Кармен Лазарь Осипович - Дети набережной

тьем.

   - Что шьешь? - спросил он.

   Она вспыхнула и ответила, заикаясь:

   - Ничего.

   - Скажи!

   - Платьице для... Зины...

   - Какой Зины?

   Она достала из клепок самодельную куклу, которой играла всегда в его отсутствие, и показала.

   - Вот еще... вздумала!..

   Он грубо вырвал из ее рук куклу, разорвал ее надвое и бросил. Она расплакалась, как трехлетняя девочка...

   А как он обирал ее?!

   Он был так виноват перед нею, и ему хотелось загладить свою вину.

   - Господи! Если бы только она отыскалась! - молил он.

   И вот он узнал от фельдшера при амбулансе Приморского приюта, что она в больнице.

   Сенька пошел к ней с раскаянием. Он хотел сказать ей многое, многое. Но этот проклятый шмырник и злая сестрица испортили всю музыку.

   Сенька долго ворочался на матраце, думая все о Лизе.

   - Скорее бы отпустили! - проговорил он вполголоса. - Вот заживем! На все медные! - И он улыбнулся...

  

   Прошла неделя с того дня, что он навестил Лизу.

   Она не являлась в порт.

   Сенька прождал ее напрасно еще два дня и, как ему не хотелось, отправился снова в больницу.

   По дороге его перехватила подруга Лизы - Нюша, продавщица цветов. Узнав, что он идет к Лизе, она достала из своей корзиночки два лучших белых хризантема, сунула ему в руку и велела передать ей.

   Мимо Сеньки по мостовой, покрытой снегом, весело мчались сани.

   "Как только она выпишется, - думал Сенька, - обязательно возьмем сани и покатаемся".

   "Зиму, - решил он потом мысленно, - как-нибудь проживем в Одессе, а летом махнем во Владивосток".

   Владивосток был постоянной мечтой его.

   Сенька строил тысячи соблазнительных планов.

   Но вот и больница!

   В воротах знакомый шмырник. Тот или не узнал его, или не хотел узнать. Он молча пропустил его во двор.

   Вот и знакомая палата!

   Но почему не видать Лизы?! Где она?! Она лежала, кажись, вот на той койке, против дверей, а теперь на ней лежит отвратительная старуха.

   Или он ошибся палатой, или она выписалась?! У кого спросить?

   А вон та самая сестрица! Она входила в палату с какой-то склянкой в руке.

   - Ах, это ты?!

   Она вздрогнула и остановилась перед ним в сильном смущении.

   - Можно Лизу... Сверчкову повидать?! - спросил он ее торопливо и с беспокойством.

   - Сверчкову?

   - Ну да!.. Сверчкову! - повторил он, нервно и безотчетно общипывая лепестки хризантема.

   - Она... умерла, - с усилием выговорила сестрица.

   Сенька побелел, внутри у него что-то порвалось, и он посмотрел на нее испуганными глазами.

   - Это было позавчера, - проговорила, стараясь не глядеть на него, сестрица. - Она даже похоронена уже. А все это, - прибавила она строго, - из-за ваших глупых кокосов. Она заболела возвратным тифом. Я ведь говорила.

   Голос ее из строгого сделался вдруг мягким и нежным, и она прибавила:

   - Бедный мальчик.

   Во время беседы к ним подковыляли несколько человек больных и оглядывали его с любопытством. Сенька стоял среди них как истукан, по-прежнему нервно общипывая хризантемы и не замечая никого. Он сделал потом невероятное усилие, круто повернулся и пошел к дверям. Какая-то женщина крикнула ему вдогонку:

   - Постой!.. Мальчик! Она велела серьги свои передать тебе.

   Но он был уже на улице...

   Сенька долго стоял перед приземистым и мрачным зданием больницы со сжатыми кулаками и стиснутыми зубами и думал:

   "С какой стороны удобнее было бы подпалить эту гнусную ховиру?"

   Постояв немного, он поплелся в порт, в трактир, потребовал водки и велел машинисту завести "Устю".

   Он пил и лепетал:

   - Лиза!.. Лиза!..

    

   Прошла еще неделя, и Сенька успокоился. Он обзавелся новой барохой. Новую звали Маней Толстогубой.

   Так же, как и Лиза, она стояла ему на цинке, ходила с ним под арап и набивала ему табаком гильзы.

  

  

   Источник текста: Л. Кармен "Рассказы", М: Художественная литература, 1977.

   OCR Busya, 22.05.2008.