Главная » Книги

Кармен Лазарь Осипович - Дети набережной, Страница 2

Кармен Лазарь Осипович - Дети набережной


1 2 3

лка.
   - Мама у тебя есть? - спросил он ее вдруг.
   Она отрицательно покачала головой.
   - А папа?
   - Тоже нет.
   - Где же они?
   - Померли! - И она скороговоркой и кратко рассказала, как после отца-стереотипера, умершего от отравления кишок свинцом, и матери-прачки она осталась с маленьким Гришей круглыми сиротами. Их взяла к себе тетка Александра, но она так скверно обращалась с ними, морила голодом и била, что они вчера бежали...
   - А Гришка-то твой где?
   - Не знаю! - Она снова закрылась платочком и заплакала.
   - Ну, чего раскудахталась? - спросил он презрительно.
   - Боюсь, что пропадет. Он такой маленький. Ему пять лет.
   - Не пропадет. Его доставят в участок, - с уверенностью заметил Сенька, - а оттуда - в какой-нибудь приют, и там ему хорошо будет. Бифштекс с набалдашником будет есть. - И он звонко расхохотался. Она перестала плакать.
   - Может быть, хлеба хочешь?
   - У-у! - мотнула она головой.
   Он повел ее в бакалейную лавочку и купил ей хлеба и маслин. Девочка с прежней жадностью набросилась на съедобное.
   По мере того как она ела, она становилась все веселее и веселее. На порозовевших щечках ее зайчиками заиграли ямочки, и глаза забегали, как мышенята.
   - Как тебя звать? - спросил он.
   - Лизой! - ответила она бойко.
   - А по фамилии?
   - Сверчкова!
   Он сделался смелым и ущипнул ее сзади.
   - Ой! - воскликнула она и посмотрела на него с удивлением. - Как же так можно?!
   - А что? - спросил он лукаво.
   - Больно.
   - Скажите пожалуйста, какие мы нежные!
   Оба захохотали.
   - Ты видела когда-нибудь, как грузят баранов? - спросил он.
   - Нет.
   - Идем. Покажу.
   И, не дожидаясь ответа, он схватил ее за руку и помчался вместе с нею по набережной.
   - Ой, упаду! - смеялась она громко, поправляя на бегу сползшую косынку и растрепавшиеся волосы.
   Сенька ловко лавировал меж биндюгов, вагонов, гор угля и клепок, шмыгал то в один двор агентства, то в другой, перепрыгивал то через балку, то через кучу брезентов, попутно здороваясь со встречными мальчишками, не упустил случая стянуть брошенный кем-то, должно быть, сносчиком, в кучу верхнего платья алый бумазейный пояс и наконец остановился возле небольшого черного судна, на корме которого сверкала золотая надпись: "Gumbert".
   Судно было сильно нагружено и сидело глубоко в воде. Через полчаса оно должно было сняться, и капитан, маленький и круглый, как мяч, генуэзец, в кепи и куртке с галунами, торопил команду и Schippshаnd1еr'ов - поставщиков товара.
   Оставалось только принять на палубу баранов. Бараны в количестве пятьсот - шестьсот штук, серые, курчавые, толпились внизу у сходни и не двигались с места.
   Вот уже второй час, что с ними бились-бились и никак не могли загнать их наверх. На них со всех сторон градом сыпались удары кнутовищ, палок, и чем больше их били, тем теснее они смыкались в одно неразрывное целое. Они напоминали собой кусок серого гранита. Зрелище это собрало массу праздного люда.
   Капитан потерял наконец терпение и распорядился привести козла.
   Привели козла и поставили его впереди упрямого четвероногого воинства, но бараны и теперь не тронулись. Не потому ли, что козел имел жалкий вид? Ну точь-в-точь мелкий чиновник, плюгавый, поджарый.
   Пришлось послать за другим. Этот оказался на вид внушительнее, чем-то вроде директора департамента. Взгляд у него был пронзительный, рога в пол-аршина и кренделем, борода до земли, и весь он был черен, как сажа.
   Не успел он вскарабкаться на сходню и мотнуть бородою, как серая масса заколыхалась и, подобно фонтану, с грохотом и шумом взмыла кверху, посыпалась, как из мешка, и в несколько минут затушевала всю палубу. Сходня под ними заскрипела. Несколько баранов попадали в воду.
   - Ура! - раздалось в публике.
   Сенька выразил свой восторг тем, что вложил в рот два пальца и свистнул соловьем-разбойником, а Лиза, вся сияющая, захлопала в ладоши.
   - Теперь я покажу тебе, как бычков ловят, - сказал Сенька и повел ее в конец мола.
   Над водой, на набережной, сидели рядышком тесно человек двадцать, серьезные и озабоченные, с длинными прутами и самоловами, и удили.
   Сеня и Лиза присоединились к пожилому господину в чесучовом пиджаке, в наезднической шапочке и с громадным фиолетовым носом, усеянным сплошь горошинами н похожим на кисть винограда. Сидевший рядом заморыш гимназист называл его дядей.
   Дяде удивительно везло. Не проходило и минуты, чтобы он не выхватывал ловко из воды бычка, и тот извивался и сверкал на солнце, как серебряный.
   Лиза, когда взвивался колечком бычок, всплескивала руками и заливалась тихим, протяжным смехом.
   Сеня таким образом показал ей почти все достопримечательности порта - царский павильон, судовую, общую кухню на Арбузной гавани, где на ярко и весело пылающих очажках - их там сорок - матросы с отстаивающихся в бухте судов готовят себе горячую пищу; новостроящуюся гавань, укладку массивов.
   Настал вечер.
   Порт сразу, точно по сигналу, осветился сотнями электрических огней, заключенных в матовые, стеклянные шары на высоких, как мачты, железных штангах; осветились пароходы в бухтах и на рейде, баржи, катера, дубки, землечерпалки; они разбросали вокруг себя по темной, зыбящейся воде слитки золота, букеты цветов, ожерелья красных, извивающихся змей, исчертили ее и исписали огненными письменами, которые под ее дыханием мешались, как в калейдоскопе, образуя фантастические чарующие узоры; затрепетал, наподобие бабочки, красный огонь маяка у входа в бухту.
   Зажглись огни и наверху, в городе. Осветилось и небо. Высыпала масса звезд.
   В порту сделалось таинственно тихо. Повсюду легли странные громоздкие тени от эстакады, пустых, остановившихся и как бы уснувших товарных вагонов, железных приземистых пакгаузов и массивных и тупых пароходных корм; резкая черта, отделяющая воду от набережной, стерлась, и они, казалось, слились.
   На Приморской улице, в угольном складе, звонко лаяла дворняжка, и мерещилось, что лают не здесь, в порту, а там, далеко, за брекватером, что там - город, улицы, дома.
   Вдоль эстакады, как вор, медленно крался одинокий локомотив, пуская вверх облака серебристого, пушистого пара...
   - Постой! - хлопнул себя с размаху по лбу Сенька. - А я совсем забыл про Сименс-институт! Самое главное!.. Идем!
   Он взял Лизу снова за руку и повел по хорошо вымощенной улице за таможней.
   Возле одного домика он остановился и сказал:
   - Вот!
   Домик этот был двухэтажный, деревянный, с острой треугольной крышей и по бокам опушен зеленью. Из четырех окон и стеклянных дверей струилась на террасу масса свету.
   Над домиком белела вывеска с надписью по-английски: "Seamen's britisch institute" - Британский морской институт.
   Назначение его было отвлекать английских seilоr'ов - матросов, прибывающих в порт, от всяких "Old main top" и "Old Cardiff castle" - таверн, где они пропивали в обществе всяких мисс Фанни и мисс Лилли все свои деньги, даже фуфайки, и устроители его, местные английские крезы - экспортеры и пароходовладельцы, сделали все для привлечения к себе матросов. Они превратили его в настоящую тихую пристань, где душа матросов, мотавшихся несколько месяцев по всем морям и океанам, обретала покой и отдых.
   Матросы находили здесь приветливый камелек, письма, адресованные на их имя, от родных или невесты, газеты, бильярд, их угощали музыкой на фисгармонии, пением, туманными картинами и душеспасительной проповедью на тему о вреде пьянства и курения табаку.
   Сенька помог Лизе взобраться на террасу, и они прильнули к окну.
   Сегодня, по случаю праздника, было много народу. Перед небольшой эстрадой, в зале, в нескольких рядах и в разных позах на стульях сидели матросы, кочегары, повара и офицеры и слушали проповедь. На кафедре стоял заезжий миссионер.
   Большинство публики состояло из негров, креолов, мулатов и индусов, и черные и коричневые лица их резко выделялись среди остальных.
   - Ух, какой черный! - проговорила Лиза, указывая на сидевшего близко у окна негра.
   Он дремал. Круглая шляпа его сползла ему на нос; левая рука соскользнула вдоль плетеного стула, и весь он осунулся, точно собираясь съехать на пол.
   Прежде чем послушать проповедь, он, очевидно, хватил изрядную дозу джину или абсенту за таможней.
   Сосед его, толстый норвежец, в круглом вязаном синем берете, с кирпичным лицом, широким разрезом рта, как у акулы, и бородой, висящей клочьями вокруг воловьей шеи, - типичный морской волк, напрасно дергал его за рукав.
   - Я боюсь, - прошептала Лиза, прижимаясь к Сеньке.
   - Дурочка! - засмеялся он.
   Миссионер окончил свою проповедь, и его сменил юнга. Он подсел к роялю и заиграл английский вальс "Deisy".
   Он потом заиграл британский гимн "God save the Queen", и весь институт подхватил его.
   Лиза зевнула.
   - Хочешь спать? - спросил Сеня.
   - Да!
   - Идем!
   Он повел ее теперь на середину набережной к кучке клепок, разбросал их, накрыл соломой и старой, валявшейся под ногами рогожей и сказал:
   - Ложись!
   Она покорно легла. Он лег рядом.
   - Не жестко?
   Она отрицательно мотнула головой.
   Он потянулся и сказал:
   - Мы всегда спим на набережной, как на даче. Хорошо. Правда? Прохладно и клопов нет! В приюте спать летом нельзя - заедят, анафемы!..
   - Хорошо! - согласилась она, жадно вдыхая морской воздух. - Всю жизнь спала бы здесь. - Она сделала вдруг брезгливое лицо и прибавила: - У тети всегда было душно, грязно... Мы в подвале жили.
   - А ты хочешь назад?
   - Куда?! К кому?!
   - К тете!
   - Подохну лучше, а не вернусь! - ответила она решительно.
   - Молодчина! - похвалил Сеня. - Оставайся тут лучше! Тут не жизнь, а рахат-лукум! Хочешь остаться?
   - Хочу!
   - Вот и хорошо!
   - Тсс! - она приложила вдруг палец к губам и прислушалась. - Играют. Где?
   До ее слуха донеслись смутные звуки вальса. Играл военный оркестр.
   - На бульваре.
   Она повернула голову.
   Там, наверху, высоко над черным и мрачным обрывом, параллельно порту, белели наподобие бус электрические фонари, разбросанные в равном расстоянии друг от друга в длинную и прямую линию. Часть их пряталась в зелени стройных и упругих кленов и сквозила, как сквозь зеленые кружева, а часть горела свободно, разливая вокруг молочный свет, в котором плотной и разноцветной стеной двигалась публика.
   - Весело там, - протянула она задумчиво.
   - А ну их, - презрительно махнул рукой Сенька.
   Он не любил города.
   Невдалеке потом на набережной послышалось пение и звонкое притопывание ног. Пение все приближалось, и вдруг из-за ближайшего пакгауза вынырнуло странное трио - трое маленьких, поджарых, обезьяноподобных человечков с шоколадными лицами. Они были одеты в белые штанчики, желтые курточки и плоские малиновые шапочки, расшитые серебром и шелком, и на ходу дружно и бойко напевали и отплясывали кекуок, высоко поднимая короткие ноги и широко загребая вечерний воздух кистями рук, как таксы.
   Лиза видела таких человечков в Сименс-институте.
   - Индусы! - улыбнулся всем лицом Сенька. - Должно быть, из "Олд кардиф кастл"[4] идут и здорово там наштивались пивом и висками. Постой, я на минуточку.
  
   [4] - Таверна. (Прим. автора.)
  
   Он поднялся с клепок и направился к веселой компании.
   - Гуд ивининг! - сказал он громко по-английски и развязно протянул им руку, как хороший знакомый.
   Те оборвали на минуту пение, пожали протянутую руку и ответили весело, сверкая зубами и белками глаз:
   - Evening!
   - Гив ми смок, - обратился он к одному.
   Индус кивнул головой, порылся в кармане и вручил ему плитку прессованного табаку.
   - Дзеньк ю! - поблагодарил Сенька.
   Он после обменялся с ними еще несколькими фразами и попрощался:
   - Гуд найт!
   - Good night! - И они продолжали свою дорогу, по-прежнему напевая и приплясывая.
   Сенька возвратился к Лизе.
   - Фартовый народ, - сказал он, укладываясь, - хотя и Магометы. Никогда ни в чем не откажут. Иной раз пенс дадут. А ты слышала, - похвалился он, - как я здорово с ними по-джонски лупил? Я, брат, образованный... Хочешь? - Он протянул ей кусочек табаку.
   - А что с ним делать?
   - Положи в рот и жевай. Как я!
   Лиза положила в рот. Вначале табак показался ей сладким как мед, но затем таким горьким, что она быстро выплюнула его.
   - Фи!
   - Дура!..
   Веки у Лизы стали смыкаться.
   - Как красиво, - сказала она сонно и мечтательно, погружая свои усталые глаза в небо.
   На темно-синем бархате низко, почти над головой, горели, неровно вспыхивая голубыми огоньками, роняя алмазные искры, как пылающие головни, и трепеща, как живые, крупные, южные звезды. Одна из них отдельно от всех повисла продолговатой слезой над брекватером, готовясь ежесекундно скатиться в воду. Золотой ободок полумесяца, точно острым ногтем, врезался между ними.
   - Давай считать звезды, - предложила она.
   - Ол раит! - согласился он, сплюнув на сажень прожеванный табак, как истый джон.
   Они стали считать:
   - Раз, два, три!..
   На десятой звезде, ласково кивавшей ей и подмигивавшей, она заснула, инстинктивно прижавшись к Сеньке, как к родному брату и защитнику. Сенька обнял ее и также уснул.
   Первым проснулся Сенька. Было пять часов. Порт уже кипел, жил широкой жизнью.
   Гремели подъемные паровые краны, гудели пароходные гудки, тысячи портовых рабочих копались в трюмах и на палубах, по всем направлениям набережной тянулись вереницы биндюгов, эстакада скрипела и трещала под тяжестью вагонов с зерном...
   Лиза спала еще. Она лежала на боку, свернувшись в комочек. Косынка ее сползла на плечи и открыла лицо, на котором играла улыбка.
   - Вставай! - И Сенька дернул ее за рукав. Она открыла глаза.
   - Хочешь умыться?
   - Хочу.
   - Так пошевеливайся! Нечего барыню играть! Лиза, зевая во весь рот, встала, оправила платьице, натянула на голову платочек, спрятала за ухо непокорную прядь волос, и они пошли к трапу, у которого, на воде, под сенью гигантского английского судна, на привязи болталась шаланда с носатым греком-перевозчиком.
   Сенька спустился вниз, зачерпнул несколько раз рукой воду, размазал ее по лицу и вытерся уголком курточки. То же проделала и Лиза. Только она вытерлась подолом юбки.
   - Теперь вот что! - сказал деловито Сенька. - Надо чаю напиться. А фисташек нет! Придется поработать! Сейчас самое лучшее время! Идем!
   Он пошел вперед быстрыми шагами. Она за ним.
   - Видишь? - сказал он, остановившись в двадцати шагах от приземистой белой стены, в широких воротах которой виднелся длинный двор, загроможденный тюками, бочками и ящиками. - Это агентство! Стань вот здесь, на цинке, настороже, значит, и гляди в обе глюзы. Я буду набирать хлопок, а ты, как увидишь шмырника (сторож), крикни: зеке! Не забудешь? Зеке! Зеке! Зеке! И сама плейтуй, тоись, - пояснил он, заметив ез большие глаза, - драло! Пониме?
   - Поняла.
   - Так становись!.. Господи, благослови! - И он, мелко крестясь, направился к куче громадных тюков, сложенных под стеной агентства.
   Лиза пошла на указанное Сенькою место. Наивная девочка не понимала, что с этого момента она становилась соучастницей его в краже.
   Она стояла на цинке больше десяти минут. Сеня в это время спешно засовывал за сорочку хлопок, выхватываемый им привычной рукой из надрезанного перочинным ножиком тюка.
   В воротах вдруг показался сторож с толстой суконной палкой.
   - Зеке! Зеке! - взвизгнула Лиза и метнулась в сторону.
   Сенька отклеился от тюка и метнулся также. Грудь его и правый бок сильно выгорбились от настрелянного хлопка.
   Сторож заметил его и крикнул:
   - Держи!
   Но он опоздал. Сенька нырнул под пустые вагоны и сгинул.
   Сенька и Лиза встретились возле эстакады.
   - Молодец! - похвалил он ее искренне. - Фартовая ты девчонка. А теперь вот что!.. Только раньше я покажу тебе что-то...
   Он повел ее к какой-то развалине, остаткам сторожки, одиноко стоявшей посреди набережной. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что никто не подсматривает, он отшвырнул ногой грязную рогожу и открыл довольно глубокую яму.
   - Это моя ховира, - сказал он. - Склад, пакгауз.
   На дне ямы лежали кучки рельсовых гаек и еще какой-то предмет.
   Сенька стал извлекать из-за пазухи белый как пух хлопок и бросать в ховиру.
   Разгрузившись, он снова старательно заделал яму рогожей и сказал:
   - Гайда под арап!
   Он повел теперь Лизу на Приморскую улицу, по правой стороне которой развернулись угольные склады. По мостовой медленно тянулись караваны телег с углем, и меж ними и вокруг юлили стаями блотики.
   Пользуясь каждым удобным моментом, они вскакивали на задки телег, срывали куски арапа, или угля, и передавали своим барохам - девочкам, которые стояли поодаль, и те быстро спроваживали уголь по ховирам своих сожителей.
   - Видишь? - спросил Лизу Сенька, указывая на работу блотиков и барох.
   - Вижу!
   - Учись. Учение - свет, неучение - тьма!
   Сбоку неожиданно вырос Скелет, тоже блот. Руки и лицо его были выпачканы угольной пылью. Он окинул Лизу быстрым взглядом и спросил:
   - Бароха твоя?!
   - Бароха! - с гордостью ответил Сенька.
   - Гм!.. Ничего! Жить можно!.. Ну, помогай бог, товарищ! А нынче клюет! Я три пуда настрелял!
   И Скелет исчез.
   Сенька кивнул головой Лизе, надвинул студенческую фуражку на нос, сунул руки в карманы и пристроился к одной телеге.
   Лиза, следившая за ним издали, увидела, как вдруг он выпрямился, прыгнул кошкой на задок телеги и сгреб кусок угля фунтов в двенадцать - пятнадцать.
   - Неси! - сказал он, передавая ей уголь.
   Она взяла и пошла к ховире.
   Лиза три раза дорогой присаживалась, так как ноша была ей не под силу, и возвратилась спустя десять минут.
   Сенька давно поджидал ее. У ног его лежали три куска угля.
   - Годдем! Чего тащишься, как плашкоут?! - проворчал он, посмотрев на нее злыми глазами. - Тут работа кипит, а она себе гуляить!
   Он утер подолом куртки вспотевшие и выпачканные углем нос и шею и скомандовал:
   - Живее поворачивайся!
   Лиза с испугом посмотрела на своего повелителя и живо исполнила его приказание. Она начинала побаиваться его.
   - Ну, - сказал он полчаса спустя, - на сегодня довольно! Надо только загнать (спустить) товар, и пойдем чай пить!
   Сенька набил мешок углем, хлопком и гайками и вместе с Лизой поволок его по земле по направлению к Таможенной площади.
   - Стоп! - крикнул он, когда они поравнялись с грязной бакалейной лавчонкой.
   Сенька сунул голову в раскрытые двери и позвал:
   - Шмилик!
   На зов его вышел длинный и надломанный на середине, как шест, еврей в жилете поверх ситцевой рубахи с отложным воротником, в рыжеватой бородке и круглой замусоленной шапочке.
   - А! Горох! - расплылся в веселую улыбку Шмилик.
   - Здравствуйте, Шмилик, - проговорил скороговоркой и деловито Сенька. - Я принес вам товару.
   - Товару?! Опять товар?! И куда я дену все?! У мене - агентство?! - спросил он, пожимая плечами.
   Сеня нахмурил брови.
   - Что у тебя? - спросил потом Шмилик так, точно вопрос этот совсем не занимал его. Он даже зевнул.
   - Арап и пух (уголь и хлопок).
   - Я так и знал. Может быть, хочешь, я продам тебе два телеги с арапом? Ша, качкие! - крикнул он на жену, которая бранилась с его матерью, подслеповатой старухой. - Если бы ты принес рису, - обратился он снова к Сеньке, - или кофе, вот это я понимаю, мы бы сделали дело.
   Сенька закусил от злости нижнюю губу и проговорил:
   - Оставьте ваши французские фокусы, Шмилик! Слава богу, не первый год знакомы! Давайте деньги, а то отнесу Фильке и задаром отдам!
   - Какой ты, Горох, ей-богу! Такой маленький и такой гарачий. Ну, сколько тебе дать за все?!
   Они сторговались на полтиннике. Получив деньги, Сенька повеселел и сказал Лизе:
   - Теперь в "Испанию"!
   "Испания" была излюбленным трактиром блотиков. Придя туда, Сенька выбрал столик возле машины и крикнул на весь зал:
   - Каштан!
   - Сейчас! - послышался у буфета звонкий голос, и к столу подлетел мальчишка-половой, лет двенадцати, с грязной салфеткой под мышкой.
   - Полторы порции чаю и семитатних бубликов! - распорядился Сенька.
   - Слушаю-с! Каштан испарился.
   Лиза с любопытством оглядывала трактир. Глаза ее останавливались то на толстом буфетчике, ловко рассыпающем чай по чайникам, то на публике, на белых занавесках, на клетке с кенарем, люстре, статуе Венеры с отбитым носом и левой пяткой...
   Чай и бублики стояли на столе. Над пузатым, ярко раскрашенным фарфоровым чайником клубился ароматный пар.
   Лиза с жадностью протянула руку к семитатнему бублику и спросила:
   - Можно?
   Он утвердительно мотнул головой.
   Пока она грызла бублик, жадно подбирая осыпающуюся семитать липким пальцем, Сенька налил ей и себе два стакана чаю. Отпив полстакана, он вдруг сорвался со стула и подошел к чахлому человеку с японским лицом, в белой рубахе, сидевшему за деревянной балюстрадой, у машины. Сенька сказал что-то ему, сунул в руку мелочь и возвратился к Лизе.
   - Что ты говорил с ним? - спросила она.
   - Сейчас узнаешь, - ответил он многозначительно.
   Не прошло и пяти минут, как машина заиграла. Весь трактир наполнился звуками жалобного мотива.
   Лиза встрепенулась, и глаза у нее загорелись от удовольствия.
   - Знаешь, что это играют? "Устю"! - И он стал подпевать, покачивая в такт головой:
   Вечер вечереет,
   Пробочницы идут!
   А мою Устю в больницу везут!..
   Сеня велел потом машинисту завести "Сухою корочкой питалась", "Марусю", "По диким степям Забайкалья", "Дрейфуса" и "Исса".
   Машина играла без устали к полному удовольствию Лизы.
   - Видишь, какое у нас веселое житье?! - сказал Сенька. - Со мною никогда не пропадешь. Я фартовый! Хочешь халвы?!
   Она мотнула головой.
   - Каштан! На две копейки халвы и еще один семитатний! А ты любишь меня? - спросил он ее неожиданно.
   - Люблю.
   - Побожись!
   - Чтоб я не дождала до завтра!
   - Поцелуй!
   Она перегнулась через стол, крепко обхватила его шею руками и стала целовать.
   - Будет, - сказал он. Она оставила его.
   - Чего же это наших еще нет? - спросил самого себя с удивлением Сенька и посмотрел на дверь. - А вот они!..
   В дверях один за другим стали появляться блотики со своими барохами - Петька Скелет с Манькой Беззубой, Пимка Апельсин с Нюней Коротконогой и Гришка Арбуз с Лелей Тронбоном.
   Завидя Гороха, блотики направились к нему.
   Послышались восклицания.
   - А! Здорово! Носит тебя еще земля?!
   - Менты легких не отбили еще?!
   - Бароха моя! - отрекомендовал Лизу Сенька.
   - Очень приютно! - комично расшаркался перед нею Арбуз.
   Товарищи познакомились с Лизой. Арбуз распорядился придвинуть к столу Сеньки еще один, и все уселись тесной компанией.
   - По шкалу, что ли? - спросил Скелет весело.
   - Обязательно! - ответила за всех Беззубая.
   - Каштан!..
   Не успели приятели перекинуться несколькими фразами, как на столе уже стояла бутылка с водкой, рюмки и закуска - соленые огурцы и вобла. Скелет наполнил рюмки и провозгласил тост:
   - За здоровье карантинных шмырников! Дай, боже, им черную болесть!
   - Аминь! - поддержала компания хором.
   Шкалы были опрокинуты.
   - А ты чего не пьешь? - спросила Беззубая Лизу.
   - Я никогда не пила.
   - Так нельзя! Нечего ломоты строить!
   - Пей! - приказал Сеня.
   Лиза опростала рюмку и сильно поморщилась. Сенька подсунул ей под самый нос соленый огурец и кусок хлеба.
   - Фу!.. Печет! - проговорила она, с трудом переводя дыхание.
   - И какая ты бароха, коли не умеешь пить?! - воскликнула Беззубая. - Смотри!
   Она наполнила чайный стакан водкой и легко опростала его в один прием.
   Компания сидела за столом больше двух часов. И мужчины и женщины изрядно выпили. Не отстала от них поневоле и Лиза.
   Голова у нее сильно трещала, но ей было весело. Она стучала ложечкой по тарелке и все требовала "Устю".
   Беззубая завела ссору с Тронбон. Скелет показывал фокусы с серебряным пятачком, а двенадцатилетний Арбуз ломался: стучал с размаху кулаком по груди и говорил заплетающимся языком, подражая великовозрастным блатным:
   - Я двадцать пять лет кровь в карантине проливаю, и чтобы какой-нибудь ментяра (городовой) позволил себе слово сказать мне! Да я его, как селедку, надвое разорву!
   - Да будет тебе, товарищ, тень наводить! - остановил его Сенька. - Слава богу, видели, как ты вчера плейтовал от мента!..
   С этого дня Сенька и Лиза сошлись как нельзя лучше. Она сделалась ему верной помощницей. А с течением времени у нее открылся настоящий талант, приводивший в умиление Сеньку и вызывавший зависть во всех его товарищах и озлобление в их барохах.
   Так наливать масло шмырнику, как она, не могла ни одна бароха.
   Сенька бацает хлопок в агентстве, а она отвлекает от него внимание шмырника всякими разговорами, прикидываясь дурочкой.
   - Дяденька! Скажите, пожалуйста, какой час?
   - Сколько тебе, стрекоза, надо? - заигрывает с нею суровый цербер.
   - Полтретьего.
   - На что тебе полтретьего?
   - Тятеньку проведать надо. Вы, быть может, знаете его?
   - А он кто?
   - Элеваторщик. На элеваторе работает. Дяденька, миленький, - продолжает она наливать масло, - вы, быть может, часом, платочек тут нашли? Обронила...
   - Очень нужен мне твой платочек!
   А Сенька в это время знай пощипывает из тюка хлопок и накладывает в карманы и за пазуху. Накладывает и сияет.
   - Ну и бароху же послал мне господь. Дай бог ей здоровья, а не двести тысяч на мелкие расходы!..
   Ловкая она была шельма! В какой-нибудь месяц перещеголяла всех барох.
   Она не только хорошо на цинке стояла, но и хай (шум) делала, как никто.
   Случилось так, что Сенька засыпался. Лиза в этот момент выходила из мелочной лавочки на Таможенной и видит: ведут ее ясного сокола, муженька, с двух сторон под руки мент и дворник, а сзади важно шествует сам квертель, жирный, как бекас, с аршинными усищами, портфелем под мышкой, и командует:
   - В участок его, мерзавца!.. Я тебе покажу, как табак воровать!
   - Выручай! - крикнул ей Сенька.
   Лиза шариком подкатилась к нему, повисла у него на шее и как завизжит:
   - За что вы ведете его в часть?!. Он ничего не сделал!.. Карраул! Православные!.. Ой, ой!..
   Сопровождавшие его мент и дворник растерялись. Растерялся и квертель.
   А Лиза не перестает хаять:
   - Православные!.. Режут!..
   В какие-нибудь две-три минуты Лиза собрала тысячную толпу.
   - Люди добрые! - обратилась она к публике. - Я вот с братцем моим вышли на площадь, мама послала за керосином, вдруг городовой хватает его и тащит в участок. Ой, боже мой!..
   Находившийся в толпе экстерн в прыщах, помятой шляпе и пенсне петухом наскочил на городового и крикнул:
   - Как ты смеешь?!. Немедленно отпусти его!.. Господа, надо вырвать его из когтей этих опричников, а то они убьют его!
   В толпе прошел гул. Она подалась вперед и оттерла полицейских от Сеньки.
   Заварилась каша. Явился полицмейстер, казаки. А Сенька и Лиза в это время сидели в Практической гавани на клепках и как ни в чем не бывало уплетали за обе щеки воблу...
   Дела Сеньки удивительно пошли в гору и даже заметно отразились на его внешности. Он округлился, стал носить "колеса" на высоких подборах и курить вместо "Ласточки" "Дюшес" и "Сенаторские".
   Округлилась и Лиза.
   Сенька не оставался в долгу перед своей барохой. Нередко в благодарность за любовь и помощь он делал ей обновки: покупал то новые туфли, то гамаши, брошку, колечко и водил в город в театр при чайной попечительства о народной трезвости. Их часто можно было видеть там, на галерке, рядышком, внимательно следящими за пьесой.
   Когда "работы" было мало, она, сидя на дубах, вышивала ему болгарскими крестиками лелю - рубаху, чинила штаны, куртку, набивала табаком гильзы или варила на массивах в котелке уху.
   Часто по вечерам все блотики вместе с барохами собирались где-нибудь на набережной под звездным небом в большой кружок и устраивали литературно-музыкальные вечера. Известные всему порту - Монах рассказывал занимательные сказки, а Хандри-Мандри - пел.
   Он пел "Стогнет, стогнет голубочек", "Падший ангел беспокойный", "Трубочка-заветочка".
   "Трубочка-заветочка" была любимой песней блоти-ков, и они заставляли Хандри-Мандри петь ее по нескольку раз.
  
   Трубочка-заветочка
   С резьбою по бокам!
   Какая ты красивая;
   Продай, брат, ее нам!
   Ах, трубочка-заветочка
   Отбита на войне!
   И в память генерала
   Досталась она мне!
   Я трубочку-заветочку
   Как око берегу,
   И хороню я трубочку,
   Я в правом сапогу.
   Вот было сражение
   Под городом Дубном,
   И сохранялась трубочка
   В сапоге моем!
  
   Все бы хорошо, если бы только в Сеньке не сидел бес ревности. Стоило Лизе бросить даже равнодушный взгляд на мимо проходящего гимназиста с рыболовным прутом или на кого-нибудь из товарищей Сеньки, как он уже хмурился, подступал к ней с кулаками:
   - Ты чего до них ливеруешь?
   - Что ты?! Ей-богу, Сенечка, ты запонапрасно!..
   - Я тебе дам запонапрасно! - И он влеплял ей затрещину.
   Он следил в оба за ее нравственностью и всегда мстил за свою попранную честь.
   Когда однажды блатной Рашпиль ущипнул ее за ногу, Сенька выхватил нож и сказал ему со злобой:
   - Если еще раз тронешь, зарежу! Я, брат, теперь такой же фартовый, как и ты. Мне что тюрьма, что дом - все единственно.
   И если бы его не удержали товарищи, он обязательно пырнул бы Рашпиля.
   Досталось также от него и шарикам. Они позволили себе такую выходку: заманили в пароходный котел Лизу под предлогом познакомить ее с устройством его. Сперва они вели себя честь честью, по-джентльменски, но потом вдруг потушили свечи и давай щупать ее.
   Лиза со слезами на глазах прибежала к Сеньке. Тот обозлился, созвал всех блотиков и вечером, когда шарики сходили со сходни, они набросились на них и жестоко избили...
   - Удивляюсь тебе, - сказал как-то Сеньке большой практик Арбуз. - У тебя такая хорошая бароха, а ты из кожи лезешь. Возьми с меня пример. Я весь день ничего не делаю, а придет вечер, Маня принесет мне рубль, два, а то и три. Запряги Лизу, пусть одна работает.
   Мысль эта очень понравилась Сеньке, и с этого же дня он предался полному dolce far niente,[5] a Лиза работала за двоих. Сама стреляла хлопок, арап и приносила выручку. Сенька от безделья пристрастился к картам. Он весь день пропадал на обрыве, над портом, в кустах и играл с чистильщиками сапог в "три листика".
  
   [5] - Сладостному безделью (итал.).
  
   Сеньке не везло. Он проигрывал всю выручку Лизы и, не довольствуясь этим, постепенно забрал у нее все свои подарки - шелковую косынку, колечко, туфли, брошку - все... А она и не думала роптать.
   Но вот она исчезла. День, два... Ее нет...
   Сенька не на шутку всполошился.
   - Не сманил ли ее Косой? Тот давно уже зарился на нее.
   Сенька бросился к нему, но тот поклялся, что и не думал сманивать ее.
   - Куда же она делась?!
   Он строил тысячи предположений. Думал, что ее увезли в Константинополь, что попала под поезд...
   Он затосковал, опустился и только теперь понял, как она была ему дорога и близка. Он припоминал каждую мелочь из их совместной жизни, и эти мелочи умиляли его.
   Сенька вспомнил, как однажды шмырники безбожно избили его воловиками,[6] и она ухаживала за ним, растирала горячим уксусом его спину, бока. Вспомнил также следующее: он стащил у одного угольщика шапку. Тот настиг его и стал бить. Случилась тут Лиза. Она сгребла тяжелую марсельскую черепицу и как треснет ею угольщика. Тот так и растянулся.
  
   [6] - Воловьи жилы, залитые свинцом. (Прим. автора.)
  
   Вспомнил Сенька и зимние вечера, когда, будучи на декохте, они прятались в промерзлых вагонах, и она грела его своим телом.
   Попутно Сенька припомнил, как часто он обижал ее. Однажды он застал ее за каким-то ши

Категория: Книги | Добавил: Armush (28.11.2012)
Просмотров: 342 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа