Верхарн Эмиль - Стихотворения, Страница 2 - Книги

nbsp;

Руки матерей!

Смерть пьяна и злобой дышит:

Злость ее несется вскачь,

Словно мяч,

Через мост,

Из деревни на погост.

"Смерть! Это я - Иисус и твой царь!

Создал я сам тебя, древнюю, встарь,

Чтоб исполнялся закон

Вещей и времен.

Мои пригвожденные руки

Благословили последние муки.

Смерть! Я был мертв и воскрес,

Я - манна с небес.

На землю сошел я смиренно

Вернуть заблудших овец.

Я - твой царь и отец,

Я - мир вселенной!"

Череп к огню наклоня,

Смерть сидит у огня,

Пьет за стаканом стакан и качается,

Полузакрыв глаза,

Улыбается.

У господа гром, а у Смерти коса!

Хочет кто пить, так садись перед ней -

Всех угостит из бутылки своей,

Сколько вздумаешь, пей,

Лишь не проси за детей, за внучат!

Каждый пьет на свой лад.

И Смерть пила, пила, пила;

Христос ушел - она не встала,

Подобной дерзостью немало

Смущая жителей села.

Но дни и дни, опять и вновь

(Как будто позабыв о мире)

Сидела Смерть у них в трактире

И в долг пила без счета кровь.

Потом, однажды утром, встала,

Худую клячу оседлала;

Ей на спину мешок взвалив,

Поехала в раздолье нив.

И к ней из каждой деревушки

Спешили матери-старушки,

Несли ей хлеба и вина,

Чтоб здесь не зажилась она;

Несли ей хлеба и свинины,

Большие с грушами корзины,

А дети роем - весь приход -

Несли ей мед.

Смерть странствовала много, много

По всем дорогам,

Уже без гнева и не строго

Оглядывая всех: она

Была пьяна.

На ней был рыжий плащ убогий

С блестящей пряжкой на отлет,

И с перьями колпак двурогий,

И сапоги, как для болот.

Ее заезженная кляча,

По грязным рытвинам маяча,

Тащилась медленно вперед.

И толпы шли за ней в тревоге,

Следя, как медлит на дороге

Хмельной и дремлющий костяк,

Ведущий к далям без зазренья

Свой темный ужас. Но не всяк

Мог слышать терпкий запах тленья

И видеть, как под платьем ей

Впивался в сердце рой червей.

Кузнец

Где выезд в поле, где конец

Жилых домов, седой кузнец,

Старик угрюмый и громадный,

С тех пор как, ярость затая,

Легла руда под молот жадный,

С тех пор, как дым взошел над горном,

Кует и правит лезвия

Терпенья над огнем упорным.

И знают жители селенья,

Те, что поблизости живут

И в сжатых кулаках таят ожесточенье,

Зачем он принял этот труд

И что дает ему терпенье

Сдавить свой гневный крик в зубах!

А те, живущие в равнинах, на полях,

Чьи тщетные слова - лай пред кустом без зверя,

То увлекаясь, то не веря,

Скрывают страх

И с недоверчивым вниманьем

Глядят в глаза, манящие молчаньем.

Кузнец стучит, старик кует

За днями день, за годом год.

В свой горн он бросил крик проклятий

И гнев глухой и вековой;

Холодный вождь безвестных ратей,

В свой горн горящий, золотой

Он бросил ярость, горесть - злобы

И мятежа гудящий рев,

Чтоб дать им яркость молний, чтобы

Им дать закал стальных клинков.

Вот он,

Сомненья чужд и чуждый страха,

Склоненный над огнем, внезапно озарен,

И пламя перед ним как ряд живых корон;

Вот, молот бросивши с размаха,

Его вздымает он, упрям и напряжен,

Свой молот, вольный и блестящий,

Свой молот, из руды творящий

Оружие побед,

Тех, что провидит он за далью лет!

Пред ним все виды зол - бессчетных, всевозможных:

Голодным беднякам - подарки слов пустых;

Слепцы, ведущие уверенно других;

Желчь отвердевшая - в речах пророков ложных;

Над каждой мыслью - робости рога;

Пред справедливостью - из текстов баррикады;

Мощь рабских рук, не знающих награды

Ни в шуме городском, ни там, где спят луга;

Деревни, скошенные тенью,

Что падает серпом от сумрачных церквей;

И весь народ, привыкший к униженью,

Упавший ниц пред нищетой своей,

Не мучимый раскаяньем напрасным,

Сжимающий клинок, что все же станет красным;

И право жить и право быть собой -

В тюрьме законности, толкуемой неверно;

И пламя радости и нежности мужской;

Погасшее в руках морали лицемерной;

И отравляемый божественный родник,

В котором жадно пьет сознанье человека;

И после всяких клятв и после всех улик

Все то же вновь и вновь, доныне и от века!

Кузнец, в спокойствии немом,

Не верит хартиям, в которых

Вскрывают смысл иной потом.

В дни действий гибель - договоры!

И он молчит, давно молчит,

Мужскую гордость сжав зубами воли,

Неистовец из тех, кому две доли:

Он мертв падет иль победит!

Чего он хочет - хочет непреклонно,

Круша своим хотением гранит,

Сгибая им во тьме бездонной

Кривые мировых орбит.

И слушая, как снова, снова

Струятся слезы всех сердец, -

Невозмутимый и суровый

Седой кузнец, -

Он верит пламенно, что злобы неизменной,

Глухих отчаяний безмерная волна,

К единому стремлением сильна,

Однажды повернет к иному времена

И золотой рычаг вселенной!

Что должно ждать с оружием в руках,

Когда родится Миг в чернеющих ночах;

Что нужно подавлять преступный крик разлада,

Когда знамена ветер споров рвет;

Что меньше надо слов, но лучше слушать надо,

Чтоб Мига различить во мраке мерный ход;

Что знаменьям не быть ни на земле, ни в небе,

Что бог-спаситель к людям не сойдет.

Но что безмолвные возьмут свой жребий!

Он знает, что толпа, возвысив голос свой

(О, сила страшная, чей яркий луч далеко

Сверкает на челе торжественного Рока),

Вдруг выхватит безжалостной рукой

Какой-то новый мир из мрака и из крови.

И счастье вырастет, как на полях цветы,

И станет сущностью и жизни и мечты.

Все будет радостью, все будет внове!

И ясно пред собой он видит эти дни,

Как если б, наконец, уже зажглись они:

Когда содружества простейшие уроки

Дадут народам - мир, а жизни - светлый строй;

Не будут люди, злобны и жестоки,

Как волки грызться меж собой;

Сойдет любовь, чья благостная сила

Еще неведома в последних глубинах,

С надеждой к тем, кого судьба забыла;

И брешь пробьет в пузатых сундуках

(Где дремлет золото, хранимое напрасно)

День справедливости, величественно властной;

Подвалы, тюрьмы, банки и дворцы

Исчезнут в дни, когда умрут гордыни;

И люди, лишь себя величащие ныне,

Себялюбивые слепцы,

Всем братьям расточат свои живые миги;

И будет жизнь людей проста, ясна;

Слова (их угадать еще не могут книги)

Все разъяснят, раскроют все до дна,

Что кажется теперь запутанным и темным;

Причастны целому, с своим уделом скромным

Сроднятся слабые; и тайны вещества,

Быть может, явят тайну божества...

За днями день, за годом год

Кузнец стучит, старик кует,

За гранью города, в тиши,

Как будто лезвия души.

Над красным горном наклонен,

Во глубь столетий смотрит он.

Кует, их светом озарен,

Предвидя сроков окончанье,

Клинки терпенья и молчанья.

Февраль

Есть в мире скорбные сердца,

Что плачут, плачут без конца;

Как мрамор плит в лучах луны,

Они бледны.

Есть в мире много скорбных спин,

Согбенных под ярмом годин,

Как кровли нищенских домов

У берегов.

Есть в мире много скорбных рук,

Иссохших от вседневных мук,

Как листья желтые у ног

В пыли дорог.

Есть в мире много скорбных глаз,

Глядящих с робостью на нас,

Как овцы в час грозы ночной

Глядят с тоской.

Да, много скорбных есть людей,

Усталых в кротости своей,

Что, сгорблены, бегут вдали

По всем путям большой земли.

Декабрь

Гости

- Откройте, люди, откройте дверь мне!

Стучусь в окно я, стучусь в косяк.

Откройте, люди! Я - зимний ветер,

Из мертвых листьев на мне наряд.

- Входи свободно, холодный ветер,

Живи всю зиму в печной трубе;

Тебя мы знаем, тебе мы верим,

Холодный ветер, привет тебе!

- Откройте, люди! Я - неустанный,

В неверно-серой одежде дождь.

Я чуть заметен в дали туманной,

На фоне неба и голых рощ.

- Входи свободно, дождь неустанный,

Входи, холодный, входи, глухой!

Входите вольно, дождь и туманы,

Есть много трещин в стене сырой.

- Откройте, люди, дверные болты,

Откройте, люди! Я - белый снег.

Все листья, ветер, в полях размел ты,

Плащом я скрою их всех, их всех.

- Входи свободно под крики вьюги

И лилий белых живой посев

Разбрось щедрее по всей лачуге

До самой печи, о белый снег!

Входите смело, снег, дождь и ветер,

Входите, дети седой зимы!

Мы, люди, любим и вас и север

За скорбь, что с вами познали мы!

К морю

На вечном трепетанье струй,

Как вещи хрупкие, - вдали

Спят золотые корабли.

И ветер - нежный поцелуй -

Чуть шепчет вслух,

И пена волн,

Лаская челн, -

Как пух.

На море праздник, воскресенье!

Как женщины с богослуженья,

Идут к земле и в небеса -

Там облака, здесь паруса:

На море праздник, воскресенье!

Порой вдали сверкнет весло,

Как ограненное стекло.

Собой и часом просветленный

И в перламутровый убор

Вперяя взор свой ослепленный,

Кричу я в блещущий простор:

"О море! Ты, как царь, одето

В атлас отливный, в шелк цветной!

Ты мощь немеркнущего лета

Сливаешь с ласковой весной!

И ряд твоих зеркал качая,

С волны сбегая на волну,

Кочуют ветры, зажигая

Их голубую глубину.

Ты - пламенность; скользя по волнам,

Хотели б гимны петь лучи, -

Но молкнут в золоте безмолвном

Твоей блистающей парчи!

О море, общее наследство

Простой, начальной красоты!

Мое мечтательное детство,

Мой юный возраст - это ты!

Ты исступленный, благодатный

Восторг давно прошедших дней!

Ты полно негой невозвратной

Безумной юности моей!

Сегодня, в день твои просветленья,

Прибоем пенистым маня,

На новый бой, на достиженья

Прими в прилив свой и меня!

Я буду жить с душой освобожденной

Под взорами глубоких, ясных лиц,

Что вниз глядят с таинственных границ,

Как рвемся мы к их высоте бездонной;

Вещей живой водоворот

Меня помчит и увлечет

В поток единый превращений;

Я буду грезой скал, я буду сном растений,

В артерии мои вольется кровь богов,

И, как стрелу, направлю в даль веков

Я власть моих хотений!

Во мне ложится тень. Как колея

Обходит глубоко вкруг вспаханного поля,

Обведена годами мощь моя,

Уж не всегда, как меч, моя багряна воля,

И гордость не всегда, как дерево, в цвету,

И с меньшей страстностью своим лицом зеленым

Хватает буйный ветер на лету -

Тот, что в людских лесах проносится циклоном.

О море! Чувствую, как сякнут родники

В моей душе - равнине пожелтелой...