"Бессмертье бросим и ему"
В 1823 году в Одессу, в ссылку, прибыл Александр
Пушкин.
В 1933 году в Одессу, в ссылку, прибыл Владимир Пяст.
И те, и наши времена были еще "вегетарианскими", говоря
словами Анны Ахматовой, которая любила Пушкина и которую высоко ценил и
любил Пяст, - власти еще позволяли себе ссылать поэтов на юг, к Черному
морю .
Еще несколько лет тому назад я бы написал, что имя Пяста
безжалостно и противоестественно выпало, вычеркнуто из русской
литературы. Но в 1989 году в Москве вышел журнал "Наше Наследие" с
публикацией воспоминаний приемной дочери поэта Т.Ф.Фоогд-Стояновой и
писем из Одессы В. Пяста в ОГПУ; в 1997 году "Новое литературное
обозрение" переиздало подготовленную знатоком "серебряного века" Романом
Тименчиком книгу мемуаров Владимира Пяста "Встречи", где в раздел
приложений включена и его "Поэма в нонах"; одесское издательство "Друк"
опубликовало подготовленное мной переиздание первой книги поэта
"Ограда", а в Томске "Водолей" собрал его лирику...
И все же Владимир Пяст как поэт остается и сегодня, как
принято было говорить,"вне литературного процесса". Между тем его
творчество ценили Александр Блок и Николай Гумилев, Осип Мандельштам и
Велимир Хлебников. Ему посвящали статьи, строки в мемуарах и, конечно,
стихи. Строка, давшая название этому вступлению, взята из поэмы
В.Хлебникова "Жуть лесная":
Пестецкий, или просто Пяст.
Такие слова неистового Велимира дорогого стоят.
Владимир Алексеевич Пестовский (по семейной легенде, потомок
польского королевского рода Пястов - отсюда и псевдоним) родился в
Петербурге в 1886 году. Рано начал писать стихи. В "Записных книжках"
А.Блок называет его в числе четырех ближайших друзей. Это не помешало
Пясту разорвать отношения с Блоком, когда тот написал поэму
"Двенадцать". Помирились они лишь весной 1921 года, когда изменились
взгляды Блока на "тайную свободу". И среди тех, кто на руках нес гроб с
телом Александра Блока, был Владимир Пяст.
Владимир Алексеевич не принял октябрьского переворота... Он
занялся переводами, мемуарами, теорией стихосложения, даже шахматами и
спортом...
До какой-то поры его не трогала власть. А затем - первая
ссылка. Вторая - в Одессу. И в ссылках он вернулся к стихам, вернее, к
поэмам.
Часть его архива спасла Надежда Яковлевна Мандельштам, там
была и первая глава "Поэмы о городах".
В Одессе, женившись на Клавдии Ивановне Стояновой, удочерив
ее девочек - Татьяну и Наталью, поэт завершил работу над поэмами.
Сейчас их экземпляры хранятся в Амстердаме у Т. Ф.
Фоогд-Стояновой и в Одессе, у ее племянницы, сотрудницы Литературного
музея, Анны Полторацкой. Представление о Пясте было бы неполным, если
бы с любезного разрешения Анны Николаевны Полторацкой мы бы не
публиковали первую часть "Поэмы о городах". Как Осип Мандельштам держал
в памяти телефоны Питера, его улицы и мосты, так Пяст, где бы он ни
жил, оставался петербуржцем, влюбленным в родной город.
Эта публикация, будем надеяться, станет продолжением
изучения творчества В. А. Пяста, умершего от рака горла под Москвой в
1940 году. Думается, что в "Библиотеке поэта" когда-нибудь выйдет и том
его сочинений.
О ПЕТЕРБУРГЕ - ЛЕНИНГРАДЕ[1]
Григорий Гедеони пел Курбэ,
А я пою профессора Курбатова.
Wer "А" gesagt der muss auch sagen "B".
"Акме" сказав, ты скажешь и Ахматова.
Пускай ассоциации в зубах
Навязли, - не страшны на них атаки нам:
Мной будут петы Эрих Голлербах
И Эйхенбаум с тезкою Зубакиным,
Нет, не Курбатовским учеником
О Петербурге ныне я влеком
С товаром, на который есть лиценция.
Ему - "Грозою дышащий июль",
Ему - слеза у Нового Голландского
"Пролета" пролита уж. И мою ль
Стопу не править по столпам Столпянского?
Курбатов химик. У него пример
Прекрасен "установки" эстетической,
Но я - ленинградолог-пионер,
Нуждаюсь я в закваске политической.
Курбатов - малоохтенских церквей
Пленяется порталом, фризом, стенкою,
Ну а со мной - казармы не в свойстве ль
На улице, крещенной Короленкою?
Не выбросил ли Тупикова дом
С его "Былым", проросшим после "Колосом",
Меня на свет, - в обличии худом
С длиннучим носом и гремучим голосом?
Со впадиною сверху, где висок
Венчается твердыней мозга, теменем,
Уже в утробе скомкавшего срок,
Считаться не желавшего со временем?
В том доме многие на волоске
От смерти не бывали ль и впоследствии?
Но дула блеск, внезапный шок в виске,
Нажим курка, такое ль это бедствие?
Не там ли Щеголева компаньон
С собой покончил. Где отсюда следует,
Что, труд о Пушкине прервав, и он,
Пройдет пять лет, за спутником последует?
Пусть от болезни все же дирижер
Широких взмахов - умер Паша Щеголев.
В свой час под сень сойдет и Ольга Форш -
А памятник достроит ли свой Гоголев?
Уйдет и сильный Алексей Толстой -
Вслед за своим, хоть временным, наперсником...
И Ремизов, и с этими, и с той
Порвавший, но оставшийся им "сверстником".
Насупротив, лишь стукнет ему год
Буржуазии сын, на горе Друзиным
И неким прочим, двадцать лет живет
В арабском доме вычурном Мурузином,
И маленький - кто скажет Пяст, кто Пяст,
А кто и Пес, не с бабушкою вместе ли
Шагает в первый ножками подъезд
С той улицы, что памятна о Пестеле?
Библиотека, бабушка... Не мерк
Тот детский свет: и ныне снится заново.
Все прибрано в приемный день - четверг;
И Дукмасову ждем, и Матафанова,
Булатов, Шатов... не мадам ли Прейс?
"Сибирский винт" - игра однако Невская.
В перчатках Маря Николаевна Прейс
И Клеопатра Павловна Мажневская.
И лестницами - тоже "винтовой"
У "склада"темного, а рядом с ванною
И кухней затрапезною второй,
Окрашенною "вохрой" деревянною -
С квартирным "низом" "верх" соединен,
Где утром папа "будится злодеями",
Где шкап "зеркальный" мною населен
Девочкой Клэмбой, Лев и Гоф - индеями.
Естественник, каких уж он пород
К нам обезьяньих кличек ни приклеивал,
Не то игру: "А где у папы рот" -
Для нас довольно страшную затеивал.
"Где чресла, выя, уши, баки, нос?"
И сердце прыгало в груди у мальчиков,
Угадывавших "роковой вопрос",
Вслед за которым шел укус их пальчиков.
Был тучен папа в сорок свои лет
А потому, что разорвал с гимнастикой.
В былые годы, правда, не атлет,
Он с акробатикой дружил и пластикой.
У Бергамаско часто цирковых
Снимая, чисто в три шара жонглировал
И были случаи - среди иных -
В трико, в очках фотографу позировал.
Бумаги, впрочем, нет мне об отце
Писать запомнившиеся подробности.
Я в мать лицом, но от него в конце
Концов свои наследовал способности,
<...> когда б судьбой-индейкою
Не загнан был в жиры таких "фигур".
Чью жизнь ценили разве что копейкою.
Бумага..."Мене, текель, уфарсин"
Рекламы электрической зигзагами
Прошедшие - буржуазии сын
Прочтет как весть о кризисе с "бумагами".
А я? Я в люльке часто лепетал
"Мунгага", по семейному преданию,
А первым словом - "деньги", тот металл,
Который тож способствует изданию.
(Об этом, впрочем, после.) Папа, встав,
Двууглекислой соды с винно-каменной
Щепоткой кислоты в стакан смешав,
Без виски пил такoй напиток пламенный
И предлагает выбор нам: "Анчар",
Отрывки из "Полтавы", из "Клермонского
Собора" - так богат репертуар, -
Фет целиком и многое Полонского.
Весь Беранже (на русском) наизусть,
И Алексей... (ну, старший, разумеется)
Пускай перевалит за полдень. Пусть
Котлета к завтраку вторично греется:
Мы раньше пили наше молоко,
В нем булькая, как папа содой, булкою, -
А под стихи и с пищею легко
Расстаться, как и с утренней прогулкою.
Не надрываясь наш отец служил,
Хоть не дерзил, но не был и молчальником.
Зато и умер, также, как прожил
Полжизни, только что столоначальником.
Он к службе, впрочем, как и ко всему
"Режиму" относился с уважением,
Но нехотя, а все-таки ему
Пришлось соприкоснуться и с движением.
Quandmeme! Интеллигентский наш квартал
Покиньте для сугубо пролетарского.
Толстяк, а в Володарский он летал
Легко район с проспекта Володарского.
Совсем чужой, сказал я, тех идей,
Что под полом точили нож губительский
На старый строй, - к породе он людей
Принадлежал "актерской", пусть "любительской".
Спектакли их за Невскою текли
При обществе официальной "Трезвости",
И душу мне в шесть лет моих трясли,
Как грушу тряс я в шестилетней резвости.
Не утопить забвения реке,
Когда-когда пойду долиной Стиксовой,
Мой первый вылет на паровике
Из-под аркад громады Фредериксовой.
Сначала первой улицей Песков
И "Младо-Невским" (ничего тут странного)
Несемся к Лавре... Там уж нет домов,
Одни сараи, церковь у Стеклянного;
"Тракт Шлиссельбургский", фабрики идут:
"Максвелл" и "Паль". Завод Судостроительный;
Варгунина, "Фарфоровый", и тут
Бывал окончен путь наш удивительный.
Запевала: Как на
матушке на Неве-реке...
Хор:
Как на матушке, на Неве-реке...
Запевала: На заводе-то
на Фарфоровом...
Запевала: На заводе-то
на Фарфоровом,
Против пристани, значит, Торнтона
Хор:
Против пристани, значит, Торнтона,
Запевала: Против
пристани, значит, Торнтона
Стоит зданьице театральное,
Хор:
Стоит зданьице театральное.
Подпевало: Для любителей,
Задевала: Стоит
зданьице театральное
Там по праздникам представлеия .
Хор:
Там по праздникам представления.
Подпевало: Для охотников,
Запевала: Там по
праздникам представления,
и рабочий люд потешается.
Хор:
И рабочий люд потешается...
Подпевало: И от пьянства-то,
Запевала: И рабочий люд
потешается.
Только здание больно тесное.
Хoр:
Только здание больно тесное.
Подпевало: Но уж труппа там
Запевала: Только здание
- больно тесное,
А пожар случись- ах, опасное!
Хop:
А пожар случись - ах опасное!
Запевала: А пожар
случись - ax, опасное,
Надо выстроить попросторнее.
Хoр:
Надо выстроить попросторнee.
Подпевало: Надо сбор собрать,
Запевала: Надо
выстроить попросторнee.
Богачи у нас больно жадные.
Хoр:
Богачи у нас больно жадные.
Запевала: Богачи у нас
больно жадные.
Помогите нам, люди бедные!
Xор:
Помогите нам, люди бедные!
Запевала: Помогите нам,
люди бедные!
Вы пожертвуйте деньги медные.
Хор: Вы пожертвуйте деньги медные.
(Запевало и подпевало обходят, с шапками в руках,
Проходят годы, близя смерти срок.
Ты, торопясь, с читателем беседуешь,
И вдруг богатство в восемьдесят строк,
Отцом тебе оставленных, наследуешь.
Не Гете я, - Рабиндранат Тагор,
Хоть далеки мнe славные дела его,
Как маяки меж недоступных гор
На высотах массива Гималаева...
Но у меня на Гималаях друг
(Как у того, кто пел о том с усмешкою)
С ним на свиданье, на пожатье рук,
Всегда медлительный, я не промешкаю.
Мне говорили ближние друзья
(Алмазна речь, когда любовью скажется),
Что будет миг, не обознаюсь я,
Что этот друг отцом моим окажется.
И Блок, кому синонимом ПОЭТ,
Меня на точку для дыханья трудную
Однажды ставя, записал "секрет",
Что зрит во мне традицию подспудную,
Которой суть вовеки не понять
Как paз певцам и рыцарям традиции:
Не в том она, чтоб был на месте "ять",
Не в неподвижности, не в эрудиции.
За слишком лестное благодаря,
Я, друг без лести преданный покойного,
Весь в этой вот традиции горя,
Спешу очиститься от недостойного...
Но кроме той, подспудной; кроме той,
Что х-лучам подобна, волнам Герцевым,
Я подчинен традиции простой
Отца, подписывавшегося Сердцевым.
Boт почему мой образец - Тагор,
Чьи дед, отец писали и печатали...
К тому ж - из знаменитостей жонглер
Был чей родитель? Не Рабиндраната ли?
Положим, лису зелен виноград:
Жонглировать? - да ни за что на свете я
Не обучился б; я - Рабиндранат...
Лишь падкостью в стихе на междометия.
Но разный (здесь зависимость от школ)
Смысл одному придать умею слову я.
И существительное, и глагол
"Жонглировать" - еще средневековые.
"Жонглерами" (об этом ряд страниц)
(Прочесть Фиц-Моррис-Келли не хотите ли?)
Тогда звалась - ну, скажем, каста лиц
Известных, как стихов произносители.
Наш замкнут круг и ныне. Сосчитать
По пальцам можно - твердо и уверенно
(Bсe мимы - мимо!). Москвичей назвать,
Во-первых, двух: Шервинского, Чичерина.
А, во-вторых... Простите , не могу, -
Не не прими в обиду, мил - Сережников,
Не подпущу к святому пирогу
Профессоров и остальных пирожников.
А в Ленинграде, - как слюда да кварц
Со шпатом - весь состав гранита Невского, -
Их только трое: неизменный Шварц,
В истолковании Артоболевского;
А третью с ними рядом назову
(Тут попрекнут меня саморекламою)
Омельянович (видно, наяву,
Как и во сне, я брежу этой дамою).
Хотя мне к этой в третий paз пришлось
Прибегнуть рифме (все больнее заново).
Я помещаю - только с теми врозь -
Еще двоих: Чернявского, Лузанова.
(А пол прекрасный, спросишь? Из него,
Хоть это выглядит всего жесточе, но...
Пусть это будет полом сим проглочено.)
Был и таким жонглером мой отец, -
Напрасно я "происхожденья" бегаю.
Признать бы в нем начало и конец
Его во всем и альфой и омегою.
Хоть, взяв девиз: "С наследственностью рви",
Всегда не тем, что был, хотел казаться я. -
Я внал, что от отцов в моей крови
Заложен дар - стихов импровизация.
Как, молодясь, не смел я отрастить
Ни разу в жизни бороду и бакены,
Так и за то прошу меня простить,
Чтo я не стал соперником Зубакину.
Но как потенциально искони
Рос у меня "вторичный признак мужества",
Так дар отцовский холь я и храни,
Я б мог войти с Зубакиным в содружество.
Кто дар какой от предков получил,
Тот перед ними падай на колени-ка!
Пускай вопрос Кольцов не изучил
И бродит вкруг да около евгеника,
Но перейдем (воздав науке честь)
К заневзаставским театральным хлопотам,
О них рассказ имея предпочесть
Отцовым в области камены опытам.
Ты будь премьер, отец! всегда играй
Лишь Фамусовых, а не Тугоуховских.
Мне деревянный помнится сарай
Пo типу Луна-парковых и Буфовских.
Княжны, на авансцену чередой!
Картавьте все про прелести <...>овы
А в публику - мотайся бородой
Длиннущий профиль режиссера Карпова.
Кто публикой? Хоть вижу в первый раз
Спектакль и публику впервые вижу я,
Навек "врезается" разрез их глаз
Какой-то общий. Русые и рыжие.
Все чахлы, бледны. Невысокий рост.
Как будто здесь, в театре, средоточие
Другой п о р о д ы. Но какой же? Прост
К загадке ключ: все зрители - рабочие.
Для них играют "Горе от ума",
Не в переделке, неприкосновенное,
Как шло оно в Александринке - тьма
Десятков paз в то время довоенное.
Там Чацкий - Аполлонский - жен-премье.
Там Фамусов - "коронная" Давыдова.
Однако в императорской семье
Семье рабочей кто-то уж завидовал.
И точно так, как в библии богач
У бедняка, овечки обладателя,
Отняв, зарезал бедную палач,
Лишь для того, чтоб угостить приятеля,
И в дивных Мей стихах его воспел
("Нафана притча"), так готовлю стих и я
Чтоб петь, как центр столицы не краснел,
Переманив с окраины Евтихия.
Семидесятник и пропагандист,
Гордясь своей "Рабочею слободкою",
В круги "официозные" артист
Переходил нетвердою походкою.
Хоть клевета - "подписанный контракт"
Назвать "собой торговлей" не посмелa, но...
Но перелом свершился. Факт есть факт.
"Lejeuestfait", или "карьера сделана".
В театре их лишь "Бедность не порок",
Одно я только видел представление,
Но полное о прочем в тот же срок
Себе сумел составить представление;
Не самый пир - веселая стряпня -
Вот чем успел по горло насладиться я:
"Варгунинских" спектаклей репетиция.
Запала мысль счастливая - у нас
<