Майков Аполлон Николаевич - Пульчинелль - Книги

А. М. Майков

Пульчинелль --------------------------------------

А. Н. Майков. Сочинения в двух томах. Том второй.

М., "Правда", 1984

OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------

В Неаполе, - когда еще Неаполь

Был сам собой, был раем ладзаронов -

Философов и практиков-бандитов,

Бандитов всяких - режущих, казнящих,

С тонзурою иль без тонзуры - в этом

Неаполе времен минувших, жил

Чудесный карлик... Маленький, горбатый,

Со львиною огромной головой

И с ножками и ручками ребенка.

Он был похож как раз на мальчугана

В комической, большой античной маске:

Таких фигур в помпейских фресках много,

Его мама и померла от горя,

В уродстве сына видя наказанье

Господне "за грехи отцов..." Отец же -

Он был мудрец с вольтеровским оттенком,

Хоть волею судеб и занимался

Сомнительной профессией (знакомил

Он с красотой живой Партенопеи

Приезжих иностранцев) - он об сыне

Судил не так. Он говорил, что эта

Наружность - дар фортуны: Пеппо с нею

Наверно будет первым майордомом

У герцогов, пажом у короля,

И комнатной игрушкой королевы.

Он так и умер в этом убежденье.

Но не сбылось пророчество: бедняга

Не в практика родителя сложился.

Кормился переписываньем ролей,

Был вхож в театр чрез это, за кулисы,

А весь свой день сидел в библиотеке.

И что прочел он - богу лишь известно,

Равно как то, чего бы не прочел он!

Всё изучал: историков, поэтов,

Особенно ж - трагический театр

Италии, Душой он погрузился

В мир Клеопатр, Ассуров, Митридатов,

И этих-то сценических гигантов

Размах усвоил, страсть, величье, пафос;

Он глубоко прочувствовал, продумал

Все положенья, все движенья сердца,

Весь смысл, всю суть трагедии постиг, -

Так что когда, в кругу своих клиентов,

Оборванных таких же бедняков,

Читал он, - эти все гиганты

Всё становились меньше, меньше - но

Зато росло в размерах колоссальных

Одно лицо - без образа и вида

И без речей - которое безмолвно,

Неудержимо, холодно их губит,

И что в трагедии зовется Роком.

И этому безличному Молоху -

Как говорил один аббат, любивший

Его послушать, Пеппо особливо

Сочувствовал. Аббат в восторге

Говаривал не раз: "Ты, caro mio, {*}

{* Дорогой мой (итал.).- Ред.}

Наверно был бы величайшим в мире

Трагическим актером, если б только

В размерах был обыкновенных создан,

Без важных недостатков и излишеств;

При этих же особенностях, - годен

Не более, как к роли - Пульчинелля".

Что ж делать! Бедность и - пожалуй - жажда,

Как говорил он, сцены и подмостков,

Его судьбу решили, - и Неаполь

В нем приобрел такого Пульчинелля,

Каких еще не видывал от века!

В театре - давка. Ездит знать и двор.

Тройные цены. Импрессарий - пляшет,

И в городе лишь речь - о Пульчинелле.

Такого смеха у своих подножий

Не слыхивал конечно уж Везувий

С тех самых дней, как вечного угрозой

Над городом он стал и повторяет

Ежеминутно людям: "Веселитесь

И смейтеся, пока даю вам время!"

А тайна смеха вот в чем заключалась:

Пеппино никогда смешить не думал!

И в колпаке дурацком Пульчинелля

Всё так же роль свою играл серьезно,

Как будто роль Аякса иль Ахилла.

Он бросил фарс, дал душу Пульчинеллю

(К тому же был импровизатор чудный

И в роль вставлял горячие тирады,

Высокого исполненные чувства,

И пафоса, и образов гигантских,

Достойных кисти лишь Микеланджело!),

Он искрен был, язвителен, был страстен, -

Но это всё - при страшной образине,

При заплетавшихся кривых ногах,

При маленьких ручонках, при горбе -

В партере вызывало - взрывы смеха!

Он забывал себя, весь отдавался

Потоку чувств и вдохновенной мысли,

И ожидал в ответ восторга, слез,

Всеобщего, быть может, покаянья, -

А тут дурацкий смех, шальные крики!

Полиция -и та не возмущалась,

Когда вещал он в пламенных стихах

О благородстве, о "святой" свободе!

Бывало, с грустью, с жалостью он смотрит

В партер, как в пропасть с тысячами гадов

Хохочущих - и эта грусть и жалость

Такою в нем гримасой выражалась,

Что клик и смех в партере удвоялся...

Не выдержит, и кинется он к рампе,

И в ярости грозить начнет, ругаться:

"О! пошлости клокочущая бездна!

Чудовища! нет! я б свое уродство

Не променял на ваше", - он кричит, -

И - пуще смех!.. Тогда, на зло глупцам -

Он пустится кув_ы_ркаться и прыгать,

И уж конца рукоплесканьям нету!

А упадет лишь занавес - директор

Его в объятья: "Так, maestro {*}, так!

{* Маэстро (итал.). - Ред.}

Ругайте их, и плачьте! плачьте больше!

Тем лучше: сбор - невероятный! Мы -

Мы мильонеры будем!" Не успеет

Директору в лицо он кинуть: "Porco!" {*} -

{* Свинья (итал.). - Ред.}

Как сотни рук его уж подымают,

И как он там ни бейся, ни лягайся,

А с песнями, при факелах, несут

Его до самой до его локанды,

Где, наконец освободясь от плена,

На бедное бросается он ложе

И горячо и горько, горько плачет!

Неаполь был в восторге. Говорят,

Из инквизиции тихонько члены

В закрытых ложах хаживали часто

Им любоваться и, как все, смеялись

От сердца, самым добродушным смехом.

Но он - кумир толпы и божество,

В душе возненавидел и Неаполь,

И сцену, и давно б ее оставил,

Когда б она ему не доставляла

Возможности - в глаза ругать толпу,

Твердить и повторять ей, что она

Одно лишь понимает, поглощает

И обожает - это макароны!..

Так говорил он сам; а впрочем.

Еще был узел тайный, но могучий,

Его привязывавший к сцене, - это

Прелестная, как ангел - Коломбина,

Прекрасный тоже, истинный талант.

Он эту Коломбину и сыскал

В Сан-Карло, меж простых статисток, взял

И стал учить, образовал и, словом,

Как говорится, создал. Коломбина

По временам одна не замечала

Его уродства: чудные мгновенья!..

Она - полулежит на оттоманке,

А он читает: комната, помалу

В чертог преобразуясь, наполнялась

Героями, царицами, царями;

Стихийное иль божеское нечто

Блистает в них величьем колоссальным

Над сумраком обыкновенной жизни;

И вдруг средь этих исполинских сил

Послышится ей родственное что-то -

Любовь, как голубь, реющий над бездной...

У ней от страха сердце замирает,

Она глядит, и, точно в лихорадке

Следя за ним, чтеца уже не видит...

И лишь когда он кончит, - понемногу

Рассеется блистательный мираж,

Уйдет страстей клокочущее море;

И вместо блеска, красоты, величья,

Она увидит вдруг перед собой,

Как будто этим кинутого морем,

Какого-то нелепейшего карлу -

Тогда из уст ее - как будто бы со скорбью

И сожаленьем - вырвется невольно:

"Ах, Пеппо, для чего такой ты гадкий!"

- "Рок", - отвечает он.

Да! страшный рок!

Он чувствовал, что раз не удержись,

А от себя, от своего лица

Скажи свое живое чувство, - в страхе

И омерзенье вскрикнет Коломбина

И от него отпрянет, как от гада!

Он понял, что совсем лишь стушевавшись

Мог быть при ней, - и сделался ей, точно,

Необходим: наставником был, другом,

Был чичисбеем, шаль за ней носил,

По порученьям бегал; даже больше,

Служил ей горничной - при туалете

Присутствовал, затягивал корсет,

Ей обувал изящнейшую ножку,

Сносил ее мигрень, капризы, словом,

Был для нее он тем же, чем Неаполь

И импрессарий для него, и также б

Мог звать ее он "злою Коломбиной",

Как называли все его "злым карлой";

В него летали точно так же веер

И башмаки, как от него каменья

На улице, или слова на сцене -

Такие, что иного стоят камня!

И от нее он всё переносил

С покорностью, чуть-чуть не с наслажденьем, -

Так наконец, что все его страданья

По сцене - отошли на задний план.

Перенести не мог он одного -

Одной фантазии своей царицы,

И все вражды свои сосредоточил

На арлекине. Этот арлекин

Был - тем же роком! - одарен красивой

Наружностью, небрежностью изящной,

К артисту так идущей, и всегдашним

Высоким мненьем о своей особе.

Все женщины по нем с ума сходили:

Из-за него маркизы, герцогини

Дрались, чтоб с ним в блестящем фаэтоне

По Кьяйе прокатиться... Это, впрочем,

Всё б ничего! но этот херувим

И виделся, и снился Коломбине!

Напрасно ей твердит несчастный карло,

Что арлекин - бездарный фат, хвастун,

Глуп - колоссально глуп!.. "Ты лишь послушай,

Как он поет! Где ставит ударенья?

О, ужас! на предлогах и союзах!

Не ясно ли, что у него нет сердца!

Что льнет к тебе он, diva {*}, потому,

{* Богиня, звезда (итал.).- Ред.}

Что от тебя Неаполь без ума,

Что - ты царица в нем, и что готовы

Мильонные расстроить состоянья

С тобою дуки, нобили, банкиры".

Всё тщетно! страсть ей не дает покоя!

Его не слушают; ему велят,

Как тень, везде следить за арлекином;

Ей доносить, где был он, что он делал,

С кем говорил, устраивать им встречи,

И третьим быть лицом при этих встречах!

Ах! это время жил он постоянно

Под страхом бури... Если он, бывало,

Недобрые к ней вести принесет, -

"Ты лжешь, ты лжешь! - кричала Коломбина;

Вы все против меня, уроды, черти!

Я задушу, чудовище, тебя!

Прочь с глаз моих!" - и diva, как тигрица,

Кидается на Пеппо. "Вон, бездельник!"

За ним бегут, выталкивают в двери,

И с лестницы бросают в спину туфлю...

Он, впрочем, знал, внизу стоял в портоне,

Знал, что за ним пошлют, - и появлялся:

Мрак в комнате; лежит в постели diva,

Готовая сейчас же умереть

В жестоких спазмах: стоны и рыданья;

"Вот, - говорят ему, - ты до чего

Меня доводишь, каменное сердце!"

И как собака, чувствуя провинок,

К хозяину ползет, вертя хвостом

И голову понуря, пробирался

Он к ней тихонько и просил прощенья,

Садился на скамейку, утешал,

Молил ее на жизнь не покушаться,

Оправдывал неверного и клялся,

Что сам он лгал, что он всему виною,

Что он сейчас пойдет за ним, отыщет

И приведет... И diva возвращалась

К сознанию... рыданья утихали,

К нему протягивалась ручка... он

Бежал искать красавца, приводил -

И diva их встречала - уж здорова,

Кокетливо одета, и красою

Сияя, точно солнце после бури, -

И Пеппо должен был сиять с ней вместе.

Был наконец и день назначен свадьбы,

Вся труппа в ней участье принимала.

Всё, что смешит Неаполь - всё смеялось,

Но Пульчинелль был самым шумным гостем.

За молодых пил тосты, сочинил

И прочитал им в честь эпиталаму,

Смеялся, но - с гостями уходя,

От них скользнул в какой-то переулок,

Направо шел, налево, как, куда

Не думая, не видя в темноте,

И вышел вдруг к клокочущему морю.

И там, у шумных волн остановился...

Что делал там он? - то, буквально, мраком

Покрыто: ночь темна была, как гроб.

Во мраке слышен был лишь грохот моря;

Из Африки дул раскаленный ветер,

И словно тысячи бесов иль фурий

Рвались в дома, деревья гнули, выли,

И на подмогу им из недр земли

Из кратера Везувия летели

В фонтане пламени и в клубах дыма

Бесчисленные демонские силы...

Вкруг ладзарони в ужасе бежали

С своих ночлегов, по всему побрежью,

И долго помнили об адской ночи,

Notte d'interno: слышались им стоны

И страшные проклятья в реве бури,

Их сохранило только заступленье

Пречистой девы... Что же делал Пеппо -

Там, на террасе, выходящей в море?

Он никогда и сам не мог сказать...

Как будто дух его тогда носился

В пространстве, в этих африканских вихрях

И землю разорвать хотел и море,

И только к утру в маленькое тело

Вернулся и взглянул вокруг себя, -

А вкруг ладьи разбитые лежат,

И трав морских по необсохшим камням

И на сыром песке торчат лохмотья.

Стихает море. С севера прохладой,