Главная » Книги

Баласогло Александр Пантелеймонович - Стихотворения

Баласогло Александр Пантелеймонович - Стихотворения


1 2 3 4

  
  
   А. П. Баласогло
  
  
  
   Стихотворения --------------------------------------
  Поэты-петрашевцы
  А. П. Баласогло, А. И. Пальм, Д. Д. Ахшарумов, С. Ф. Дуров, А. Н. Плещеев
  Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание.
  Л., Советский писатель, 1957
  OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------
  
  
  
  
  СОДЕРЖАНИЕ
  Биографическая справка
  Прорицание
  Противоположность
  Раздел
  Исповедь
  Гений
  Лишний
  Приметы
  Возвращение
  А. Н. В.
  Александр Пантелеймонович Баласогло - один из первых посетителей "пятниц" Буташевича-Петрашевского и его личный друг. Начав посещать его в 1845 г., Баласогло на одном из собраний осенью 1848 г. выступил с речью о семейном счастье, в другой раз читал отрывки неоконченного своего сочинения "Об изложении наук". {См. "Голос минувшего", 1913, No 4, стр. 99 и 110.} В своих показаниях следственной комиссии 1849 г. он называет себя фурьеристом. Эти показания, названные самим Баласогло "Исповедью" и представляющие весьма ценный для историка русской общественности документ, служат также первоисточником его биографии, наравне с копией его "формулярного списка о службе".
  Баласогло родился в Херсоне в 1813 г. (согласно формуляру - 1809-м). Отец его, обруселый грек, был тогда лейтенантом Черноморского флота, а позже - интендантским генералом; гоже во флот, гардемарином, зачислен был в 1826 г. и сын. В 1835 г. он выходит в отставку и поступает на штатскую службу, сперва - в министерство народного просвещения, потом - в комитет иностранной цензуры, и, наконец, с 1840 г. - в главный петербургский архив министерства иностранных дел, где и остается до самого разгрома петрашевцев. Еще до того, как оставить службу во флоте, Баласогло начал посещать университет, желая пройти курс восточных языков, к чему побуждала его постоянная жажда путешествий: "Все мои мысли были направлены на Восточный океан, - читаем в его "Исповеди", - к Сандвичевым и Маркизским островам, к Перу и Мехико, к Китаю и Японии". {Философские и общественно-политические произведения петрашевцев. М., 1953, стр. 572.} Там мечтал он спастись от гнета российской действительности, ощущать который начал с детства, рано превратившись в типичного неудачника, "беспокойного" и "лишнего" человека, как он сам себя называет. Рассказанная им в "Исповеди" история служебных и житейских неудач, полная неподдельного драматизма, рисует те условия, в которых зарождалось тяготение к социальным утопиям.
  Что касается литературных интересов Баласогло, то они начали проявляться еще в детстве. "Одна поэзия всегда была мне ясна и понятна, - читаем в "Исповеди", - одна она составляла единственное утешение в моей горестной жизни..." {Философские и общественно-политические произведения петрашевцев, стр. 561.} Идейные искания вызвали интерес Баласогло к Д. В. Веневитинову и кружку так называемых "любомудров" (он с увлечением читал журнал "Московский вестник", бывший органом этого кружка), а позднее привели его в ряды петрашевцев. Попав в Петербург, Баласогло сближается с семьей Н. И. Греча, ведет дружбу с его сыновьями и, очевидно, от них усваивает стремление к литературно-издательской деятельности. В 1838 г. первые попавшие к нему в руки деньги Баласогло вкладывает в издание "Стихотворений Веронова". Далеко не все стихотворения, воаедшие в состав этой миниатюрной книжечки, принадлежат Баласогло: он сам в той же "Исповеди" упоминает своего друга; молодого архитектора П. П. Норева (1815-1858), замечая, что ему "принадлежит первая и лучшая половина "Стихотворений Веронова". {Там же, стр. 581.} Отсюда видно, что стихотворения Баласогло надо искать во второй половине книги; поиски облегчает рецензия в "Библиотеке для чтения" О. И. Сенковского, - единственный отклик в печати на "Стихотворения Веронова":
  "Ни в одной еще из печатных книг гораздо большего объема, - писал Сенковский, - не удалось нам видеть так явственно образованных головы и хвоста, - благородной и неблагородной части ее тела, - как в этой. В голове видно дарование, в хвосте - бездарность, свойственная этому странному члену. Мы почти готовы думать, что вторая половина, хвост, есть произведение совершенно другой головы: только посредством этой смелой гипотезы и можно объяснить себе такую противоположность между первою и второю сотнею страниц "Стихотворений" господина Веронова". {"Библиотека для чтения", 1839, т. 32, No 1, отд. VI, стр. 1.}
  Согласно дальнейшим указаниям Сенковского, поэмой "Любовь" заканчивается "голова" сборника, т. е. стихи Норева; дальше же, начиная со стихотворения "Соловью" (стр. 117), содержание сборника действительно резко меняется, отличаясь от всего предыдущего, но разительно, с другой стороны, совпадая своими стилистическими признаками с единственным дошедшим до нас в рукописи стихотворением Баласогло, посланием "А. Н. В<ульф>". Таким образом, вторая половина сборника "Стихотворений Веронова" состоит из произведений Баласогло.
  Сблизившись с семейством Вульфов, друзей Пушкина, и встретив в нем сочувствие своим поэтическим опытам, он пишет в феврале 1840 г. большое послание в стихах, обращенное к одному из членов этой семьи, где выражено чувство преклонения перед Пушкиным: Баласогло видит в нем национальную гордость России.
  В августе 1840 г., переменив службу, он с головой уходит в работу над "Памятником искусств" {"Памятник искусств и вспомогательных знаний с множеством видов, портретов, рисунков и чертежей лучших художников, превосходно гравированных на стали, меди, цинке, дереве и камне; выходит тетрадями". Дата цензурного разрешения первой тетради - 27 декабря 1840 г., одиннадцатой, закончившей собою первый том, - 19 января 1842 г. Дата цензурного разрешения второго тома, которым закончилось все издание, - 5 июля 1843 г.} - изданием, которое задумано было в виде "текущей энциклопедии искусств, в применении их, со включением и ремесел, ко всей жизни, ко всем народам, ко всем климатам и векам", и где не последнее место уделено было стихам: наряду с "Полководцем" Пушкина и "Ночным смотром" Жуковского есть тут немало анонимных стихотворений неизвестных поэтов; некоторые из них, возможно, принадлежат и Баласогло. Ему же, судя по всему, принадлежит ряд анонимных историко-этнографических очерков о странах Востока ("Май-май-чен, китайский город близ Кяхты", "Мексика", "Рамазан и Байрамы в Константинополе" и т. п.). Эта "утопическая", как он сам назвал ее, деятельность скоро закончилась, втянув, однако, Баласогло в сферу научно-литературных интересов.
  После прекращения издания он продолжает упорные, но тщетные поиски литературных занятий. Сохранилось свидетельство о том, что Баласогло считал себя "почитателем" натуральной школы". {В. Семевский. Следствие и суд по делу петрашевцев. "Русские записки", 1916, No 10, стр. 44.} Свои неудачи он объяснял засилием "торжествующей, или, лучше сказать, свирепствующей литературной партии", торгующей "человеческим смыслом не хуже того, как другие компании торгуют салом, пенькой и устрицами". {Философские и общественно-политические произведения петрашевцев, стр. 583.} Складывающиеся в России капиталистические отношения Баласогло расценивал как "новый наплыв варварства"; в литературе он видел оппозиционную силу. "Что же должен делать во всеобщей безурядице писатель?" - спрашивал перед лицом надвигающейся опасности Баласогло, и отвечал: "Он - гражданин, как и все; он на своем поприще должен быть тот же воин и идти напролом, на приступ, в рукопашную схватку!... идти и идти вперед... Но что же делать? что творить, идучи вперед?.. Смягчать нравы, образумливать, упрашивать, чтоб полюбили истину ... имея в виду уже не классы или звания, не лица или титулы, а одного человека..." {Философские и общественно-политические произведения петрашевцев, стр. 598.} В духе этого литературного манифеста (под ним, конечно, подписались бы и Плещеев, и Дуров, и Достоевский и другие петрашевцы) Баласогло снова задумывает основать издание, в котором бы "всякая живая душа нашла себе отрадную мысль, приятную черту, пример доблести, отечественное воспоминание, бриллиант из науки, картину, смягчающую ожесточенное сердце..." {Там же.} В бумагах Баласогло сохранилось объявление об этом издании, которое должно было называться "Листки искусств", с подробной, на двенадцати мелко исписанных листах, программой. Осуществить издание Баласогло, однако же, не сумел; как не сумел осуществить и другую свою "утопическую затею": учреждение ученого общества, с организацией при нем книжного склада, библиотеки и собственной типографии. {См. "Голос минувшего", 1913, No 4, стр. 99.}
  Арестованный вместе с другими петрашевцами в ночь с 22 на 23 апреля 1849 г., Баласогло, по заключению военно-судной комиссии, был освобожден из крепости 11 ноября 1849 г., {Петрашевцы. Сборник материалов под ред. П. Е. Щеголева, г. 3. М-Л., 1928. стр. 270-271.} с назначением на службу в Олонецкую губернию, где и был 3 апреля 1850 г. определен в штат олонецкого губернского правления. Там по поручению местного губернатора он занимался собиранием статистических и этнографических данных. Год его смерти остается невыясненным. Во всяком случае, в 1862 г. он был еще жив, а в 1869 г. один из его сыновей, Владимир, писал о нем А. Н. Майкову как о давно умершем. {Письмо от 6 июня 1869 г. Автограф письма - в Институте Русской литературы Академии наук СССР (в Ленинграде). О знакомстве А. Н. Майкова с Баласогло свидетельствует его записка к последнему, найденная при аресте у Баласогло (см. "Дело петрашевцев", т. 2. М.-Л., 1941, стр. 48).}
  
  
  
  
  ПРОРИЦАНИЕ
  
  
   Однажды, зимнею порою,
  
  
   Тянулась ночь по тишине
  
  
   И очи сонной пеленою
  
  
   Не покрывала только мне.
  
  
   Я был бессонницей размучен,
  
  
   Глаза смежал и открывал, -
  
  
   Вдруг слышу: "Будь благополучен!" -
  
  
   Мне дух невидимый сказал.
  
  
   Кто здесь? - могильное молчанье.
  
  
   Забилось сердце у меня;
  
  
   Но я, свой ужас отженя,
  
  
   Свое услышал восклицанье:
  
  
   "Зачем ты здесь?" - я закричал,
  
  
   Желая странность эту сведать.
  
  
   "Твою судьбу тебе поведать, -
  
  
   Мне дух уныло провещал. -
  
  
   Ты будешь жить без наслажденья,
  
  
   Чтоб приносить его другим;
  
  
   Но и за то без сожаленья
  
  
   Ты будешь ими же гоним.
  
  
   Тебе стороннего участья
  
  
   Не дан врачующий бальзам;
  
  
   Но все малейшие несчастья
  
  
   Ты живо вычувствуешь сам.
  
  
   Ты будешь истину с укором
  
  
   И петь и молвить там и тут,
  
  
   И люди общим приговором
  
  
   Тебя невеждой нарекут.
  
  
   За ум насмешливый врагами
  
  
   Тебя судьба обременит,
  
  
   Но и с немногими друзьями
  
  
   Она тебя разъединит.
  
  
   Среди рассеяния света
  
  
   Ты будешь думать об одном;
  
  
   Попросишь помощи, совета -
  
  
   Тебя попотчуют вином.
  
  
   Ты для людского наученья
  
  
   Все муки должен испытать;
  
  
   Но, чтобы радость описать,
  
  
   Тебе дано воображенье.
  
  
   Ты станешь холоден и тверд,
  
  
   Отвергнешь светские забавы, -
  
  
   И скажут: "Он несносно горд,
  
  
   Он ищет странностями славы!"
  
  
   Любить ты будешь горячо -
  
  
   Тебя отринут хладнокровно
  
  
   За то, что юное плечо
  
  
   Без знака доблести чиновной.
  
  
   И будет жизнь твоя тобой
  
  
   В уединеньи проводима,
  
  
   И ты ж, растерзанный толпой,
  
  
   В ней прослывешь за нелюдима.
  
  
   Ты посмеянье обретешь,
  
  
   Не обретая состраданья,
  
  
   И в раннем возрасте умрешь,
  
  
   Воспев глупцам свои страданья.
  
  
   Вот всё, что ждет тебя вдали:
  
  
   Так изрекли судьбы уставы;
  
  
   Но ты все бедствия земли
  
  
   Снесешь и вытерпишь - для славы!"
  
  
   Умолк мой дух, и я спросил:
  
  
   "Но где же слава, дух могучий?"
  
  
   Он, улетая, заключил:
  
  
   "Твои дела и век грядущий!.."
  
  
   <1838>
  
  
  
   ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЬ
  
  
   Когда в восторге обожанья
  
  
   Держу я гения труды
  
  
   И дум и звуков сочетанья
  
  
   И вдохновения следы
  
  
   Глазами жадно пробегаю,
  
  
   Тогда без следующих слов
  
  
   Я мысль поэта постигаю,
  
  
   Дивясь гармонии стихов.
  
  
   Ни напряженного искусства
  
  
   И ни труда не вижу в них,
  
  
   Но будто собственные чувства
  
  
   Мне выражает каждый стих.
  
  
   Как будто эти ощущенья
  
  
   Я испытал в забытом сне,
  
  
   И дар такого ж вдохновенья
  
  
   Таился, кажется, во мне;
  
  
   В воображение порою
  
  
   Рвался неясною мечтою,
  
  
   И вдруг в творении чужом
  
  
   Предстал пред очи так нежданно,
  
  
   Как идеал мой, бывший сном,
  
  
   В чертах лица моей желанной.
  
  
   Я рад, но что-то в сердце... Пусть
  
  
   Предаст, что в нем, мой вздох невольный:
  
  
   Соревнованье или грусть
  
  
   Души, собою недовольной.
  
  
   И лишь пройдет восторга миг,
  
  
   Я говорю: скажи мне, гений,
  
  
   Как ты добился вдохновений,
  
  
   Как выраженья ты достиг?
  
  
   Я рвусь, я жажду знать, тоскуя,
  
  
   Чем тайны собственной души,
  
  
   В досуг отшельничьей тиши,
  
  
   В сознаньи вымучить могу я?
  
  
   Как цепкой мыслью их схватить.
  
  
   Обрисовать в словах удачных,
  
  
   И эту горечь истин мрачных
  
  
   Гармоньей слога усладить?
  
  
   Скажи, скажи мне, жрец-учитель,
  
  
   Какою силой ты мучитель
  
  
   И ты ж лелеятель сердец?..
  
  
   На вопль моленья наконец
  
  
   Ко мне слетает чуждый гений,
  
  
   И я дрожу от наставлений.
  
  
   Но если вялые стихи,
  
  
   Живые чётки рифм и точек,
  
  
   Пытают душу за грехи
  
  
   Всей пустотой бессвязных строчек;
  
  
   Когда в наборе грозных строф,
  
  
   Фаланг бессильной уж идеи,
  
  
   Литературные пигмеи
  
  
   Громят мой ум всем громом слов;
  
  
   Иль хочет добренький бездушник
  
  
   Уверить всех, что он поет,
  
  
   Когда лишь точит он, баклушник,
  
  
   Истертым <образом> киот
  
  
   И пялит в раму романтизма
  
  
   Свои альбомные мечты,
  
  
   Смесь откровений эгоизма
  
  
   И фраз глубокой темноты, -
  
  
   Я говорю тогда: тебе ли
  
  
   Жезлом пророка жечь сердца!
  
  
   Не зароятся в колыбели
  
  
   Рои фантазий мудреца.
  
  
   В твоей груди не клокотала
  
  
   Геенна огненных страстей
  
  
   И, исстонавшаяся, в ней
  
  
   Душа, варясь, не хохотала.
  
  
   Ты не был горд самим собой,
  
  
   Не испытал уничиженья;
  
  
   Ни за какие наслажденья
  
  
   Не шел бороться ты с судьбой.
  
  
   Не выбрав цели ни малейшей,
  
  
   Хоть низость ползала твоя,
  
  
   Не тряс ты цепью бытия
  
  
   Пред спесью низости знатнейшей.
  
  
   Горячка чувств тебе смешна
  
  
   И в сне ума непостижимо,
  
  
   Как сердцу пылкому тошна
  
  
   Холодность черни недвижимой.
  
  
   Ты, так, не видишь, почему
  
  
   Содом неправд не рай уму,
  
  
   Содом с богатствами, честями
  
  
   И с их наивными глупцами!
  
  
   Ты не поймешь, - и где понять
  
  
   Ушам бродящего арфиста
  
  
   Ужасный грех - не чисто взять!
  
  
   И раздражительность артиста.
  
  
   А смеешь брать, простой раб нужд,
  
  
   Шарманщик в пиршествах порока,
  
  
   И тон идей, которых чужд,
  
  
   И арфу вольного пророка!..
  
  
   Я негодую. Но едва
  
  
   Иссякнет ток негодованья,
  
  
   Во мне уж грусть самосознанья.
  
  
   Куда я сам стремлюсь? - Молва
  
  
   Грозит и мне перстом молчанья!
  
  
   И, может быть, уже давно
  
  
   Меня такою же тирадой
  
  
   Убил другой иль - всё равно, -
  
  
   Не тронув, сжег своей пощадой.
  
  
   И я, творец простой чухи,
  
  
   Я точно так же сам ничтожен,
  
  
   Как тот, кому мои стихи
  
  
   Придут по мысли - факт возможен!..
  
  
   Я вижу, вижу: я ль не прав?
  
  
   Я ль пустозвучен в изложеньи?..
  
  
   Но горд и мнителен мой нрав -
  
  
   И я грущу в уничиженьи.
  
  
   <1838>
  
  
  
  
  РАЗДЕЛ
  
  
  Вам жизнь, вам бал, о дети суеты:
  
  
  Вам люстры свеч, вам яркие наряды,
  
  
  Оркестр смычков, сиянье красоты,
  
  
  И запах роз, и вальс, и галопады.
  
  
  Вам до утра кружиться в вихре игр
  
  
  И отдыхать в объятьях тихой неги, -
  
  
  Мне - мысль и мир; я в вашей клетке тигр,
  
  
  Я рвусь от вас в далекие набеги!
  
  
  Ваш слух в ногах; мне же слышен у окна
  
  
  Унылый вой осенней непогоды, -
  
  
  И я не там, где, ярая, она
  
  
  Бунтует лес, бичует в пену воды?..
  
  
  Вы вечно все, где ваша суета,
  
  
  Где сад иль зал, где весело и много,
  
  
  Где тонет ум, щебечет острота,
  
  
  Ханжит разврат, приличье смотрит строго.
  
  
  А я - туда, где мир и нем и пуст,
  
  
  Бреду один, под гулкий свод развалин,
  
  
  Куда в окно заглядывает куст
  
  
  И Феб то скрыт, то блещет из прогалин;
  
  
  Туда, где спит мятежный океан
  
  
  Под сенью туч, нависших балдахином;
  
  
  Где, как пророк, бушует ураган
  
  
  И стонет хлябь, как чернь под исполином;
  
  
  Где я стыжусь, когда в ночной тиши
  
  
  Всё небо звезд глядит в ручей со мною,
  
  
  Что я искал для взора и души
  
  
  Лазурь очей, звездящихся душою!..
  
  
  Я вам не друг; скорей я друг ручья:
  
  
  Он не мирит ласкательством небрежным
  
  
  С умом толпы, с задачей бытия;
  
  
  Он сам журчит роптаньем безнадежным.
  
  
  Я друг всему, что дышит и болит,
  
  
  Меняя вид в однообразном ходе;
  
  
  Что о былом безмолвно говорит,
  
  
  Что знак уму, что мысль в живой природе.
  
  
  Но вам - я чужд. Возьмите жизнь и бал!..
  
  
  Моя же мысль несется в глушь скитанья:
  
  
  Ей душный гроб - набитый вами зал,
  
  
  И вечный пир - в чертоге мирозданья.
  
  
  <1838>
  
  
  
  
  ИСПОВЕДЬ
  
  
   Любил я страстно, что же? - мне
  
  
   Платили гордым невниманьем.
  
  
   Нося пожар в груди, извне
  
  
   Я грелся северным сияньем.
  
  
   Пав ниц, молил я... О! я знал:
  
  
   Уничиженье - шаг к бесчестью.
  
  
   Я вспрянул: "Боже, как я мал!..
  
  
   Но если так..." - Я клялся местью
  
  
   Умчавши ненависть, лета
  
  
   Мне освежили сердце снова:
  
  
   Любил я нежно, - красота
  
  
   Влюбилась также в стан другого!
  
  
   Я посмеялся над собой
  
  
   И хладнокровно и с терпеньем
  
  
   Стал увиваться за другой,
  
  
   Смутив красавицу презреньем.
  
  
   С тех пор - ни в сеть, ни от сетей,
  
  
   И просто так, из любопытства,
  
  
   Иль рад, что выжил из страстей, -
  
  
   Прошел весь курс я волокитства.
  
  
   Явились вы. Я не хотел
  
  
   Быть вашей юности оселком:
  
  
   Я избегал вас, как умел,
  
  
   Вам изумляясь тихомолком.
  
  
   Но вы приметили меня
  
  
   И обнаружились мне сами:
  
  

Категория: Книги | Добавил: Armush (30.11.2012)
Просмотров: 1273 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа