Настенька лениво поднялась к ней навстречу из-за туалета, пред которым поправляла свой батистовый чепчик с эльзасским бантом. На ней был надет длинный батистовый пеньюар со множеством богатых прошивок.

   От объяснения с Настенькой у Ираиды Филатьевны закружилась голова и подкосились ноги: ей предложили поискать другого места. Она хотела крикнуть, но только беззвучно раскрыла рот и жалким растерянным взглядом смотрела на улыбавшуюся Настеньку. Может быть, все это сон? - мелькнуло в ее голове, и она даже провела ладонью по холодному лбу, - нет, это была сама действительность, которая жгла ей грудь и камнем давила сердце.

   - А я чуть не забыла... - спохватилась Настенька, придавая своему лицу серьезное выражение. - Без вас здесь почти каждый день приезжал Хомутов и все спрашивал, когда вы приедете. Он, наверно, и сегодня будет.

   - Настенька!.. - глухо застонала Ираида и выбежала из комнаты.

   "Куда? Зачем?" - вертелись в голове ее вопросы, когда она очутилась на крыльце и на нее пахнуло свежим воздухом.

   Лес был так же зелен, как всегда; осеннее солнце обливало золотыми волнами все кругом; где-то беззаботно чиликала безыменная лесная птичка; покоем и тишиной веяло отовсюду - той тишиной, какой природа преисполняется только осенью, как человек, который готов заснуть.

   - Куда? Зачем? - уже вслух спрашивала себя Ираида

   Филатьевна, бесцельно хватаясь одной рукой за дорожную сумочку.

   Она упала на первый попавшийся на глаза стул и, схватившись за голову обеими руками, тихо зарыдала. Целый ряд ярких картин промелькнул в ее голове, и каждая картина раздавливала ее, как колеса катившегося по ней поезда, и тут же из глубины души, из полузабытых детских воспоминаний, неизвестно как, зачем и для чего, выплыла тихая семейная сцена... Вот Ирочке восемь лет; она лежит в свой теплой мягкой постельке и сладко спит утренним детским сном, которого никак не может разогнать старая няня Акимовна, вынянчившая еще самого генерала Касаткина. "Ирушка, вставай, голубушка, - шепчет старушечий голос, и костлявая сморщенная рука забирается под одеяло, чтобы пощекотать баловницу, - благовестят, Ирушка", - "Я сейчас, Акимовна, одну минуточку", - сладко шепчет девочка, не открывая глаз. Опять набегает сладкий и могучий детский сон, и опять слышится старушечий голос: "Ирушка, отблаговестили!.." Чьи-то дрожащие руки любовно и осторожно натягивают чулок на детскую ногу, и маленькая Ирочка сквозь сон, точно из бог знает какой дали, слышит: "Ирушка, трезвонят... Вставай, ласточка!"-: "Акимовна, голубчик, одну секундочку..." Старушка долго смотрит на разметавшуюся девочку, качает задумчиво головой и ласково шепчет: "Ну, ин, понежься..." Но через мгновение старая Акимовна приходит в себя и каким-то испуганным голосом начинает шептать: "Ирушка, оттрезвонили! А?.. Ирушка, отблаговестили!.."

   - Отблаговестили... оттрезвонили... - машинально повторяет теперь Ираида Филатьевна слова старой Акимовны, и теперь они жгут ее огнем: впереди темно, холодно, некуда больше идти...

   Конский топот заставил ее поднять голову; не видя еще ничего, она уже чувствовала, что это едет Хомутов. Да, это его иноходец звонко бьет копытом землю... Первым движением ее было куда-нибудь убежать, скрыться, но она вспомнила, как давеча бежал от нее Шотт, как прятался за угол Шипицын, - и осталась на месте. А Хомутов уже входит на крыльцо в каком-то татарском азяме и издали улыбается ей. Она ненавидела его в это мгновение, ненавидела за его физическую силу, за самоуверенную улыбку...

   - Ираида Филатьевна...

   - Не подходите... - в ужасе шепчет она, точно стараясь что-то припомнить - Погодите, одну минуту погодите...

   Хомутов остановился с протянутой рукой на воздухе...

   - Послушайте, сходите к ней, - шепчет она, показывая головой на контору, - скажите ей, что я прощаю ей все... Понимаете... решительно все!.. Я уйду отсюда, только... только я хочу проститься с ней.

   Хомутов нехотя вошел в контору, и Ираида Филатьевна от слова до слова слышала его разговор с Настенькой, которая нарочно громко отрезывала каждое слово. "Что еще за нежности?"- почти кричала она на Хомутова.

   Когда Хомутов повернулся к двери, глухой выстрел заставил его вздрогнуть. На крыльце, корчась в предсмертной агонии, лежала Ираида Филатьевна, около нее валялся дрянной револьвер. На выстрел из всех щелей показались люди и, как всегда бывает в таких случаях, начали поднимать умиравшую.

   - Отходит... - прошептал Макар, когда Ираида Филатьевна распустилась на его руках, как подстреленная птица.

   Уткнувшись в угол лицом, тихо захныкал старик Шипицын; Хомутов стоял над самоубийцей растерянный и убитый.

   - Эх, светлая была душа... - медленно и с расстановкой проговорил он, глубоко надвигая на свою голову широкую шляпу.

   M-r Пажон, глядя на безмолвно лежавшую m-lle Иру, молодцевато покручивал усы. Мистер Арчер бесстрастно осмотрел бывшую переводчицу и ушел к себе в комнату, чтобы продолжать начатое письмо в Англию к кузине, которая не получала от него никаких известий в течение целого месяца.

  

  

  

  

   Впервые напечатан в журнале "Вестник Европы", 1883, N 4, с подзаголовком "Рассказ из жизни на Урале". При подготовке рассказа к перепечатке в четвертом томе "Уральских рассказов" (М., 1902) Мамин-Сибиряк переработал произведение, сократил некоторые сцены и эпизоды, произвел стилистическую правку, изменил его подзаголовок. В письме Д. П. Ефимову от 25 апреля 1901 года он предлагал изменить название произведения: "....рассказы "Fussilago farfara" нужно назвать просто "Мать-мачеха", а рассказ "Переводчица на приисках" просто "На прииске". (Письмо не опубликовано. Хранится в Рукописном отделе Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина.)

   В сборнике "Повести" (М., 1902) "Fussilago farfara" напечатана под названием "Мать-мачеха", (но рассказ "Переводчица на приисках" появился в четвертом томе "Уральских рассказов" под старым наименованием. Остается неизвестным, отменил ли сам Мамин-Сибиряк свое предложение или недостаточно внимательный издатель не учел это предложение автора. Мамин-Сибиряк неоднократно жаловался на невнимательное отношение издателя к четвертому тому "Уральских рассказов". Получив первую корректуру, он писал Д. П. Ефимову: "Вы не можете себе представить, как Вы меня огорчили первой же корректурой 4-го тома "Уральских рассказов". Я ее сегодня посылаю Вам посылкой нечитанную, потому что ни печать, ни верстка, ни формат не подходят к формату, печати и шрифту первых трех томов "Уральских рассказов"... Согласитесь, что невозможно издавать разномастные книги под одним заголовком". (Письмо Д. П. Ефимову, 30 июня 1901 года. Не опубликовано. Хранится в Рукописном отделе Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина.) По выходе тома автор еще раз высказал свое недовольство внешним видом издания. "Вы даже не сохранили обложку первых трех томов", - писал он Ефимову 9 февраля 1902 года.

   Печатается по тексту: Д. Н. Мамин-Сибиряк "Уральские рассказы", т. IV, М., издание Д. П. Ефимова (1902).