Дмитриева Валентина Иововна - На скале

  

  

   Всѣ въ городѣ знали этотъ маленьк³й домикъ, словно птичье гнѣздо, прилѣпивш³йся къ голой скалѣ надъ моремъ. Вокругъ него не было ни садика, ни построекъ; только широкая веранда, заставленная высокими растен³ями въ кадкахъ и задрапированная суровымъ полотномъ, огибала со всѣхъ сторонъ его бѣлыя стѣны. За то по ночамъ, когда весь городокъ засыпалъ, въ домѣ на скалѣ долго еще свѣтился огонь, и этотъ одинок³й огонекъ служилъ маякомъ для запоздавшихъ рыбаковъ и въ длинные осенн³е вечера, и въ бурныя февральск³я ночи, когда море злится и реветъ, а угрюмыя скалы коварно прячутся въ холодныхъ туманахъ. Глядя на него, усталые, продрогш³е рыбаки пр³ободрялись, смѣлѣе налегали на весла и говорили другъ другу: "о, нашъ "профессоръ" еще не спитъ"...

   Тотъ, кого они называли "профессоромъ", появился въ городкѣ нѣсколько лѣтъ тому назадъ. Онъ купилъ себѣ сотню квадратныхъ сажень на скалѣ, взорвалъ камень порохомъ и въ одно лѣто построилъ небольшой красивый домъ съ большими окнами и широкой верандой. Всѣ горожане были очень заинтересованы незнакомцемъ и ждали, что вотъ онъ устроится въ новомъ домѣ, перевезетъ сюда свою семью, перезнакомится съ сосѣдями и заживетъ такою же жизнью, какой живутъ всѣ. Но ничего подобнаго не случилось: незнакомецъ поселился одинъ, ни съ кѣмъ не знакомился, а вмѣсто ожидаемой семьи въ новый домъ привезли множество огромныхъ ящиковъ, въ которыхъ были только однѣ книги,- больше ничего. Прислуги онъ не нанималъ, обѣдъ бралъ у старой гречанки, которая кормила пр³ѣзжающихъ на лѣто дачниковъ, а убирать комнаты къ нему ходила поденщица. О немъ сначала очень много говорили, но никто хорошенько не зналъ, кто онъ такой, откуда, какъ живетъ и что дѣлаетъ. Никто къ нему не ѣздилъ и не ходилъ въ гости; самъ онъ тоже нигдѣ не бывалъ. Знали только, что по почтѣ ему часто присылаютъ газеты, книги, что книгами у него завалены всѣ комнаты; сумасшедш³й водоносъ Страто, носивш³й ему воду; разсказывалъ о какихъ-то странныхъ рыбкахъ, ящерицахъ и морскихъ чудовищахъ, которыя живутъ въ стеклянныхъ ящикахъ, наполненныхъ водой. Иногда пр³ѣзж³й спускался съ своей скалы, нанималъ у кого-нибудь изъ рыбаковъ лодку и уходилъ далеко въ море. Тамъ онъ пропадалъ цѣлые дни и возвращался къ вечеру, нагруженный стеклянными банками, въ которыхъ рѣзвились прозрачныя креветки и морск³е коньки, сидѣли тяжеловѣсные крабы и плавали как³я-то безцвѣтныя водоросли, красныя губки, медузы и друг³я, съ точки зрѣн³я рыбаковъ, ни на что ненужныя водяныя твари. Помогая ему переносить въ домъ всю эту дрянь, рыбаки пересмѣивались между-собою, и однажды кто-то изъ нихъ осмѣлился спросить: "на что вамъ это нужно?" Господинъ посмотрѣлъ на него своими странными, никогда не улыбающимся глазами и сухо сказалъ: "для науки"... Рыбаки разнесли этотъ отвѣтъ по всему городу, и всѣ рѣшили, что странный пр³ѣзж³й былъ ученый, можетъ быть, какой-нибудь извѣстный профессоръ. Съ тѣхъ поръ его называли не иначе, какъ "профессоромъ", и тщеславные греки гордились, что въ ихъ захудаломъ рыбацкомъ городишкѣ поселилось такое важное лицо. Каждому новоприбывшему, въ числѣ прочихъ достопримѣчательностей города, указывали и на одинок³й домикъ, прилѣпленный къ скалѣ, прибавляя къ этому: "тамъ живетъ нашъ профессоръ... очень-очень ученый человѣкъ, который знаетъ все"... А когда на верандѣ появлялась вдругъ высокая, согбенная фигура съ развѣвающеюся сѣдою бородой, въ длинномъ парусиновомъ балахонѣ, съ биноклемъ въ рукахъ, греки почтительно снимали шапки и говорили вполголоса: "а вотъ и онъ самъ"...

   Профессору было на видъ лѣтъ 50, но по временамъ казалось гораздо больше. Его могуч³й станъ былъ сгорбленъ, какъ будто на плечахъ у него лежала какая-то невидимая тяжесть, которая давила и пригибала къ землѣ это крѣпкое, сильное тѣло. Ходилъ онъ медленно, съ трудомъ, тяжело опираясь на палку и не подымая глазъ; длиннная сѣдая борода покрывала его грудь. Всѣмъ, кто съ нимъ встрѣчался, въ эти минуты онъ казался старымъ, очень старымъ и много пожившимъ на свѣтѣ человѣкомъ. Но, когда, отвѣчая на поклоны, онъ снималъ шляпу и на мгновен³е поднималъ свои опущенные глаза, люди смущались подъ этимъ острымъ, твердымъ, сверкающимъ взглядомъ и съ удивлен³емъ думали про себя: "да кто же это выдумалъ, что профессоръ - старикъ"?..

   Но такъ какъ профессоръ очень рѣдко появлялся среди людей и еще рѣже вступалъ съ ними въ общен³е, то люди знали только эту холодную, застывшую, безжизненную маску, которую онъ надѣвалъ на себя, выходя изъ дома, и никто не видалъ того, что было скрыто подъ этой маской. Когда къ нему приходили посовѣтоваться или попросить лѣкарства отъ какой-нибудь болѣзни или приносили ему что-нибудь диковинное, пойманное въ морѣ или найденное на землѣ,- онъ никогда не отказывалъ, давалъ лѣкарства, платилъ деньги за услугу, но дѣлалъ это неохотно, съ суровымъ, почти злымъ лицомъ, говорилъ отрывисто, сухо и жестко и видимо желалъ какъ можно скорѣе отдѣлаться отъ непрошенныхъ посѣтителей. Люди уходили отъ него смущенные его непривѣтливостью, но такъ какъ онъ былъ имъ нуженъ, они приходили опять, хотя и говорили между собою: "а какой непр³ятный человѣкъ этотъ профессоръ"!.. Они не видѣли и не могли видѣть, что, какъ только двери за ними закрывались, жесткая скорлупа спадала съ лица профессора, и тогда это холодное, застывшее лицо дѣлалась мягкимъ и добрымъ, а на крѣпко сжатыхъ губахъ появлялась грустная, больная усмѣшка.

   Профессоръ не любилъ людей. Что-то случилось въ его жизни; должно быть, когда-нибудь онъ слишкомъ вѣрилъ въ нихъ, и когда люди его обманули, онъ ушелъ отъ нихъ и остался одинъ. Онъ нарочно выбралъ себѣ это глухое дикое мѣстечко на берегу моря и поселился здѣсь, окруживъ себя книгами и странными животными, которыя никогда не обманывали, никогда ничего не обѣщали и жили просто, какъ приказала имъ жить создавшая ихъ природа. Въ наблюден³и и изучен³и этой простой жизни профессоръ искалъ исцѣлѣн³я своей больной душѣ и любилъ своихъ маленькихъ, молчаливыхъ сожителей, копошившихся въ глубинѣ просторныхъ аквар³умовъ, въ густой зелени на подоконникахъ свѣтлыхъ, большихъ оконъ, въ клѣткахъ и темныхъ уголкахъ комнатъ. Домъ его былъ настоящ³й Ноевъ ковчегъ въ мин³атюрѣ. Множество серебряныхъ, золотистыхъ, пестрыхъ, красивыхъ и безобразныхъ рыбокъ играло въ прѣсноводныхъ аквар³умахъ. Тутъ же, вмѣстѣ съ ними, мирно уживались пузатыя лягушки и проворные тритоны, которые вѣчно липли къ стекляннымъ стѣнкамъ и съ любопытствомъ смотрѣли на свѣтъ Бож³й своими острыми, неподвижными глазами. Въ морской водѣ ползали неуклюж³е крабы, развертывали свои бархатные лепестки голубыя, пурпуровыя и темно-зеленыя актин³и, весело шныряли креветки и морск³е коньки, одиноко и пугливо плавала игла-рыба, избѣгая коварныхъ и жгучихъ ласкъ бархатныхъ актин³й. Въ фарфоровой ванночкѣ съ покатымъ дномъ обиталъ голый, блѣдно-розовый аксолотъ, который терпѣть не могъ общества и цѣлые дни проводилъ въ полной неподвижности и какихъ-то глубокомысленныхъ, никому невѣдомыхъ размышлен³яхъ, точно инд³йск³й факиръ, углубленный въ созерцан³е собственнаго "я". На окнѣ, въ цвѣтахъ, давно жилъ зеленый богомолъ, котораго профессоръ нашелъ однажды на скалѣ съ переломленною лапкой и помятымъ крыломъ. Онъ бережно подобралъ его, принесъ къ себѣ въ домъ, и съ тѣхъ поръ богомолъ уже не покидалъ своего зеленаго убѣжища, не смотря на то, что профессоръ нисколько не стѣснялъ его свободы. Лапка у него срослась, онъ поправился, потолстѣлъ и велъ сытую, спокойную жизнь въ уголкѣ окна, днемъ грѣясь на солнышкѣ и задумчиво пошевеливая длинными, зелеными усами, а ночью прячась въ густую листву плюща. Все больное, замученное, искалѣченное находило себѣ пр³ютъ въ домѣ профессора. Каждый день, возвращаясь изъ своихъ одинокихъ прогулокъ по скаламъ, онъ приносилъ съ собою какую-нибудь несчастную тварь, потерпѣвшую поражен³е въ жестокой битвѣ жизни, ухаживалъ за ней, лѣчилъ, и когда бѣдняга получала возможность снова летать или ползать, онъ раскрывалъ передъ нею двери. Кромѣ постоянныхъ его сожителей, у него часто проживали временные гости изъ царства пернатыхъ или пресмыкающихся или четвероногихъ. То это была сова съ перебитымъ крыломъ, которая днемъ забивалась куда-нибудь подъ кровать, а ночью выползала и, стуча по полу когтями, точно сказочная вѣдьма, странствовала по всѣмъ комнатамъ; то сѣрая ящерица съ загадочнымъ взглядомъ своихъ янтарныхъ глазъ, въ которыхъ, казалась, еще сохранилось воспоминан³е о чудесахъ допотопнаго м³ра съ его таинственными папоротниковыми лѣсами, громадными ползающими и летающими чудовищами и горячими болотами, надъ которыми носились первобытные туманы. На письменномъ столѣ, среди груды книгъ и рукописей, вѣчно лежалъ въ позѣ сфинкса любимый желтый котъ профессора, котораго онъ подобралъ крошечнымъ котенкомъ въ мусорной ямѣ за чертою города. Котенокъ выросъ, раздобрѣлъ и превратился въ солиднаго, разсудительнаго кота съ большимъ чувствомъ собственнаго достоинства и съ глубокою, но ничуть не надоѣдливой привязанностью къ своему хозяину. Онъ никогда не льстилъ, не заискивалъ, не лѣзъ съ своими ласками, но въ тих³е зимн³е вечера, какъ только профессоръ садился за работу, онъ неизмѣнно помѣщался на столѣ противъ него и не сводилъ съ профессора своихъ зеленыхъ глазъ, въ которыхъ выражалась спокойная преданность и внутреннее довольство. Надъ крышей назойливо кричалъ ледяной вѣтеръ, примчавш³й съ своей холодной родины стоны и вопли людей, никогда не видавшихъ тепла и свѣта; внизу грозно рычало море, и дик³й ревъ его говорилъ о смерти, гибели и разрушен³и; тамъ гдѣ-то далеко, въ шумныхъ городахъ, въ заброшенныхъ деревняхъ, въ знойныхъ пустыняхъ и мертвыхъ снѣгахъ жили, боролись и страдали люди; но здѣсь, въ домикѣ на скалѣ, было тепло и уютно, и никто не интересовался тѣмъ, что дѣлается внизу. Человѣкъ писалъ; котъ мурлыкалъ; иногда ихъ взгляды встрѣчались, и оба они, человѣкъ и животное, понимали другъ друга, оба они были довольны, что одни на своей скалѣ, и никто имъ не мѣшаетъ въ ихъ одиночествѣ, никто не смѣетъ ворваться въ ихъ тихую обособленную отъ всего м³ра жизнь. Пусть вѣтеръ кричитъ о холодѣ, голодѣ и мукахъ обездоленнаго человѣчества; пусть море поетъ свою мрачную пѣснь; пусть люди рѣжутъ, душатъ и насилуютъ другъ друга,- какое до этого дѣло желтому коту и сѣдому человѣку? Имъ хорошо...

   Но бывали дни, когда желтый котъ измѣнялъ профессору и спускался со скалы. Это случалось каждую весну. Какъ только солнце начинало пригрѣвать, и успокоенное его теплою лаской море окрашивалось въ нѣжный изумрудный цвѣтъ; какъ только въ домикъ на скалѣ доносились снизу ароматы цвѣтущихъ миндальныхъ и персиковыхъ садовъ, котъ вдругъ становился безпокойнымъ и угрюмымъ, покидалъ свое мѣсто на столѣ, съ жалобнымъ мяуканьемъ бродилъ по верандѣ и, наконецъ, исчезалъ совсѣмъ. Безъ него въ домикѣ становилось какъ-то пусто: профессоръ скучалъ; по вечерамъ ему плохо работалось; онъ часто бросалъ перо, по долгу глядѣлъ на опустѣвшее мѣсто своего любимца, потомъ выходилъ на веранду и принимался звать кота. Но никто не отвѣчалъ на его зовъ; только снизу глухо доносились голоса людей, тих³й шопотъ прибоя, и одурящ³й запахъ цвѣтущихъ садовъ туманилъ голову. Профессоръ съ досадой уходилъ въ домъ, наглухо запиралъ двери, спускалъ занавѣсы на окнахъ и, задумчивый, съ нахмуренными бровями, съ печальной улыбкой на губахъ, бродилъ изъ комнаты въ комнату одинъ на одинъ съ жуткой тишиной, среди которой неподвижный аксолотъ казался какимъ-то олицетворен³емъ вѣчнаго безмолв³я.

   Котъ пропадалъ недѣлю или двѣ и возвращался похудѣвш³й, съ измятой шерстью, утратившей свой блескъ, съ ободранными ушами, на которыхъ запеклась черная кровь, съ усталымъ и разочарованнымъ видомъ существа, выпившаго до дна горькую чашу жизни. Онъ входилъ въ домъ нерѣшительно, съ робкою лаской терся у ногъ профессора, какъ бы извиняясь за свое долгое отсутств³е, и его потускнѣвш³е зеленые глаза съ узкими зрачками говорили безъ словъ: "ничего не подѣлаешь,- такова жизнь"! Получивъ полное прощен³е, онъ успокаивался, приводилъ въ порядокъ свою растрепанную шкурку, зализывалъ раны, полученныя въ жестокихъ схваткахъ, и снова водворялся на столѣ среди книгъ и рукописей въ своей любимой позѣ мудраго сфинкса.

   Собакъ у профессора сначала не было, потому что онъ ихъ не любилъ такъ же, какъ и людей. Собаки, говорилъ онъ, жили черезчуръ близко къ людямъ, и эта близость сдѣлала ихъ похожими на людей. Онѣ были также льстивы, вкрадчивы, вѣроломны и жестоки; онѣ ластились и заискивали, чтобы потомъ предательски подкрасться сзади и укусить; онѣ умѣли притворяться и обманывать, и въ ихъ виляющемъ хвостѣ, въ ихъ униженныхъ ползучихъ движен³яхъ и въ ихъ улыбкѣ и глазахъ, черезчуръ похожихъ на человѣческ³е, было что-то противное и отталкивающее. Но такъ какъ собаки были все-таки не люди и тоже страдали отъ безсмысленной жестокости этой ненавистной профессору двуногой породы, то вскорѣ населен³е домика на скалѣ увеличилось новыми жильцами.

   Это произошло въ одинъ изъ послѣднихъ солнечныхъ октябрьскихъ дней. Виноградъ давно уже былъ срѣзанъ, хлѣба убраны, люди покидали свои гумна, огороды, виноградники, и профессоръ въ это время спускался со скалы и любилъ бродить по опустѣвшимъ, затихшимъ полямъ и садамъ. Ему нравилось смотрѣть въ блѣднѣющее небо, нравилось вдыхать свѣж³й запахъ холодѣющей земли, но больше всего его привлекала тихая грусть покинутыхъ равнинъ и ихъ спокойное безмолв³е. Въ эти минуты онъ чувствовалъ себя свободнымъ и счастливымъ; никто не мѣшалъ ему думать, и, выпрямивъ свою сгорбленную спину, сдвинувъ шляпу на затылокъ, онъ бодро и легко шелъ по пустынной дорогѣ. Земля, изрытая, обезображенная человѣческими руками, тихо отдыхала и вмѣстѣ съ нею отдыхалъ и онъ. Все, что было пережито когда-то, забывалось; глубок³я раны его души, изрытой и обезображенной такъ же, какъ и эта земля, переставали болѣть, и ему начинало казаться, что онъ одинъ во всемъ м³рѣ, что исчезли навсегда съ лица земли люди, эти хитрыя, трусливыя, жесток³я существа, которымъ разумъ данъ какъ будто только для того, чтобы дѣлать зло. О, эти люди, какъ онъ ненавидѣлъ ихъ! Все, что было прекраснаго въ природѣ, они испортили и исказили; всѣмъ, что было создано лучшаго величайшими изъ человѣческихъ умовъ, они воспользовались для разрушен³я и уб³йства и даже этихъ же, самыхъ лучшихъ, самыхъ великихъ изъ людей, они гнали и преслѣдовали и за ихъ великую любовь къ человѣчеству платили имъ пытками, цѣпями, заушен³ями...

   Ненависть къ людямъ была одною изъ самыхъ болѣзненныхъ ранъ профессора и боль эта затихала только тогда, когда онъ оставался одинъ, лицомъ къ лицу съ природой, когда онъ не встрѣчалъ людей, не видѣлъ холоднаго блеска ихъ глазъ, ихъ лживыхъ улыбокъ, ихъ бѣлыхъ лицъ, на которыхъ сквозь внѣшнее благообраз³е проглядывала обезьянья хитрость, обезьянья жестокость. По этому профессоръ бѣжалъ отъ людей, и въ тишинѣ одиночества его успокоенный мозгъ рисовалъ смутныя, но прекрасныя картины будущаго. Онъ видѣлъ себя во главѣ возстан³я противъ человѣческаго владычества на землѣ. За нимъ шли несмѣтныя полчища всѣхъ замученныхъ, порабощенныхъ тварей, но среди нихъ былъ только одинъ человѣкъ,- онъ самъ. Человѣчество было обречено на гибель, и онъ велъ свою безсловесную арм³ю на разрушен³е чудовищнаго царства самаго хитраго, самаго злого изъ всѣхъ животныхъ - человѣка. Собаки, волки, тигры, змѣи, пауки, черви,- все это бѣшенымъ потокомъ обрушивалось на ихъ города, опрокидывало ихъ дворцы и храмы, ломало ихъ уб³йственныя сооружен³я, при помощи которыхъ люди старались упрочить свое владычество. Напрасно они метались, ища спасен³я въ небесахъ, въ водѣ и подъ землею; напрасно взывали къ Богу любви, котораго обманывали столько вѣковъ,- спасен³я нигдѣ не было. Кротк³й Богъ отвратилъ отъ нихъ лице свое, и всюду - въ водахъ, въ нѣдрахъ земли, въ голубой лазури неба - они встѣчали только вражду и месть...

   ...И вотъ человѣчество истреблено, царство беззакон³я разрушено до основан³я, и освобожденная земля встрѣчаетъ свое первое утро свободы въ первобытной чистотѣ и невинности. Кто придетъ теперь владѣть ею? И профессору въ свѣтломъ туманѣ мечты мерещились как³я-то чудныя, божественныя существа съ кроткими лицами, съ ясными улыбками на устахъ, которыя никогда не лгутъ, съ открытымъ взглядомъ прекрасныхъ глазъ, въ которыхъ никогда не загорается огонь гнѣва и жажды крови.

   Въ такихъ мечтахъ профессоръ проводилъ часы своихъ уединенныхъ прогулокъ и возвращался къ себѣ на скалу освѣженный и отдохнувш³й. Но однажды ему помѣшали. Проходя мимо шоссейной казармы, онъ вдругъ услышалъ какой-то странный шумъ и остановился. Передъ крыльцомъ казармы толпилась небольшая кучка людей, и всѣ эти люди что-то такое дѣлали у крыльца, пригибаясь къ землѣ, кричали и ругались. Сначала профессоръ подумалъ, что они дерутся, и, презрительно отвернувшись, хотѣлъ уйдти. Но въ это мгновен³е среди нихъ раздался сухой и коротк³й звукъ выстрѣла, и вслѣдъ за тѣмъ послышался такой отчаянный вой, что у профессора задрожало сердце. Онъ поблѣднѣлъ и на лбу у него выступилъ холодный потъ, какъ всегда, когда онъ сердился.

   - Проклятые!.. опять они кого-нибудь мучатъ! - пробормоталъ онъ съ гнѣвомъ и торопливо пошелъ къ казармѣ.

   Его высокая, величавая фигура въ длинномъ плащѣ, широкополой шляпѣ, съ длинною сѣдою бородой во всю грудь, смутила людей. Они почтительно разступились передъ нимъ и сняли шапки; у одного изъ нихъ въ рукахъ еще дымилось ружье. А изъ-подъ крыльца все еще несся протяжный вой, въ которомъ слышалась нестерпимая боль и отчаян³е.

   - Что это такое? Что вы дѣлаете? - тяжело дыша отъ волнен³я, спросилъ профессоръ.

   Изъ толпы выступилъ одинъ,- молодой человѣкъ съ красивымъ, смуглымъ лицомъ, на которомъ какъ-то особенно рѣзко выдѣлялись красныя, какъ кровь, губы и ярк³е, желтые съ черными крапинками глаза.

   - Тутъ бѣшеная собака, господинъ,- сказалъ онъ, оскаливая бѣлые, острые зубы.- Забилась подъ крыльцо и не идетъ; мы хотѣли ее прогнать, она кусается. Вотъ Спирьку укусила.

   - До кости прокусила, вотъ посмотрите! - вымолвилъ другой, протягивая къ профессору окровавленную руку.- Я ее хотѣлъ достать, а она какъ вцѣпилась мнѣ, насилу я отъ нея вырвался!

   - Но зачѣмъ вы ее доставали? Почему вы думаете, что она бѣшеная?

   - Какъ же не бѣшеная? Конечно, бѣшеная! - заговорили всѣ сразу, обступая профессора.- Собака чужая, неизвѣстно чья, забилась подъ крыльцо и рычитъ; Спирьку укусила за руку. Мы хотѣли ее застрѣлить, да вотъ, должно быть, Яни не попалъ. Янко! заряжай ружье опять!

   Янко поднялъ ружье, но профессоръ остановилъ его и приблизился къ крыльцу. Вой затихъ и вмѣсто него слышалось глухое ворчанье и жалобный визгъ. Изъ толпы отдѣлился мальчуганъ и проворно юркнулъ подъ крыльцо.

   - Куда ты, дуракъ? - закричали на него. - Она тебя укуситъ!..

   Но мальчикъ уже исчезъ, и черезъ минуту изъ-подъ крыльца прозвенѣлъ его тоненьк³й изумленный голосокъ:

   - Она не бѣшеная,- у нея щенята! Вотъ одинъ!

   И съ этими словами онъ вышвырнулъ наружу крошечнаго слѣпого щенка, который безпомощно распластался по землѣ, шевеля розовыми, голыми лапками.

   - А, тварь поганая! - воскликнулъ человѣкъ съ ружьемъ и, прежде чѣмъ профессоръ могъ его остановить, ударомъ приклада размозжилъ голову несчастнаго щенка.

   Профессоръ весь блѣдный, какъ мѣлъ, съ трясущимися губами, выхватилъ у него ружье и такъ толкнулъ его въ грудь, что тотъ чуть было не упалъ.

   - Негодяй...- промолвилъ онъ, задыхаясь.- Оставьте собаку... прочь отсюда, не то я въ васъ буду стрѣлять...

   Смущенные его рѣшительнымъ тономъ, люди отступили въ сторону и, жестикулируя, начали совѣщаться между собою.

   - А вотъ другой! Держите... Больше нѣтъ, только два!- прокричалъ опять мальчикъ и выкинулъ второго щенка. Снова подъ крыльцомъ послышался жалобный вой, и вслѣдъ за щенкомъ выползла сама бѣдная мать. Это была большая черная собака съ желтымъ пятномъ на темени, худая, облѣзлая, съ неопрятной шерстью,- одна изъ тѣхъ несчастныхъ, безпр³ютныхъ собакъ, которыхъ всегда такъ много въ южныхъ городахъ. Она была ранена и тихо, униженно визжала, подымая морду кверху и какъ бы прося людей отдать ей щенятъ. Но ея нерѣшительнымъ движен³ямъ, по тому, какъ она поводила носомъ, нюхая воздухъ, видно было, что она ничего не видитъ. Выстрѣлъ попалъ ей въ глаза и вся морда ея была залита кровью: бѣдняга жестоко поплатилась за то, что защищала своихъ дѣтей.

   Профессоръ поднялъ тепленьк³й, живой комочекъ, копошивш³йся у его ногъ, и поднесъ къ ослѣпленной собакѣ. Она радостно завизжала и, виляя хвостомъ, принялась поочередно лизать и щенка, и руки профессора. Люди опять подошли и съ улыбками смотрѣли на эту картину. Имъ казалось смѣшно, что этотъ большой, почтенный человѣкъ нянчится съ какой-то паршивой собакой и ея щенкомъ, точно со своими родными дѣтьми. Одинъ только мальчуганъ, который уже вылѣзъ изъ-подъ крыльца, совершенно серьезно относился къ дѣлу и съ участ³емъ смотрѣлъ на профессора.

   - Ну, что же вы теперь будете дѣлать съ собакой?- спросилъ онъ дѣловито.- Вѣдь она теперь совсѣмъ слѣпа!

   Профессоръ ничего не отвѣчалъ. Онъ бережно завернулъ щенка въ свой плащъ, приласкалъ собаку и позвалъ ее за собою. Она внимательно обнюхала его одежду и, убѣдившись, что щенокъ въ рукахъ профессора, покорно послѣдовала за нимъ. Люди провожали ихъ глазами.

   - Должно быть, сумасшедш³й! - сказалъ тотъ, который стрѣлялъ въ собаку.

   - Нѣтъ,- отвѣчалъ молодой человѣкъ съ желтыми глазами.- Я его знаю, это профессоръ съ горы. Онъ очень ученый человѣкъ: днемъ и ночью читаетъ книги и, говорятъ, нѣтъ ничего такого на свѣтѣ, чего бы онъ не зналъ.

   - Тёфъ, тёфъ! {Тёфъ, тёфъ,- татарское восклицан³е, выражающее недовѣр³е и насмѣшку.} - воскликнулъ трет³й, презрительно смѣясь.- Кто хочетъ много знать, того Богъ не любитъ и въ наказан³е отнимаетъ разумъ у такихъ людей. Всѣ ученые - дураки, и въ этой сѣдой башкѣ такъ же мало смыслу, какъ у меня въ пяткѣ. Развѣ можно дѣлать столько глупостей изъ-за поганой собаки?

   Мальчикъ, который все время задумчиво смотрѣлъ профессору вслѣдъ и что-то соображалъ, вдругъ громко разсмѣялся и побѣжалъ прочь.

   - Эй вы, умныя головы! - закричалъ онъ издали.- Хотѣлъ бы я всѣхъ васъ перевернуть пятками вверхъ, чтобы посмотрѣть, поумнѣете ли вы тогда? Вѣдь собака то совсѣмъ не бѣшеная, и твой зарядъ, Явко, пропалъ задаромъ...

   - Ахъ ты, каналья! - воскликнулъ Янко и погнался было за мальчуганомъ. Но тотъ былъ уже далеко, и Явко, бросивъ ему въ догонку камень, вернулся къ своимъ собесѣдникамъ, которые все еще говорили о профессорѣ и собакѣ.

   А профессоръ въ это время былъ уже въ домикѣ на скалѣ и, окруженный своими безсловесными друзьями, ухаживалъ за раненою собакой. Онъ промылъ ей окровавленные глаза, накормилъ и помѣстилъ ее въ углу своего кабинета. Собака приняла всѣ эти попечен³я съ робкой благодарностью и, еще не понимая хорошенько происшедшей съ нею перемѣны, безпокойно водила головой, ища руки, которая кормила и ласкала ее. Но тьма окружала ее и, пораженная страхомъ, собака начинала протяжно выть. Этотъ крикъ боли и отчаян³я странно всколыхнулъ вѣчную тишину молчаливаго домика и обезпокоилъ всѣхъ его обитателей. Желтый котъ проснулся на своемъ пьедесталѣ изъ книгъ и удивленнымъ взглядомъ спросилъ профессора: "что это значитъ"? Даже глубокомысленный аксолотъ вышелъ изъ обычной неподвижности и тревожно ползалъ взадъ и впередъ по фарфоровому дну ванны. И профессоръ, глядя на испуганныхъ животныхъ, чувствовалъ въ душѣ своей стыдъ за человѣчество, которое имѣло все, чтобы быть прекраснымъ, и вмѣсто того было такимъ отвратительно жестокимъ.

   Собака выздоровѣла, но навсегда осталась слѣпой. Щенка своего она выкормила, и онъ изъ жалкаго, голаго комочка превратился въ благообразнаго, пушистаго бѣлаго пса съ легкомысленнымъ характеромъ и большою наклонностью къ романическимъ приключен³ямъ, унаслѣдованною, вѣроятно, отъ неизвѣстнаго родителя. Онъ вѣчно пропадалъ изъ дому, носился по скаламъ, какъ сумасшедш³й, раскапывая каждую норку, попадавшуюся на дорогѣ, и часто возвращался изъ своихъ таинственныхъ отлучекъ весь избитый и растрепанный. Профессора очень огорчало поведен³е его питомца, и въ наказан³е онъ сажалъ его иногда въ темный чуланъ, но Бобка,- такъ звали легкомысленнаго юношу,- вырвавшись на свободу, съ радостнымъ лаемъ бросался на грудь къ профессору, лизалъ его въ носъ и въ губы и затѣмъ, какъ ни въ чемъ не бывало, задиралъ хвостъ и исчезалъ неизвѣстно куда. За то слѣпая собака никогда не покидала дома и ни на шагъ не отходила отъ своего спасителя. Когда онъ выходилъ на прогулку, она слѣдовала за нимъ, и, встрѣчая ихъ всегда вдвоемъ, жители городка говорили: "вонъ нашъ профессоръ идетъ съ своей слѣпой собакой"... Днемъ ея любимымъ занят³емъ было сидѣть на верандѣ, поднявъ свои слѣпые глаза къ солнцу, и слушать отдаленный шумъ морского прибоя, а вечеромъ она укладывалась у ногъ профессора и на всякое его движен³е отзывалась осторожными постукиваньями хвоста, какъ бы давая этимъ знать, что она бодрствуетъ. Желтый котъ сначала ревновалъ ее къ профессору и брезгливо щурилъ свои зеленые глаза, когда она нечаянно натыкалась на него, но видя, что всѣ его прерогативы остаются неприкосновенными, примирился съ ея присутств³емъ въ домѣ и даже позволялъ себѣ иногда благосклонно поиграть съ ея хвостомъ. Онъ пересталъ сердито ворчать, когда она смиренно ласкалась къ профессору, кладя голову на его колѣни, и часто въ его глазахъ, устремленныхъ на нее съ высоты письменнаго стола, можно было прочесть снисходительное сожалѣн³е къ ней и даже что-то похожее на грусть. Онъ какъ будто понималъ, что собака была несчастна и слѣпа!

   Когда погода была хороша, солнце грѣло и море звучало внизу, какъ отдаленная музыка, собака цѣлые часы проводила на верандѣ, и вся поза ея показывала, что она наслаждается. Но когда небо заволакивалось тучами, и съ горныхъ вершинъ, дико рыдая, приносился вѣчный бродяга вѣтеръ; когда море начинало волноваться, и пѣнистыя волны съ львинымъ рычан³емъ бросались на скалы, собака обнаруживала странное безпокойство, металась по всѣмъ комнатамъ, не находя себѣ мѣста, и, прислушиваясь къ бѣшенымъ воплямъ вѣтра и моря, поднимала морду кверху и протяжно выла. Профессоръ всячески старался ее успокоить, ласкалъ, гладилъ, укладывалъ возлѣ себя, но и во снѣ собака продолжала вздрагивать и стонать, какъ будто ее мучила нестерпимая боль. О чемъ тосковало ея собачье сердце? Как³е невѣдомые ужасы мерещились ей въ то время, какъ ей самой было такъ хорошо и уютно въ тепломъ профессорскомъ домикѣ? Объ этомъ никогда не могли узнать ни старый профессоръ, ни его умный желтый котъ.

   А жилось въ домикѣ на скалѣ тепло и уютно, и бурныя волны жизни никогда не стучались въ его бѣлыя стѣны. Люди, смущенные холодной непривѣтливостью профессора, все рѣже и рѣже подымались на скалу и, наконецъ, перестали ходить совсѣмъ. Поденщица молча приходила, молча убирала комнаты и молча уходила, ни разу не сказавъ слова съ профессоромъ. Потомъ являлся водоносъ Страти съ боченкомъ за спиной, что-то бормоталъ про себя и тоже уходилъ, не дождавшись отъ профессора отвѣта. Въ полдень дѣвочка-гречанка приносила обѣдъ, и это было послѣднее посѣщен³е. Послѣ ея ухода профессоръ запиралъ двери на ключъ и оставался одинъ,- ждать больше было некого, никто не могъ придти, и съ чувствомъ облегчен³я профессоръ принимался за свои занят³я. Онъ перемѣнялъ воду въ аквар³умахъ, кормилъ всѣхъ своихъ животныхъ, потомъ садился за работу, читалъ, писалъ, готовилъ препараты для микроскопа, и время проходило незамѣтно. Послѣ обѣда онъ выходилъ на веранду съ биноклемъ въ рукахъ и отдыхалъ, глядя на безконечное море, синѣвшее внизу. Онъ любилъ море и въ бурю, и въ затишье и никогда не уставалъ любоваться его измѣнчивой красотой. Въ самыя тяжелыя минуты отчаян³я и тоски оно успокаивало его своимъ вѣчнымъ движен³емъ и вдохновляло его на трудъ и на жизнь. По вечерамъ профессоръ ходилъ гулять, бродилъ по скаламъ, собиралъ раковины и растен³я и, когда темнѣло, возвращался домой, зажигалъ лампу и продолжалъ прерванную работу. Онъ давно уже задумалъ обширное изслѣдован³е о невидимой жизни моря, и въ уединен³и послѣднихъ лѣтъ ему удалось собрать много цѣнныхъ наблюден³й надъ микроскопическими организмами, существован³е которыхъ въ природѣ несомнѣнно имѣло свою цѣль и назначен³е. Въ жарк³я лѣтн³я ночи, глядя на море, вспыхивающее мир³адами голубыхъ искръ, и зная, что каждая изъ этихъ искръ есть живое существо, одаренное органами питан³я, размножен³я и передвижен³я, профессоръ глубоко задумывался и задавалъ себѣ вѣчный, неразрѣшимый вопросъ: какой же смыслъ всего сущаго и зачѣмъ природа съ безумной щедростью выбрасываетъ въ м³ръ каждый часъ, каждую секунду безчисленное множество живыхъ существъ, начиная съ человѣка и кончая бактер³ей, если и тѣ, и друг³е одинаково обречены на уничтожен³е, иногда въ самый моментъ появлен³я своего на свѣтъ? И хотя бы еще жизнь была такъ прекрасна, что за одинъ мигъ ея стоило покидать мракъ небыт³я и снова возвращаться туда, но вѣдь этого нѣтъ, вѣдь жизнь - обманъ, жизнь - зло, жизнь - страдан³е и боль одинаково для всѣхъ. Страдаетъ человѣкъ, которому данъ почти божественный разумъ, но не дано власти превратить зло м³ра въ добро; страдаютъ животныя, у которыхъ отнимаютъ дѣтенышей; страдаютъ орлы въ небесахъ и черви внизу; страдаютъ даже эти крошечныя ноктилюки въ морѣ, для которыхъ каждый взмахъ волны - боль и смерть. Зачѣмъ же все это и кому это нужно?

   Иногда послѣ такихъ размышлен³й на профессора нападала тоска и апат³я. Ему казалось, что онъ стоитъ предъ громадной, непроницаемой стѣной, за которой скрывается разгадка жизни, и онъ задыхался отъ отчаян³я и сознан³я своего безсил³я. Онъ чувствовалъ отвращен³е къ самому себѣ и къ своей работѣ. Зачѣмъ онъ живетъ и кому нужна его работа? Если не для людей, отъ которыхъ онъ ушелъ и къ которымъ чувствуетъ одно презрѣн³е, то для кого же онъ работаетъ, ищетъ, мучится? Можетъ быть, для себя... но для себя не стоитъ, потому что не сегодня-завтра онъ исчезнетъ для м³ра, и м³ръ исчезнетъ для него.

   Профессоръ бросалъ свою работу и цѣлые дни проводилъ предъ аквар³умами - не какъ ученый изслѣдователь, а какъ товарищъ и соучастникъ крошечнаго м³рка, копошившагося за стеклянными стѣнками. Простая, наивная жизнь этихъ простыхъ существъ затягивала его въ себя и дѣлала такимъ же простымъ и наивнымъ, какъ они. У нихъ были свои маленьк³я радости и печали, и онъ радовался и горевалъ вмѣстѣ съ ними. Для него они не были безличною, однообразною массой живыхъ организмовъ, случайно собранныхъ вмѣстѣ,- нѣтъ, онъ зналъ индивидуальныя особенности каждаго, подмѣчалъ характеристическ³я черты, однихъ любилъ, другихъ только терпѣлъ. Одну великолѣпную голубую актин³ю профессоръ даже ненавидѣлъ за ея коварство и холодную жестокость, съ которою она заманивала и пожирала разную живую мелкоту, копошившуюся вокругъ нея; нѣсколько разъ осъ собирался уничтожить хищную красавицу, но духу не хватало, такъ она была прекрасна! За то крабы были его любимцами; ихъ было множество, но каждый изъ нихъ имѣлъ свою физ³оном³ю, свои особыя привычки, и профессоръ умѣлъ отличать ихъ одного отъ другого. У него былъ крабъ веселый и добродушный, который цѣлые дни находился въ движен³и и своими обезьяньими ужимками, своей понятливостью чрезвычайно забавлялъ профессора. Былъ крабъ нахалъ и задира, который съ заносчивымъ видомъ шлялся по всему аквар³уму, всѣхъ толкалъ, всѣмъ мѣшалъ и не давалъ спуску даже аристократическимъ красавицамъ актин³ямъ, въ величавой неподвижности засѣдавшимъ на коралловыхъ вѣтвяхъ. Былъ маленьк³й пестрый крабъ, тихоня и мечтатель, который любилъ покой, самъ никогда никому не мѣшалъ и старался, чтобы и ему не мѣшали. Онъ даже скорлупку свою поддѣлалъ подъ цвѣтъ коралловаго кустика, служившаго ему жилищемъ, и проводилъ свое время мирно и спокойно, не вмѣшиваясь въ жизнь товарищей и наблюдая ее со стороны. Когда профессоръ въ опредѣленные часы отпускалъ имъ обычную порц³ю вермишели и мяса, первымъ на мѣсто кормежки являлся крабъ-нахалъ, расталкивалъ всѣхъ клешнями, выхватывалъ у товарищей лучш³е куски и удалялся съ побѣдоноснымъ видомъ, держа въ клешнѣ вермишель; точь въ точь какой-нибудь франтъ, хорошо пообѣдавш³й въ ресторанѣ и вышедш³й пофланировать съ сигарой въ рукѣ! Пестреньк³й же крабъ выжидалъ, когда всѣ разойдутся, и только тогда осторожно подходилъ собирать остатки ѣды. Профессоръ пробовалъ его какъ-нибудь раздразнить, толкалъ его стеклянной палочкой, но крабъ терпѣливо переносилъ всѣ эти незаслуженныя обиды и только изрѣдка отмахивался клешней отъ докучной палочки, какъ бы говоря: "не трогайте меня,- вѣдь я васъ не трогаю!.." И профессору становилось стыдно передъ этимъ маленькимъ животнымъ, которое такъ просто и не учась даже въ семинар³и, разрѣшило трудную проблему жизни: "не дѣлай никому зла, если не хочешь, чтобы тебѣ дѣлали его друг³е".

   Но особенно профессора интересовалъ одинъ почтенный, большой крабъ, который жилъ у него уже давно. Это былъ несомнѣнно меланхоликъ и пессимистъ. Онъ ютился гдѣ-то въ расщелинѣ между камнями и велъ жизнь уединенную и непонятную. Профессоръ не зналъ даже, ѣстъ ли онъ что нибудь, потому что отшельникъ никогда не показывался на свѣтъ Бож³й, и объ его существован³и можно было догадываться только по крошечнымъ водоворотамъ, которые вѣчно бурлили надъ расщелиной. Иногда оттуда выглядывалъ длинный сердитый усъ или кончикъ клешни, но стоило только какой-нибудь рѣзвой креветкѣ нечаянно зацѣпить своимъ прозрачнымъ тѣльцемъ эти угрюмые усы и клешни, какъ они мгновенно исчезали въ расщелинѣ, и на ихъ мѣстѣ еще свирѣпѣе бурлили водовороты, и крупные пузыри взлетали кверху, свидѣтельствуя о недовольствѣ обезпокоеннаго въ своемъ одиночествѣ философа. И обитатели аквар³ума какъ будто понимали, что своими посѣщен³ями раздражаютъ отшельника, и тщательно избѣгали подходить близко къ мрачной пещерѣ, въ которой онъ самъ себя замуровалъ. Было что-то общее въ судьбѣ этого краба и въ судьбѣ самого профессора: обоихъ ихъ чѣмъ-то обидѣла жизнь, оба они ушли отъ нея, и какъ профессоръ рѣдко спускался съ своей скалы, такъ и крабъ не любилъ выползать изъ своего таинственнаго убѣжища. Самъ профессоръ давно уже подмѣтилъ это сходство между собою и крабомъ и съ невольной улыбкой сознавался самъ себѣ, что, можетъ быть, именно поэтому онъ чувствуетъ особенную симпат³ю къ странному животному и думаетъ о немъ больше, чѣмъ нужно. По утрамъ вставъ съ постели, онъ прежде всего шелъ къ аквар³уму посмотрѣть, что дѣлаетъ чудакъ; не одинъ разъ, въ припадкѣ непонятнаго для него самого любопытства, онъ пытался какъ нибудь расшевелить и вызвать его изъ расщелины, поднося къ ней самые лакомые кусочки пищи,- крабъ не поддавался ни на как³е соблазны и упорно продолжалъ сидѣть въ своей кельѣ. Но однажды какъ-то профессору не спалось ночью, и со свѣчею онъ вошелъ въ комнату, гдѣ у него стояли аквар³умы. Маленьк³й м³рокъ, повидимому, спалъ такъ же крѣпко за своими стеклянными стѣнами, какъ и тотъ огромный м³ръ, который разстилался тамъ внизу, подъ скалой. Спали японск³я рыбки, недвижно распластавшись въ водѣ; спали лягушки и тритоны, хрустальныя креветки и морск³е коньки, похож³е на мин³атюрныхъ драконовъ; грузные крабы въ окаменѣлыхъ позахъ чернѣли на блестящемъ пескѣ и даже пугливая игла-рыба, забывъ осторожность, висѣла какъ разъ надъ голубой актин³ей, побѣжденная сномъ. И вдругъ среди этого покоя и тишины профессору почудился какой-то шорохъ на вершинѣ искусственнаго рифа, вздымавшагося надъ морскимъ аквар³умомъ. Онъ осторожно приблизился, поднялъ свѣчу... и увидѣлъ своего alter ego, этого стараго чудака и нелюдима, таинственнаго обитателя мрачной норы. Онъ сидѣлъ на раковинахъ, широко разставивъ огромныя клешни, и задумчиво шевелилъ усами, какъ бы прислушиваясь къ отдаленному шуму моря. Блестящ³е стебельчатые глаза его встрѣтились съ глазами профессора... и профессору показалось, что въ этихъ странныхъ глазахъ читаются упрекъ и презрѣн³е. Нѣсколько мгновен³й смотрѣли они такъ другъ на друга, потомъ крабъ неторопливо поднялъ клешню, повелъ ею у себя передъ глазами, какъ человѣкъ очнувш³йся отъ глубокаго забытья, и, соскользнувъ въ воду, исчезъ.- Цѣлую ночь послѣ того профессоръ на могъ спать, а когда заснулъ подъ утро,- во снѣ ему снился черный крабъ съ своимъ загадочнымъ взглядомъ, и этотъ крабъ говорилъ ему странныя рѣчи. "Ты - жалк³й лицемѣръ! - говорилъ онъ,- и ты еще болѣе жестокъ, чѣмъ тѣ люди, отъ которыхъ ты ушелъ. Люди дѣлаютъ много зла, но они дѣлаютъ и добро, потому что они живутъ вмѣстѣ; ты не дѣлаешь зла, но не дѣлаешь и добра, потому что ты одинъ. Чтобы уничтожить зло, надо стоять передъ нимъ лицомъ къ лицу, а ты бѣжалъ отъ него на вершину и прячешься здѣсь никому не нужный и безполезный. На вершинахъ свѣтло, но слишкомъ холодно, и если ты захочешь говорить, никто тебя не услышитъ, и если ты захочешь протянуть руку, чтобы поддержать ослабѣвшаго, никто не увидитъ твоей протянутой руки. Ты ненавидишь людей за ихъ лживость и бездуш³е, но ты, ты самъ развѣ сдѣлалъ что нибудь для того, чтобы они стали добрыми и прекрасными? Отъ нихъ ты взялъ все, имъ не далъ ничего... Ступай-же внизъ, старый лицемѣръ, возврати людямъ все, что ты отъ нихъ получилъ,- отдай имъ свою мысль, свои знан³я, свою душу,- вѣдь они тебѣ даны имя же и не для тебя одного, а для всѣхъ..."

   И профессоръ слушалъ эти рѣчи и плакалъ во снѣ, а когда проснулся, то его долго еще томило странное безпокойство и тоска. Рѣчи краба во снѣ,- вѣдь это были его собственныя мысли, а онъ не любилъ и боялся такихъ мыслей. Онѣ напоминали ему, что крѣпка еще его связь съ человѣчествомъ, отъ котораго онъ хотѣлъ уйдти навсегда въ м³ръ чистой и безстрастной науки, не желая ничего знать ни о его жестокостяхъ, ни о его страдан³яхъ. И по временамъ онъ думалъ, что это ему удалось, что онъ свободенъ и великъ... но человѣчество было сильнѣе его, и страшны были цѣпи, которыми онъ былъ съ нимъ связанъ. Когда онъ наглухо затворялъ свои двери и окна, чтобы не слышать его зова,- оно кричало въ немъ самомъ, напоминало о себѣ во снѣ, и въ каждомъ ударѣ сердца, въ каждомъ вздохѣ своемъ, онъ слышалъ его властный голосъ: "это я"... Онъ углубился въ м³ръ простыхъ, почти лишенныхъ сознан³я существъ, но и здѣсь, въ самомъ низу лѣстницы жизни онъ встрѣчалъ зачатки тѣхъ же свойствъ, тѣхъ же наклонностей, которыя были ему такъ ненавистны въ человѣкѣ. Вездѣ была видна одна идея, одна творческая рука, и онъ невольно вспоминалъ страшныя слова, которыя когда-то въ дѣтствѣ повергали его въ ужасъ и трепетъ: "Камо бѣжу отъ лица Твоего"...

   Въ раздумьи онъ подходилъ къ аквар³уму, гдѣ обитатели моря вели свою обычную жизнь. И онъ видѣлъ, что тамъ шла такая же борьба за жизнь, также сильные уничтожали слабѣйшихъ и выше одаренные торжествовали побѣду надъ менѣе умными и менѣе хитрыми. Все было до смѣшного похоже на человѣческую жизнь, только выражалось смѣлѣе и откровеннѣе. И профессоръ думалъ: если лукавство, злоба, привязанность къ жизни и всѣ низш³я страсти существуютъ въ зачаткѣ во всѣхъ этихъ простыхъ организмахъ, то почему бы не быть въ нихъ также и зачаткамъ скорби и смутной тоски, которыми томятся немног³е, стоящ³е на самой вершинѣ лѣстницы? Можетъ быть, и этотъ крабъ, ушедш³й отъ себѣ подобныхъ въ темную расщелину, смутно сознаетъ несовершенство м³роздан³я; можетъ быть, и онъ, выходя по ночамъ и прислушиваясь къ гулу моря, также грезитъ о лучшихъ и свѣтлыхъ м³рахъ. Кто знаетъ?.. "И все-таки, ты не правъ, старикъ! - мысленно обращался къ нему профессоръ.- Я ничего не дѣлаю для людей, но вѣдь я и самъ ничего не бралъ у нихъ добровольно, и поэтому ничѣмъ передъ ними не обязанъ. Если они страдаютъ, то они сами виноваты въ своихъ страдан³яхъ,- я имѣлъ право оставить ихъ, и моя мысль, моя душа - онѣ мои и принадлежатъ мнѣ безраздѣльно. Я никого не просилъ о жизни, и если я живу, мыслю и чувствую, то только самъ для себя и ни для кого больше. Мнѣ никто не нуженъ, и я самъ не хочу быть кому-нибудь нуженъ. Я одинъ и буду одинъ, потому что этого хочу я. Но вѣдь и ты одинъ, и всѣ эти твари вокругъ тебя - онѣ тоже живутъ каждая сама по себѣ и для себя. И я буду жить также: я не рабъ человѣчества; я - единица, отдѣльная отъ всѣхъ, и мой конецъ будетъ концомъ всего. Зачѣмъ же мнѣ идти куда-то внизъ и отдавать себя"?..

   Эти молчаливые диспуты съ крабомъ, въ которомъ онъ видѣлъ самого себя и въ лицѣ котораго возражалъ самому себѣ, были очень долги, очень упорны и кончались побѣдой гордаго и свободнаго "я" надъ жалкимъ рабомъ земли, еще жившимъ въ немъ до сихъ поръ.

   Профессоръ снова возвращался къ своимъ занят³ямъ, ѣздилъ съ драгой въ море, привозя въ стеклянныхъ банкахъ новые и новые экземпляры крошечныхъ, нѣмыхъ создан³й подводнаго м³ра, съ интересомъ изучалъ какую-нибудь новую особь изъ семейства Halcampicles и крѣпко спалъ по ночамъ, не слыша во снѣ никакихъ голосовъ жизни оттуда снизу. Тамъ по-прежнему бушевали бури; тамъ гремѣли пушки и лились потоки крови; тамъ жалк³е двуног³е боролись и погибали за свое жалкое счастье,- тутъ наверху было тихо и спокойно.

   Впрочемъ, не всегда спокойно... были и въ этомъ отчужденномъ м³ркѣ свои трагед³и и свои драмы. Однажды профессоръ не нашелъ въ аквар³умѣ своей любимой рыбы-иглы, которая одна изъ всѣхъ, привезенныхъ имъ когда-то съ моря, выжила у него почти годъ. Голубая актин³я таки подстерегла ее, наконецъ, и отъ бѣдной рыбки остался только одинъ кончикъ хвоста, еще торчавш³й изъ ротового отверст³я прожорливой красавицы. Много огорчен³й причиняли профессору и медузы, которыхъ ему никакъ не удавалось приручитъ. Эти странныя студенистыя создан³я совершенно не выносили рабства и, помѣщенныя въ стеклянную тюрьму, немедленно погибали и распадались на множество безобразныхъ клочьевъ. А какъ онѣ были красивы, когда свободныя и счастливыя плавали въ морѣ, и зеленая вода бросала изумрудные отсвѣты на ихъ хрустальныя тѣла, похож³я на фантастическ³е цвѣты съ розовыми и голубыми лепестками!

   Профессору было такъ непр³ятно зрѣлище ихъ смерти и разложен³я, что онъ оставилъ всяк³я попытки приручить ихъ и, когда онѣ попадали въ драгу, онъ выпускалъ ихъ обратно въ море.

   Но самымъ трагическимъ событ³емъ въ профессорскомъ домикѣ была смерть Бобки. Легкомысленный бѣлый песикъ жестоко поплатился за свою страсть къ приключен³ямъ и шумному обществу,- его отравили. Еле волоча ноги и шатаясь, онъ приплелся умирать все-таки домой и съ жалобнымъ хрипѣньемъ легъ у порога. Его потухающ³е глаза просили участ³я и прощенья, и профессоръ испробовалъ всѣ средства, чтобы спасти своего питомца. Желтый котъ и слѣпая собака какъ будто понимали, что съ Бобкой происходитъ что-то необыкновенное, и вмѣстѣ съ профессоромъ не отходили отъ него до самой смерти. Когда она наступила, наконецъ, и въ страшно расширенныхъ зрачкахъ Бобки сверкнулъ и погасъ послѣдн³й огонекъ жизни,- слѣпая собака обнюхала трупъ своего сына и тихо завыла, а желтый котъ обратилъ на хозяина взглядъ, полный недоумѣн³я и упрека. "Такъ, значитъ, и ты ничего не можешь"? - какъ будто хотѣлъ онъ сказать. Профессоръ угрюмо прикрикнулъ на собаку, прогналъ кота и занялся приготовлен³ями къ похоронамъ Бобки. Онъ уложилъ въ мѣшокъ это пушистое, гибкое тѣло, которое еще вчера жило, бѣгало, по своему радовалось и наслаждалось, привязалъ къ нему тяжелый камень и бросилъ со скалы въ море. Бобки больше не было... Когда онъ