Источник текста: Избранные произведения в 2-х томах. Государственное издательство художественной литературы. Москва, 1948 г.
Оригинал здесь: http://orzeszkowa.ru/god01.html.
Послушайте, прекрасные дамы и господа, я расскажу вам коротенькую повестушку.
Случалось ли вам когда-нибудь взглянуть с ваших сияющих вершин вниз, вглубь, в самые недра тех общественных слоев, где люди так тяжко трудятся, темные, нищие, отторгнутые от всего прекрасного?
Случалось ли вам видеть, какие потоки страданий несутся по этим глубоким низинам, какие муки терзают этих людей, кажущихся вам одной мутной живой волной?
Вы привыкли думать, о прекрасные дамы и господа, что в этой грубой и суровой массе людей можно найти только грязь и невежество, и, значит, не для чего ею интересоваться. Ну что ж, если вы не хотите, чтобы нахмурились ваши сияющие весельем лица, не приближайтесь к народу. Ступайте лучше забавляться и танцовать при ярком блеске огней, в благоухающих салонах. Но если среди вас найдутся люди, сердцам которых дорога не блестящая внешность, но дорог человек, если найдутся среди вас такие, кто захочет понять беды общества, так пусть они присмотрятся к жизни миллионов, тяжкой, бесцветной, трудно постигаемой людьми более счастливыми, жизни оклеветанной и оплеванной. Сердце отыщет здесь подлинные драмы и найдет цели, достойные любви, а разум вдохновится стремлением к прогрессу, приближающему счастье не отдельной личности, не той или иной касты, но всего великого целого.
Рассказ мой будет короток.
В нем изображается одна из многих миллионов драм, вечно повторяющихся на земле, тех, что часто разыгрываются в среде этих бедных и темных людей и исчезают бесследно. Я узнала о ней и с удивлением задумалась над тем, что подобные драмы еще встречаются на божьем свете.
Так вот, прекрасные и просвещенные дамы и господа, послушайте эту повесть о страданиях бедных и темных людей.
Горькими, печальными были годы 1854, 55 и 56. Голод, страшный голод адскими муками терзал груди людей.
Тысячи тех, труду которых этот край был обязан и хлебом насущным для всех и огромным избытком средств для некоторых, умирали голодной смертью.
Болезненный вопль, мучительный и отчаянный, вырывался из груди народа.
- Хлеба! Хлеба! - поднималось к небесам и разносилось над землей.
А небо насылало сильнейший зной летом и проливные дожди весной.
В долинах хлеб заливало, на возвышенностях он погибал от засухи.
Те, кому выпала счастливая доля, забавлялись, а народ, выбиваясь из последних сил, кричал: "Хлеба! Хлеба!"
В каком году из этих трех лет - не знаю, в какой местности - не скажу, стояла белая красивая панская усадьба. Дом ясно глядел на свет своими большими чистыми окнами. Крыльцо было увито зеленью, а вокруг росла ровная мурава, усеянная маргаритками и ландышами.
За воротами тянулись широкие поля и цветистые ковры лугов.
По лугу бежала речка, узкая, но глубокая и быстрая.
За речкой у холма, поросшего можжевельником, ютилась серая, смиренная деревушка. Над деревушкой этой и ее низкими хатами возвышалось несколько крестов, а невдалеке, блестя белыми стволами, тихо шумела березовая роща; казалось, она грустной песенкой своего шума хотела убаюкать бледных деревенских детей.
В усадьбе жил молодой и богатый помещик. Он недавно женился, кажется, где-то в большом городе. Был он добр и не обижал мужиков, не бил их и не ругал.
Но никогда он не вступал с ними ни в какие отношения. Зачем? Разве у него не было управляющих? Да и о чем бы он стал говорить с темным людом?
Помещик постоянно читал какие-то книги. Но разве угадаешь, что вычитал он в них хорошего, если они не могли научить его братской любви?
В усадьбу часто съезжались гости. Помещик весело выходил к ним, целовался с мужчинами и кланялся дамам, приглашая всех в красиво убранные гостиные.
И до глубокой ночи из-за широких окон белого дома доносились оживленные голоса и веселый смех, до глубокой ночи оттуда неслись звуки красивой музыки.
У жены помещика личико было белое, как лепестки лилии, у нее были пурпурные губки, большие черные глаза, маленькие ручки, и осанкой она напоминала королеву.
Добрая она была так же, как и ее муж, никого не бранила и не обижала, но крестьян терпеть не могла. Противен ей был сермяжный запах и звуки грубой народной речи. В родительском доме она никогда не видела мужиков и постоянно слышала от отца, что это бездельники и охотники до чужого, а от матери - что с людьми ниже себя не следует вступать ни в какие отношения.
Да и к чему ей было знаться с мужиками? Разве мало у нее было знакомых - изящных пани и панов?
Помещица часто садилась за фортепьяно. Но кто знает, какими чувствами наполняла музыка ее сердце, если эти звуки не смогли пробудить в нем чувства братской любви?..
А в деревне жило тридцать крестьянских семей, и над ними властвовал страшный, беспощадный голод.
Одна из хаток деревеньки стояла несколько поодаль от своих товарок, вся в зелени, опрятная и милая, несмотря на свой серый, убогий вид. Это была хата Симона Гарвара, еще недавно богатого хозяина. И впрямь богат был когда-то Симон! Ведь у него было две лошади, пара волов, а хлеба обычно хватало ему на целый год. А чего еще надобно мужику?
Но когда пришли неурожайные годы, богатство Симона оказалось не таким уж большим. Пришлось продать сначала одну лошадку, а затем и другую; один из волов пал, и скоро в закромах не стало зерна на хлеб.
Да, и трудился Гарвар и водки не пил, но не помогли ему ни работа, ни трезвость, - донимал голод.
Осенью в гарваровой хате еще пекли ячменный хлеб, зимой - мякину, а весной и мякины не стало... начали есть траву. Плакал Гарвар и утирал слезы рукавом старой сермяги. Пришлось ему пойти в именье просить хлеба, там ему дали гарнец ржи на целую неделю. Разве этого мало мужику?
Но Гарвару этого нехватало: у него была жена и были дети. В понедельник и во вторник в хате ели ржаную похлебку из полученной в имении муки, а потом варили и ели одну только траву. Гарвар плакал, - ведь у него была жена и были дети.
А детей у Гарвара было четверо.
Самый младший ребенок обычно спал, а не то кричал в люльке из ивовых прутьев, подвешенной на толстых веревках в углу хаты.
Другой ползал по полу, а чаще всего сидел под лавкой с кошкой.
Третий ребенок, девочка-подросток, днем нянчила младших детей, а вечерами, скорчившись, дремала на припечке.
Старшая дочь Гарвара, пятнадцатилетняя Ганка, считалась самой пригожей девушкой в деревне. Была она такая стройная и тонкая, словно, подрастая, загляделась на березку в рощице, и глаза у нее цвели незабудками.
Она была так мила, что невозможно было не любить ее. Густые светлые косы обвивали ее загорелый, но гладкий и красивый лоб или свободно спадали к поясу из-под белого платочка.
Когда Гарвар был еще богат и в его хате ели не траву, а хлеб, Ганка, бывало, как нарядится в свое лучшее платье, как наденет бусы, вплетет пунцовые ленты в светлые волосы - так парни со всей деревни заглядываются на нее, хотя она была еще слишком молода, чтобы засылать к ней сватов.
Но нежнее и пламеннее всех смотрел на Ганку восемнадцатилетний Василек Хмара. Это был смелый, рассудительный и работящий юноша.
Глаза его смотрели честно и умно, на лице играл яркий, здоровый румянец.
Ганка давно знала Василька.
Детьми они вместе пасли стадо. Позднее, когда Ганка уже стала помогать матери в хозяйстве и бегала за водой, у колодца ее всегда встречал Василек, брал у нее ведерко, зачерпывал воды и нес до самой хаты. А Ганка шла рядом, и они разговаривали всю дорогу, смеясь так звонко, что соседки выглядывали из-за заборов.
И если всей деревней работали в имении, на барщине, го Василек всегда помогал девушке. А когда все возвращались с работы, он просил ее что-нибудь спеть. Ганка пела, а юноша, не отрываясь, пламенно смотрел на нее.
И девушке было хорошо с веселым и ловким Васильком. С ним ей было веселее итти на работу. Матери его она кланялась ниже, чем другим женщинам. А когда Ганка долго его не видела, то она грустно смотрела на дорогу, и голубые глаза ее наполнялись слезами. И на сердце у нее было так печально, что не мил ей становился божий свет.
Да, могущественная сила, которую и в деревнях и в барских гостиных люди одинаково называют любовью, властно притягивала друг к другу этих чистых и полных сил детей природы.
Однажды, - Ганке в то время было лет четырнадцать, тогда еще водился хлеб в хате Гарвара, - пропала у Гарваров овечка, и Ганку послали ее искать. Девушка долго бродила по полю, и солнышко уже стало садиться, как вдруг встретился ей Василек. Они отправились на поиски вместе. Наконец, далеко от деревни, они нашли овечку и, погоняя ее перед собой, медленно направились к дому. Вечер был ясный, - один из последних летних вечеров. Березовый гай шумел. Где-то далеко парни играли на сурмах. И так хорошо и вместе с тем грустно было на божьем свете!.. Еолнение охватило Ганку и Василька,.. Шли они молча.
- Ганка, - сказал, наконец, Василек, подняв голову и взглянув на девушку, - до тебя, никто еще сватов не засылал?
- А кто ж бы мог засылать? - зарумянившись, прошептала в ответ Ганка. - Нет, никто не засылал.
- А если бы кто-нибудь заслал до тебя сватов? - спросил Василек, то глядя на девушку, то опуская, глаза.
- Ну, так что ж! Попросила бы мамулю, чтобы не принимала.
- А почему ты просила бы мамулю, чтобы не принимала?
Девушка ничего не ответила, потупившись.
-- А если бы я заслал до тебя сватов? - снова спросил Василек.
- Что тут говорить, - шепнула она, вся вспыхнув.
- А если бы заслал? - допытывался юноша. - Что бы ты сказала, или тоже просила бы мамулю, чтобы не принимала?
- Просила бы, чтобы приняла, - ответила Ганка и закрыла лицо руками.
Они стояли на опушке березовой рощи.
Ласково шумел ветер.
Грустно звучали сурмы.
Небо было ясное. Василек, счастливый и влюбленный, смущаясь, обнял и впервые горячо поцеловал Ганку.
Они очень любили друг друга. Родители знали об этом и радовались любви детей. Но не на что было справить свадьбу, и ее отложили до лучших дней. Ганка и Василек не жаловались на это, им было хорошо работать вместе, любить друг друга и мечтать.
Мечтать!.. Странное слово, когда говоришь о мужиках. Разве мужики мечтают? О да, пока они еще молоды и не измучены жизнью, полной тяжкого труда, пока они не заглушили в себе человеческих чувств водкой, потоками льющейся с господских винокурен, - и мужики мечтают.
Да, Ганка и Василек мечтали о будущем. Не раз в праздничные дни, сидя на пороге хаты, они разговаривали между собой о том, как они поженятся, как будет у них собственная хатка, чистая, белая. Отец даст Ганке корову, мать - полный сундук красивых юбок и белых, расшитых красным рубах. Ганка начнет старательно хозяйничать в своей хате, Василек будет прилежно работать, чтобы ей было легче, и никогда, никогда в жизни он водки в рот не возьмет. На стенах хаты они повесят образки святых, перед домом посеют ноготки и красивые маки, а как сильно и горячо будут они любить друг друга! Да и может ли быть иначе, если им всегда так хорошо вдвоем?
Так они мечтали. Время шло, наступал вечер... Поднявшийся месяц освещал их светловолосые головы, а они все сидели на пороге хаты, держась за руки, смотря друг другу в глаза и беседуя сердечно и простодушно.
Как-то раз, проходя мимо панского имения, Василек, указывая Ганке на белый и чистый дом, промолвил:
- Как там, должно быть, красиво, Ганка! Девушка ответила:
- Если бы я была большой госпожой, вышла бы я за тебя замуж, и стали бы мы жить вместе в этом красивом доме.
- Нам, беднякам, хорошо будет и в нашей хатке, только бы мы поженились, - возразил юноша.
И оба без зависти посмотрели на богатое панское имение.
Прошла зима, и начался страшный голод.
В хатах у Василия и Ганки не стало уж и ячменного хлеба.
Лица молодых людей сильно побледнели, ввалились глаза юноши, и погас живой блеск девичьих очей. Страшный опустошительный голод терзал их груди, чернил лица и гасил блеск глаз. Но они не жаловались, работали, как могли, только теперь Василек редко смеялся, а Ганка перестала петь песни. Но любили они друг Друга еще сильней.
Наступила весна, уж не стало и отрубей. В имении давали по гарнцу ржи на неделю, но трудно было прожить этим целых семь долгих дней. Ведь в хате у Ганки было трое взрослых и трое детей, у Василька - пятеро взрослых и двое детей.
Лицо юноши побледнело еще больше, еще сильнее запали его глаза. И очи Ганки с каждым днем теряли свой живой блеск. Ее высокая и статная фигура согнулась, возле рта появилось выражение горечи. Но юноша был силен и вынослив. Побледневший, с запавшими глазами, он продолжал работать и в имении и дома. А когда он бывал вместе с любимой, то, заглушая терзания голода, улыбался девушке. Ганка слабела с каждым днем. Часто, когда она проходила по деревне, в глазах у нее темнело, она шаталась, и грудь ей, точно железным обручем, сжимала боль.
И вот вам мужицкие надежды и мечты! Двое людей любят друг друга, мечтают, ждут счастья, но приходит голод - и душит и убивает.
А в это время у помещика и его жены было много забот. В апреле большим праздником должна была ознаменоваться годовщина их свадьбы. В доме уже убирали комнаты, а для пани из далеких краев присылались прелестные платья. В оранжереях имения расцветали душистые нарциссы и фиалки. Пан, ожидая праздника, читал книги, пани играла на фортепьяно. Но ни книги, ни звуки музыки ничего не говорили им о чужой беде, что была рядом, о муках Василька и Ганки, о их побледневших лицах и погибающих надеждах.
Вот вам два мира!
Теплый апрель сменил зиму. Пел жаворонок и давно уже цвели подснежники. Но среди моря людского несчастья и нужды никто не слушал щебета весенних птиц. И ни одна девушка не украшала волос своих весенними цветами.
В один из апрельских вечеров Ганка сидела на пороге хаты. Ее волосы золотились в лучах заходящего солнца. Она сидела, подперев голову исхудавшей рукой. И на бледном изможденном лице ее застыло выражение грусти и бесконечного страдания. Мать и отец работали на барщине. Один ребенок сидел с кошкой под лавкой, другой стонал, корчась на припечке, а самый маленький, опухший и больной, спал в люльке сном, близким к смерти.
Долго сидела Ганка молча, задумавшись. Солнце уж было совсем низко, когда из-за изгороди появился Василек, медленно приблизился к девушке и, не говоря ни слова, сел рядом.
Ганка смотрела на милого, и слезы застилали ей глаза. Он склонил голову на руки, и так они молча сидели некоторое время, глядя друг на друга.
- Василек, - внезапно произнесла Ганка, как бы вспомнив что-то, ел ты сегодня похлебку?
Юноша махнул рукой.
- Какая там похлебка, - возразил он охрипшим голосом, - мы едим лебеду и крапиву. Управляющий рассердился на меня и не дает зерна.
Ганка поднялась и побежала в хату. Дело было во вторник; в этот день из муки, полученной в имении, в хате Гарваров наварили похлебки. Ганка ее и не попробовала. Она ничего не ела целый день, а то, что приходилось на ее долю, оставила для Василька, зная, что он не получает зерна и придет к ней голодный. Через некоторое время она вышла из хаты и подала юноше деревянную ложку и горшочек с похлебкой.
Юноша схватил его и жадно принялся есть эту грубую пищу. Глаза его заблестели. Исхудавшее лицо залил румянец. Он забыл обо всем на свете, даже о Ганке, и, не отрываясь, ел, пока не опорожнил горшочка. Что тут удивительного! Уже в течение двух недель он не видел ничего, кроме вареной травы.
Ганка смотрела на него одновременно с чувством страдания и радости. Ее тоже мучил голод, но она отдавала свою долю милому.
Взяв у Василька пустой горшочек, она отнесла его в хату, потом вернулась, села рядом с юношей на пороге и, положив руки ему на плечи, припала головой к его груди. Он обнял девушку одной рукой, а другой гладил ее по светлым распущенным волосам.
- Сокол ты мой ясный, Василек! - шепнула девушка.
- Голубка моя милая! - прошептал в ответ Василек.
Они умолкли и так сидели некоторое время. Любить они еще были в силах, но голод сжимал им горло, мешая произнести хоть слово.
Солнце зашло. На противоположном конце деревни показались люди, возвращавшиеся с барщины. Ганка поднялась, встал и Василёк. Долго сжимал он ее в своих объятьях. Они молча смотрели друг на друга и, наконец, горячо поцеловались. Потом юноша, опустив голову, побрел вдоль деревни. Ганка некоторое время смотрела ему вслед, потом вошла в хату и без сил упала на лавку.
В этот же час по широкой и чистой дорожке панской усадьбы, среди зеленой муравы и цветущих нарциссов прогуливались пан и пани.
Пани шла, опираясь на руку мужа, и говорила о близком празднике, о своем прелестном платье, о том, как ей хочется путешествовать, и о предстоящих зимних развлечениях. Пан, сжимая в руке крохотную ручку пани, слушал ее веселый щебет и рассказывал ей обо всем, что читал в книгах, и о том, что ему довелось видеть, путешествуя по белому свету. Солнце зашло. Прислуга доложила о поданном чае. Пан и пани вернулись в дом и, расположившись у открытого окна, сидели за чаем, беспрестанно смеясь и болтая. А потом до поздней ночи слышались звуки фортепьяно - это играла пани, а пан, сидя около нее, слушал музыку и время от времени целовал белую ручку и пурпурные губки жены.
Вот вам две любви, две любящие пары, два мира!..
На следующий день, ранним апрельским утром, родители Ганки отправились на барщину в имение. Девушка, пошатываясь, встала, затопила печь и пошла собирать лебеду.
Вернувшись с собранной зеленью, она поставила горшочек с водой к огню, положив туда принесенную траву, и так принялась готовить. Под лавкой мяукала кошка и плакал ребенок. Скорчившись, оцепенев, сидела на припечке восьмилетняя девочка. В люльке, не просыпаясь, спало опухшее дитя.
Приближался полдень. Ганка вышла во двор, взглянула на солнце и, спросив проходившего мимо соседа, где работают ее отец и мать, вернулась в хату. Здесь она накормила лебедой детей и поела сама. Трава, на минуту заглушив голод, не придала ей сил. Потом, налив в два горшочка жидкое кушанье и повязав на голову платок, она вышла из хаты. По деревне она шла, еле передвигая ноги, около хаты Василька остановилась, чтобы поговорить с его матерью, собиравшей во дворе траву. Потом пошла дальше. С Еасильком повидаться ей не удалось - он тоже работал на барщине в имении.
День был ясный, почти жаркий, солнце заливало землю потоками лучей, воздух благоухал, щебетали птицы, аисты клекотали на крышах.
С трудом девушка прошла деревню, потом поле, потом луг и, наконец, вышла к речке. На другой стороне на панском поле работали крестьяне. Среди них Ганка увидела отца и мать. Через речку была переброшена доска, широкая, но тонкая, прогибавшаяся при каждом шаге. Ганка ступила на мосток и зашаталась. Испугавшись, она поспешно вернулась и опустилась на траву, - ноги у нее дрожали. Гарвар увидел дочь и окликнул ее.
- Возьмите еду сами, я не пройду по мосточку, в воду упаду, - слабым голосом отозвалась Ганка.
Гарвар хотел подойти к дочери, но управляющий прикрикнул на него:
- Что ты там разговариваешь с девкой? Работай!
А Ганке приказал:
- Неси ему сама! Вот задам я тебе! По мостику перейти, не можешь. Велика пани, как я погляжу!..
И погрозил нагайкой.
Ганка с трудом поднялась, взяла горшочки и ступила на мостик. Она прошла два шага, но, когда сделала третий, голова у нее закружилась. Она ступила еще... ноги ее задрожали, в глазах потемнело. Вскрикнув, она сделала еще шаг. Управляющий орал, стоя на другом берегу речки:
- А ну скорей! Смотрите, какая панна! Идет так, слоено ноги у нее не свои!
Услыхав голос управляющего, Ганка задрожала еще сильнее, глянула вниз и уронила горшочки. Она хотела итти дальше, но зашаталась, вскрикнула... и упала в воду. Над рекой раздались два отчаянных вопля, - это кричали отец и мать Ганки. Василька при этом не было, он работал на другом конце панского поля.
Вечером в хате Гарвара горел яркий огонь. Красный пламень дрожащим блеском озарял серую и грустную хатку. Против огня на лавке лежала мертвая Ганка. Ее длинные распущенные волосы спадали вниз. Руки были сложены на груди. Грубую рубаху опоясывала алая лента, которую когда-то подарил Ганке Василек. Около, скорчившись на полу, сидела мать. У нее не было сил громко причитать по деревенскому обычаю, и она только тихо плакала, утирая слезы фартуком). В другом конце хаты на лавке сидел Гарвар, сложив руки на коленях и опустив голову на грудь. Жесткие спутанные волосы закрывали ему лицо. Не было у него ни слов печали на устах, ни слез в глазах, опущенных к земле, но бессильное, угрюмое отчаяние было видно во всей его понурой, оцепенелой позе.
Василька все еще не было. Но когда разнеслась весть о гибели Ганки, он прибежал в деревню бледный, с безумным взглядом. Увидев труп девушки, он схватился за голову и убежал. Напрасно его искали. Прошел день, а Василька все не было.
Унылая тишина царила в хате, прерываемая только треском огня, всхлипыванием женщины или тяжким вздохом Гарвара. В углу, в люльке, умирало опухшее от голода дитя.
В тот же вечер в панском имении собрались гости. Пан узнал от управляющего о гибели Ганки и рассказал об этом печальном случае обществу, собравшемуся у ярко освещенного, установленного кушаньями стола.
- Жаль девушку, если она была красива, - сказал какой-то остряк.
- Да, она была красива, - ответил помещик, - и, кажется, даже обручена.
- Вот вам тема для романа! - воскликнула одна чувствительная дама, которая решительно во всем видела темы для романов.
- Роман у мужиков! - с возмущением возразил толстый усатый господин. - О чем вы говорите! Да разве они любят?
- Все-таки жаль девушку, если она была красива, - повторил остряк.
- Messieurs, parlons autre chose! - с гримаской на красивом лице вступила в разговор пани. - Утонувшая девушка слишком печальная тема для разговора, cela fait mal aux nerfs.
- Parlons autre chose, ma deesse! - воскликнул пан, и разговор продолжался, веселый и живой.
0 бедной Ганке, которая с синим лицом и распущенными волосами лежала в хате Гарвара, о ее родных и ее милом в панских гостиных больше не думали.
Через несколько дней крестьяне, возвращавшиеся из местечка, привезли в деревню, где умерла Ганка, найденный на широкой дороге под крестом труп опухшего от голода человека. Это был Василек.
Вот вам крестьянская любовь, с ее надеждами и мечтами! Двое людей любили друг друга, мечтали о счастье. Но пришел голод, и от двух полных сил, здоровья и надежд юных существ на деревенском кладбище остались две могилы.
Через месяц совсем опустела хата Гарвара. Двое детей умерло, старшую девочку взяли подпаском в имение, а Гарвар с женой, истощенные и осиротевшие, отправились просить милостыню по большим дорогам. Когда они, уходя из деревни, шли мимо кладбища, над двумя свежими могилами шумели сосны, стряхивая капли моросящего дождя. Гарвар и его' жена, взглянув на кладбище, невольно простились с ним, но не зашли на могилы дочери и ее милого, и в их ввалившихся, опухших глазах не было слез. Голод охладил чувства в их груди и высушил слезы в глазах.
Ушли они и пропали без следа.
Вскоре опустело и панское именье. Хозяева его отправились в далекое путешествие.
Прошли осень и зима. Весной пан и пани вернулись в свой светлый деревенский дом. Зиму они весело прожили в большом городе, а вернувшись, снова читали, играли на фортепьяно, как и прежде принимали гостей и гуляли по саду, среди душистых цветов. А прелестное личико Ганки и верное сердце ее милого точили под землей черви.
Вот и конец моей повестушки, прекрасные дамы и господа! Простите, если наскучила бесхитростным повествованьем. Но, видите ли, словом не всегда можно выразить горячее чувство, а пером трудно передать живую мысль. Но сердце болит, как вспомнишь о муках бедных братьев наших. А рядом с этими темными образами нужды и горя перед воображением встают сияющие весельем лица счастливых. И когда я представила себе все это, мне захотелось поведать вам искренними, пусть и убогими словами некогда слышанную мною короткую историю Ганки и Василька.