Пушкин Александр Сергеевич - Поэмы

мерный, В душе герой, любовник верный. Упорным боем утомлен, Под богатырской головою Он сладостный вкушает сон. Но вот уж раннею зарею Сияет тихий небосклон; Все ясно; утра луч игривый Главы косматый лоб златит. Руслан встает, и конь ретивый Уж витязя стрелою мчит. И дни бегут; желтеют нивы; С дерев спадает дряхлый лист; В лесах осенний ветра свист Певиц пернатых заглушает; Тяжелый, пасмурный туман Нагие холмы обвивает; Зима приближилась - Руслан Свой путь отважно продолжает На дальный север; с каждым днем Преграды новые встречает: То бьется он с богатырем, То с ведьмою, то с великаном, То лунной ночью видит он, Как будто сквозь волшебный сон, Окружены седым туманом, Русалки, тихо на ветвях Качаясь, витязя младого С улыбкой хитрой на устах Манят, не говоря ни слова... Но, тайным промыслом храним, Бесстрашный витязь невредим; В его душе желанье дремлет, Он их не видит, им не внемлет, Одна Людмила всюду с ним. Но между тем, никем не зрима, От нападений колдуна Волшебной шапкою хранима, Что делает моя княжна, Моя прекрасная Людмила? Она, безмолвна и уныла, Одна гуляет по садам, О друге мыслит и вздыхает, Иль, волю дав своим мечтам, К родимым киевским полям В забвенье сердца улетает; Отца и братьев обнимает, Подружек видит молодых И старых мамушек своих - Забыты плен и разлученье! Но вскоре бедная княжна Свое теряет заблужденье И вновь уныла и одна. Рабы влюбленного злодея, И день и ночь, сидеть не смея, Меж тем по замку, по садам Прелестной пленницы искали, Метались, громко призывали, Однако все по пустякам. Людмила ими забавлялась: В волшебных рощах иногда Без шапки вдруг она являлась И кликала: "Сюда, сюда!" И все бросались к ней толпою; Но в сторону - незрима вдруг - Она неслышною стопою От хищных убегала рук. Везде всечасно замечали Ее минутные следы: То позлащенные плоды На шумных ветвях исчезали, То капли ключевой воды На луг измятый упадали: Тогда наверно в замке знали, Что пьет иль кушает княжна. На ветвях кедра иль березы Скрываясь по ночам, она Минутного искала сна - Но только проливала слезы, Звала супруга и покой, Томилась грустью и зевотой, И редко, редко пред зарей, Склонясь ко древу головой, Дремала тонкою дремотой; Едва редела ночи мгла, Людмила к водопаду шла Умыться хладною струею: Сам карла утренней порою Однажды видел из палат, Как под невидимой рукою Плескал и брызгал водопад. С своей обычною тоскою До новой ночи, здесь и там, Она бродила по садам: Нередко под вечер слыхали Ее приятный голосок; Нередко в рощах поднимали Иль ею брошенный венок, Или клочки персидской шали, Или заплаканный платок. Жестокой страстью уязвленный, Досадой, злобой омраченный, Колдун решился наконец Поймать Людмилу непременно. Так Лемноса хромой кузнец, Прияв супружеский венец Из рук прелестной Цитереи, Раскинул сеть ее красам, Открыв насмешливым богам Киприды нежные затеи... Скучая, бедная княжна В прохладе мраморной беседки Сидела тихо близ окна И сквозь колеблемые ветки Смотрела на цветущий луг. Вдруг слышит - кличут: "Милый друг!" И видит верного Руслана. Его черты, походка, стан; Но бледен он, в очах туман, И на бедре живая рана - В ней сердце дрогнуло. "Руслан! Руслан!.. он точно!" И стрелою К супругу пленница летит, В слезах, трепеща, говорит: "Ты здесь... ты ранен... что с тобою?" Уже достигла, обняла: О ужас... призрак исчезает! Княжна в сетях; с ее чела На землю шапка упадает. Хладея, слышит грозный крик: "Она моя!" - и в тот же миг Зрит колдуна перед очами. Раздался девы жалкий стон, Падет без чувств - и дивный сон Объял несчастную крылами. Что будет с бедною княжной! О страшный вид: волшебник хилый Ласкает дерзостной рукой Младые прелести Людмилы! Ужели счастлив будет он? Чу... вдруг раздался рога звон, И кто-то карлу вызывает. В смятенье , бледный чародей На деву шапку надевает; Трубят опять; звучней, звучней! И он летит к безвестной встрече, Закинув бороду за плечи.

ПЕСНЬ ПЯТАЯ

Ax, как мила моя княжна! Мне нрав ее всего дороже: Она чувствительна, скромна, Любви супружеской верна, Немножко ветрена... так что же? Еще милее тем она. Всечасно прелестию новой Умеет нас она пленить; Скажите: можно ли сравнить Ее с Дельфирою суровой? Одной - судьба послала дар Обворожать сердца и взоры; Ее улыбка, разговоры Во мне любви рождают жар. А та - под юбкою гусар, Лишь дайте ей усы да шпоры! Блажен, кого под вечерок В уединенный уголок Моя Людмила поджидает И другом сердца назовет; Но, верьте мне, блажен и тот, Кто от Дельфиры убегает И даже с нею незнаком. Да, впрочем, дело не о том! Но кто трубил? Кто чародея На сечу грозну вызывал? Кто колдуна перепугал? Руслан. Он, местью пламенея, Достиг обители злодея. Уж витязь под горой стоит, Призывный рог, как буря, воет, Нетерпеливый конь кипит И снег копытом мочным роет. Князь карлу ждет. Внезапно он По шлему крепкому стальному Рукой незримой поражен; Удар упал подобно грому; Руслан подъемлет смутный взор И видит - прямо над главою - С подъятой, страшной булавою Летает карла Черномор. Щитом покрывшись, он нагнулся, Мечом потряс и замахнулся; Но тот взвился под облака; На миг исчез - и свысока Шумя летит на князя снова. Проворный витязь отлетел, И в снег с размаха рокового Колдун упал - да там и сел; Руслан, не говоря ни слова, С коня долой, к нему спешит, Поймал, за бороду хватает, Волшебник силится, кряхтит И вдруг с Русланом улетает... Ретивый конь вослед глядит; Уже колдун под облаками; На бороде герой висит; Летят над мрачными лесами, Летят над дикими горами, Летят над бездною морской; От напряженья костенея, Руслан за бороду злодея Упорной держится рукой. Меж тем, на воздухе слабея И силе русской изумясь, Волшебник гордому Руслану Коварно молвит: "Слушай, князь! Тебе вредить я перестану; Младое мужество любя, Забуду все, прощу тебя, Спущусь - но только с уговором..." "Молчи, коварный чародей! - Прервал наш витязь: - с Черномором, С мучителем жены своей, Руслан не знает договора! Сей грозный меч накажет вора. Лети хоть до ночной звезды, А быть тебе без бороды!" Боязнь объемлет Черномора; В досаде, в горести немой, Напрасно длинной бородой Усталый карла потрясает: Руслан ее не выпускает И щиплет волосы порой. Два дни колдун героя носит, На третий он пощады просит: "О рыцарь, сжалься надо мной; Едва дышу; нет мочи боле; Оставь мне жизнь, в твоей я воле; Скажи - спущусь, куда велишь... " "Теперь ты наш: ага, дрожишь! Смирись, покорствуй русской силе! Неси меня к моей Людмиле". Смиренно внемлет Черномор; Домой он с витязем пустился; Летит - и мигом очутился Среди своих ужасных гор. Тогда Руслан одной рукою Взял меч сраженной головы И, бороду схватив другою, Отсек ее, как горсть травы. "Знай наших! - молвил он жестоко, - Что, хищник, где твоя краса? Где сила?" - и на шлем высокий Седые вяжет волоса; Свистя зовет коня лихого; Веселый конь летит и ржет; Наш витязь карлу чуть живого В котомку за седло кладет, А сам, боясь мгновенья траты, Спешит на верх горы крутой, Достиг, и с радостной душой Летит в волшебные палаты. Вдали завидя шлем брадатый, Залог победы роковой, Пред ним арапов чудный рой, Толпы невольниц боязливых, Как призраки, со всех сторон Бегут - и скрылись. Ходит он Один средь храмин горделивых, Супругу милую зовет - Лишь эхо сводов молчаливых Руслану голос подает; В волненье чувств нетерпеливых Он отворяет двери в сад - Идет, идет - и не находит; Кругом смущенный взор обводит - Все мертво: рощицы молчат, Беседки пусты; на стремнинах, Вдоль берегов ручья, в долинах, Нигде Людмилы следу нет, И ухо ничего не внемлет. Внезапный князя хлад объемлет, В очах его темнеет свет, В уме возникли мрачны думы... "Быть может, горесть... плен угрюмый... Минута... волны..." В сих мечтах Он погружен. С немой тоскою Поникнул витязь головою; Его томит невольный страх; Недвижим он, как мертвый камень; Мрачится разум; дикий пламень И яд отчаянной любви Уже текут в его крови. Казалось - тень княжны прекрасной Коснулась трепетным устам... И вдруг, неистовый, ужасный, Стремится витязь по садам; Людмилу с воплем призывает, С холмов утесы отрывает, Все рушит, все крушит мечом - Беседки, рощи упадают, Древа, мосты в волнах ныряют, Степь обнажается кругом! Далеко гулы повторяют И рев, и треск, и шум, и гром; Повсюду меч звенит и свищет, Прелестный край опустошен - Безумный витязь жертвы ищет, С размаха вправо, влево он Пустынный воздух рассекает... И вдруг - нечаянный удар С княжны невидимой сбивает Прощальный Черномора дар... Волшебства вмиг исчезла сила: В сетях открылася Людмила! Не веря сам своим очам, Нежданным счастьем упоенный, Наш витязь падает к ногам Подруги верной, незабвенной, Целует руки, сети рвет, Любви, восторга слезы льет, Зовет ее - но дева дремлет, Сомкнуты очи и уста, И сладострастная мечта Младую грудь ее подъемлет. Руслан с нее не сводит глаз, Его терзает вновь кручина... Но вдруг знакомый слышит глас, Глас добродетельного Финна: "Мужайся, князь! В обратный путь Ступай со спящею Людмилой; Наполни сердце новой силой, Любви и чести верен будь. Небесный гром на злобу грянет, И воцарится тишина - И в светлом Киеве княжна Перед Владимиром восстанет От очарованного сна". Руслан, сим гласом оживленный, Берет в объятия жену, И тихо с ношей драгоценной Он оставляет вышину И сходит в дол уединенный. В молчанье, с карлой за седлом, Поехал он своим путем; В его руках лежит Людмила, Свежа, как вешняя заря, И на плечо богатыря Лицо спокойное склонила. Власами, свитыми в кольцо, Пустынный ветерок играет; Как часто грудь ее вздыхает! Как часто тихое лицо Мгновенной розою пылает! Любовь и тайная мечта Русланов образ ей приносят, И с томным шопотом уста Супруга имя произносят... В забвенье сладком ловит он Ее волшебное дыханье, Улыбку, слезы, нежный стон И сонных персей волнованье... Меж тем, по долам, по горам, И в белый день, и по ночам, Наш витязь едет непрестанно. Еще далек предел желанный, А дева спит. Но юный князь, Бесплодным пламенем томясь, Ужель, страдалец постоянный, Супругу только сторожил И в целомудренном мечтанье, Смирив нескромное желанье, Свое блаженство находил? Монах, который сохранил Потомству верное преданье О славном витязе моем, Нас уверяет смело в том: И верю я! Без разделенья Унылы, грубы наслажденья: Мы прямо счастливы вдвоем. Пастушки, сон княжны прелестной Не походил на ваши сны, Порой томительной весны, На мураве, в тени древесной. Я помню маленький лужок Среди березовой дубравы, Я помню темный вечерок, Я помню Лиды сон лукавый... Ах, первый поцелуй любви, Дрожащий, легкий, торопливый, Не разогнал, друзья мои, Ее дремоты терпеливой... Но полно, я болтаю вздор! К чему любви воспоминанье? Ее утеха и страданье Забыты мною с давних пор; Теперь влекут мое вниманье Княжна, Руслан и Черномор. Пред ними стелется равнина, Где ели изредка взошли; И грозного холма вдали Чернеет круглая вершина Небес на яркой синеве. Руслан глядит - и догадался, Что подъезжает к голове; Быстрее борзый конь помчался; Уж видно чудо из чудес; Она глядит недвижным оком; Власы ее как черный лес, Поросший на челе высоком; Ланиты жизни лишены, Свинцовой бледностью покрыты; Уста огромные открыты, Огромны зубы стеснены ... Над полумертвой головою Последний день уж тяготел. К ней храбрый витязь прилетел С Людмилой, с карлой за спиною. Он крикнул: "Здравствуй, голова! Я здесь! наказан твой изменник! Гляди: вот он, злодей наш пленник!" И князя гордые слова Ее внезапно оживили, На миг в ней чувство разбудили, Очнулась будто ото сна, Взглянула, страшно застонала... Узнала витязя она И брата с ужасом узнала. Надулись ноздри; на щеках Багровый огнь еще родился, И в умирающих глазах Последний гнев изобразился. В смятенье, в бешенстве немом Она зубами скрежетала И брату хладным языком Укор невнятный лепетала... Уже ее в тот самый час Кончалось долгое страданье: Чела мгновенный пламень гас, Слабело тяжкое дыханье, Огромный закатился взор, И вскоре князь и Черномор Узрели смерти содроганье... Она почила вечным сном. В молчанье витязь удалился; Дрожащий карлик за седлом Не смел дышать, не шевелился И чернокнижным языком Усердно демонам молился. На склоне темных берегов Какой-то речки безымянной, В прохладном сумраке лесов, Стоял поникшей хаты кров, Густыми соснами венчанный. В теченье медленном река Вблизи плетень из тростника Волною сонной омывала И вкруг него едва журчала При легком шуме ветерка. Долина в сих местах таилась, Уединенна и темна; И там, казалось, тишина С начала мира воцарилась. Руслан остановил коня. Все было тихо, безмятежно; От рассветающего дня Долина с рощею прибрежной Сквозь утренний сияла дым. Руслан на луг жену слагает, Садится близ нее, вздыхает С уныньем сладким и немым; И вдруг он видит пред собою Смиренный парус челнока И слышит песню рыбака Над тихоструйною рекою. Раскинув невод по волнам, Рыбак, на весла наклоненный, Плывет к лесистым берегам, К порогу хижины смиренной. И видит добрый князь Руслан: Челнок ко брегу приплывает; Из темной хаты выбегает Младая дева; стройный стан, Власы, небрежно распущенны, Улыбка, тихий взор очей, И грудь, и плечи обнаженны, Все мило, все пленяет в ней. И вот они, обняв друг друга, Садятся у прохладных вод, И час беспечного досуга Для них с любовью настает. Но в изумленье молчаливом Кого же в рыбаке счастливом Наш юный витязь узнает? Хазарский хан, избранный славой, Ратмир, в любви, в войне кровавой Его соперник молодой, Ратмир в пустыне безмятежной Людмилу, славу позабыл И им навеки изменил В объятиях подруги нежной. Герой приближился, и вмиг Отшельник узнает Руслана, Встает, летит. Раздался крик... И обнял князь младого хана. "Что вижу я? - спросил герой, - Зачем ты здесь, зачем оставил Тревоги жизни боевой И меч, который ты прославил?" "Мой друг, - ответствовал рыбак, - Душе наскучил бранной славы Пустой и гибельный призрак. Поверь: невинные забавы, Любовь и мирные дубравы Милее сердцу во сто крат. Теперь, утратив жажду брани, Престал платить безумству дани, И, верным счастием богат, Я все забыл, товарищ милый, Все, даже прелести Людмилы". "Любезный хан, я очень рад! - Сказал Руслан, - она со мною". "Возможно ли, какой судьбою? Что слышу? Русская княжна... Она с тобою, где ж она? Позволь... но нет, боюсь измены; Моя подруга мне мила; Моей счастливой перемены Она виновницей была; Она мне жизнь, она мне радость! Она мне возвратила вновь Мою утраченную младость, И мир, и чистую любовь. Напрасно счастье мне сулили Уста волшебниц молодых; Двенадцать дев меня любили: Я для нее покинул их; Оставил терем их веселый, В тени хранительных дубров; Сложил и меч и шлем тяжелый, Забыл и славу и врагов. Отшельник, мирный и безвестный, Остался в счастливой глуши, С тобой, друг милый, друг прелестный, С тобою, свет моей души!" Пастушка милая внимала Друзей открытый разговор И, устремив на хана взор, И улыбалась и вздыхала. Рыбак и витязь на брегах До темной ночи просидели С душой и сердцем на устах - Часы невидимо летели. Чернеет лес, темна гора; Встает луна - все тихо стало; Герою в путь давно пора. Накинув тихо покрывало На деву спящую, Руслан Идет и на коня садится; Задумчиво безмолвный хан Душой вослед ему стремится, Руслану счастия, побед, И славы, и любви желает... И думы гордых, юных лет Невольной грустью оживляет... Зачем судьбой не суждено Моей непостоянной лире Геройство воспевать одно И с ним (незнаемые в мире) Любовь и дружбу старых лет? Печальной истины поэт, Зачем я должен для потомства Порок и злобу обнажать И тайны козни вероломства В правдивых песнях обличать? Княжны искатель недостойный, Охоту к славе потеряв, Никем не знаемый, Фарлаф В пустыне дальней и спокойной Скрывался и Наины ждал. И час торжественный настал. К нему волшебница явилась, Вещая: "Знаешь ли меня? Ступай за мной; седлай коня!" И ведьма кошкой обратилась; Оседлан конь, она пустилась; Тропами мрачными дубрав За нею следует Фарлаф. Долина тихая дремала, В ночной одетая туман, Луна во мгле перебегала Из тучи в тучу и курган Мгновенным блеском озаряла. Под ним в безмолвии Руслан Сидел с обычною тоскою Пред усыпленною княжною. Глубоку думу думал он, Мечты летели за мечтами, И неприметно веял сон Над ним холодными крылами. На деву смутными очами В дремоте томной он взглянул И, утомленною главою Склонясь к ногам ее, заснул. И снится вещий сон герою: Он видит, будто бы княжна Над страшной бездны глубиною Стоит недвижна и бледна... И вдруг Людмила исчезает, Стоит один над бездной он... Знакомый глас, призывный стон Из тихой бездны вылетает... Руслан стремится за женой; Стремглав летит во тьме глубокой... И видит вдруг перед собой: Владимир, в гриднице высокой, В кругу седых богатырей, Между двенадцатью сынами, С толпою названных гостей Сидит за браными столами. И так же гневен старый князь, Как в день ужасный расставанья, И все сидят не шевелясь, Не смея перервать молчанья. Утих веселый шум гостей, Не ходит чаша круговая... И видит он среди гостей В бою сраженного Рогдая: Убитый как живой сидит; Из опененного стакана Он, весел, пьет и не глядит На изумленного Руслана. Князь видит и младого хана, Друзей и недругов... и вдруг Раздался гуслей беглый звук И голос вещего Баяна, Певца героев и забав. Вступает в гридницу Фарлаф, Ведет он за руку Людмилу; Но старец, с места не привстав, Молчит, склонив главу унылу, Князья, бояре - все молчат, Душевные движенья кроя. И все исчезло - смертный хлад Объемлет спящего героя. В дремоту тяжко погружен, Он льет мучительные слезы, В волненьи мыслит: это сон! Томится, но зловещей грезы, Увы, прервать не в силах он. Луна чуть светит над горою; Объяты рощи темнотою, Долина в мертвой тишине... Изменник едет на коне. Перед ним открылася поляна; Он видит сумрачный курган; У ног Людмилы спит Руслан, И ходит конь кругом кургана. Фарлаф с боязнию глядит; В тумане ведьма исчезает, В нем сердце замерло, дрожит, Из хладных рук узду роняет, Тихонько обнажает меч, Готовясь витязя без боя С размаха надвое рассечь... К нему подъехал. Конь героя, Врага почуя, закипел, Заржал и топнул. Знак напрасный! Руслан не внемлет; сон ужасный, Как груз, над ним отяготел!.. Изменник, ведьмой ободренный, Герою в грудь рукой презренной Вонзает трижды хладну сталь... И мчится боязливо вдаль С своей добычей драгоценной. Всю ночь бесчувственный Руслан Лежал во мраке под горою. Часы летели. Кровь рекою Текла из воспаленных ран. Поутру, взор открыв туманный, Пуская тяжкий, слабый стон, С усильем приподнялся он, Взглянул, поник главою бранной - И пал недвижный, бездыханный.

ПЕСНЬ ШЕСТАЯ

Ты мне велишь, о друг мой нежный, На лире легкой и небрежной Старинны были напевать И музе верной посвящать Часы бесценного досуга... Ты знаешь, милая подруга: Поссорясь с ветреной молвой, Твой друг, блаженством упоенный, Забыл и труд уединенный, И звуки лиры дорогой. От гармонической забавы Я, негой упоен, отвык... Дышу тобой - и гордой славы Невнятен мне призывный клик! Меня покинул тайный гений И вымыслов, и сладких дум; Любовь и жажда наслаждений Одни преследуют мой ум. Но ты велишь, но ты любила Рассказы прежние мои, Преданья славы и любви; Мой богатырь, моя Людмила, Владимир, ведьма, Черномор И Финна верные печали Твое мечтанье занимали; Ты, слушая мой легкий вздор, С улыбкой иногда дремала; Но иногда свой нежный взор Нежнее на певца бросала... Решусь: влюбленный говорун, Касаюсь вновь ленивых струн; Сажусь у ног твоих и снова Бренчу про витязя младого. Но что сказал я? Где Руслан? Лежит он мертвый в чистом поле: Уж кровь его не льется боле, Над ним летает жадный вран, Безгласен рог, недвижны латы, Не шевелится шлем косматый! Вокруг Руслана ходит конь, Поникнув гордой головою, В его глазах исчез огонь! Не машет гривой золотою, Не тешится, не скачет он И ждет, когда Руслан воспрянет... Но князя крепок хладный сон, И долго щит его не грянет. А Черномор? Он за седлом, В котомке, ведьмою забытый, Еще не знает ни о чем; Усталый, сонный и сердитый Княжну, героя моего Бранил от скуки молчаливо; Не слыша долго ничего, Волшебник выглянул - о диво! Он видит, богатырь убит; В крови потопленный лежит; Людмилы нет, все пусто в поле; Злодей от радости дрожит И мнит: свершилось, я на воле! Но старый карла был неправ. Меж тем, Наиной осененный, С Людмилой, тихо усыпленной, Стремится к Киеву Фарлаф: Летит, надежды, страха полный; Пред ним уже днепровски волны В знакомых пажитях шумят; Уж видит златоверхий град; Уже Фарлаф по граду мчится, И шум на стогнах восстает; В волненье радостном народ Валит за всадником, теснится; Бегут обрадовать отца: И вот изменник у крыльца. Влача в душе печали бремя, Владимир-солнышко в то время В высоком тереме своем Сидел, томясь привычной думой. Бояре, витязи кругом Сидели с важностью угрюмой. Вдруг внемлет он: перед крыльцом Волненье, крики, шум чудесный; Дверь отворилась; перед ним Явился воин неизвестный; Все встали с шепотом глухим И вдруг смутились, зашумели: "Людмила здесь! Фарлаф... ужели?" В лице печальном изменясь, Встает со стула старый князь, Спешит тяжелыми шагами К несчастной дочери своей, Подходит; отчими руками Он хочет прикоснуться к ней; Но дева милая не внемлет, И очарованная дремлет В руках убийцы - все глядят На князя в смутном ожиданье; И старец беспокойный взгляд Вперил на витязя в молчанье. Но, хитро перст к устам прижав, "Людмила спит, - сказал Фарлаф, - Я так нашел ее недавно В пустынных муромских лесах У злого лешего в руках; Там совершилось дело славно; Три дня мы билися; луна Над боем трижды подымалась; Он пал, а юная княжна Мне в руки сонною досталась; И кто прервет сей дивный сон? Когда настанет пробужденье? Не знаю - скрыт судьбы закон! А нам надежда и терпенье Одни остались в утешенье". И вскоре с вестью роковой Молва по граду полетела; Народа пестрою толпой Градская площадь закипела; Печальный терем всем открыт; Толпа волнуется, валит Туда, где на одре высоком, На одеяле парчевом Княжна лежит во сне глубоком; Князья и витязи кругом Стоят унылы; гласы трубны, Рога, тимпаны, гусли, бубны Гремят над нею; старый князь, Тоской тяжелой изнурясь, К ногам Людмилы сединами Приник с безмолвными слезами; И бледный близ него Фарлаф, В немом раскаянье, в досаде Трепещет, дерзость потеряв. Настала ночь. Никто во граде Очей бессонных не смыкал Шумя, теснились все друг к другу: О чуде всякий толковал; Младой супруг свою супругу В светлице скромной забывал. Но только свет луны двурогой Исчез пред утренней зарей, Весь Киев новою тревогой Смутился! Клики, шум и вой Возникли всюду. Киевляне Толпятся на стене градской... И видят: в утреннем тумане Шатры белеют за рекой; Щиты, как зарево, блистают, В полях наездники мелькают, Вдали подъемля черный прах; Идут походные телеги, Костры пылают на холмах. Беда: восстали печенеги! Но в это время вещий Финн, Духов могучий властелин, В своей пустыне безмятежной, С спокойным сердцем ожидал, Чтоб день судьбины неизбежной, Давно предвиденный, восстал. В немой глуши степей горючих За дальней цепью диких гор, Жилища ветров, бурь гремучих, Куда и ведьмы смелый взор Проникнуть в поздний час боится, Долина чудная таится, И в той долине два ключа: Один течет волной живою, По камням весело журча, Тот льется мертвою водою; Кругом все тихо, ветры спят, Прохлада вешняя не веет, Столетни сосны не шумят, Не вьются птицы, лань не смеет В жар летний пить из тайных вод; Чета духов с начала мира, Безмолвная на лоне мира, Дремучий берег стережет ... С двумя кувшинами пустыми Предстал отшельник перед ними; Прервали духи давний сон И удалились страха полны. Склонившись, погружает он Сосуды в девственные волны; Наполнил, в воздухе пропал И очутился в два мгновенья В долине, где Руслан лежал В крови, безгласный, без движенья; И стал над рыцарем старик, И вспрыснул мертвою водою, И раны засияли вмиг, И труп чудесной красотою Процвел; тогда водой живою Героя старец окропил, И бодрый, полный новых сил, Трепеща жизнью молодою, Встает Руслан, на ясный день Очами жадными взирает, Как безобразный сон, как тень, Перед ним минувшее мелькает. Но где Людмила? Он один! В нем сердце, вспыхнув, замирает. Вдруг витязь вспрянул; вещий Финн Его зовет и обнимает: "Судьба свершилась, о мой сын! Тебя блаженство ожидает; Тебя зовет кровавый пир; Твой грозный меч бедою грянет; На Киев снидет кроткий мир, И там она тебе предстанет. Возьми заветное кольцо, Коснися им чела Людмилы, И тайных чар исчезнут силы, Врагов смутит твое лицо, Настанет мир, погибнет злоба. Достойны счастья будьте оба! Прости надолго, витязь мой! Дай руку... там, за дверью гроба - Не прежде - свидимся с тобой!" Сказал, исчезнул. Упоенный Восторгом пылким и немым, Руслан, для жизни пробужденный, Подъемлет руки вслед за ним. Но ничего не слышно боле! Руслан один в пустынном поле; Запрыгав, с карлой за седлом, Русланов конь нетерпеливый Бежит и ржет, махая гривой; Уж князь готов, уж он верхом, Уж он летит живой и здравый Через поля, через дубравы. Но между тем какой позор Являет Киев осажденный? Там, устремив на нивы взор, Народ, уныньем пораженный, Стоит на башнях и стенах И в страхе ждет небесной казни; Стенанья робкие в домах, На стогнах тишина боязни; Один, близ дочери своей, Владимир в горестной молитве; И храбрый сонм богатырей С дружиной верною князей Готовится к кровавой битве. И день настал. Толпы врагов С зарею двинулись с холмов; Неукротимые дружины, Волнуясь, хлынули с равнины И потекли к стене градской; Во граде трубы загремели, Бойцы сомкнулись, полетели Навстречу рати удалой, Сошлись - и заварился бой. Почуя смерть, взыграли кони, Пошли стучать мечи о брони; Со свистом туча стрел взвилась, Равнина кровью залилась; Стремглав наездники помчались, Дружины конные смешались; Сомкнутой, дружною стеной Там рубится со строем строй; Со всадником там пеший бьется; Там конь испуганный несется; Там клики битвы, там побег; Там русский пал, там печенег; Тот опрокинут булавою; Тот легкой поражен стрелою; Другой, придавленный щитом, Растоптан бешеным конем... И длился бой до темной ночи; Ни враг, ни наш не одолел! За грудами кровавых тел Бойцы сомкнули томны очи, И крепок был их бранный сон; Лишь изредка на поле битвы Был слышен падших скорбный стон И русских витязей молитвы. Бледнела утренняя тень, Волна сребрилася в потоке, Сомнительный рождался день На отуманенном востоке. Яснели холмы и леса, И просыпались небеса. Еще в бездейственном покое Дремало поле боевое; Вдруг сон прервался: вражий стан С тревогой шумною воспрянул, Внезапный крик сражений грянул; Смутилось сердце киевлян; Бегут нестройными толпами И видят: в поле меж врагами, Блистая в латах, как в огне, Чудесный воин на коне Грозой несется, колет, рубит, В ревущий рог, летая, трубит... То был Руслан. Как божий гром, Наш витязь пал на басурмана; Он рыщет с карлой за седлом Среди испуганного стана. Где ни просвищет грозный меч, Где конь сердитый ни промчится, Везде главы слетают с плеч И с воплем строй на строй валится; В одно мгновенье бранный луг Покрыт холмами тел кровавых, Живых, раздавленных, безглавых, Громадой копий, стрел, кольчуг. На трубный звук, на голос боя Дружины конные славян Помчались по следам героя, Сразились... гибни, басурман! Объемлет ужас печенегов; Питомцы бурные набегов Зовут рассеянных коней, Противиться не смеют боле И с диким воплем в пыльном поле Бегут от киевских мечей, Обречены на жертву аду; Их сонмы русский меч казнит; Ликует Киев... Но по граду Могучий богатырь летит; В деснице держит меч победный; Копье сияет как звезда; Струится кровь с кольчуги медной; На шлеме вьется борода; Летит, надеждой окриленный, По стогнам шумным в княжий дом. Народ, восторгом упоенный, Толпится с кликами кругом, И князя радость оживила. В безмолвный терем входит он, Где дремлет чудным сном Людмила; Владимир, в думу погружен, У ног ее стоял унылый. Он был один. Его друзей Война влекла в поля кровавы. Но с ним Фарлаф, чуждаясь славы, Вдали от вражеских мечей, В душе презрев тревоги стана, Стоял на страже у дверей. Едва злодей узнал Руслана, В нем кровь остыла, взор погас, В устах открытых замер глас, И пал без чувств он на колена... Достойной казни ждет измена! Но, помня тайный дар кольца, Руслан летит к Людмиле спящей, Ее спокойного лица Касается рукой дрожащей... И чудо: юная княжна, Вздохнув, открыла светлы очи! Казалось, будто бы она Дивилася столь долгой ночи; Казалось, что какой-то сон Ее томил мечтой неясной, И вдруг узнала - это он! И князь в объятиях прекрасной. Воскреснув пламенной душой, Руслан не видит, не внимает, И старец в радости немой, Рыдая, милых обнимает. Чем кончу длинный мой рассказ? Ты угадаешь, друг мой милый! Неправый старца гнев погас; Фарлаф пред ним и пред Людмилой У ног Руслана объявил Свой стыд и мрачное злодейство; Счастливый князь ему простил; Лишенный силы чародейства, Был принят карла во дворец; И, бедствий празднуя конец, Владимир в гриднице высокой Запировал в семье своей. Дела давно минувших дней, Преданья старины глубокой.

ЭПИЛОГ

Так, мира житель равнодушный, На лоне праздной тишины, Я славил лирою послушной Преданья темной старины. Я пел - и забывал обиды Слепого счастья и врагов, Измены ветреной Дориды И сплетни шумные глупцов. На крыльях вымысла носимый, Ум улетал за край земной; И между тем грозы незримой Сбиралась туча надо мной!.. Я погибал... Святой хранитель Первоначальных, бурных дней, О дружба, нежный утешитель Болезненной души моей! Ты умолила непогоду; Ты сердцу возвратила мир; Ты сохранила мне свободу, Кипящей младости кумир! Забытый светом и молвою, Далече от брегов Невы, Теперь я вижу пред собою Кавказа гордые главы. Над их вершинами крутыми, На скате каменных стремнин, Питаюсь чувствами немыми И чудной прелестью картин Природы дикой и угрюмой; Душа, как прежде, каждый час Полна томительною думой - Но огнь поэзии погас. Ищу напрасно впечатлений: Она прошла, пора стихов, Пора любви, веселых снов, Пора сердечных вдохновений! Восторгов краткий день протек - И скрылась от меня навек Богиня тихих песнопений... 1817-1822

КАВКАЗСКИЙ ПЛЕННИК

  Повесть

ПОСВЯЩЕНИЕ

  Н. Н. Раевскому

  Прими с улыбкою, мой друг,

  Свободной музы приношенье: Тебе я посвятил, изгнанной лиры пенье

  И вдохновенный свой досуг. Когда я погибал, безвинный, безотрадный, И шепот клеветы внимал со всех сторон,

  Когда кинжал измены хладный,

  Когда любви тяжелый сон

  Меня терзали и мертвили, Я близ тебя еще спокойство находил; Я сердцем отдыхал - друг друга мы любили: И бури надо мной свирепость утомили, Я в мирной пристани богов благословил.

  Во дни печальные разлуки

  Мои задумчивые звуки

  Напоминали мне Кавказ, Где пасмурный Бешту {1} пустынник величавый, Аулов {2} и полей властитель пятиглавый,

  Был новый для меня Парнас. Забуду ли его кремнистые вершины, Гремучие ключи, увядшие равнины, Пустыни знойные, края, где ты со мной

  Делил души младые впечатленья; Где рыскает в горах воинственный разбой,

  И дикий гений вдохновенья

  Таится в тишине глухой?

  Ты здесь найдешь воспоминанья,

  Быть может, милых сердцу дней,

  Противуречия страстей, Мечты знакомые, знакомые страданья

  И тайный глас души моей. Мы в жизни розно шли: в объятиях покоя Едва, едва расцвел и вслед отца-героя В поля кровавые, под тучи вражьих стрел, Младенец избранный, ты гордо полетел. Отечество тебя ласкало с умиленьем, Как жертву милую, как верный свет надежд. Я рано скорбь узнал, постигнут был гоненьем; Я жертва клеветы и мстительных невежд; Но сердце укрепив свободой и терпеньем,

  Я ждал беспечно лучших дней;

  И счастие моих друзей

  Мне было сладким утешеньем.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

В ауле, на своих порогах, Черкесы праздные сидят. Сыны Кавказа говорят О бранных, гибельных тревогах, О красоте своих коней, О наслажденьях дикой неги; Воспоминают прежних дней Неотразимые набеги, Обманы хитрых узденей,{3} Удары шашек {4} их жестоких, И меткость неизбежных стрел, И пепел разоренных сел, И ласки пленниц чернооких. Текут беседы в тишине; Луна плывет в ночном тумане; И вдруг пред ними на коне Черкес. Он быстро на аркане Младого пленника влачил. "Вот русский!" - хищник возопил. Аул на крик его сбежался Ожесточенною толпой; Но пленник хладный и немой, С обезображенной главой, Как труп, недвижим оставался. Лица врагов не видит он, Угроз и криков он не слышит; Над ним летает смертный сон И холодом тлетворным дышит. И долго пленник молодой Лежал в забвении тяжелом. Уж полдень над его главой Пылал в сиянии веселом; И жизни дух проснулся в нем, Невнятный стон в устах раздался; Согретый солнечным лучом, Несчастный тихо приподнялся; Кругом обводит слабый взор... И видит: неприступных гор Над ним воздвигнулась громада. Гнездо разбойничьих племен, Черкесской вольности ограда. Воспомнил юноша свой плен, Как сна ужасного тревоги, И слышит: загремели вдруг Его закованные ноги... Все, все сказал ужасный звук; Затмилась перед ним природа. Прости, священная свобода! Он раб.

  За саклями {5} лежит Он у колючего забора. Черкесы в поле, нет надзора, В пустом ауле все молчит. Пред ним пустынные равнины Лежат зеленой пеленой; Там холмов тянутся грядой Однообразные вершины; Меж них уединенный путь В дали теряется угрюмой: И пленника младого грудь Тяжелой взволновалась думой... В Россию дальний путь ведет, В страну, где пламенную младость Он гордо начал без забот; Где первую познал он радость, Где много милого любил, Где обнял грозное страданье, Где бурной жизнью погубил Надежду, радость и желанье, И лучших дней воспоминанье В увядшем сердце заключил. Людей и свет изведал он, И знал неверной жизни цену. В сердцах друзей нашед измену, В мечтах любви безумный сон, Наскуча жертвой быть привычной Давно презренной суеты, И неприязни двуязычной, И простодушной клеветы, Отступник света, друг природы, Покинул он родной предел И в край далекий полетел С веселым призраком свободы. Свобода! он одной тебя Еще искал в пустынном мире. Страстями чувства истребя, Охолодев к мечтам и к лире, С волненьем песни он внимал, Одушевленные тобою, И с верой, пламенной мольбою Твой гордый идол обнимал. Свершилось... целью упованья Не зрит он в мире ничего. И вы, последние мечтанья, И вы сокрылись от него. Он раб. Склонясь главой на камень, Он ждет, чтоб с сумрачной зарей Погас печальной жизни пламень, И жаждет сени гробовой. Уж меркнет солнце за горами; Вдали раздался шумный гул; С полей народ идет в аул, Сверкая светлыми косами. Пришли; в домах зажглись огни, И постепенно шум нестройный Умолкнул; все в ночной тени Объято негою спокойной; Вдали сверкает горный ключ, Сбегая с каменной стремнины; Оделись пеленою туч Кавказа спящие вершины... Но кто, в сиянии луны, Среди глубокой тишины Идет, украдкою ступая? Очнулся русский. Перед ним, С приветом нежным и немым, Стоит черкешенка младая. На деву молча смотрит он И мыслит: это лживый сон, Усталых чувств игра пустая. Луною чуть озарена, С улыбкой жалости отрадной Колена преклонив, она К его устам кумыс {6} прохладный Подносит тихою рукой. Но он забыл сосуд целебный; Он ловит жадною душой Приятной речи звук волшебный И взоры девы молодой. Он чуждых слов не понимает; Но взор умильный, жар ланит, Но голос нежный говорит: Живи! и пленник оживает. И он, собрав остаток сил, Веленью милому покорный, Привстал - и чашей благотворной Томленье жажды утолил. Потом на камень вновь склонился Отягощенною главой, Но все к черкешенке младой Угасший взор его стремился. И долго, долго перед ним Она, задумчива, сидела; Как бы участием немым Утешить пленника хотела; Уста невольно каждый час С начатой речью открывались; Она вздыхала, и не раз Слезами очи наполнялись. За днями дни прошли как тень. В горах, окованный, у стада Проводит пленник каждый день. Пещеры влажная прохлада Его скрывает в летний зной; Когда же рог луны сребристой Блеснет за мрачною горой, Черкешенка, тропой тенистой, Приносит пленнику вино, Кумыс, и ульев сот душистый, И белоснежное пшено; С ним тайный ужин разделяет; На нем покоит нежный взор; С неясной речию сливает Очей и знаков разговор; Поет ему и песни гор, И песни Грузии счастливой {7}, И памяти нетерпеливой Передает язык чужой. Впервые девственной душой Она любила, знала счастье, Но русский жизни молодой Давно утратил сладострастье. Не мог он сердцем отвечать Любви младенческой, открытой - Быть может, сон любви забытой Боялся он воспоминать. Не вдруг увянет наша младость, Не вдруг восторги бросят нас, И неожиданную радость Еще обнимем мы не раз: Но вы, живые впечатленья, Первоначальная любовь, Небесный пламень упоенья, Не прилетаете вы вновь. Казалось, пленник безнадежный К унылой жизни привыкал. Тоску неволи, жар мятежный В душе глубоко он скрывал. Влачася меж угрюмых скал, В час ранней, утренней прохлады, Вперял он любопытный взор На отдаленные громады Седых, румяных, синих гор. Великолепные картины! Престолы вечные снегов, Очам казались их вершины Недвижной цепью облаков, И в их кругу колосс двуглавый, В венце блистая ледяном, Эльбрус огромный, величавый, Белел на небе голубом. {8} Когда, с глухим сливаясь гулом, Предтеча бури, гром гремел, Как часто пленник над аулом Недвижим на горе сидел! У ног его дымились тучи, В степи взвивался прах летучий; Уже приюта между скал Елень испуганный искал; Орлы с утесов подымались И в небесах перекликались; Шум табунов, мычанье стад Уж гласом бури заглушались... И вдруг на долы дождь и град Из туч сквозь молний извергались; Волнами роя крутизны, Сдвигая камни вековые, Текли потоки дождевые - А пленник, с горной вышины, Один, за тучей громовою, Возврата солнечного ждал, Недосягаемый грозою, И бури немощному вою С какой-то радостью внимал. Но европейца все вниманье Народ сей чудный привлекал. Меж горцев пленник наблюдал Их веру, нравы, воспитанье, Любил их жизни простоту, Гостеприимство, жажду брани, Движений вольных быстроту, И легкость ног, и силу длани; Смотрел по целым он часам, Как иногда черкес проворный, Широкой степью, по горам, В косматой шапке, в бурке черной, К луке склонясь, на стремена Ногою стройной опираясь, Летал по воле скакуна, К войне заране приучаясь. Он любовался красотой Одежды бранной и простой. Черкес оружием обвешен; Он им гордится, им утешен; На нем броня, пищаль, колчан, Кубанский лук, кинжал, аркан И шашка, вечная подруга Его трудов, его досуга. Ничто его не тяготит, Ничто не брякнет; пеший, конный - Все тот же он; все тот же вид Непобедимый, непреклонный. Гроза беспечных казаков, Его богатство - конь ретивый, Питомец горских табунов, Товарищ верный, терпеливый. В пещере иль в траве глухой Коварный хищник с ним таится И вдруг, внезапною стрелой, Завидя путника, стремится; В одно мгновенье верный бой Решит удар его могучий, И странника в ущелья гор Уже влечет аркан летучий. Стремится конь во весь опор, Исполнен огненной отваги; Все путь ему: болото, бор, Кусты, утесы и овраги; Кровавый след за ним бежит, В пустыне топот раздается; Седой поток пред ним шумит - Он в глубь кипящую несется; И путник, брошенный ко дну, Глотает мутную волну, Изнемогая, смерти просит И зрит ее перед собой... Но мощный конь его стрелой На берег пенистый выносит. Иль ухватив рогатый пень, В реку низверженный грозою, Когда на холмах пеленою Лежит безлунной ночи тень, Черкес на корни вековые, На ветви вешает кругом Свои доспехи боевые, Щит, бурку, панцырь и шелом, Колчан и лук - и в быстры волны За ним бросается потом, Неутомимый и безмолвный. Глухая ночь. Река ревет; Могучий ток его несет Вдоль берегов уединенных, Где на курганах возвышенных, Склонясь на копья, казаки Глядят на темный бег реки - И мимо их, во мгле чернея, Плывет оружие злодея... О чем ты думаешь, казак? Воспоминаешь прежни битвы, На смертном поле свой бивак, Полков хвалебные молитвы И родину?... Коварный сон! Простите, вольные станицы, И дом отцов, и тихой Дон, Война и красные девицы! К брегам причалил тайный враг, Стрела выходит из колчана - Взвилась - и падает казак С окровавленного кургана. Когда же с мирною семьей Черкес в отеческом жилище Сидит ненастною порой, И тлеют угли в пепелище; И, спрянув с верного коня, В горах пустынных запоздалый, К нему войдет пришлец усталый И робко сядет у огня, - Тогда хозяин благосклонный С приветом, ласково, встает И гостю в чаше благовонной Чихирь {9} отрадный подает. Под влажной буркой, в сакле дымной, Вкушает путник мирный сон, И утром оставляет он Ночлега кров гостеприимный {10}. Бывало, в светлый Баиран {11} Сберутся юноши толпою; Игра сменяется игрою. То, полный разобрав колчан, Они крылатыми стрелами Пронзают в облаках орлов; То с высоты крутых холмов Нетерпеливыми рядами, При данном знаке, вдруг падут, Как лани землю поражают, Равнину пылью покрывают И с дружным топотом бегут. Но скучен мир однообразный Сердцам, рожденным для войны, И часто игры воли праздной Игрой жестокой смущены. Нередко шашки грозно блещут В безумной резвости пиров, И в прах летят главы рабов, И в радости младенцы плещут. Но русский равнодушно зрел Сии кровавые забавы. Любил он прежде игры славы И жаждой гибели горел. Невольник чести беспощадной, Вблизи видал он свой конец, На поединках твердый, хладный, Встречая гибельный свинец. Быть может, в думу погруженный, Он время то воспоминал, Когда, друзьями окруженный, Он с ними шумно пировал... Жалел ли он о днях минувших, О днях, надежду обманувших, Иль, любопытный, созерцал Суровой простоты забавы И дикого народа нравы В сем верном зеркале читал - Таил в молчанье он глубоком Движенья сердца своего, И на челе его высоком Не изменялось ничего; Беспечной смелости его Черкесы грозные дивились, Щадили век его младой И шепотом между собой Своей добычею гордились.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Ты их узнала, дева гор, Восторги сердца, жизни сладость; Твой огненный, невинный взор Высказывал любовь и радость. Когда твой друг во тьме ночной Тебя лобзал немым лобзаньем, Сгорая негой и желаньем, Ты забывала мир земной, Ты говорила: "Пленник милый, Развесели свой взор унылый, Склонись главой ко мне на грудь, Свободу, родину забудь. Скрываться рада я в пустыне С тобою, царь души моей! Люби меня; никто доныне Не целовал моих очей; К моей постеле одинокой Черкес младой и черноокой Не крался в тишине ночной; Слыву я девою жестокой, Неумолимой красотой. Я знаю жребий мне готовый: Меня отец и брат суровый Немилому продать хотят В чужой аул ценою злата; Но умолю отца и брата, Не то - найду кинжал иль яд. Непостижимой, чудной силой К тебе я вся привлечена; Люблю тебя, невольник милый, Душа тобой упоена..." Но он с безмолвным сожаленьем На деву страстную взирал И, полный тяжким размышленьем, Словам любви ее внимал. Он забывался. В нем теснились Воспоминанья прошлых дней, И даже слезы из очей Однажды градом покатились. Лежала в сердце, как свинец, Тоска любви без упованья. Пред юной девой наконец Он излиял свои страданья: "Забудь меня: твоей любви, Твоих восторгов я не стою. Бесценных дней не трать со мною; Другого юношу зови. Его любовь тебе заменит Моей души печальный хлад; Он будет верен, он оценит Твою красу, твой милый взгляд, И жар младенческих лобзаний, И нежность пламенных речей; Без упоенья, без желаний Я вяну жертвою страстей. Ты видишь след любви несчастной, Душевной бури след ужасный; Оставь меня; но пожалей О скорбной участи моей! Несчастный друг, зачем не прежде Явилась ты моим очам, В те дни, как верил я надежде И упоительным мечтам! Но поздно: умер я для счастья, Надежды призрак улетел; Твой друг отвык от сладострастья, Для нежных чувств окаменел... Как тяжко мертвыми устами Живым лобзаньям отвечать И очи, полные слезами, Улыбкой хладною встречать! Измучась ревностью напрасной, Уснув бесчувственной душой, В объятиях подруги страстной Как тяжко мыслить о другой!.. Когда так медленно, так нежно Ты пьешь лобзания мои, И для тебя часы любви Проходят быстро, безмятежно; Снедая слезы в тишине, Тогда рассеянный, унылый Перед собою, как во сне, Я вижу образ вечно милый; Его зову, к нему стремлюсь, Молчу, не вижу, не внимаю; Тебе в забвенье предаюсь И тайный призрак обнимаю. Об нем в пустыне слезы лью; Повсюду он со мною бродит И мрачную тоску наводит На душу сирую мою. Оставь же мне мои железы, Уединенные мечты, Воспоминанья, грусть и слезы: Их разделить не можешь ты. Ты сердца слышала признанье; Прости... дай руку - на прощанье. Не долго женскую любовь Печалит хладная разлука: Пройдет любовь, настанет скука, Красавица полюбит вновь". Раскрыв уста, без слез рыдая, Сидела дева молодая. Туманный, неподвижный взор Безмолвный выражал укор; Бледна как тень, она дрожала: В руках любовника лежала Ее холодная рука; И наконец любви тоска В печальной речи излилася: "Ах, русский, русский, для чего, Не зная сердца твоего, Тебе навек я предалася! Не долго на груди твоей В забвенье дева отдыхала; Не много радостных ночей Судьба на долю ей послала! Придут ли вновь когда-нибудь? Ужель навек погибла радость?.. Ты мог бы, пленник, обмануть Мою неопытную младость, Хотя б из жалости одной, Молчаньем, ласкою притворной; Я услаждала б жребий твой Заботой нежной и покорной; Я стерегла б минуты сна, Покой тоскующего друга; Ты не хотел... Но кто ж она, Твоя прекрасная подруга? Ты любишь, русский? ты любим?. Понятны мне твои страданья... Прости ж и ты мои рыданья, Не смейся горестям моим". Умолкла. Слезы и стенанья Стеснили бедной девы грудь. Уста без слов роптали пени. Без чувств, обняв его колени, Она едва могла дохнуть. И пленник, тихою рукою Подняв несчастную, сказал: "Не плачь: и я гоним судьбою, И муки сердца испытал. Нет, я не знал любви взаимной, Любил один, страдал один; И гасну я, как пламень дымный, Забытый средь пустых долин; Умру вдали брегов желанных; Мне будет гробом эта степь; Здесь на костях моих изгнанных Заржавит тягостная цепь..." Светила ночи затмевались; В дали прозрачной означались Громады светлоснежных гор; Главу склонив, потупя взор, Они в безмолвии расстались. Унылый пленник с этих пор Один окрест аула бродит. Заря на знойный небосклон За днями новы дни возводит; За ночью ночь вослед уходит; Вотще свободы жаждет он. Мелькнет ли серна меж кустами, Проскачет ли во мгле сайгак, - Он, вспыхнув, загремит цепями, Он ждет, не крадется ль казак, Ночной аулов разоритель, Рабов отважный избавитель. Зовет... но все кругом молчит; Лишь волны плещутся, бушуя, И человека зверь почуя, В пустыню темную бежит. Однажды слышит русский пленный, В горах раздался клик военный: "В табун, в табун!" Бегут, шумят; Уздечки медные гремят, Чернеют бурки, блещут брони, Кипят оседланные кони, К набегу весь аул готов, И дикие питомцы брани Рекою хлынули с холмов И скачут по брегам Кубани Сбирать насильственные дани. Утих аул; на солнце спят У саклей псы сторожевые. Младенцы смуглые, нагие В свободной резвости шумят; Их прадеды в кругу сидят, Из трубок дым, виясь, синеет. Они безмолвно юных дев Знакомый слушают припев, И старцев сердце молодеет.

ЧЕРКЕССКАЯ ПЕСНЯ

   1 В реке бежит гремучий вал; В горах безмолвие ночное; Казак усталый задремал, Склонясь на копие стальное. Не спи, казак: во тьме ночной Чеченец ходит за рекой.

   2 Казак плывет на челноке, Влача по дну речному сети. Казак, утонешь ты в реке, Как тонут маленькие дети, Купаясь жаркою порой: Чеченец ходит за рекой.

   3 На берегу заветных вод Цветут богатые станицы; Веселый пляшет хоровод. Бегите, русские певицы, Спешите, красные, домой: Чеченец ходит за рекой. Так пели девы. Сев на бреге, Мечтает русский о побеге; Но цепь невольника тяжка, Быстра глубокая река... Меж тем, померкнув, степь уснула, Вершины скал омрачены. По белым хижинам аула Мелькает бледный свет луны; Елени дремлют над водами, Умолкнул поздний крик орлов, И глухо вторится горами Далекий топот табунов. Тогда кого-то слышно стало, Мелькнуло девы покрывало, И вот - печальна и бледна К нему приближилась она. Уста прекрас