Кюхельбекер Вильгельм Карлович - Юрий и Ксения, Страница 5 - Книги

ночь пророчил белизною,

Где некогда текли волною

На плечи с гордого чела,

Чернее вранова крыла,

Густые кудри Ярослава.

Не посещалась им дубрава,

Но бог ему дал двух сынов,

Их князь порой не без даров

В обитель отпускал лесную,-

И радость примечал живую

Брат Сава в братиных чертах,

Когда они в своих стенах

Прекрасных княжичей видали...

(Легко стереть письмо с скрижали;

А на душе раз напиши

Волшебный образ - и с души

Уж не сотрешь его до гроба.)

Им отроки любезны оба,

Да чаще взор им поднимать

Случалось на меньшого. "В мать!

Весь в мать!"- шепнул однажды Сава;

Любимец прежний Ярослава

Кивнул, задумчив, головой.

Волна струится за волной;

Дни пролетают, с ними годы:

Князь Ярослав уже в походы

Сынов решился отпускать.

Он собрал удалую рать:

Та рать на чудь и ливь и немцев;

Унять он хочет иноземцев,

Чинящих буйство и разбой

На рубежах Руси святой.

Отправил рать и с ратью той

Отправил и детей властитель,-

И Тверь в дубравную обитель

Не посылает уж гостей.

Прошло еще довольно дней,

И - Ольга овдовела; ей

Теперь бы свидеться с родными,

Теперь бы плакать вместе с ними!

И вот оттоле, где теперь

Ей все постыло, Ольга в Тверь

На время прибыла. Гостила

В Твери вдовица, отгостила

И завтра едет. Как могила,

Молчала и в пучине сна

Еще тонула вся страна:

И что же? - Гостья, сколько можно

Без шуму, тихо, осторожно,

Поднялась без прислуг с одра...

Напрасно все: уже вчера

Хозяйка знала, что сестра

Идти готовится куда-то.

Хозяйки сердце болью сжато:

Как ей не отгадать, куда?

Зовет же и ее туда

Непобедимое влеченье:

Давно в ней тайное мученье,

Давно и прежде ей тоска:

"Ступай!"- твердила; но робка

Виновных совесть,- и, по долгой,

Но горестной борьбе, над Волгой

Решилась ждать сестры она.

"У них не буду же одна;

Да! слез бесплодных не уронит

Хоть Ольга,- может быть, преклонит

Хоть Ольга их сердца ко мне".

Так в предрассветной тишине

Всеобщей, грозной и глубокой,

Она шепталась с одинокой,

Болезненной душой своей.

Идет сестра... Княгиня к ней;

Сошлись; свидетельству очей

Не верит Ольга: "Ты? ужели?"

И - не нашлись: оторопели,

Как уличенные в вине,

Одна перед другой оне.

Но победит, кто чист душою,

Неправый стыд: "Сестра, не скрою,-

Сказала гостья,- в лес я шла.-

Потом, подумав: - Я была

Женой покорной мужу; жала,

Надеюсь, я не погружала

Борису в сердце ни тоской,

Ни ропотом,- я верь: слезой

Не лживой я его почтила,

И свята мне его могила,

Но вырвать из груди своей

Любовь моих цветущих дней

Я силилась постом, молитвой,

Вступала в битву я за битвой;

Напрасно! не могла! - С утра

До ночи, милая сестра.

Во мне одно горит желанье,

В одном желаньи и страданье

И радость почерпаю я:

Вот так и рвется жизнь моя

Раз на него взглянуть, не боле!

Увы! я с ним и в низкой доле

Была бы счастливей царей!

Не ведал он любви моей,

Да, Ксения! - по крайней мере

Предамся этой сладкой вере:

Не ведал Юрий силы всей

Боязненной любви моей...

И мог ли, друг он мой несчастный?

Ведь, над душой своей не властный,

Сам не избег того ж огня:

Любил и он,- но не меня!..

Просить отшельника святого

Хочу я, чтобы всеблагого

Порой и за меня молил:

Сестрица, мне - мне много сил

Потребно в жизненной пустыне".

Так молвила Тверской княгине

Вдова Бориса; та мрачна,

Тиха, угрюма,- вдруг она

Взрыдала, Ольгины колена

Вдруг обняла: "Моя измена

Мне душу жжет сильней огня;

Предательство мое меня,

Гора свинца, тягчит и давит!

Пред светом, пред людьми лукавит

Улыбка моего лица...

Ах! клятва гневного отца

Меня и в славе поразила!

Не выдаст старика могила;

Пусть хоть сопутствую тебе:

О! дай мне вымолить себе,-

Нет, ты мне вымоли прощенье!

Мое отвергли бы моленье

Страдалец Юрий и..." - Ермил

Сказать у ней не стало сил.

Покинув ложе, дня светило

Взошло - и жизни ток излило

На землю с тверди голубой.

А тихо в пустыни лесной:

Там лишь перед двумя крестами,

Внимаем только небесами,

Печальный молится монах.

Знать, иноку любезный прах

Тут спит в безмолвной тьме могильной.

Уж холм один травой обильной

Оброс, ушел и в землю он;

Под холм другой на мирный сон,

Кажись, легло недавно тело:

И дерево креста-то бело,

И дерна нет еще на нем,

И влажен рыхлый чернозем;

Да он и сам, чернец унылый,

Исполнен скорби неостылой.

Что ж посох у него в ногах?

Не в путь ли собрался монах?

Так,- вот безмолвное моленье

Он кончил, встал, еще мгновенье

Стоит в раздумьи пред крестом

И обращается потом,

И хочет бросить взгляд прощальный

На стены хижины недальной;

Но тут его потряс испуг:

К нему приблизилися вдруг

Две странницы осанки статной.

"Нас, грешных, старец благодатный,

Благослови!"- они рекли

И поклонились до земли,

И, будто собирая силы,

Промолвили: "Чьи здесь могилы?"

- "Почиет Авраамий там...

(Его святую славу вам

Случалось слышать,- полагаю)

Муж, русскому известный краю

Богоугодным житием".

- "С благоговением о нем

Слыхали мы. Но тут?"- И трепет

Чуть дал расслышать слабый лепет

Вопроса старшей; обе ждут.

"Похоронен Григорий тут",-

Сказал чернец; и уж не стала

Та боле спрашивать, а пала

И, вся в себя погружена,

Над гробом молится она,

Без слов, трепеща и рыдая.

Пролила слезы и другая,

Однако говорит: "Скажи,

Слуга господень, чуждый лжи!

Он не был ли пожат кручиной?

И что промолвил пред кончиной,

И вспоминал ли мир сует?

И не его ли ты клеврет?"

И речь с трудом, не без запинок

Докончила.- Вещал же инок:

"У корня нежный цвет подрежь

И спрашивай: зачем не свеж,

Зачем лишен благоуханья? -

Мой бедный брат! - так! есть страданья,

Которых жизнь не исцелит.

Но мне ль злословить, что убит

Григорий грешною тоскою?

На жребий, посланный судьбою

Всевышнего, он не роптал:

Не столько сладостен и ал,

И тих, и чист, и благотворен

Румяный вечер, сколь покорен

И крепок был его конец;

Да медлить не хотел отец,

Прибрал дитя свое больное;

Здесь крин завял в тяжелом зное,

Но вновь расцвел в стране иной.

Бог дал ему конец святой:

Он отходил; вдруг блеск чудесный

Над ним пронесся; вождь небесный

Незримый ли над ним парил?

И вот, собрав остаток сил,

Три имени, воссев на ложе,

Страдалец вымолвил: "Мой боже! -

Вслух прошептал язык его,-

Помилуй князя моего!

И пред отверстою могилой

Молюсь за Ксению: помилуй,

Любви источник, и ее!

Благословение твое

Излей на чад их! - Отпущенье

Не нужно Ольге... Мне прощенье,

Ее прощенье нужно мне!

Она простила: в той стране,

Там ты назначил нам свиданье..."

Невнятно стало лепетанье

Его смыкавшихся устен;

А мнилось, слышу: "Кончен плен!

Не медли, плена разрешитель!"

И се - услышал искупитель:

Брат сжал мне руку,- я взглянул,

И что же? уж мой брат уснул,

Унесся, словно песни гул,

Ушедший в твердь из глуби храма:

Так тает облак фимиама;

Так колокола чистый глас

Стихает, слышный в поздний час

И перелитый в отдаленье.

Лежал он в сладком усыпленье,

Как у груди своей родной

Младенец".- И поник главой

И хочет в путь печальный Сава.

"Ты сам,- супруга Ярослава

Тогда воскликнула,- отец,

Ты сам кто?" - "Я? - сказал чернец.-

Не вопрошай! но вот что ведай:

Господь мой и меня победой

Над слабым сердцем наградил;

В виду любезных мне могил

Клянусь, давно я всем простил...

Так! всех, какой бы кто виною

Виновен ни был предо мною".

Умолк - и углубился в лес

И навек для людей исчез.

Княгини ж князю Ярославу

Сказали, возвратясь: "Дубраву

Сегодня посещали мы.

Там лишь надгробные холмы:

Преставился твой богомолец.

И ныне бисера и колец,

Запястий наших не жалей;

Не будем уж носить перстней,

Носить не станем ожерелья;

Там, где его пустая келья,

Ты божий монастырь построй".

Их не ослушался Тверской:

При честном князе Ярославе

Был создан монастырь в дубраве

И благочестьем просиял;

А имя монастырь заял

От Юрья, отрока княжого:

Ведь был у князя молодого

Любимым отроком в те дни

Боярин Юрий, как они

Отважно, вместе, без печали

При старом князе вырастали.

ЭПИЛОГ

Ослабли струны: арфа, умолкая,

Едва трепещет под моей рукой...

Царица песней, вечно молодая

Волшебница! я расстаюсь с тобой:

Ты на отлете в вертограды рая,

Ты в путь обратный манишь за собой

Народ свой легкий, звучные мечтанья;

Тебя не удержать мне - до свиданья!

Лишь миг помедли: ведь сама же ты

В груди моей былое пробудила!

Не пала ли завеса слепоты?

Не веют ли отцветшей жизни крыла?

Текут лучи из бездны темноты;

Зажглись, горят погасшие светила,

Скликает, будит жителей гробов,

Могущая, твой чудотворный зов!

В бессильном, бревном сердце я вмещу ли

Блаженства столь мне нового прилив?

Под бурей упоенья не паду ли?

Он, чьею славою я был счастлив,

Чьи вежды (так скорбел я) в смерть уснули,

Предстал мне, предо мною он, он жив,

Мой Исандер, души моей избранный,

Моей любви любовью вечной данный!

Царица песней! рвется длань к струнам,

Вздыхают перси, мысль огнем объята...

Теперь-то вторить мне твоим устам!

Бряцанье, шепот, звон и гром раската,

Рекою лейтесь! - брат внимает нам,

Нас наградит за песнь вниманье брата!

Вновь дни те блещут, как ничьих похвал,

Как лишь его улыбки я желал!

Бывало, пред начатым начертаньем

Стою, тобой исполнен, упоен:

Весь дух мой поглотился созиданьем,

Я весь в картине, весь в нее вперен,-

И вдруг надеждой, страхом и желаньем

К нему стремлюсь, к нему я унесен

И вопрошаю: "В душу друга, дева!

Прольются ль токи нашего напева?"

И вот же вновь судьею дум моих

Взор мне бесценный, светлый и правдивый:

О радость! каждый колос, каждый стих

Вновь стану несть к нему, нетерпеливый;

Он склонит слух, участья полн и тих,

И шумна ж будет жатва с нашей нивы!

Воскрес, воскрес мой мир! со мною вновь

Поэзия и юность и любовь!

Тони же тяжких сновидений бремя!

Так, встал я: утро! предо мной народ

Знакомый мне, полуденное племя;

За мной Кавказ и рев нагорных вод;

Казбека только девственное темя,

Разрезав льдом небес лазурных свод,

Там светится на крае тверди ясной...

Опять я гость твой, Гурджистан прекрасный!

Сверкаешь, Кур, и ропщешь между скал;

Мне вожделенно струй твоих стенанье:

Дробяся, поднимает каждый вал

Со дна души моей воспоминанье...

Что ж на сердце как будто камень пал,

И стало слышно жил мне трепетанье,

И пот студеный облил мне чело?

"Узнал ли ты? - вдруг что-то мне рекло,-

Утес узнал ли дерзостный и мрачный,

И там, на нем, под блещущим шатром,

Под синевой безбрежной и прозрачной,

Уединенный, древний божий дом,

Молитв и жизни чистом и безбрачной

Безмолвную обитель?"- Все кругом

Бесплодно, голо; но Христовы чада

Там поборают мир и силы ада.

Давида имя носит тот приют,

Драгое вере и душе поэта,

Того, чьи вещие псалмы текут,

Потоки дивные огня и света;

И дни родятся, и лета умрут,

А вечной жизнью песнь его согрета.

Страдал, как мы, любил и плакал он,

И свят его над падшим другом стон!

Ты, нареченная по нем обитель,

Привет мой! - Я бывал в твоих стенах;

Вот и опять твой верный посетитель.

Но... свежий гроб! чей здесь почиет прах?

Могилы этой кто недавний житель? -

Увы мне! меркнет свет в моих очах,

Исполнилась моих страданий мера:

Здесь прах, здесь труп кровавый Исандера!

1832-1836