Дмитриева Валентина Иововна - На скале

пришелъ домой, собака все еще съ безпокойствомъ обнюхивала то мѣсто, гдѣ лежалъ Бобка, и сдержанно визжала, а обиженный котъ издали наблюдалъ за нею, и въ глазахъ его выражалось презрѣн³е. Не все ли равно,- вѣдь это кончится одинаково для всѣхъ... Разстроенный профессоръ опять закричалъ на собаку, ударилъ насмѣшливаго кота хворостиной и заперся у себя въ комнатѣ одинъ. Ему не хотѣлось въ эту минуту видѣть никого изъ своихъ безмолвныхъ сожителей, которые въ своемъ наивномъ невѣдѣн³и считали его, можетъ быть, за всемогущее и всевѣдущее существо, между тѣмъ, какъ онъ былъ такъ же слабъ и ничтоженъ, какъ они.

   Это былъ отвратительный день. Съ Бобкой точно ушло изъ дома все живое и радостное. За стѣнами не слышно было его громкаго и веселаго лая; въ обѣденный часъ никто не стучался и не царапался въ дверь, какъ это обыкновенно дѣлалъ Бобка. Побитый котъ куда-то исчезъ и не показывался; слѣпая собака выла на верандѣ. А къ вечеру въ морѣ разыгралась настоящая сентябрьская буря. Валы грохотали внизу, и домъ сотрясался отъ ихъ могучихъ ударовъ; вѣтеръ пронзительно свисталъ между колоннами веранды, надувалъ парусинныя занавѣсы и хлопалъ ими по воздуху. Съ крыши сорвалась черепица и съ страшнымъ трескомъ упала на камни. Кто-то сильный и свирѣпый съ гнѣвомъ обрушился на профессорск³й домъ и, возмущенный его молчан³емъ и отчужденностью, силился до основан³я разрушить тихое убѣжище.

   А собака все выла.

   Профессоръ больше не могъ оставаться въ заперти и слышать этотъ ужасный, безнадежный вой, котораго не могли даже заглушить крики бури. Въ первый разъ за эти годы одиночество тяготило его, и онъ не находилъ въ немъ отрады и успокоен³я. Его тихая комната казалась ему душнымъ гробомъ; онъ задыхался въ ней и чувствовалъ себя заживо погребеннымъ. Поспѣшно онъ сорвалъ со стѣны плащъ и накинулъ его на себя, взялъ палку съ желѣзнымъ наконечникомъ, вышелъ на веранду и позвалъ собаку.

   Животное перестало выть и съ радостнымъ визгомъ бросилось къ профессору. Онъ погладилъ ее.

   - Ну что, бѣдняга? Что, слѣпая?.. - говорилъ онъ ласково. - Тебѣ страшно? Тебѣ скучно? Нѣтъ нашего Бобки... Проклятые люди отравили его. Ну, что-жъ... Ничего, вѣдь и мы съ тобою умремъ, когда придетъ наша очередь...

   Собака, тихонько взвизгивая, нашла его руку и лизала ее своимъ мокрымъ, горячимъ языкомъ. Профессоръ плотно приперъ дверь и спустился съ веранды; вѣтеръ рванулся ему въ лицо и чуть не сшибъ съ ногъ. Придерживая рукой развѣвающ³яся полы плаща и крѣпко опираясь на палку, онъ пошелъ по знакомой тропинкѣ въ гору, гдѣ за выступомъ скалы у него было любимое мѣстечко, защищенное отъ вѣтра. Ночь была была темная и душная; черныя лохмы тучъ разметались по небу и внизу бурлило такое же черное море. Волнъ не было видно, но когда онѣ сталкивались между собою въ ожесточенной борьбѣ, по ихъ высокимъ, косматымъ гребнямъ разсыпались голубыя, вздрагивающ³я искры. Въ этихъ судорожныхъ вспышкахъ было что-то ужасающее: казалось, что тамъ, внизу, корчится и издыхаетъ огромное, безобразное чудовище, наполняя пространство своими предсмертными стонами. Ночные сверчки притихли, затаившись между камнями, и только изсохш³е кусты держи-дерева безпокойно трещали и шептались, когда вѣтеръ пригибалъ ихъ къ землѣ.

   Профессоръ осторожно взбирался по камнямъ, палкой ощупывая тропинку. Вѣтеръ трепалъ его волосы, обвѣвалъ лицо своимъ могучимъ дыханьемъ и рвалъ изъ рукъ полы плаща, но теперь ему дышалось легче и свободнѣе. Ему нравилась дикая музыка разгнѣваннаго моря, нравилось черное небо, одѣвшее въ трауръ присмирѣвшую землю. Ему хотѣлось бы, чтобы оно разверзлось и чернымъ потокомъ затопило этотъ вонюч³й, грязный комъ, неизвѣстно зачѣмъ блуждающ³й въ пространствѣ. Вдругъ слѣпая собака остановилась и съ тревогой подняла голову кверху.

   - За мной, за мной, слѣпая! - позвалъ ее профессоръ.- Не бойся, я здѣсь, съ тобой!

   Собака ткнулась ему въ колѣни и замахала хвостомъ, но сейчасъ же снова остановилась и съ страннымъ волнен³емъ начала обнюхивать землю.

   - Ага, ты вспомнила своего Бобку! - съ грустной улыбкой сказалъ профессоръ.- Да, бѣдная моя, онъ здѣсь бѣгалъ еще сегодня утромъ... Но теперь его нѣтъ больше и никогда не будетъ,- не ищи! Пойдемъ...

   Собака не шла. Она побѣжала назадъ, потомъ вернулась опять, нюхая тропинку, и вдругъ стала торопливо взбираться по камнямъ. Профессоръ остановился и тоже сталъ прислушиваться.

   - Что тамъ такое? Ничего не понимаю... - пробормоталъ онъ.- Кажется, тамъ кто-то есть. Слѣпая, сюда! - крикнулъ онъ.

   Она не возвращалась. Тогда удивленный и обезпокоенный ея страннымъ поведен³емъ, онъ сталъ взбираться по ея слѣдамъ. Наверху что-то происходило; слышались радостные взвизги собаки и въ промежуткахъ между взвизгами чье-то глухое бормотанье. Профессоръ сталъ слушать, сжимая въ рукахъ палку.

   - Что за чортъ? сердито ворчалъ чей-то хриплый голосъ.- Эта проклятая собака всю морду мнѣ облизала... Откуда она взялась?

   - Какая собака? - отозвался другой голосъ, звонк³й и насмѣшливый. - Ты бредишь, пр³ятель? Это тебѣ съ голоду мерещатся собаки.

   - Какого дьявола мерещится,- не мерещится, а на яву собака! Развѣ не слышишь - визжитъ? Только что сталъ было засыпать, а она, проклятая, въ рыло языкомъ... Тьфу, тьфу!..

   - Ха-ха-ха! - разсмѣялся насмѣшливый голосъ.- Должно быть, она тебя за падаль приняла,- это забавно!

   - Оч-чень забавно... да пошла ты къ чорту, подлая!..

   Собаку, должно быть, ударили, потому что она болѣзненно взвизгнула, но сейчасъ же, кажется, снова начала ластиться.

   - "Люди..." - прошепталъ профессоръ и пошелъ впередъ.- "И ихъ двое"...

   - А, однако, знаешь что? - продолжалъ между тѣмъ насмѣшливый голосъ.- Мнѣ до того хочется жрать, что... если бы здѣсь гдѣ-нибудь поблизости лежала падаль,- я бы, кажется, рѣшился...

   - Н-ну-у!..- проурчалъ хриплый и свирѣпо плюнулъ.

   Профессоръ сдѣлалъ еще нѣсколько шаговъ въ гору и очутился на небольшой площадкѣ, среди которой торчалъ общипанный коровами кустъ карагача. Подъ кустомъ, растянувшись на землѣ, смутно чернѣли двѣ человѣческ³я фигуры, а около нихъ, умильно вертя хвостомъ, увивалась слѣпая собака. "Жалкая тварь!" - подумалъ профессоръ.

   - Пошла сюда! - строго крикнулъ онъ на собаку и обратился къ распростертымъ фигурамъ.- Кто это здѣсь?

   Одна изъ фигуръ поднялась съ своего каменнаго ложа.

   - Кто мы? - переспросила она, и профессоръ узналъ насмѣшливый голосъ.- Вопросъ довольно простой, если бы мы сами знали, кто мы так³е. Но ей-Богу, мы этого не знаемъ...

   Поднялось и другая фигура, огромная и косматая.

   - Будетъ болтать! - прохрипѣла она.- Мы, ваше с³ятельство, сыны вселенной, т. е., по просту говоря, бродяги, если вамъ угодно знать. Но, спрашивается, зачѣмъ? Мы, кажется, никому здѣсь не мѣшаемъ; мы ночуемъ въ гостяхъ у Господа Бога, а Господь Богъ пока еще никакой платы за ночлегъ не беретъ...

   Профессоръ подошелъ ближе и, опираясь обѣими руками на палку, старался вглядѣться въ лица людей. Собака заискивающе юлила около него, какъ бы прося прощенья за то, что оказала вниман³е какимъ-то подозрительнымъ бродягамъ.

   - Но зачѣмъ же вы здѣсь...- началъ онъ и запнулся, понявъ вдругъ всею нелѣпость своего вопроса.

   "Сыны вселенной" переглянулись и захохотали - одинъ звонко и весело, другой - хрипло и угрюмо.

   - Зачѣмъ... зачѣмъ?.. А вы зачѣмъ? - грубо оборвалъ онъ профессора. Проходите-ка лучше мимо, ваше с³ятельство... съ вашей палкой и съ вашей собакой... которая, однако, гораздо добрѣе васъ. Она мнѣ хоть мою неумытую образину привела въ порядокъ, а вы...

   - Постой...- остановилъ его товарищъ, но профессоръ не далъ ему договорить.

   - Пойдемте со мной,- сказалъ онъ и подозвалъ къ себѣ собаку.

   - Т. е. это куда же? - подозрительно спросилъ обладатель хриплаго голоса.

   - Ко мнѣ. Я живу здѣсь недалеко. У меня вы можете переночевать.

   - Такъ-съ... очень пр³ятно! А насчетъ пищи, напримѣръ... т. е. буаръ и манже... это у васъ полагается?

   - Кое-что найдется.

   - Гм... это великолѣпно! Пойдемъ? - вопросительно обратился онъ къ товарищу.

   - Конечно, пойдемъ...

   Они встали и, спотыкаясь о камни, послѣдовали за профессоромъ.

   - Фу, ты, дьяволъ! - охалъ косматый бродяга, припрыгивая на каждомъ шагу.- Проклятыя колючки, чтобы имъ подохнуть!

   - Да, безъ сапогъ неудобно!- посмѣивался товарищъ.- Но, однако, какой забавный оборотъ, а?..

   - Тебѣ все забавно... я думаю, если съ тебя когда-нибудь будутъ шкуру драть, ты тоже будешь говорить: "забавно"! А хорошо покуда одно: предвидится жратва...

   - Да, это недурно! - весело воскликнулъ бродяга.- А все собака! Да будетъ благословенно во вѣки вѣковъ благородное животное, которое не въ примѣръ лучше человѣка! Ты, кажется, съ этимъ тоже согласенъ?

   - Молчи... услышитъ...- проворчалъ косматый, толкая товарища.

   Профессоръ шелъ впереди и, прислушиваясь къ разговору бродягъ, думалъ: "да... моя собака оказалась добрѣе меня. Бѣдная, слѣпая тварь! Люди сдѣлали ей столько зла, искалѣчили ее, отняли у нея дѣтенышей, и все-таки она съ рабской покорностью бѣжитъ на человѣческ³й голосъ, отыскиваетъ въ темнотѣ этихъ бездомныхъ горемыкъ и ведетъ меня къ нимъ, какъ будто для того, чтобы напомнить мнѣ, что я тоже человѣкъ и долженъ помочь своимъ братьямъ. Братьямъ?.. Да развѣ они мнѣ братья? Вѣдь я ихъ не знаю и не люблю... а между тѣмъ, веду ихъ къ себѣ... и мнѣ ихъ жаль... и, кажется, я даже радъ, что мнѣ ихъ жаль и что они ко мнѣ идутъ... и эта бѣдная собака тоже радуется... чему? Неужели ее такъ тягостило одиночество? Неужели и мой черный крабъ тоскуетъ не отого, что жизнь такъ несовершенна, а оттого, что онъ одинъ"?

   А собака, дѣйствительно, выражала самую шумную и самую откровенную радость. Ночь стала еще чернѣе, и внизу все также ревѣло и корчилось въ судорогахъ бичуемое вѣтромъ море, но его бѣшеные вопли нисколько не трогали ея собачьяго сердца. Она безпрестанно перебѣгала отъ профессора къ бродягамъ, точно желая удостовѣриться, идутъ ли они за ними, и затѣмъ снова возвращалась назадъ, бурно бросалась къ профессору и громкимъ лаемъ заявляла ему о своемъ удовольств³и. Когда изъ мрака выскочилъ имъ на встрѣчу привѣтливый огонекъ, собака, почуявъ близость дома, совершенно забыла, что она слѣпа, и ринулась впередъ съ радостными взвизгиваньями. Профессоръ съ удивлен³емъ смотрѣлъ на нее... и въ то же время чувствовалъ, что и самъ онъ чему-то радуется, волнуется и скорѣе спѣшитъ придти домой...

   Огонекъ подошелъ къ нимъ совсѣмъ близко. Это горѣла лампа въ кабинетѣ профессора. Собака была уже на верандѣ и царапалась когтями въ дверь; съ крыши слышалось отчаянное мяуканье желтаго кота, который соскучился въ одиночествѣ.

   - Ай!..- послышался въ темнотѣ болѣзненный крикъ.

   Профессоръ быстро обернулся.

   - Что такое?

   - Опять колючка... или гвоздь, чортъ его возьми...- со стономъ прорычалъ одинъ изъ бродягъ.

   Профессоръ отперъ дверь и пригласилъ ихъ войдти, а самъ поспѣшно зажегъ лампу, которая ярко освѣтила бѣлыя стѣны, увѣшанныя рисунками и гравюрами, блестящ³е аквар³умы, пышную зелень на окнахъ и изящную, удобную мебель изъ гнутаго бука. Сыны вселенной вдругъ потеряли всю свою самоувѣренность, которую обнаруживали тамъ во мракѣ, среди скалъ, и конфузливо топтались у порога, озираясь по сторонамъ.

   - Садитесь, господа,- сказалъ профессоръ. - Отдыхайте пока, а я пойду распоряжусь насчетъ ѣды и самовара.

   Онъ вышелъ, оставивъ гостей однихъ.

   - Куда это мы съ тобой попали? - вполголоса сказалъ косматый.- А стариканъ, кажется, славный, чортъ его раздери... Настоящ³й Саваофъ. Сядемъ, что-ли...

   Онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ и сморщился отъ боли.

   - Однако, здорово я себѣ ногу напоролъ... До крови... ахъ, чортъ...

   Онъ присѣлъ на стулъ и началъ разсматривать свои израненыя ноги, обутыя въ какое-то подоб³е штиблетъ, даннымъ-давно уже отслужившихъ свою службу. Слѣпая собака подошла къ нему и ласково положила ему голову на колѣни.

   - Собачка, собачка...- бормоталъ онъ разсѣянно.- Ты, братъ, славная собачка... добрая собачка!

   - Ага, теперь ужъ "собачка"! - насмѣшливо передразнилъ его товарищъ.- Вотъ оно, холопство то, когда заговорило... Что значитъ, съѣстного то дали понюхатъ! Нѣтъ, ты, братъ, ты свободный сынъ вселенной, а такой же прохвостъ, какъ и всѣ..

   "Прохвостъ" молчалъ и съ страшными гримасами вытаскивалъ изъ своихъ ранъ щепки и разную дрянь.- Это былъ высок³й, плотный парень неопредѣленныхъ лѣтъ съ густою гривою волосъ пѣгаго цвѣта и широкимъ безбородымъ лицомъ, на которомъ особенное вниман³е обращалъ огромный шишковатый носъ, вздернутый кверху, какъ у мопса. Все на этомъ лицѣ было точно вытесано топоромъ - грубо, нескладно, кое-какъ, и маленьк³е зеленоватые глазки, прятавш³еся въ дремучемъ лѣсу густыхъ бровей, придавали ему видъ недовѣрчивый и дик³й. Такъ и казалось, что вотъ-вотъ онъ раскроетъ свою пасть, взреветъ и пойдетъ сокрушать все направо и налѣво. Одѣтъ онъ былъ въ ватное дырявое пальто, подпоясанное ремешкомъ, и въ коротк³е не по росту штаны; за спиною у него на веревкахъ висѣла порыжѣвшая кожаная сумка, а свою войлочную шапку онъ снялъ при входѣ и бережно положилъ подъ стулъ.

   Товарищъ его былъ совсѣмъ въ другомъ родѣ. Ему было не больше 25 лѣтъ, и лицо его еще не потеряло юношеской свѣжести и нѣкоторой наивности. Должно быть, бродячая жизнь еще не очень помяла его въ своихъ желѣзныхъ тискахъ. Онъ былъ тоже высокаго роста, но строенъ и худощавъ; на впалыхъ щекахъ едва пробивалась золотистая бородка и, когда онъ улыбался, появлялись необыкновенно смѣшныя ямочки, а въ большихъ, очень красивыхъ голубыхъ глазахъ было много добродушной насмѣшливости и какого-то дѣтскаго задора. И одежда на немъ была немножко приличнѣе и опрятнѣе, чѣмъ у его спутника: поношенная синяя блуза, высок³е сапоги, хотя сильно стоптанные, но довольно крѣпк³е, и фуражка, которая когда-то, очень давно, вѣроятно, была бѣлой.

   - А ты не думаешь, что этотъ благообразный старецъ можетъ устроить намъ какой-нибудь подвохъ? - спросилъ старш³й, покончивъ, наконецъ, съ операц³ей вытаскиванья занозъ.- Что-то больно долго не показывается...

   - Не думаю... - сказалъ юноша, разсматривая рисунки на стѣнахъ.- Старецъ то, кажется, ученый,- погляди-ка, как³я у него тутъ штуки...

   - Ну, ежели ученый - это наплевать...- пробормоталъ "сынъ вселенной", подозрительно косясь на дверь.- Только не было бы чего-нибудь хуже...

   Вошелъ профессоръ.

   - Простите, господа, я васъ задержалъ немного. Пойдемте ужинать и пить чай,- самоваръ готовъ.

   Старш³й бродяга состроилъ умильную улыбку, которая совсѣмъ не шла къ его одичалой физ³оном³и.

   - Мерси и прочее, но... нельзя-ли предварительно совершить омовен³е и, такъ сказать, водой живою очиститься отъ всяк³я скверны?

   Профессоръ усмѣхнулся на вит³еватую рѣчь бродяги и повелъ своихъ гостей въ кухню, а самъ, въ то время, какъ они мылись и скреблись, порылся въ гардеробѣ и черезъ нѣсколько минутъ вернулся къ нимъ съ цѣлой кучей разнаго бѣлья и платья.

   - Вотъ, господа,- сказалъ онъ, кладя весь этотъ ворохъ на скамью.- Можетъ быть, желаете переодѣться, такъ, пожалуйста, не стѣсняйтесь.

   Онъ опять ушелъ, а сынъ вселенной жадно набросился на платье и началъ примѣривать на себя то одну, то другую принадлежность костюма.

   - Фу ты, чортъ!.. Ахъ, дьяволъ! - въ восхищен³и воскликнулъ онъ.- Рубаха-фантаз³я съ горошкомъ... жилетка, братецъ ты мой, превосходнѣйшая... и даже кальсоны! Давно ужъ я не носилъ кальсонъ и... знаешь что, душа моей души? (онъ покосился на окно, въ которое стучался вѣтеръ). Я начинаю думать,- не лучше-ли намъ съ тобой заграбастать все это добро и удрать по добру - по здорову отъ добродѣтельнаго старца.

   Молодой человѣкъ съ презрѣн³емъ взглянулъ на товарища.

   - А я начинаю думать, что ты - порядочная скотина!- сказалъ онъ, и въ его глазахъ сверкнулъ огонекъ.

   - Ну-ну... полегче! - проворчалъ сынъ вселенной.- Съ тобой и пошутить нельзя...

   Когда товарищи предстали передъ профессоромъ,- они были неузнаваемы, и въ особенности сынъ вселенной. Онъ смылъ съ своей физ³оном³и обильныя наслоен³я дорожной пыли, намочилъ и пригладилъ пѣг³я космы и въ свѣжемъ бѣльѣ, въ черной профессорской парѣ и въ профессорскихъ туфляхъ сдѣлался необыкновенно похожъ на католическаго ксендза. Спутникъ его остался въ своей синей блузѣ и сапогахъ, но чистую рубашку все-таки надѣлъ, и широк³е отложные воротнички придавали ему видъ еще болѣе дѣтск³й и невинный. Обоихъ ихъ это превращен³е немножко смущало, и они конфузливо поглядывали другъ на друга и на профессора, не рѣшаясь садиться.

   - Чрезвычайно признательны!..- началъ сынъ вселенной, исподлобья поглядывая на столъ, гдѣ кипѣлъ самоваръ и стояли тарелки съ хлѣбомъ, вареными яйцами и любимымъ греческимъ кушаньемъ изъ баклажановъ, которое называется "икрой".- Очистились, омылись и облачились въ порфиры и виссонъ... и вы, яко древле Авраамъ, принявш³й подъ дубомъ Мамир³йскимъ трехъ свѣтозарныхъ ангеловъ...

   - Ну ужъ мы то съ тобой вовсе на ангеловъ не похожи!.. - перебилъ его молодой человѣкъ, усмѣхаясь и видимо конфузясь за товарища.

   - На падшихъ, душа моя, на падшихъ... ибо низвергвуты изъ селен³й Бож³ихъ въ бѣдственную путину зла и окаянства...

   - Да будетъ тебѣ ломаться - съ досадой и нетерпѣн³емъ сказалъ юноша.- Заврался, отче...

   Профессоръ пригласилъ ихъ садиться, и гости принялись за ѣду. Сначала они немного стѣснялись и заставляли себя просить, но потомъ увлеклись и ѣли такъ, что на нихъ даже страшно было смотрѣть. Видно было, что они долго голодали и совсѣмъ отвыкли отъ употреблен³я ножей, вилокъ и салфетокъ. Вошелъ желтый котъ, усѣлся на стулѣ поодаль и съ презрительнымъ удивлен³емъ смотрѣлъ на этихъ странныхъ людей, изрѣдка переводя свой взглядъ на профессора и какъ бы спрашивая его: зачѣмъ они здѣсь? А за стѣнами въ черной безднѣ ночи рыдало измученное море, и вѣтеръ съ плачемъ стучался въ окно, какъ будто тамъ кто-то стоялъ и просилъ, чтобы его пустили.

   Первымъ опомнился юноша. Онъ отодвинулъ отъ себя тарелку, посмотрѣлъ на профессора и, встрѣтивъ его пристальный и, какъ ему показалось, печальный взглядъ, покраснѣлъ.

   - Должно быть, вамъ... немножко странно глядѣть на насъ? - стараясь казаться развязнымъ, спросилъ онъ.

   - Нѣтъ... отчего же? - тихо сказалъ профессоръ, опуская глаза.

   - Ну... это понятно! Вы, я думаю, еще никогда не видали такихъ молодцовъ... да если бы не ваша собака, и не увидали бы, пожалуй?

   - Вѣроятно,- отвѣчалъ профессоръ.

   - Вотъ видите. А кстати, гдѣ она... благодѣтельница?- съ усмѣшкой вымолвилъ онъ, оглядываясь.

   Собака выползла изъ-подъ стола и съ оживлен³емъ замахала хвостомъ, какъ-бы радуясь, что слышитъ человѣческ³е голоса, которыхъ она давно уже не слышала въ этомъ уединенномъ домикѣ. Желтый котъ выразилъ въ своемъ взглядѣ еще большее удивлен³е.

   Молодой человѣкъ протянулъ руку, чтобы погладить собаку, но она не замѣтила его руки и ткнулось головой ему въ колѣни.

   - Вотъ чудачка! - сказалъ онъ.- Что она, не видитъ,что-ли?

   - Она слѣпая,- отвѣчалъ профессоръ.

   - Слѣпая? Отчего?

   - Ее хотѣли застрѣлить и попали въ глаза.

   - Кто хотѣлъ застрѣлить?

   - Люди...

   Молодой человѣкъ быстро поглядѣлъ на профессора, и его красивые глаза потемнѣли.

   - Ага... понимаю!..- проговорилъ онъ, гладя собаку.- Эхъ ты, бѣдняга!.. И вы ее пр³ютили такъ же, какъ и насъ... Удивительно... Ты слышишь? - обратился онъ къ товарищу.

   - Что? Собака-то? Да...- пробормоталъ тотъ съ набитымъ ртомъ и, прожевавъ, наконецъ, ѣду, тяжко вздохнулъ.- Фу-у... Сытъ!.. Здорово! Недѣли на двѣ наѣлся...

   Юноша посмотрѣлъ на его раскраснѣвшуюся физ³оном³ю и засмѣялся.

   - А вчера... Въ Севастополѣ то? А? - сказалъ онъ.

   - Д-да... Черти проклятые!

   - А что такое было въ Севастополѣ? - спросилъ профессоръ.

   Сынъ вселенной сдѣлалъ кислую гримасу и махнулъ рукой.

   - Лучше и не вспоминать!.. Скверность! Нехорош³е у васъ тутъ люди живутъ. Самые что ни на есть подлые людишки!

   Наѣвшись, онъ сталъ опять говорить проще и естественнѣе.

   - А гдѣ же есть люди лучше? - продолжалъ профессоръ.

   - Гдѣ? Да какъ вамъ сказать... попадаются! Вотъ въ Тамбовской губерн³и ничего народъ... по Волгѣ, на низахъ, тоже мужики хорош³е. Ну, ярославцы - это сволочь сверхъестественная: онъ тебѣ не только чтобы подать,- онъ норовитъ съ тебя самого послѣдн³е штаны стащить. Честное слово! Но хуже нѣтъ - хохлы, да казаки! Ну что же это за подлецы так³е,- я и выразить вамъ не могу! Искар³оты! Нестерпимый народъ въ отношен³и подаян³я. Такъ и смотритъ, какъ бы тебѣ вилами въ брюхо... За то на Кавказѣ - вотъ это такъ люди! По душѣ могу сказать,- лучше Кавказскихъ горцевъ и на свѣтѣ нѣтъ! Къ нимъ въ домъ или смѣло,- все отдастъ до послѣдняго... Одно только: насчетъ ѣды у нихъ плохо. Хлѣба нѣтъ, каши нѣтъ, мяса нѣтъ, зато вина - сколько хочешь пей, хоть лопни!

   - Однако, какъ видно, вы много путешествовали! - замѣтилъ профессоръ.

   - Ничего себѣ... погулялъ! Могу сказать, что всю Росс³ю насквозь прошелъ. Въ Сибири до Красноярска доходилъ; въ Ташкентѣ былъ; оттуда на Кавказъ подался; съ Кавказа въ Одессу метнулся,- хотѣлъ было за границу дернуть, да не вышло дѣло: вмѣсто заграницы въ пересыльный университетъ попалъ, ну и пришлось, по окончан³и курса, опять на старую дорогу поворачивать. Четырнадцать лѣтъ хожу,- еще одинъ годъ остался.

   - Почему же одинъ годъ?

   - Срокъ выходитъ,- награду получаю: изъ волчьяго чина зачисляюсь въ Колпинск³е мѣщане... Большое повышен³е-съ!- съ ироническимъ смѣхомъ добавилъ онъ.- Недаромъ столько лѣтъ своими пятками росс³йск³я дорожки утаптывалъ.

   - Я васъ не совсѣмъ понимаю...- сказалъ профессоръ.

   Сынъ вселенной откинулся на спинку стула и съ изумлен³емъ посмотрѣлъ на профессора.

   - Да вы о волчьихъ билетахъ слыхали? - спросилъ онъ недовѣрчиво.

   Теперь пришла очередь профессора изумляться. Онъ много зналъ; онъ въ совершенствѣ изучилъ анатом³ю, физ³олог³ю и систематику Protozoa; онъ открылъ и описалъ форму, строен³е, образъ жизни новаго вида Актин³и изъ подсемейства Halcampicles, и къ актин³ямъ Мюллера, Кантарини, Остроумова прибавилась еще актин³я его имени; онъ хорошо былъ знакомъ съ безчисленными представителями микроскопическаго м³ра,- но онъ никогда не слыхалъ ничего о волчьихъ билетахъ... Замѣтивъ его недоумѣн³е, сынъ вселенной полѣзъ за пазуху, досталъ засаленную четвертушку сѣрой бумаги и положилъ ее передъ профессоромъ. И вотъ что прочелъ онъ въ этой бумажкѣ: "Дано с³е проходное свидѣтельство д³аконскому сыну, бывшему ученику В - й духовной семинар³и, Дмитр³ю Буреломову, для слѣдован³я изъ города Севастополя въ городъ Майкопъ, съ тѣмъ, чтобы по прибыт³и на мѣсто назначен³я оное было немедленно явлено въ мѣстное полицейское управлен³е". Затѣмъ слѣдовали подписи и печать.

   - Вотъ это и называется "волчьимъ билетомъ"? - спросилъ профессоръ.

   - Именно-съ!

   - Что же вы будете дѣлать въ Майкопѣ?

   - Да тоже, что и вездѣ. Пойду въ полиц³ю, и мнѣ дадутъ другое проходное свидѣтельство.

   - Куда?

   - Да куда угодно,- хоть опять въ Севастополь! - воскликнулъ сынъ вселенной и захохоталъ.

   - Но почему бы вамъ не остаться въ какомъ-нибудь изъ этихъ городовъ?

   - А, вотъ въ этомъ то и штука! Съ этой бумажкой вы не имѣете права оставаться въ одномъ какомъ-нибудь мѣстѣ больше 24 часовъ,- если не найдете опредѣленныхъ занят³й. А какой же дуракъ, хотѣлъ бы я знать, дастъ работу двумъ такимъ молодцамъ, какъ вотъ мы съ нимъ,- съ такими рожами и въ такихъ костюмахъ, отъ которыхъ за версту пахнетъ кабакомъ и острогомъ?

   - Но вы пробовали все-таки?

   - О, еще бы,- и очень даже пробовалъ! Работали мы и на виноградникахъ, и на пристаняхъ, и спичками торговали, и контрабанднымъ табачкомъ, а въ Ташкентѣ я даже 6 мѣсяцевъ у одного полковника въ поварахъ служилъ. Ничего, сначала недурно было: поправился я на полковничьихъ кулебякахъ, рыло себѣ наѣлъ съ добрый самоваръ, пиджачную пару справилъ, обручальное кольцо купилъ на всяк³й случай,- и въ одно чудное мгновен³е все мое благополуч³е пошло къ чертямъ!

   - Отчего же?

   - Маленькая непр³ятность вышла!.. Званый обѣдъ былъ у полковника, и испортилъ я, видите ли, соусъ-провансаль. Ну, полковникъ разгнѣвался, да и двинулъ меня при гостяхъ въ зубы кулакомъ, а я съ своей стороны тоже въ долгу не остался и весь провансаль ему на голову вылилъ. Разумѣется, послѣ этого черезъ 24 часа моего духу въ Ташкентѣ не было: прощальный поцѣлуй въ загривокъ, волч³й билетъ въ зубы, и прощайте Ташкенск³е пироги и кулебяки! Съ нашимъ братомъ вѣдь не церемонятся: бросятъ тебѣ корку хлѣба обглоданную, да и ждутъ, что ты всю свою жизнь за эту корку будешь у благодѣтеля пятки лизать. Ну и лижешь до поры до времени... да какъ вспомнишь вдругъ, что вѣдь и ты, небось, отъ одного Адама произошелъ, да какъ воспрянешь духомъ,- тутъ ужъ и пошло землетрясен³е!.. "Какъ такъ, отъ одного Адама? Кажи бумагу... Да ты кто такой?.. Да как³я у тебя права?.. Да я тебя въ 24 часа"... Да въ ухо, да въ другое, да въ третье... и возоп³ютъ небеса и вселенная!..

   Онъ перевелъ духъ, выпилъ залпомъ остывш³й чай и продолжалъ съ мрачной усмѣшкой:

   - А то еще жилъ я въ одномъ монастырѣ,- регентомъ въ хорѣ состоялъ. Какъ изволили видѣть,- родомъ я изъ колокольныхъ дворянъ и въ духовномъ пѣн³и кое-что понимаю. Къ тому же и голосина у меня былъ, могу сказать, знаменитѣйш³й,- карьеру могъ бы составить, если бы не духъ строптивый и не гордыня вавилонская.- Услышали меня монахи, какъ я на клиросѣ подтягивалъ,- и восхитились. Иди да иди къ намъ въ регента! 8 мѣсяцевъ я у нихъ прожилъ: обули они меня, одѣли, самъ архимандритъ ко мнѣ благоволилъ,- ну, думаю, слава Всевышнему, на настоящую зарубку попалъ!.. Увы мнѣ!.. Vanitas vanitatum et omnia vanitas,- единое мгновен³е перста, и рухнулъ храмъ славы человѣческой!..

   - Что же съ вами случилось? - спросилъ профессоръ, съ жаднымъ вниман³емъ слушавш³й разсказъ Дмитр³я Буреломова.

   - Да почти тоже самое. Былъ тамъ одинъ ³еромонахъ,- прекаверзный, надо сказать, старичишка, и самъ въ архимандриты мѣтилъ. Не взлюбилъ онъ меня за то, что я къ архимандриту вхожъ былъ, и началъ ко мнѣ придираться. Возстановилъ противъ меня всю брат³ю,- будто я на нихъ архимандриту наушничаю,- и очень меня этимъ оскорбилъ. Въ чемъ другомъ - грѣшенъ, не скрываю, но въ предательствѣ и злоязыч³и - чистъ, яко агнецъ! Вотъ я и сказалъ ему однажды слово... одно только слово и сказалъ! Ну ужъ и били же меня за это... Навалились всей брат³ей и начали трепать... да вѣдь какъ трепали то! Народъ все здоровый, сытый; иной служка 5 пудовъ одной рукой подымаетъ,- ну, и всыпали они мнѣ на память! Клочья летѣли! А подъ конецъ веревкой спутали, какъ свинью, и въ станъ предоставили: "бродяга, говорятъ, безпаспортный, тать и душегубецъ - кружку церковную хотѣлъ взломать"... Ну, подержали въ острогѣ сколько то, не помню,- выпустили, и пошелъ я, рабъ Бож³й, снова на распут³е...

   - А самъ все-таки къ монастырямъ льнешь! - сказалъ юноша, который все время молча гладилъ не отходившую отъ него собаку.

   - Да вѣдь почему льну-то? - возразилъ Буреломовъ.- Потому и льну, что монастырь для нашего брата-бродяги - незамѣнимое прибѣжище! Куда ты съ волчьимъ паспортомъ пойдешь? На самый паршивый постоялый дворъ тебя съ нимъ не пустятъ. А въ монастырь ужъ или смѣло: тамъ и покормятъ, и обогрѣютъ, и еще подадутъ, ежели стечен³е богомольцевъ... Слава Богу еще не оскудѣла русская земля благочест³емъ, и Христовымъ именемъ прокормиться можно. Ну, конечно, подаетъ больше простой народъ... особенно, бабы!.. Замѣтишь, эдакъ, въ толпѣ бабеночку посмиреннѣе,- лапотки у ней лычные, кацавейка веревочкой подпоясана, ликъ умилительный,- ну, и подходишь... "Подайте холодному и голодному Христа ради и души во спасен³е"! И сейчасъ это она прослезится, узелочекъ тамъ какой-то потаенный развяжетъ,- "на, сердечный, поминай рабу Бож³ю Агапею со чады"... И поминаю, и всегда поминать буду, и на Страшномъ Судѣ передъ лицомъ Господа Бога своего возоп³ю: "помяни, Боже, во царств³и Твоемъ рабу Бож³ю Агапею со чады"...

   - И все ты врешь! - насмѣшливо перебилъ его товарищъ.- Небось, никакой Агапеи и не было. А помнишь, казачку-то поджегъ на Студеныхъ хуторахъ?

   - Ну что жъ... ну и поджегъ... за дѣло! - проворчалъ сынъ вселенной.- Даже напиться, подлая, не подала. Ожесточилось сердце мое... Благословляй дающаго тебѣ и прокляни отвергающаго тебя. Ну, я и проклялъ... А казачье это - самый мерзопакостный народецъ. Лбы у нихъ мѣдные, а сердца каменныя. И чѣмъ ни богаче, тѣмъ хуже. Помню, пришелъ я разъ въ одну станицу... Цѣлыя сутки по степи шелъ - всю морду солнцемъ сожгло, ажно шкура пузырями взялась, словно у жаренаго гуся; ноги сбилъ до крови, не хуже теперешняго, а въ брюхѣ, братецъ ты мой, чисто геена огненная! Такъ бы, кажется, живьемъ человѣка сожралъ, попадись только на зубы! Ну, иду, шатаюсь. Смотрю, дома все каменные, у окошекъ палисаднички, а въ палисадничкахъ сидятъ казачки и арбузныя сѣмячки лущатъ. Подошелъ къ одной - и не смотритъ! Подошелъ къ другой - фыркнула носомъ и ушла. Ахъ вы, думаю, сѣмя Вельзевулово!.. Поглядѣлъ туда-сюда, вижу - куренокъ подъ ногами цыкаетъ. Я этого куренька подъ мышку - цапъ! - и ходу!.. Ну ужъ и лудили же меня казаки проклятые! Два зуба вышибли совсѣмъ съ корнями... Пошелъ я въ степь, легъ на землю и заплакалъ...

   - Ты бы ужъ этого не разсказывалъ...- поморщившись, проговорилъ молодой человѣкъ.

   Буреломовъ прищурилъ одинъ глазъ и, покосившись на товарища, продолжалъ:

   - А почему же не разсказывать? Пр³учайся, сынъ мой,- въ нашей жизни еще и не то бываетъ... Мног³е терн³и ожидаютъ тебя въ грядущемъ и многимъ заушен³ямъ подвергнутся ланиты твои... Да это ты на куренка, что-ли разобидѣлся? Что куренокъ? Бывало и похуже. Въ К³евской лаврѣ я отроковицу Юл³ан³ю обокралъ. Изволили когда-нибудь посѣщать лавру? - обратился онъ къ профессору.- Ну, такъ вотъ. Пошли мы въ пещеры. Впереди, какъ обыкновенно, идетъ монахъ со свѣчкой, а за нимъ гуськомъ богомольцы. Я шелъ позади всѣхъ. Ну, идемъ; богомольцы вздыхаютъ, крестятся и къ преподобнымъ мощамъ прикладываются. Дошли мы, наконецъ, до мощей отроковицы Юл³ан³и. Смотрю купецъ, который передо мной шелъ,- толстый такой, дай Богъ ему здоровья,- остановился, приложился къ мощамъ и кладетъ двугривенный. Понимаете, цѣлый двугривенный, да еще новеньк³й! Такъ и взыграла во мнѣ утроба... "Господи, думаю, прости ты меня въ сей жизни и въ будущей,- на что отроковицѣ Юл³ан³и двугривенный?" Нагнулся я къ мощамъ, да языкомъ двугривенный-то и слизнулъ... Что вы подѣлаете: когда у тебя волч³й билетъ въ карманѣ, тутъ ужъ разбирать не приходится...

   Профессоръ слушалъ и холодный ужасъ пронзалъ его душу. Мысли его потеряли вдругъ свою обычную ясность; обрывки странныхъ словъ крутились въ мозгу, какъ черный вихрь, и сливались въ какой-то тягуч³й, безнадежный вопль. "Били... двинули въ морду кулакомъ... два зуба вышибли... опять били... веревкой спутали... продержали въ острогѣ..." звучало у него въ ушахъ, и при каждомъ словѣ онъ вздрагивалъ, опускалъ голову и корчился отъ боли, какъ будто его самого били, гнали и унижали.

   - И такъ - четырнадцать лѣтъ?.. Че-тыр-над-цать лѣтъ!..- медленно повторилъ онъ, самъ съ ужасомъ прислушиваясь къ этимъ словамъ.

   - Насквозь! - даже съ нѣкоторой гордостью подтвердилъ сынъ вселенной.

   - А... онъ? - спросилъ профессоръ, взглядывая на молодого человѣка.

   - Ну, этотъ еще только начинаетъ! - снисходительно отвѣчалъ Буреломовъ. - Этого младенца я въ прошломъ году подцѣпилъ... Иду, знаете, по Армавиру,- препаршивый, нужно сказать, городишко! - глядь, подъ заборомъ этак³й испанск³й грандъ лежитъ... Ну, думаю, непремѣнно нашъ братъ Филатка изъ начинающихъ волчью карьеру... Подошелъ.- "По волчьему?" - По волчьему...- "Откуда?" - Изъ Питера.- "За что?.."

   - Ну, однако, я тебя просилъ бы не разсказывать! - перебилъ юноша, нахмурившись.

   Буреломовъ подмигнулъ профессору и захохоталъ.

   - Видите,- еще не привыкъ... Благородная гордость и все прочее...

   - Какая тамъ гордость? - нетерпѣливо произнесъ молодой человѣкъ.- Просто, врать не хочу, а говорить правду - непр³ятно... Вѣдь всѣ мы времъ! - съ нехорошей усмѣшкой обратился онъ къ профессору.- Хочется какъ-нибудь свое безобраз³е оправдать,- ну, и выдумываешь... Вотъ я съ нимъ цѣлый годъ хожу, и каждый разъ онъ себя по новому рекомендуетъ. То онъ изъ разстриженныхъ поповъ до ссыльный студентъ, то чиновникъ, пострадавш³й за правду,- и чортъ его знаетъ, чего только не наговоритъ...

   Сынъ вселенной захохоталъ еще громче.

   - А какъ же? - весело воскликнулъ онъ.- Намъ безъ этого нельзя. Кушать-то вѣдь надо, ну и говоришь, что кому соотвѣтствуетъ. Примѣрно, съ бабой деревенской - одинъ разговоръ; съ мужикомъ - другой, съ купцомъ - трет³й,- у каждаго человѣка надо свое мягкое мѣсто найти. И достигаетъ!

   - Достигаетъ? - переспросилъ профессоръ машинально.

   - Обязательно! Баба, напримѣръ,- ее хлѣбомъ не корми, только разскажи про святыя мѣста и про угодниковъ. Сейчасъ это рукой подопрется, слезу пуститъ, и тутъ ужъ проси у ней чего хочешь,- все она тебѣ предоставитъ: и щецъ похлебать дастъ, и рубаху старую - перемѣниться, и еще на дорогу пару каленыхъ яичекъ сунетъ, чтобы помянулъ въ молитвахъ своихъ... Ну, съ мужикомъ эдакъ нельзя; мужика угодниками не проймешь,- ему такое надо, чтобы сразу въ лобъ ударило: насчетъ нарѣзки земли, напримѣръ, или насчетъ того, что всѣхъ мужиковъ погонятъ китайца бить,- остолпишь его эдакимъ манеромъ, и кончено: тогда мужика хоть руками бери. Натурально, первымъ дѣломъ - въ кабакъ... "Ребята, слыхали, что этотъ служивый-то разсказываетъ? Земля наша будетъ..." - Какъ такъ наша?..- "Вѣрное слово!.. Ставь четверть, по пятачку съ рыла!.." И угощаютъ.

   - А потомъ... опять бьютъ?

   - Бываетъ... Въ нашемъ положен³и къ этому надо всегда быть готовымъ. Особенно тяжелъ на руку купецъ. Чуть что не потрафилъ, сейчасъ тебѣ въ шею. Купчиха-то ничего; купчиха больше всего свѣтопреставлен³я боится; ну, разскажешь ей про Антихриста,- она и размякнетъ, кусокъ пирога подастъ, а то и копѣечку съ работницей вышлетъ,- въ рай-то хочется тоже! А купецъ - нѣтъ; къ купцу надо подходить со смирен³емъ, отряся ножку, не то въ такую ликвидац³ю попадешь,- унеси ты мое горе, быстра рѣченка, съ собой! Купецъ слезамъ не вѣритъ! Вотъ, съ господами - превосходно! Тѣмъ болѣе - съ дамами... Тутъ чѣмъ ни больше форсу - тѣмъ лучше. Не подходи съ отвагой! Картузъ эдакъ на отмашь, рыло состряпаешь самое разочарованное, въ родѣ какъ бы Гамлета, чортъ побери, и подходишь... "Сударрыня, я не милостыни у васъ пррошу, во я оскорбленъ!.. За прравду оскорбленъ и ввергнутъ въ пучину бѣдств³й, но духъ мой бодрствуетъ, и я отомщу..." Покраснѣетъ вся, глазки забѣгаютъ, и скорѣе ручку въ кармашекъ... И ужъ меньше двугривеннаго - ни-ни!..- заключилъ онъ самодовольно и захохоталъ.

   Товарищъ его не вытерпѣлъ и тоже залился смѣхомъ.

   - О, ну тебя къ чорту, шутъ гороховый!.. Выдумаетъ же!

   - Чего "выдумаетъ"? Не "выдумаетъ", а вѣрно,- никогда меньше двугривеннаго! Это ужъ дѣло испытанное. А ежели полный развертъ себѣ дашь, да побольше горечи подпустишь,- ну, иной разъ и цѣлый полтинникъ заиграетъ. Господа, братъ ты мой, съ перчикомъ любятъ, съ горчичкой, съ гвоздичкой... Не даромъ я въ поварахъ-то былъ, вкусы ихн³е хорошо знаю!..

   - Да будетъ тебѣ...- задыхаясь отъ смѣха, говорилъ молодой человѣкъ.

   Профессоръ смотрѣлъ на нихъ, и лицо его становилось все темнѣе и темнѣе...

   - И вы... не устали такъ жить? - спросилъ онъ вдругъ серьезно и печально.

   Товарищи разомъ перестали смѣяться. Юноша быстро взглянулъ на профессора и весь насторожился, а Буреломовъ принялъ видъ вызывающ³й и оскорбленный.

   - То есть... Какъ это "устали"? Въ какомъ смыслѣ?- спросилъ онъ съ недоброю усмѣшкой.

   - Да вѣдь это же не жизнь, а... обида! Сплошная обида - и боль!.. - проговорилъ профессоръ со вздохомъ, похожимъ на стонъ.

   Юноша вздрогнулъ и опустилъ голову; у Буреломова съ губъ сбѣжала улыбка, и лицо у него вдругъ стало простое, доброе и немножко растерянное. Нѣсколько минутъ всѣ они молчали, и въ этой внезапной тишинѣ слышно было, какъ за окномъ кто-то горько и безнадежно плачетъ.

   - Дождь... - проговорилъ, наконецъ, молодой человѣкъ вполголоса.

   - Да...- также тихо сказалъ Буреломовъ и передернулъ плечами.- Здорово бы насъ съ тобой прохватило тамъ...

   Они оба посмотрѣли на профессора, а Буреломовъ вдругъ заговорилъ горячо и поспѣшно:

   - Боль и обида?.. Совершенно вѣрно-съ!.. И больно, и обидно. Мы это очень хорошо чувствуемъ и понимаемъ... И ежели сами надъ собой смѣемся, то это, можетъ быть, для того-съ, чтобы не плакать... Эхъ, господинъ! - воскликнулъ онъ съ укоризной и поднялся во весь ростъ, какъ медвѣдь, котораго пырнули рогатиной.- Не глядите вы на нашъ смѣхъ!.. Жить онъ намъ помогаетъ, вотъ что-съ... А вы какъ думаете,- легкая наша жизнь? Ого-го-го... Посадить бы въ нашу шкуру какого-нибудь эдакого премудраго гуся съ начинкой,- знаемъ мы эту премудрость-то хорошо; сами тоже когда-то учились!.. Ни чорта она не стоитъ, будьте спокойны!..

   - Оставь!..- вымолвилъ молодой человѣкъ, дергая Буреломова за рукавъ.

   Тотъ нетерпѣливо отмахнулся.

   - Молчи, младенецъ... Чего "оставь?" Я только одно слово хочу сказать...

   - Знаю я твои слова...

   - Знаешь, да не всѣ. Пусти!.. Возроптала во мнѣ вся внутренняя моя... Смѣемся мы, точно, но какъ смѣемся?- Въ это тоже вникнуть надо... Вы вотъ смотрите на насъ и думаете тамъ въ нѣдрахъ души своей: "вотъ вѣдь подлецы-то: ихъ бьютъ, а они только утираются, да еще хохочутъ"!.. А вы вотъ на этого младенца посмотрите,- вотъ онъ, можно сказать, только вчера еще изъ яйца вылупился, а ужъ два раза подъ поѣздъ ложился,- это какъ по вашему, премудрый вы мой господинъ?..

   - Ну, послушай! - перебилъ его опять молодой человѣкъ,- вѣдь я же тебя просилъ этого не трогать... Что за подлость?

   - Не хочешь? Ну, не надо... а, однако, все-таки, мы смѣемся... Насъ бьютъ, а мы смѣемся... Насъ изъ Севастополя въ Майкопъ гонятъ,- опять смѣемся; живемъ - смѣемся, и издыхаемъ - смp