Васильев Павел Николаевич - Одна ночь, Страница 2 - Книги

align="justify">

Пошатывается самогон,

Вспоминают его:

"Хороший парень!"

Перемигиваются: "Был силен!"

Нам предательство это знакомо,

Им лучший из лучших

Бывает бит.

Несметную силу ломит солома,

И сила,

Раскинув руки, лежит.

Она получает

Мелкую сдачу -

Петли, обезьяньи руки,

Ожог свинца.

Я ненавижу сговор собачий,

Торг вокруг головы певца!

Когда соловей

Рязанской земли

Мертвые руки

Скрестил - Есенин, -

Они на плечах его понесли,

С ним расставались,

Встав на колени.

Когда он,

Изведавший столько мук,

Свел короткие с жизнью счеты,

Они стихи писали ему,

Постыдные, как плевки

И блевота.

Будет!

Здесь платят большой ценой

За каждую песню.

Уходит плата

Не горечью, немочью и сединой,

А молодостью,

Невозвратимым раскатом.

Ты, революция,

Сухим

Бурь и восстаний

Хранящая порох,

Бей, не промахиваясь, по ним,

Трави их в сусличьих

Этих норах!

Бей в эту подлую, падлую мреть,

Томящуюся по любви дешевизне,

Чтоб легче было дышать и петь,

И жизнью гореть,

И двигаться с жизнью!

Ты страшен

Проказы мордою львиной,

Вчерашнего дня

Дремучий быт,

Не раз я тобою

Был опрокинут

И тяжкою лапой

Твоею бит.

Я слышу, как ты,

Теряющий силу,

За дверью роняешь

Плещущий шаг.

Не знаю, как

У собеседников было,

А у меня

Это было так:

Стоишь средь

Ковровотяжелых

И вялых,

И тут же рядом,

Рассевшись в ряд,

Глазища людей

Больших и малых

Встречаются

И разбежаться спешат.

И вроде как стыдновато немного,

И вроде

Тебе здесь любой

Совсем не нужон.

Но Ксенья Павловна

Заводит

Шипящий от похоти патефон.

И юбки, пахнущие

Заграницей,

Веют, комнату бороздя,

И Ксенья Павловна

Тонколица,

И багроволицы

Ее друзья.

Она прижимается

К этим близким

И вверх подымает

Стерляжий рот.

И ходит стриженный

По-английски

На деревянных

Ногах фокстрот.

И мужчины,

Словно ухваты,

Возле

Женщины-помела...

Жизнь!

Как меня занесла

Сюда ты?

И краснознаменца

Сюда занесла?

И я говорю

Ему: "Слов нету,

Пляшут,

Но, знаете - не по душе.

У нас такое

Красное лето

И гнутый месяц

На Иртыше,

У нас тоже пляска,

Только та ли?

До наших

Танцоров

Им далеко-о".

А он отвечает:

"Мы тоже плясали

На каблуках,

Но под "Яблочко".

Так пусть живут,

Любовью светясь,

Уведшей от бед

Певца своего, -

Иртышский

Ущербный гнутый месяц

И "Яблочко",

Что уводило его!

Сквозь прорези этих

Темных окон,

Сквозь эту куриную

Узкую клеть

Самое прекраснейшее далёко

Начинает большими

Ветвями шуметь.

О нем возглашают

Шеренги орудий,

Сельскохозяйственных и боевых.

О нем надрываются

Медные груди

Оркестров

И тяжких тракторов дых.

О нем

На подступах новой эры,

Дома отцов

Обрекши на слом,

Поют на улице

Пионеры,

Красный кумач

Повязав узлом.

Я слышу его

В движеньи и в смехе...

Я не умею

В поэмах врать:

Я не бывал

В прокатном цехе,

Я желаю в нем побывать.

Я имею в песнях сноровку,

Может быть, кто-то

От этого - в смех,

Дайте, товарищи,

Мне путевку

В самый ударный

Прокатный цех.

Чтоб меня

Как следует

Там катали,

Чтобы в работе

Я стал нужон,

Чтобы песнь родилась

Не та ли,

Для которой

Я был рожден?

1933