Ясинский Иероним Иеронимович - Катря

зяйка она была плохая. Но вежливый старик выпил с удовольствием и ещё попросил. Он весело болтал, и между прочим сказал Тычине, что явился по делу - по поручению графа - о чём, конечно, успеет поговорить. Катря сделалась любезна; взгляд, брошенный на неё Пьеро, приятно испугал её...

   - Что такое? - промолвила она.

   - Сухое дело, хозяйственное! - отвечал Пьеро с улыбкой, загадочно подмигнув Володе.

   Тот спросил:

   - Какое дело?

   Пьеро достал сигару, медленно обрезал её, посмотрел в даль, где в золотисто-розовом тумане расплывались силуэты деревьев, и сказал:

   - В той руке у вас, кажется, сто десятин?

   - Да.

   Пьеро закурил сигару и ударил Тычину по коленке.

   - Цена? - победоносно спросил он, не вынимая изо рта сигары.

   Тычина покраснел и растерялся.

   - Граф хотят купить?

   - "Хотят", - весело сказал управляющий. - Цена?

   Тычина пожал плечами.

   - Мне, признаться, жаль того куска, - произнёс он с грустью.

   - Как? - воскликнул гость. - А ваша теория тридцати десятин?

   - Оно так... - сказал Тычина. - Но всё-таки... - он напряжённо улыбнулся и заключил, - как-то жалко!

   Пьеро посмотрел на него и замолчал. Он выпустил струйку дыма и переменил разговор: с увлечением начал рассказывать о затеях графа. Если графу придёт что в голову - то уж он на своём поставит (выразительный взгляд в сторону Катри). Сегодня ему пришла идея насыпать за парком гору или даже горную цепь - подобие Кавказа - и завтра начнут насыпать; придётся выбросить тысяч пятьдесят; но что для него пятьдесят тысяч? (Тычина вздыхает, задумчиво перебирая пальцами). Может быть, известно, во сколько обошлось ему написать лесами, на протяжении многих вёрст: "граф Иван Парпура"? Более двухсот тысяч!.. ("Нелепо", - вполголоса замечает Тычина). Нелепо? Да. Но грандиозно-с...

   Пьеро ещё некоторое время говорит о графе. У Катри разгораются глаза. Тычина погружается всё в бо́льшую задумчивость... Потом гость вскакивает и, взглянув на часы и на меркнущее небо, прощается.

   - До приятного свидания! - говорит он с озабоченным видом.

   Катря и Тычина проводили его.

   - Не забывайте!

   - Всегда ваш гость! - произносит в ответ Пьеро, сидя в своём красивом экипаже, с высокими и тонкими колёсами, и низко кланяется.

   За ужином Володя весело сказал:

   - А что, Катря, если б за десятину по двести рублей, с переводом долга, то поправили б мы дела?

   Катря кивнула головой. Мысли её были далеко.

   Пьеро снова приехал дня через три. Можно было заметить, что вопрос о земле сильно занимает его. Но теперь он первым не хотел приступать к нему. Для Тычины это было ясно; хитрый француз выжидает. Но Тычина вознамерился перехитрить француза и решил тоже молчать. Если графу очень хочется купить этот кусок земли, то прямой расчёт - самому принять выжидательное положение. Таким образом, Пьеро провёл у них опять вечер и уехал, по-видимому, ни с чем.

   Было ещё несколько таких вечеров. Пьеро лукаво посматривал на хозяина, а хозяин думал: "Ладно, ладно!", и, почёсывая затылок, хитро улыбался. Дело не подвигалось.

   Катря краснела каждый раз, как являлся Пьеро. Он стал беседовать с ней на французском языке. Говорила она плохо, но он похвалил её произношение, и она обрадовалась практике. Тычина не понимал по-французски, и французский язык, по временам, сильно беспокоил его. Однажды Катря, после какой-то фразы Пьеро, нахмурилась и сердито замолчала. В другой раз ушла со сверкающими от слёз глазами. И хоть тотчас же вернулась и стала смеяться, но Тычина встревожился: смех был нервный.

   - Что со тобою? - спросил он.

   - Ничего! - сказала она, продолжая смеяться. - Володя, прости меня! вскричала она вдруг. - Виноват Александр Александрович...

   Пьеро смутился.

   - Ты думаешь, о чём мы с ним говорим? - продолжала Катря. - Да всё о том, как бы тебя...

   Она остановилась, приложила платок к побледневшему лицу; подбежала к Володе, взяла его за руку и сказала:

   - Знаешь, пора с этим покончить!..

   Володя взглянул на Катрю с недоумением. Глаза её блестели.

   - С чем пора?..

   Но она не сейчас ответила.

   - Господи, какие я пустяки болтаю! - произнесла она и, сев на прежнее место, стала курить. - Надо покончить с этим вашим делом...

   Пьеро почувствовал себя лучше. Володя проговорил:

   - А! Ну, это, мой друг, касается меня. Напрасно они тебя сюда путают...

   Он вежливо усмехнулся в сторону Пьеро.

   - Не бойся, не продам дёшево! - сказал он Катре внушительно.

   Пьеро как и в тот раз ударил его по коленке.

   - В самом деле, батенька, что же вы - как решили?

   Хитрый Тычина отвечал, потупившись, что ещё никак не решил.

   По отъезде гостя, он напустился на Катрю за вмешательство не в своё дело. И первый раз в жизни она возражала ему ласково.

   - Ты повредила мне, - кричал он, - я этого недаром боялся!..

   - Тише, милый! - говорила она, стараясь обнять его. - Честное слово, я ничего... Всё равно, они дадут тебе - что запросишь...

   Она так крепко и жарко целовала его, что он перестал, наконец, сердиться.

   Конец июля. Рано встал Тычина и, пощёлкивая пальцами, ходил по залу. Он ждал Катрю к завтраку и хотел ей предложить ехать вместе в город. Дело с Пьеро уладилось, и сегодня у нотариуса назначено свидание для составления крепостного акта. "Катря будет рада получить на булавки сотню-другую", - думал Тычина.

   Завтрак простыл, Катря не выходила. Тычина тревожно посмотрел на часы и пошёл на Катрину половину. Он разбудил Катрю, и она, сверх обыкновения, не рассердилась: открыла глаза, жмурясь на полосу золотого света, падавшую из полуотворённой двери, и как-то испуганно улыбнулась. Володя присел на постель и объяснил, зачем пришёл. Но Катря покачала головой.

   - Нет, не поеду.

   - А тебе покупки надо? - сказал он.

   - В Киеве куплю. В Киев поеду.

   Он помолчал.

   - Уходи, мне спать ещё хочется, - произнесла она и повернулась к нему спиной.

   Он обнял её.

   - Перепёлочка!..

   - Ах, оставь!

   В её голосе задрожали слёзы.

   - Завтрак простыл, - сказал он.

   - Ну, и отлично. Ни свет, ни заря завтрак! Поезжай, а то опоздаешь.

   - Какая у тебя тоненькая талия, Катря! - заметил Володя.

   Ответа не последовало.

   Он вздохнул, робко поцеловал её в плечо и вышел.

   Возвратился Тычина из города поздно, с саквояжем, туго набитым бумажками. Погода переменилась, дождь лил весь вечер, и Тычина промок. Несмотря на то, что с ним было много денег, он приехал не в духе. Широко шагал он по залу и ругал погоду, в ожидании рюмки водки и ужина.

   - А барыня? - спросил он у горничной, когда та вошла.

   - Катерина Ефимовна уехали, - отвечала горничная.

   Тычина остановился, ошеломлённый.

   - Как? Куда?

   - В Киев, чи що...

   - А!

   Он опять зашагал.

   - Не утерпела! - говорил он вполголоса. - И на какие деньги? Что за женщина!..

   Он пожимал плечами, смотрел в чёрные окна и хмурил брови; но поел с аппетитом и так как устал, то отправился спать. Засыпая, он думал сначала о Катре и тосковал; а после мысли его сосредоточились на том, как он перехитрил француза. Ему приснилось имение, которое он будто бы сам покупает. Сумрак, однако, мешает ему хорошенько осмотреть имение. Но он видит, что на полях растут цветы точно в саду, и действуют огромные машины, стальные части которых тускло сверкают. Тычина удивляется глупости Пьеро и рад, что у него будет такое имение; однако ему и страшно чего-то. И он идёт, озираясь по сторонам, а машины мерно шумят среди этого странного сумрака...

   Он проснулся, серый дождь бил в окно. День начался. Тычина встал и подошёл к письменному столу.

   "Целы ли деньги?" - подумал он.

   Деньги целы. Он уложил их обратно в саквояж и, почёсывая голову, стал смотреть на дождь.

   - В этакую погоду! - вскричал он, вспомнив, что Катря уехала. - Пожалуй, калош не взяла, плаща, зонтика!

   Он побежал в Катрины комнаты.

   Там всё было в порядке. Но в неплотно притворённое окно врывалась струйка холода вместе с запахом яблок, и - странно - чем-то нежилым уже веяло от этой щёгольской спальни. В задней комнате Тычина наткнулся на пустой чемодан. Непромокаемое пальто висело на гвоздике, в углу стояли зонтики...

   - Конечно, не взяла! - вскричал Тычина и яростно потряс пальто.

   Оказалось, что и калош не взяла. Он чуть не плакал: Катря простудится, заболеет! Самые печальные картины рисовались его воображению. Он ломал руки и, вернувшись в спальню, тупо глядел на вещицы, украшавшие модный письменный столик Катри. Постепенно на малиновом сукне, которое казалось полинялым при свете дождливого дня, внимание его стало различать какой-то маленький плоский предмет. То был розовый конверт. У Тычины болезненно забилось сердце. Конверт запечатан, в нём письмо, только не стоит адреса. Но Тычина был уверен, что письмо к нему, и очень важное, которым решается его судьба. Сделав над собою усилие, он вскрыл письмо и прочитал:

   "Милостивый Государь!

   (Строчка эта была зачёркнута, но тонко, так что можно разобрать).

   Милый Володя!

   Я уезжаю в Киев, закупить кое-что, как я тебя и предупреждала. У меня ещё оставалось денег, и хватит на всё. Но, ради Бога, не сердись. Ты знаешь, я люблю одна ездить, а то ты всегда во всё вмешиваешься и не даёшь ничего купить. Я приеду послезавтра, с ночным поездом, но ты не беспокойся. Пожалуйста, Володя, не сердись же, и я уверяю, что так лучше выйдет. Катря."

   Тычина шумно вздохнул. Ему стыдно сделалось своего страха... Напевая, он ушёл к себе, и целый день провёл на охоте, весело гоняясь, верхом, со сворой борзых, за мокрыми дро́фами. Он забыл о том, что Катря не взяла ничего от дождя, и перестал бояться, что она простудится, как только перестал бояться другой опасности, неопределённой, но казавшейся ему более грозной.

   На другой день он снова охотился; уж не так весело. Дождь усилился и стал лить как из ведра - тут никакая охота невозможна. Он торопливо вернулся домой, наскоро пообедал и приказал кучеру готовиться ехать на станцию. Кучер взглянул на дождь, потупился и подумал, что разве к вечеру погода переменится. Но не успел он раскрыть рта, чтоб высказать это предположение, как барин уже набросился на него, трясясь от гнева, совершенно, по-видимому, беспричинного.

   - Не рассуждать! Убью!

   Оставшись один, Тычина поколотил собаку, прилёгшую было у его ног. Чтоб успокоить себя, он вынул из бокового кармана письмо Катри и перечитал его. Он долго насвистывал, барабаня по окну, по которому с другой стороны хлестал холодный ливень. По мере того, как наступали сумерки - бледные сумерки дождливого вечера, почти не дающие теней - непонятная тоска начинала грызть его...

   Вошёл кучер, на этот раз без зова, и с торжеством сказал:

   - Нельзя ехать.

   - Как нельзя? - закричал Тычина.

   - Да так, что нельзя. Греблю размывает. Вот что! Верхом ещё так сяк - проедете, Бог даст, а на колёсах, парою?!.

   Он отчаянно махнул рукой.

   - Да и погода, - заключил он, - добрый хозяин собаки не выгонит...

   Тут он кстати увернулся от Тычины, который, стиснув зубы, бросился к нему с кулаком, и уже из-за дверей крикнул:

   - Ваша воля, а ехать не можно... Никто теперь не поедет... И Катерина Ефимовна не поедут со станции...

   После чего надолго исчез.

   Тычина отправился на станцию верхом, велев кучеру приехать утром. В самом деле, Катре будет безопаснее провести ночь на станции, в дамской комнате, и Тычина надеялся, что найдётся там местечко и для него.

   Он явился на станцию часа за два до поезда, измученный и промокший до костей. Чернела ночь, ливень всё не умолкал.

   Тычина сел в общем зале. Полупритушенная лампа чадила, на стенах белели объявления. Он глядел на них и думал о том, как приедет Катря, и как он встретит её.

   Он считал минуты. Надоело сидеть, он стал ходить. Дамская комната оказалась запертой. "Кто там?" - подумал он с тревогой. Из тёмного угла, где стоял диван, торчали чьи-то ноги - одна в сапоге, другая - в носке. "А это кто?" И так как в ответ слышались только шум дождя за стеной и, по временам, храпение незнакомца, то и эта неподдающаяся дверь, и эти ноги стали раздражать Тычину. В особенности, ненавистны были ноги...

   Он вышел на платформу, в которой уныло отражались огни фонарей. Дождь гремел. Тычина захлопнул дверь и вернулся в зал. "Надо ж было выбрать время!" - злобно шептал он, ругая Катрю.

   Часы пробили двенадцать. Через десять минут должен прийти поезд. Но на станции ни малейшего движения. "Разбудить кого, что ли?"

   Лишь в половине первого мало-помалу проснулась станция. Стало светлее, кассу открыли, помощник, в цветной шапке с галунами, торопливо прошёл по залу.

   Публики почти не было. Из дамской вышли два дюжих великорусских мужика, в розовых сорочках и кафтанах нараспашку, босые, и, справившись, какой будет поезд, зевнули, почесались и снова ушли в дамскую.

   - Я их потом уберу, - сказал помощник вспылившему Тычине, - не беспокойтесь.

   За стойкой, буфетчик с заспанной физиономией раскладывал свой товар. Звонок резко бил. Господин с ногами вскочил и хриплым голосом потребовал рюмку водки. Через некоторое время, ему показалось, что у него пропал сапог.

   - Грабят! - закричал он неистово.

   - Вы что здесь буйствуете?

   - Грабят!

   - Господин?!

   - Граб...

   Жандарм взял его за плечо.

   - Вот ваш сапог...

   "Господин", увидев жандарма, забился в угол. Помолчав, он с укоризной начал, криво натягивая сапог:

   - Украйна! Украйна!

   И обратившись к Тычине, воскликнул сонно:

   - Милосстивый госсударь!..

   Тычина вздрогнул. Он узнал петербургского франта. Этот пьяный окрик странно прозвучал для его слуха: ему вспомнилась строчка, зачёркнутая в начале письма Катри... Иногда снится, что слышишь какое-нибудь пустое слово, которое внезапно покажется полным грозного смысла... То же самое случилось теперь с Тычиной наяву.

   Он побледнел и подошёл к петербургскому франту; но тот уже спал, и из угла по-прежнему торчали только его ноги. Тычина круто повернулся на каблуках и стал шагать с мрачной сосредоточенностью.

   Час.

   - Чёрт! Послушайте, однако, что же поезд?

   Помощник разводит руками.

   - Давно уже вышел... скоро из Блискавок придёт... Видите, какая погода!

   И хотя до сих пор поезда ходили неаккуратно во всякую погоду, тем не менее, прислушиваясь к рёву ливня, помощник делает озабоченное лицо.

   - Терпение! - произносит он и исчезает.

   Буфетчик, зевая, крестит рот. Слышно, как он вполголоса говорит:

   - Несчастье, чего доброго, случилось...

   Тычина подходит к буфетчику.

   - Несчастье?

   Лицо у него бледное, измученное, глаза горят.

   - Всё от Бога...

   - Что, брат, зря болтаешь! - гремит жандарм, краснея как индюк. - "От Бога!" Дурак! Извините, ваше благородие! - вежливо говорит он Тычине и делает под козырёк. - Всё обстоит благополучно!

   Появляется начальник станции - в толстом пальто и форменной шапке. Тычина - к нему.

   - Несчастье?

   - Звонок! - строго кричит начальник служителю. - Поезд подходит, - говорит он с неудовольствием. - Разве не слышите?

   Он поднимает палец. Все прислушиваются. Земля начинает мерно дрожать. Вдали раздаётся хриплый свисток паровоза...

   Поезд пришёл. Окна маленькими светлыми четырёхугольниками смотрят из темноты. Тычина бросается на платформу, пробегает по вагонам, будит пассажиров... Катри нет!

   "Несчастья" не случилось; однако, ему показалось, что отсутствие Катри и есть самое большое несчастье, и что именно этого он опасался. Он не подумал, что погода могла задержать её в Киеве, болезнь, мало ли что. Он сразу решил: "Катря обманула". Но не вышел из себя, не стал проклинать. Только чувство огромной пустоты овладело им. Подождав до рассвета, пока не стих, наконец, дождь, он разыскал Полковника, подтянул ремень у седла и молча поскакал домой.

   Катря, действительно, не вернулась - никогда.

  

   Март 1883 г.

  

   Источник текста: Ясинский И. И. Полное собрание повестей и рассказов (1883 - 1884). - СПб: Типография И. Н. Скороходова, 1888. - Т. III. - С. 1.

   OCR, подготовка текста: Евгений Зеленко, июль 2012 г.

   Оригинал здесь: Викитека.