Тургенев Иван Сергеевич - Стук... Стук... Стук!..

ил. Я им и щипцы приспособлял. Этого я, признаюсь, не ожидал.

   - Известна тебе одна барышня,- спросил я Семена,- Ильи Степаныча приятельница - зовут ее Машей?

   - Как нам Марьи Анемподистовны не знать? Барышня хорошая.

   - Твой барин в нее влюблен, в эту Марью... ну и так далее?

   Семен вздохнул.

   - От этой от самой от барышни и пропадать Илье Степанычу. Потому: любят они ее ужаственно, а в супружество взять не решаются - и бросить ее тоже жаль. От этого от самого ихнего малодушия. Уж очень они ее любят.

   - Да что, она - хорошенькая? - полюбопытствовал я.

   Семен принял серьезный вид.

   - Господа таких любят.

   - А на твой вкус?

   - Для нас... статья не подходящая - вовсе.

   - А что?

   - Телом оченно худы.

   - Если бы она умерла,- начал я снова,- ты полагаешь, Илья Степанович ее не пережил бы?

   Семен опять вздохнул.

   - Этого мы сказать не смеем - дело господское... а только барин наш - мудреный!

   Я взял со стола большое и довольно толстое письмо, отданное мне Теглевым, повертел его в руках... Адрес на имя "его высокородия, господина батарейного командира, полковника и кавалера", с обозначением имени, отчества и фамилии, был очень четко и тщательно написан. В верхнем углу куверта стояло слово: "Нужное", дважды подчеркнутое.

   - Послушай, Семен,- начал я.- Я боюсь за твоего барина. У него, кажется, недобрые мысли на уме. Надо будет отыскать его непременно.

   - Слушаю-с,- отвечал Семен.

   - Правда, на дворе туман такой, что на два аршина ничего рассмотреть нельзя; но всё равно: надо попытаться. Мы возьмем по фонарю, а в каждом окне зажжем по свечке - на всякий случай.

   - Слушаю-с, - повторил Семен, зажег фонари и свечки, и мы отправились.

  

  

   Как мы с ним блуждали, как путались - это передать невозможно! Фонари нисколько не помогали нам; они нисколько не разгоняли той белой, почти светлой мглы, которая нас окружала. Мы с Семеном несколько раз теряли друг друга, несмотря на то, что перекликались, аукались и то и дело взывали - я: "Теглев! Илья Степаныч!" - он: "Господин Теглев! Ваше благородие!" Туман до того сбивал нас с толку, что мы бродили, как во сне; мы оба скоро охрипли: сырость проникала до самого дна груди. Кое-как мы опять, по милости свечек в окнах, сошлись у избы. Наши совокупные поиски ни к чему не повели - мы только связывали друг друга, а потому мы и положили уже не думать о том, как бы не разбиться, а идти каждому своей дорогой. Он взял налево, я направо и скоро перестал слышать его голос. Туман, казалось, пробрался в самую мою голову - и я бродил как отуманенный да только покрикивал: "Теглев! Теглев!"

   - Я! - раздалось вдруг мне в ответ.

   Батюшки! как я обрадовался! как бросился туда, где послышался мне голос... Человеческая фигура зачернела впереди... я к ней... Наконец-то!

   Но вместо Теглева я увидел перед собою другого офицера той же батареи, которого звали Телепневым.

   - Это вы мне отозвались? - спросил я его.

   - А это вы меня звали? - спросил он в свою очередь.

   - Нет; я звал Теглева.

   - Теглева? Да я сию минуту его встретил. Какая дурацкая ночь! Никак к себе домой не попадешь.

   - Вы видали Теглева? Куда он шел?

   - Кажись, туда! - Офицер провел рукой по воздуху.- Но теперь ничего понять нельзя. Вот, например, известно ли вам, где деревня? Одно спасение - собака залает. Предурацкая ночь! Позвольте закурить сигарку... все-таки как будто путь себе освещаешь.

   Офицер был, сколько я заметил, немного навеселе.

   - Вам Теглев ничего не сказал?- спросил я.

   - Как же! Я ему говорю: "Брат, здорово!" - а он мне: "Прощай, брат!" - "Как прощай! Почему прощай?" - "Да я, говорит, хочу счас застрелиться из пистолета". Чудак!

   У меня дух захватило.

   - Вы говорите, он вам сказал...

   - Чудак! - повторил офицер и поплелся от меня прочь.

   Не успел я еще прийти в себя от заявления офицера - как мое собственное имя, несколько раз с усилием выкрикнутое, поразило мой слух. Я узнал голос Семена.

   Я отозвался... Он подошел ко мне.

  

  

   - Ну что? - спросил я его.- Нашел ты Илью Степаныча?

   - Нашел-с.

   - Где?

   - А тут, недалече.

   - Как же ты... нашел его? Он жив?

   - Помилуйте - я с ними разговаривал. (У меня от сердца отлегло.) Сидят под березкой, в шинели... и ничего. Я им докладываю: пожалуйте, мол, Илья Сте-наныч, на квартиру; Александр Васильич оченно о вас беспокоятся. А они мне говорят: охота ему беспокоиться! Я на чистом воздухе быть желаю. У меня голова болит. Ступай, мол, домой. А я приду после.

   - И ты ушел! - воскликнул я и всплеснул руками.

   - А то как же-с? Приказали идти... как же я останусь? Все мои страхи ко мне вернулись разом.

   - Сию минуту веди меня к нему - слышишь? Сию минуту! Ах, Семен, Семен, не ожидал я этого от тебя! Ты говоришь, он недалеко отсюда?

   - Близехонько, вот где роща началась,- тут и сидят. От речки - от берегу - сажени с две, не больше. Я по речке их и нашел.

   - Ну веди, веди! Семен отправился вперед.

   - Вот извольте, пожалуйте... Только к речке спуститься - а там сейчас...

   Но вместо того, чтобы спуститься к речке, мы зашли в какую-то ложбину и очутились перед пустым сарайчиком...

   - Э! стой! - воскликнул вдруг Семен.- Это я, знать, вправо забрал... Надо будет сюда, полевее...

   Мы пошли полевее - и попали в такой густой бурьян, что едва могли выбраться... Сколько я помнил, вблизи нашей деревни и не было нигде такого сплошного бурьяна. А там вдруг болото захлюпало у нас под ногами, показались круглые моховые кочки, которых я тоже никогда не видал... Мы пошли назад - перед нами вырос крутой холмик, а на холмике стоит шалаш и в нем храпит кто-то. Мы с Семеном несколько раз крикнули в шалаш: что-то заворочалось в его глубине, затрещала солома - и хриплый голос произнес: кар-раул-лю!

   Мы опять назад... Поле, поле, бесконечное поле...

   Я готов был заплакать... Вспомнились мне слова шута в "Короле Лире": "Эта ночь нас всех с ума сведет, наконец..."

   - Куда ж идти? - обратился я с отчаянием к Семену.

   - Нас, барин, знать, леший обошел,- отвечал растерявшийся слуга.- Это неспроста... Дело это нечистое!

   Я было хотел прикрикнуть на него, но в это мгновенье до слуха моего долетел отдельный негромкий звук, который тотчас привлек всё мое внимание. Что-то слабо пукнуло, вот как если б кто вытащил тугую пробку из узкого горлышка бутылки. Раздался этот звук недалеко от того места, где я стоял. Почему этот звук показался мне особенным и странным - я сказать не умею - но я тотчас пошел по его направлению.

   Семен последовал за мною. Через несколько мгновений что-то высокое и широкое зачернело сквозь туман.

   - Роща! вот она, роща! -воскликнул радостно Семен,- да, вон... вон и барин сидит под березой... Где я его оставил, там и сидит. Он самый и есть!

   Я вгляделся. Действительно: на земле, у корня березы, спиною к нам, неуклюже сгорбившись, сидел человек. Я быстро приблизился к нему - и узнал шинель Теглева, узнал его фигуру, его наклоненную на грудь голову.

   - Теглев! - крикнул я... но он не отозвался.

   - Теглев! - повторил я и положил ему руку на плечо.

   Тогда он вдруг покачнулся вперед, послушно и скоро, словно он ожидал моего толчка, и повалился на траву. Мы с Семеном тотчас его подняли и повернули лицом кверху. Оно не было бледно, но безжизненно-неподвижно; стиснутые зубы белели - а глаза, тоже неподвижные и не закрытые, сохраняли обычный, сонливый и "разный" взгляд...

   - Господи! - промолвил вдруг Семен и показал мне свою обагренную кровью руку... Кровь эта выходила из-под расстегнутой шинели Теглева, с левой стороны его груди.

   Он застрелился из небольшого одноствольного пистолета, который лежал тут же возле него. Слабый звук, слышанный мною,- был звук, произведенный роковым выстрелом.

  

  

   Самоубийство Теглева не слишком удивило его товарищей. Я уже сказывал вам, что, по их понятию, он, как человек "фатальный", должен был выкинуть какую-нибудь необыкновенную штуку, хотя именно этой штуки они, быть может, от него и не ожидали. В письме к батарейному командиру он просил его, во-первых: распорядиться о выключении из списков подпоручика Ильи Теглева, яко самовольно умершего, причем он заявлял, что у него в шкатулке найдется больше наличных денег, чем сколько на нем может оказаться долгов; а во-вторых: доставить важному лицу, командовавшему тогда всем гвардейским корпусом, другое, незапечатанное письмо, находившееся в том же куверте. Это второе письмо мы, разумеется, все прочитали, некоторые из нас взяли с него копии. Теглев, видимо, трудился над сочинением этого письма. "Вот, Ваше В - ство (так, помнится, начиналось оно), как вы бываете строги и взыскиваете за малейшую неисправность в мундире, за ничтожнейшее отступление от формы, когда к вам является бледный, трепещущий офицер; а вот я теперь являюсь перед нашего общего, неподкупного, неумытного Судию, перед Верховное Существо, перед Существо, которое неизмеримо значительнее даже Вашего В - ства,- и являюсь запросто, в шинели, даже без галстуха на шее..." Ах, какое тяжелое и неприятное впечатление произвела на меня эта фраза, каждое слово, каждая буква которой старательно были выведены детским почерком покойного! Неужели, спрашивал я самого себя, неужели стоило придумывать такой вздор в такую минуту? А Теглеву, очевидно понравилась эта фраза: он для нее пустил в ход все бывшие тогда в моде нагромождения эпитетов и амплификации à la Марлинский. Дальше он упоминал о судьбе, о гонениях, о своем призвании, которое так и осталось неисполненным, о тайне, которую он унесет в могилу, о людях, которые не хотели его понять; приводил даже стихи какого-то поэта, который говорил о толпе, что она носит жизнь, "как ошейник", и в порок въедается, "как репейник",- и всё это не без орфографических ошибок. Правду сказать, это предсмертное письмо бедного Теглева было довольно пошло - и я воображаю презрительное недоумение высокой особы, на имя которой оно было адресовано,- воображаю, каким тоном она произнесла: "Дрянной офицер! Дурную траву из поля вон!" Перед самым только концом письма вырвался из сердца Теглева искренний крик. "Ах, Ваше В - ство! - так заключал он свое послание,- я сирота, меня некому было любить смолоду - и все меня чуждались... а единственное сердце, которое отдалось мне,- я сам загубил!" В кармане шинели у Теглева Семен нашел альбомчик, с которым его господин не расставался. Но почти все листы были вырваны; уцелел только один, на котором стояло следующее вычисление:

Наполеон род. 15-го августа 1769 года    1769    15    8 (август - 8-й мес. в году).	Илья Теглев род. 7-го января 1811 года    1811    7    1 (январь - 1-й мес. в году).
Итого 1792    1    7    9    2	Итого 1819    1    8    1    9
Итого 19!	Итого 19!
Наполеон умер 5-го мая 1825 года    1825    5    5 (май - 5-й мес. в году).	Илья Теглев умер 21-го июля 1834 года    1834    21    7 (июль - 7-й мес. в году).
Итого 1835    1    8    3    5	Итого 1862    1    8    6    2
Итого 17!	Итого 17!

  

   Бедняк! уж не оттого ли он и пошел в артиллеристы? Его похоронили, как самоубийцу - вне кладбища,- и немедленно о нем позабыли.

  

  

   На другой день после похорон Теглева (я находился еще в деревне, в ожидании брата) Семен вошел в избу и доложил, что Илья желает меня видеть.

   - Какой Илья? - спросил я.

   - А наш разносчик.

   Я велел позвать его.

   Он явился. Пожалел слегка о господине подпоручике; удивился, что, мол, это с ним такое попритчилось...

   - Он остался тебе должен? - спросил я.

   - Никак нет-с. Они что забирали - всё сейчас выплачивали в аккурате. А вот что-с...- Тут разносчик осклабился.- Досталась вам одна моя вещица...

   - Какая такая вещица?

   - А самая вот эта-с.- Он показал пальцем на резной гребешок, лежавший на туалетном столике.- Вещица малой важности-с,- продолжал балагур,- но как я ее получил в подарок...

   Я вдруг поднял голову. Меня как светом озарило.

   - Твое имя Илья?

   - Точно так-с.

   - Так уж это не тебя ли я... намедни... под ветлою?

   Разносчик подмигнул глазом и еще пуще осклабился.

   - Меня-с.

   - И это тебя звали?...

   - Меня-с,- повторил разносчик с игривой скромностью.- Тут есть одна девица,- продолжал он фальцетом,- которая, по причине очень большой строгости со стороны родителей...

   - Хорошо, хорошо,- перебил я его, вручил ему гребешок и выпроводил его вон.

   Так вот кто был "Илюша",- подумал я и погрузился в философические рассуждения, которые я, впрочем, вам навязывать не стану, ибо никому не намерен мешать верить в судьбу, предопределение и прочие фатальности.

   Вернувшись в Петербург, я собрал сведения о Маше. Я даже отыскал доктора, который ее лечил. К изумлению моему, я услышал от него, что она умерла не от отравы, а от холеры! Я сообщил ему то, что слышал от Теглева.

   - Э! э! - воскликнул вдруг доктор.- Этот Теглев - артиллерийский офицер, среднего росту, сутулый, пришепетывает?

   - Да.

   - Ну, так и есть. Этот господин отъявился ко мне - я его тут в первый раз увидел - и начал настаивать на том, что та девушка отравилась. "Холера",- говорю я. "Яд",- говорит он. "Да холера же",- говорю я. "Да яд же",- говорит он. Я вижу, человек какой-то словно помешанный, с широким затылком, значит упрямый, пристает ко мне не с коротким... Всё равно, думаю, субъект ведь помер... Ну, говорю, отравилась она, коли вам этак приятнее. Он поблагодарил меня, даже руку пожал - и скрылся.

   Я рассказал доктору, каким образом этот самый офицер в тот же самый день застрелился.

   Доктор даже бровью не повел - а только заметил, что на свете чудаки бывают разные.

   - Бывают,- повторил за ним и я.

   Да; справедливо сказал кто-то про самоубийц: пока они не исполнят своего намерения - никто им не верит; а исполнят - никто о них не пожалеет.

  

  

   Восьмой том полного собрания сочинений И. С. Тургенева содержит повести и рассказы, опубликованные в 1868-1872 годах - в период, непосредственно следующий за изданием романа "Дым": "История лейтенанта Ергунова"(1868), "Бригадир" (1868), "Несчастная" (1869), "Странная история" (1870), "Степной король Лир" (1870), "Стук... стук... стук!.." (1871), "Вешние воды" (1872).

   Интерес к наиболее актуальным проблемам русской общественной жизни, нашедший свое яркое проявление в произведениях Тургенева начала 1860-х годов, остается характерным для его творчества и в последующие годы. Роман "Дым", возбудивший негодование представителей различных, подчас противоположных, политических группировок, показывал, что писатель наиболее существенной чертой современной русской общественной жизни считал всеобщий разброд и неустроенность. Тургенев писал Е. Е. Ламберт 21 мая (2 июня) 1861 г.: "Нигде ничего крепкого, твердого - нигде никакого зерна; не говорю уже о сословиях - в самом народе этого нет". Тургенев пытался разобраться в том, как согласуется перестройка русского общества в пореформенный период с потребностями народной жизни.

   Национальные характеры, национальные особенности исторического развития России, порой не прямо, а сложно, опосредствованно влияющие на жизнь страны, постоянно занимали писателя.

   В шестидесятые годы Тургенев часто обращается к типам, ставшим достоянием мировой литературной традиции, отыскивая и изображая их преломления в русской жизни. Это обстоятельство было отмечено критикой. "Перед поэтом как бы постоянно носятся образы западного искусства, Лир, Вертер и пр., и он ищет им подобий в нашей скудной и бледной жизни",- писал Н. Страхов ("Последние произведения Тургенева".- Заря, 1871, No 2, Критика, с. 27). По мнению критика, Тургенев "примеривает" к русской действительности "чужие идеалы, идеалы хищной жизни, сильных страстей, романических событий", и остается недоволен прозаичностью русской жизни, выражает "неверие в изящество <...> проявлений" народного характера (там же, с. 27, 30). Повесть "Степной король Лир" Тургенева он рассматривал как "пародию" на "Короля Лира" Шекспира, "Бригадира" - как опошление "Вертера". На самом деле Тургенев ставил перед собою цель показать реально-исторические формы, в которые отливаются ситуации и типы, запечатленные мировой литературной традицией, в русском быту и тем самым сделать более ощутительными неповторимые черты русской жизни.

   Почти во всех произведениях этих лет писатель передавал обаяние сильных характеров и больших страстей, погруженных в прозу быта. Так, в рассказе "Бригадир" возникает образ скромного обездоленного старика, наделенного силой чувства Вертера, самоотверженностью в любви, достойной кавалера де Грие ("Манон Леско" А.-Ф. Прево), а также храбростью суворовского офицера. Важным аспектом характеристики Сусанны в повести "Несчастная" является внутренняя сопоставимость ее образа с "мировым типом" Миньоны - героини романа Гёте "Годы учения Вильгельма Мейстера". Тургенев продолжает традицию своеобразного переосмысления типа Миньоны, дань которому он отдал в повести "Ася" и интерес к которому проявили другие писатели его времени - Достоевский, Григорович, Л. Толстой (см.: Русская повесть XIX века. Л., 1973, ч. IV, гл. II, с. 399; Лотман Л. М. Реализм русской литературы 60-х гг. XIX в. Л., 1974, с. 100; Brang Peter. I. S. Turgenev. Wiesbaden, 1977, S. 133-134).

   Повесть "Степной король Лир" - одно из наиболее значительных произведений Тургенева, написанных в период между романами "Дым" и "Новь". Она возникает на "стыке" политических, литературных и философских размышлений писателя, вбирает его мысли о России и отражает расчеты на западного читателя.

   В новелле "Степной король Лир" совмещены высокий и низкий планы повествования, трагедийное содержание выражено в бытовых, нарочито будничных и подчас даже сатирических образах. Параллельное осмысление проблем русской жизни и значения трагедии Шекспира проходит через всю повесть. До последней переделки повести в беловой рукописи Тургенев предполагал начать и кончить ее изображением дружеского круга, обсуждающего значение шекспировских образов, соотношение этих образов с живыми типами русского общества. Часть этой "рамки" сохранилась в окончательном тексте в виде своеобразного введения, в котором изображается круг старых университетских товарищей тридцатых-сороковых годов, увлеченно толкующих о Шекспире (черта автобиографическая), и декларируется принципиально важное утверждение о "вседневности" типов Шекспира. Это последнее положение Тургенева достаточно ясно говорит об особенности его подхода к образам великого английского драматурга вообще и в частности о замысле повести "Степной король Лир".

   Не только "Степной король Лир", но и другие произведения Тургенева 60-х - начала 70-х годов рисовали высокие проявления больших страстей, трагедийные конфликты, облеченные во "вседневные" одежды низкой действительности. Во вводном эпизоде "Степного короля Лира" писатель утверждает, что характеры, подобные Макбету и Ричарду III, встречаются лишь "в возможности", но именно будничные, массовые формы проявления "исключительных" страстей интересуют Тургенева в этот период. В рассказе "Стук... стук... стук!.." дан образ "маленького Наполеона" - "фатального" человека - ограниченного, решительного, фанатически верящего в свою звезду, честолюбивого и совершенно лишенного идейного и этического содержания. Образ Теглева, как и все образы рассказав и повестей шестидесятых годов, прочно связанный с русским бытом, имел вместе с тем непосредственное отношение к наблюдениям Тургенева над жизнью современной Европы, в нем отразились размышления писателя о деятельности ненавистного ему Наполеона III. За "студией русского самоубийства" - изображением странной судьбы ничтожной, но в своем роде сильной и необычайной личности - стояла мысль о Макбетах и Ричардах III "в возможности", о наполеонизме ничтожного человека, о психологических и политических истоках влияния подобных личностей на людей.

   Перечисление имеющих современное значение героев Шекспира во вводном эпизоде "Степного короля Лира" Тургенев начинает с излюбленного им образа - Гамлета, далее он упоминает Отелло и Фальстафа, а также имя Ромео, которое затем в беловой рукописи вычеркивается. От упоминания Ромео Тургенев отказался, вероятно, потому, что оно не могло не оживить в памяти читателя статью "Русский человек на rendez-vous (по поводу рассказа Тургенева "Ася")" Чернышевского, постоянно насмешливо называвшего тургеневского героя "Ромео". Вслед за Ричардом III и Макбетом собеседники, изображенные Тургеневым, обращаются к королю Лиру. Эти образы Шекспира связаны с трактовкой нравственно-политической темы - темы честолюбия, власти и влияния ее на личность. Анализируя формы бытования подобных характеров на русской почве, Тургенев рассматривает их главным образом в социально-психологическом аспекте. Его привлекает вопрос о покорности и бунте как постоянно действующих стихиях народного характера.

   Стремление к полному освобождению и к подчинению, беспредельное самоотречение и безграничное властолюбие - вот "крайности", между которыми колеблются герои повестей Тургенева "Странная история" и "Степной король Лир".

   Содержание повестей 60-х - начала 70-х годов во многом определяется своеобразно выраженным интересом писателя к судьбам сильных, решительных характеров в народной массе и в кругу русской интеллигенции.

   Тургенев неоднократно сопоставлял "нигилистов" с бунтарями из народной или "захолустной", патриархальной среды. В шестидесятые годы он постоянно обращался к проблеме "раскола", старообрядчества, которая в это время приобретала заметное политическое значение. Уже в начале пятидесятых годов, занимаясь "русской историей и русскими древностями" (см. письмо Тургенева к Аксаковым от 6 (18) июня 1852 г.), писатель заинтересовался старообрядчеством как формой выражения народного протеста. Такое отношение к расколу сказалось в рассказе "Касьян с Красивой Мечи" и повести "Постоялый двор" {Бродский Н. Л. И. С. Тургенев и русские сектанты. М., 1922, с. 22-25.}.

   Во второй половине 1850-х годов перед Тургеневым встал вопрос о влиянии религиозных представлений на этические искания дворянской интеллигенции. Правда, и тут речь шла о воздействии народной среды на интеллигенцию. Духовный мир как героини "Дворянского гнезда", так и героини повести "Ася" складывается под влиянием религиозных крестьянок. Религиозность здесь выступает большей частью лишь как форма этических исканий. Героиня повести "Ася", например, готовая идти за процессией "куда-нибудь далеко, на молитву, на трудный подвиг", проявляет полное безразличие к религиозным догматам паломников. Ее порыв выражает лишь безотчетное стремление к самопожертвованию, к служению идеалу. Еще более близок к рассказу "Странная история" эпизод ухода в монастырь Лизы Калитиной ("Дворянское гнездо"). "Я всё знаю <...> и как папенька богатство наше нажил <...> Всё это отмолить, отмолить надо <...> помогите мне, не то я одна уйду",- говорит Лиза Калитина своей тетке, и та возражает ей: "Это всё в тебе Агашины следы; это она тебя с толку сбила..." (наст. изд., т. 6, с. 151).

   Писателем, творчество которого вызывало наибольший интерес у Тургенева, был Л. Толстой.

   Во втором томе романа "Война и мир" содержатся эпизоды, рисующие покровительство княжны Марьи юродивым и ее мечту об уходе из дома, о странствовании. Этот эпизод сам Толстой в первоначальном плане обозначил словами "юродство княжны Марьи" {Толстой, т. 13, с. 824.}.

   Тургенев пристально следил за литературной деятельностью Толстого, в частности за выходившими из печати частями романа "Война и мир", и за эволюцией его идей. Некоторые философские рассуждения в романе Толстого воспринимались им как выражение неверия в разум, проповедь стихийности и бессознательности, составляющих якобы основу "роевой" жизни народа.

   Поэтому философские отступления в "Войне и мире" Толстого вызывали у Тургенева решительное сопротивление. Даже в образах романа он подчас видел стремление писателя возвеличить инстинктивную, стихийную жизнь; бессознательность поведения героев Толстого Тургенев имел в виду, когда писал 15(27) марта 1870 г. И. П. Борисову об их "юродстве". Консерватизм и стихийность он постоянно называл "юродством", считая юродство глубоко отрицательным, но имеющим исторические корни явлением русской народной жизни.

   Продолжая многолетний спор с Герценом, возлагавшим надежды на революционные потенции старообрядческой и сектантской среды, Тургенев писал ему 13(25) декабря 1867 г. о чертах юродства - о дикости и косности идеологов старообрядчества.

   Вместе с тем, стремясь разгадать "тайну" влияния старообрядческих пророков на народ, Тургенев осмыслял не только те их черты, которые действовали на воображение темных людей, но и силу их протеста, упорство и последовательность в сопротивлении насилию властей, способность идти на жертвы во имя того, что они считают правдой. Именно эти черты иногда ставили раскольников во главе народных движений. Соглашаясь с Тургеневым, Мериме писал ему: "Вы совершенно правильно сказали: раскольники XVII века были революционерами. Вот что следует хорошо понять, и тогда всё пойдет как по маслу" {См.: Parturier Maurice. Une amitié littéraire. Prosper Mérimée et Ivan Tourguénev. Paris, 1952, p. 182. Здесь и далее выдержки из писем Мериме приводятся в русском переводе.}. Исконные черты народного характера: готовность до конца отстаивать свои убеждения, способность к полному самоотречению и к ожесточенной, беззаветной борьбе - предопределили, по мнению Тургенева, возникновение как типа революционера, так и противоположного ему по существу типа приверженца старообрядчества, несмотря на всё принципиальное различие их взглядов. В беловой рукописи рассказа "Степной король Лир" Мартын Харлов, готовый долго терпеть, "всё простить" и, вдруг взбунтовавшись, отомстить за обиды, неукротимый в своем гневе и самоотречении, по внешним признакам сравнивается с Кромвелем (это сравнение было автором снято "в последний момент"), а дочь его, похожая на отца и внешностью и характером, становится во главе секты. "Странную историю" Тургенев заканчивает фразой, раскрывающей прямую связь между его интересом к давно происшедшему событию, составившему сюжет этого произведения, и оценкой современных политических движений, сравнением характера Софи, пожертвовавшей всем ради своих убеждений, и девушек, уходивших в революцию, идейно бесконечно далеких от Софи, но столь же самоотверженных и цельных, как она.

   Интерес к изучению раскола в шестидесятые годы непосредственно связывали с демократизацией науки, с попытками при решении актуальных общественных вопросов опереться на их историческое осмысление. А. Н. Пыпин писал: "Особенною заслугой новейшей историографии было стремление раскрыть народную сторону истории,- роль народа, его сил и характера в создании государства, и судьбу народа в новейшем государстве <...> Больше чем когда-нибудь историческая пытливость обращалась к тем эпохам и явлениям истории, где выказывалась деятельная роль народа: таковы были эпохи древней истории, время вечевого устройства и народоправств, время народной колонизации, далее - время междуцарствия <...>, время народных волнений в конце XVII века, время раскола" {Пыпин А. Н. История русской этнографии. СПб., 1891. Ч. II, с. 171.}.

   Со стремлением Тургенева осмыслить истоки влияния вождей старообрядчества на народную массу связан его замысел исторического романа, в котором центральное место должно было занять изображение мятежа, поднятого старообрядцами в Москве 5 июля 1682 г. Именно над этим романом о старообрядческом вожде - Никите Добрынине-Пустосвяте, одном из предводителей восстания,- Тургенев работал в одно время с рассказом "Странная история" {Пыпин А. Н. История русской этнографии. СПб., 1891. Ч. II, с. 171.}.

   Современные интересы составляли основу и тех его повестей и рассказов, сюжеты которых он черпал из своих воспоминаний, из преданий своей семьи или происшествий, запечатленных памятью населения родного края {См.: Бялый Г. А. От "Дыма" к "Нови". - Уч. зап. Ленингр. пед. ин-та, 1956, т. XVIII, с. 82, 88.}.

   Проблемой, которая привлекала внимание Тургенева уже с 1840-х годов, был русский XVIII век - эпоха, в которой он видел начало многих современных противоречий. Тип русского человека XVIII века - личности, сформированной в обстановке расцвета крепостничества, сохранившей черты патриархального характера и в то же время постоянно приобщающейся к западной культуре, выявляющей свои особенности на фоне усвоенных ею чуждых обычаев,- живо занимал Тургенева и в шестидесятые годы. В повестях и рассказах этого периода он создал ряд портретов людей XVIII века. Суворовский солдат, русский Вертер, Гуськов ("Бригадир"), поклонник энциклопедистов, русский барин Иван Матвеич Колтовской ("Несчастная"), слуги "старого века" ("Бригадир") - все эти герои очерчены Тургеневым с замечательным проникновением в дух эпохи. Даже в "Степном короле Лире", действие которого относится к 1840 году, Тургенев подчеркивает живое бытование традиций XVIII века. Харлов читает масонский журнал "Покоящийся трудолюбец" (1785 г.) и размышляет над философскими вопросами, которые решались в этом журнале. Стряпчий - самый порядочный человек провинциального общества - характеризуется как "первый по губернии масон" (с. 180).

   Наряду с интересом к XVIII веку и к возникшим в период расцвета крепостничества типам, писатель уделяет внимание и тридцатым годам XIX гека, эпохе резкой смены идеалов передовой части интеллигенции и изменения психологического стереотипа представителя массового низового пласта культурного слоя. Изображая подобные типы, писатель выявляет признаки сдвигов в жизни общества, мало заметные, подчас, ростки исторической нови. Обращение Тургенева к эпохе тридцатых годов отчасти объясняется тем, что в 1867-1868 годах он работал над циклом "Литературных воспоминаний", открывших собрание сочинений писателя 1869 года, а тридцатые годы имели особое значение в его жизни. В это время начался творческий путь Тургенева, произошло становление его как личности и мыслителя. В повести "Несчастная" сюжет, а отчасти и образы которой были навеяны воспоминаниями юности, Тургенев дает простор историческим ассоциациям и размышлениям. Он отмечает формирование в недрах крепостнического общества вольнолюбивых, независимых натур, личностей, образ мыслей и чувства которых несовместимы с нравами и законами окружающей среды. Явление это было новым и типичным для той эпохи. Вольнолюбие Герцена и Белинского, антикрепостнические убеждения самого Тургенева и ряда других передовых деятелей этого и последующего периодов складывались в тридцатые годы. Сходство некоторых эпизодов "Несчастной" с "Сорокой-воровкой" и "Кто виноват?" Герцена возвращали мысль читателя к той поре, когда зародился, в острой форме выразившийся позже, протест целого поколения против социального и политического гнета. В "Несчастной" появляется зловещая фигура Ратча, во многом ориентированная на прототип официозного писателя Ф. В. Булгарина, в течение десятилетий подвергавшего травле лучших русских литераторов. Тургенев показывает органическую связь Ратча и подобных ему беспринципных карьеристов с рутинной средой дворянства, чиновничества и мещанства и дает понять, что негодяи этого сорта сильны поддержкой, которую им оказывают "важные", сановные лица. Поэтому так трагична судьба благородных, наделенных тонкой духовной организацией личностей, которые становятся объектом ненависти ратчей и их покровителей. В беловом автографе "Несчастной", который затем подвергся новой переработке, целая глава была посвящена изображению донкихотского по форме, но смелого и благородного но существу заступничества романтика - разночинца Цилиндрова за Сусанну и ее доброе имя. Таким образом, Тургенев отмечает появление нового социально-психологического типа - решительного разночинца. В тридцатые годы люди подобного типа воспринимались как явление исключительное. Они еще не стали на уровень высших форм современной образованности, не освободились от влияния вульгарного романтизма, но их смелость и независимость, их тяга к просвещению и к лучшим представителям дворянской культуры предвещали расцвет творческой активности разночинцев в последующий период.

   В конце 1860-х - начале 1870-х гг. Тургенев вновь возвращается к проблематике некоторых своих произведений 1850-х гг. Так, ситуация, изображенная им в повести "Ася", продолжает привлекать его внимание и по-новому трактуется им в некоторых эпизодах повестей "Несчастная" и "Вешние воды". Если в пору создания "Аси" (1857) авторитет "лишнего человека", свободомыслящего дворянина стоял еще достаточно высоко во мнении общества, и критиков поразило "снижение" идейно-нравственного уровня героя от Рудина к г-ну Н. Н.,- то в повестях 1860 - 1870-х годов Тургенев окончательно развенчивает "слабого человека" как носителя рутинного образа мыслей. В герое "Несчастной" Фустове подчеркнута ординарность. Писатель раскрывает социальный смысл "осторожности" Фустова, его неспособности проявлять независимость и твердость в конфликтной ситуации. Лишенный подлинного нравственного чувства, неспособный к проявлению сильных и непосредственных эмоций, Фустов, не сознавая того, становится союзником и пособником гонителей Сусанны, представителей темных сил общества. Недаром в конце повести он сливается со средой петербургского чиновничества, которая воспитала преследовавшего Сусанну Семена Ивановича Колтовского.

   Характеризуя <<Асю" Тургенева, Чернышевский писал: "Действие - за границей, вдали от всей дурной обстановки нашего домашнего быта <...> Повесть имеет направление чисто поэтическое, идеальное, не касающееся ни одной из так называемых черных сторон жизни" (Чернышевский, т. 5, с. 156). Далее, однако, критик утверждал, что поведение героя, трусость, проявленная им в момент, когда от его решимости и последовательности зависело счастье его самого и полюбившей его женщины, возвращает читателя к размышлениям о проблемах современности, к мыслям о социальных обстоятельствах, формирующих людей, которые предпочитают компромисс открытой борьбе и в своей склонности к компромиссу доходят, в конечном счете, до предательства.

   В повести "Вешние воды" Тургенев вновь на фоне картин жизни тихого патриархального немецкого города рисует драму гибели надежд "слабого" человека. Обращаясь к темам, послужившим предметом литературной полемики конца 1850-х годов (см. статьи Н. Г. Чернышевского "Русский человек на rendez-vous" - Атеней, 1858, ч. 3, No 18, и П. В. Анненкова "О литературном типе слабого человека" - Атеней, 1858, ч. 4, No 32), писатель продолжает свои "студии" сложного взаимодействия исторических обстоятельств, социальных условий и психологических состояний человека. Постоянные, проходящие через все творчество Тургенева мотивы обогащаются в конце 1860-х - начале 1870-х гг. темами и сюжетами, характерными для новой эпохи. Так, в "Степном короле Лире" историческое явление крушения патриархальных отношений поставлено в связь с социальной чертой действительности последних десятилетий - усилением агрессивности и влияния на обществе корыстолюбивых авантюристов буржуазного типа. Важное место в произведении занимают эпизоды, трактующие психологию современного человека, показывающие жажду власти и готовность к самоотречению, - психологические мотивы, определяющие поступки людей, переживающих крушение старых, привычных отношений.

   В повести "Вешние воды" большое значение имеет изображение идеальной, возвышенной красоты женщины (Джемма) и силы непосредственного чувства - любви, знаменующей освобождение человека от пут материальных расчетов и социальных предрассудков (сравнение любви с революцией). Высокая любовь противопоставляется унизительной страсти, порабощающей человека, приводящей его к разладу с собственным нравственным чувством.

   Носительницей и воплощением порабощающей страсти в повести является практичная барыня, происходящая из купцов и усвоившая деловую хватку предприимчивых буржуа. Подчинившись "роковой женщине" Полозовой, герой "Вешних вод" жертвует любовью и нравственным чувством, но не наносит ущерба своим материальным интересам и положению в обществе, а, напротив, делает их более прочными. Сохранив имущество, которым он готов был пожертвовать ради того, чтобы соединиться с Джеммой - девушкой из низшего сословия, он впоследствии "успел нажить значительное состояние". Однако ни страсть, привязавшая его было к властной и предприимчивой женщине современного, буржуазного типа, ни практическая деятельность, увенчавшаяся обогащением, не могут убить в герое идеальных устремлений, жажды подлинно человеческих отношений, без которых нет счастья.

   К концу 1860-х годов все более отчетливо определяется роль Тургенева как проводника русского литературного влияния на западную культуру {Алексеев М. П. И. С. Тургенев пропагандист русской литературы на Западе.- Труды отдела новой русской литературы, 1948, т. 1, с. 37-80 (ИРЛИ (Пушкинский Дом) АН СССР).}.

   В 1868 году П. Мериме называл Тургенева одним из вождей реалистической литературы во всем мире (см: Mérimée. Œuvres complètes. Études de littérature russe. T. II, p. 241).

   Пользуясь своим личным влиянием на французских, немецких и английских писателей, Тургенев знакомил прогрессивную интеллигенцию Запада с русской литературой, а через нее с подлинной, неофициальной Россией. Он постоянно стремился расширить сферу воздействия русского реалистического искусства на мировую культуру. В письме к издателю сборника его повестей во французском переводе Ж. Этцелю Тургенев с задором писал 8(20) февраля 1869 г. о том, что готов дать сборнику название, которым европейские обыватели презрительно окрестили русское искусство, он хочет заставить принять это искусство в его национальной, непривычной еще для европейской публики, форме: "Что касается заглавия сборника, то мне вдруг пришла на ум простая и блестящая (блестящая ли?) идея. Во Фландрии "гёзы" приняли имя, которое им дали их враги; почему бы не назвать сборник "Московитские рассказы"? Если бы я был смелее, то назвал бы его "Варварские рассказы"". Тургенев много трудился над переводом своих произведений и сочинений других русских писателей на французский и немецкий языки, а также над редактированием работ других переводчиков. При этом он неизменно стремился к сохранению образов, выражений и деталей описаний, наиболее характерных для русского быта и требовавших подчас специального объяснения, которое сам давал в особых сносках.

  

   Тексты всех произведений, входящих в настоящий том, печатаются по изданию Т, ПСС, 1883, в котором тексты томов VIII и IX, где помещены эти произведения, были проверены самим Тургеневым (см. наст. изд., т. 5, с. 384).

  

  

   Все тексты настоящего тома, за исключением повести "Вешние воды", подготовлены Л. М. Лотман. Ею же написаны примечания. Текст повести "Вешние воды" подготовила Е. M. Хмелевская, примечания - Л. В. Крестова. Первую редакцию XXIII - XXVIII глав повести "Несчастная" подготовила к печати Т. Б. Трофимова. В подготовке тома к печати принимали участие Е. М. Лобковская и Е. В. Свиясов.

   Вступительная статья к примечаниям написана Л. M. Лотман. Редакторы тома - Н. В. Измайлов и Е. И. Кийко.