Ознобишин Дмитрий Петрович - Стихотворения - Книги

Д. П. Ознобишин

Стихотворения --------------------------------------

Библиотека поэта. Поэты 1820-1830-х годов. Том второй

Биографические справки, составление, подготовка текста и примечания

В. С. Киселева-Сергенина

Общая редакция Л. Я. Гинзбург

Л., Советский писатель, 1972

OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------

СОДЕРЖАНИЕ

Биографическая справка

42. Елеоноре (Из Парни)

45. Ода Гафица. Из книги "Даль" его дивана

47. К N.N. ("Зачем на краткое мгновенье...")

49. Упрек. Арабский мауль

52-57. <Из цикла "Гинекион">

1. Ксанфа

2. Никарета

3. Харита

4. Лисидика

5. Диоклея

6. Антигона

58. Ревнивый демон

59. <Из книги "Селам, или Язык цветов"> ("Теперь красавицы девицы...")

60. Прости

61. Дума

62. Пятнадцать лет

63. Продавец невольниц

66. Пловец

67. Вазантазена

68. Фивский царь

69. Северный певец (С. П. Ш<евыреву>)

71. Сальватор Роза

72. Н. М. Языкову

73. Анти-астроном

78. Весенняя грусть

79. Пятигорск

80. Гондольер

81. Две могилы

Дмитрий Петрович Ознобишин родился в 1804 году в наследственном поместье отца - селе Троицком Карсунского уезда Симбирской губернии. Владелец его был отпрыском старинной дворянской фамилии, известной с XIV века. В бытность свою в Астрахани, где П. Н. Ознобишин служил директором банка, он женился на дочери богатого грека И. А. Варваци, оказавшего важные услуги русскому флоту в Чесменском сражении и осыпанного милостями Екатерины II.

Еще в детском возрасте Дмитрий Ознобишин лишился обоих родителей. Престарелый дед взял осиротевшего внука в Петербург, но передоверил его воспитание своему родственнику А. В. Казадаеву.

В 1819 году Ознобишина увезли в Москву и поместили в Университетский благородный пансион. Так же, как это было с С. П. Шевыревым, В. Ф. Одоевским, В. П. Титовым и другими питомцами пансиона, его литературная биография началась в стенах этого учебного заведения, где авторитет "изящной словесности" был исключительно велик.

В 1820 году в пансионском альманахе "Каллиопа" шестнадцатилетний Ознобишин поместил перевод французского стихотворения "Трубадур", а в следующем году в "Вестнике Европы" ( 4) появилось и его оригинальное стихотворение "Старец". В апреле 1823 года он закончил пансион, а в августе 1824 года занял должность цензора французских повременных изданий в московском почтамте.

В ранних стихотворениях, опубликованных в 1820-1822 годах, Ознобишин выступает как откровенный подражатель Жуковского ("Т<итов>у", "Молитва мореплавателей", "Ручей"), Однако очень скоро в развитии молодого поэта совершается заметный поворот. Основную часть того, что он печатает в 1825-1828 годах, составили переводы. Впрочем, эти чужие стихи в несравненно большей степени соответствовали характеру его дарования, нежели самые ранние оригинальные опыты. Вслед за Батюшковым и молодым Пушкиным он осваивает стиль изящной эротической лирики, учится у известных французских мастеров этого жанра, в особенности у Парни, переводит стихи из древнегреческой антологии. Эпикурейские мотивы сближают все эти стихотворения с лирикой Раича.

К кружку Раича Ознобишин присоединился уже в 1823 году, приняв на себя обязанности секретаря. {Данные об этом - в неопубликованном письме Ознобишина к В. Ф. Одоевскому, приблизительно датируемом 1823-1825 гг. (ПД).} В 1827 году оба поэта, как бы в провозглашение своего творческого союза и некоторой автономии по отношению к кругу "Московского вестника", где соединились любомудры, издают альманах "Северная лира", наполнив его преимущественно собственными произведениями и переводами.

В статье "Отрывок из сочинения об искусствах", отразившей, надо полагать, и мнения других членов раичевского кружка, Ознобишин приводит поэтические тексты своих друзей и, между прочим, сочувственно цитирует строки еще не бывшего в печати стихотворения Тютчева: "Нет веры к вымыслам чудесным, Рассудок всё опустошил...". {"Северная лира на 1827 год", М., 1827, с. 358.} Засилье интеллекта, аналитического мышления, по мнению Ознобишина, - б олезнь современного ему поколения, способная убить в человеке радость бытия, самый инстинкт жизни. Этой теме он посвятил стихотворение "Тайна пророка", напечатанное в 1828 году. В поэзии самого Ознобишина элементы "рефлексии", анализа присутствуют в минимальной дозе. Тяготение к наивности, простоте художественного созерцания, быть может, наиболее заметная черта его дарования. Этим в значительной мере объясняется его увлечение поэзией "младенчестнующих" народов, пленительной свежестью и неподдельной искренностью их образного языка. Кроме древнегреческой антологии - несколько переводов из нее он в 1830 году напечатал в виде связного цикла под названием "Гинекион" - большое место в творчестве Ознобишина заняли экскурсы в поэзию и поэтический мир народов Востока. В этих увлечениях его горячо поддерживал Раич, доказывавший необходимость "перенести к нам поэзию Востока" и тем довершить "опоэзение нашего языка". {Письмо к Ознобишину от 20 ноября 1825 г. - М. Васильев, Из переписки литераторов 20-30-х годов XIX века ("Известия общества археологии, истории и этнографии при Казанском гос. университете им. В. И. Ульянова-Ленина", т. 34, вып. 3-4, Казань, 1929, с. 175).}

В середине 20-х годов Ознобишин приступает к систематическому изучению восточных языков (персидского, арабского, санскрита). В 1826 году в "Сыне отечества" появляются статьи: "О духе поэзии восточных народов" и "Изображение санскритской литературы" - свидетельство основательной эрудиции Ознобишина в области современной ориенталистики. {Свои труды по восточным литературам и переводу с восточных языков Ознобишин подписывал псевдонимом "Делибюрадер". Это была неточная русская транскрипция двух персидских слов, означающих "сердце брата".} Тогда же он начинает публиковать свои переводы (прозы и стихов) персидских и арабских классиков. В это же время Ознобишин перевел с санскрита эпизод из поэмы Виазы "Брама-пурана", который предназначался для рылеевского альманаха "Звездочка", не вышедшего в свет. {См.: "Русская старина", 1883, 7, с. 62-64 (в этом номере полностью воспроизведен текст "Звездочки"). Рукопись перевода - в ПД. Тот же отрывок под названием "Пустынник Канду" был анонимно напечатан в альманахе "Подснежник" (СПб., 1830, с. 117-120).}

Восточный колорит и специфическая образность оригиналов в переводах Ознобишина, как правило очень вольных, слабо ощутимы. Более густо ориентальные краски нанесены в ряде оригинальных стихотворений поэта конца 20-х и в 30-е годы ("Гангес", "Мохаммет", "Продавец невольниц", "Селам, или Язык цветов", "Вазантазена" и других). Из огромного и богатого мира восточной поэзии Ознобишин почерпнул немногое - главным образом то, что напоминало традиционную анакреонтику и идиллические описания природы.

Конец 20-х годов выводит Ознобишина на более плодотворный путь развития. Поэт достигает значительного разнообразия мотивов, локальных красок - как в переводах, так и в оригинальных стихах. Помимо восточных и античных поэтов, Ознобишин переводит Байрона и Т. Мура, {Выполненный Ознобишиным перевод четвертой части поэмы Т. Мура "Лалла Рук" под заглавием "Свет гарема" остался в рукописи (ПД).} Гюго и Беранже, шведских поэтов, пишет стихи, навеянные Библией, скандинавской мифологией, итальянской поэзией, отечественным фольклором. Он предлагает интересные ритмические эксперименты ("Водяной", "Фолетто" {Пропуски метрических ударений и внеметрические акценты создают во многих стихах "Фолетто" уникальные для того времени ритмические формы. В результате некоторые строки превратились в дольники, а некоторые близки к верлибру.}). Но самое главное, из-под пера его выходят оригинальные стихи, отразившие конфликты и противоречия жизни, стихи, рассказывающие о размолвках и разлуках, о печали одинокого человека, наконец, стихи, рисующие картины тревожной и бурной природы. Идиллическая однотонная гармония в лирике Ознобишина явно перерастала в гармонию контрастов. Показательным в этом отношении было широкое вторжение в творчество поэта темы смерти. Мир его поэзии - мир природы и "естественного человека" - тем самым более полно раскрывал свою идею: жизнь была показана теперь как органический процесс цветения, увядания и уничтожения. Прямо или косвенно с этой темой связаны многие, в том числе лучшие его стихотворения 30-х годов, такие, как "Стень", "Аттила", "Фивский царь", "Битва в дубраве".

В 30-е годы творчество Ознобишина по-прежнему осталось отъединенным от социальных проблем современности. Впрочем, изоляция эта отнюдь не смыкалась с романтическим отчуждением от действительности, порождавшим разочарование и настроение безысходности. Напротив, пафос лирики Ознобишина - в утверждении положительных начал жизни, очищенных однако от наслоений цивилизации. Как ни условен и ни тесен мир такой поэзии, нельзя не отдать должное его цельности, покоящейся на удивительно теплом и ровном отношении к человеку. Оно исключало какое бы то ни было стремление развенчать его, даже там, где, казалось бы, осуждение со стороны автора неизбежно (ср. "Аттилу" и "Битву в дубраве"). Такого рода гуманизм предполагал и определенный творческий принцип: человек в стихах поэта - более объект неизменно сочувственного созерцания, нежели выражающий себя субъект. Не случайно лирическое "я" - весьма редкий "персонаж" его стихов.

Ознобишин вел довольно непоседливый образ жизни. Уже в октябре 1828 года он берет увольнение от службы, обосновывается в своем Троицком, но часто и подолгу отлучается из него, наезжая в Симбирск, Казань, Чебоксары, Смоленск, Москву, Петербург, Кавказские минеральные воды. Человек материально независимый, он исколесил также многие иноземные края. Странствующий поэт и полиглот - таким запечатлен облик Ознобишина в дружеском послании к нему Н. М. Языкова (1834). Кроме трех восточных языков, он знал, древнегреческий, латинский, немецкий, французский, итальянский, испанский, шведский. В какой-то мере владел он и языками народностей Поволжья - по некоторым данным, татарским, чувашским и мордовским.

Стоит отметить, что Ознобишин был усердным помощником П. В. Киреевского в собирании памятников русского народного творчества. Его ценная коллекция, опубликованная целиком лишь в недавнее время, {См.: "Песни, собранные писателями. Д. П. Ознобишин" (Публикация С. И. Минц). - "Литературное наследство", 79, М., 1968.} свидетельствует о плодотворности его работы в качестве фольклориста.

Служебную и общественную биографию поэта более позднего времени характеризуют следующие факты: с июня 1833 года он состоял почетным попечителем Карсунского уездного училища, а с апреля 1838-го по апрель 1841-го и с мая 1844-го по июнь 1847-го - почетным попечителем Симбирской гимназии. В пореформенное время Ознобишин заявляет о себе как типичный деятель либерального толка. Он интересуется земскими делами губернии, состоит членом Симбирского губернского статистического комитета (с 1864 года) и членом "особого присутствия" по крестьянским делам, членом "училищного совета" и т. д. Одновременно он публикует статьи по вопросам землепользования, кустарной промышленности, краеведения, этнографии, народного образования, выступает с сочувственным отзывом о стихах А. К. Толстого и т. д.

С конца 20-х и до середины 40-х годов имя Ознобишина часто мелькало на страницах русской периодики (особенно в "Московском вестнике", "Галатее", "Телескопе", "Молве", "Московском наблюдателе", "Отечественных записках", "Москвитянине") и многочисленных альманахах. Журналы охотно печатали его стихи, привлекавшие задушевностью, мелодичностью, а порой и артистизмом исполнения. Чуждый авторского самолюбия, Ознобишин ни разу не решился собрать лучшие образцы своей лирики и издать их отдельным сборником. Судить о его творческом облике было затруднительно, и Ознобишин так и остался поэтом без определенной репутации.

В 50-70-е годы Ознобишин по-прежнему довольно много переводил - теперь уже только западноевропейских поэтов (Гейне, И. Тегнера, Лонгфелло, Бульвера-Литтона и других). В списке его переводов появляются пьесы (Кальдерона, И. Лука, Скриба, Мальвиля и других). Между тем литературный путь его как оригинального поэта в сущности завершился в середине 40-х годов. Немногие поздние стихотворения, опубликованные в 50-70-е годы - среди них были и совсем неудавшиеся Ознобишину стихи на злобу дня, - ничем не обогатили его творчество. Умер поэт 2 августа 1877 года в Кисловодске.

42. ЕЛЕОНОРЕ

(Из Парни)

О милый друг, ты наконец узнала

Привет любви, прелестный и немой,

Его боялась ты и пламенно желала,

Им наслаждаясь, трепетала, -

Скажи, что страшного влечет он за собой?

Приятное в душе воспоминанье,

Минутный вздох и новое желанье,

И новость страсти молодой!

Уже свой роза блеск сливает

С твоею бледностью лилейною ланит,

В очах пленительных суровость исчезает

И нега томная горит...

Смелее дышит грудь под легкой пеленою,

Накрытой матери рукой,

Любовь придет своей чредою

И лаской резвой и живою

Расстроит вновь убор вечернею порой!

Тебе улыбка изменила,

Прошла беспечность прежних дней,

И томность нежная их место заступила;

Но ты прелестней и милей!

Ты пылкую любовь и тайной неги сладость

Узнала пламенной душой

И резвую сдружила младость

С своей задумчивой мечтой.

1821

45. ОДА ГАФИЦА

Из книги "Даль" его дивана

Без красавицы младой,

Без кипящего стакана,

Прелесть розы огневой,

Блеск сребристого фонтана -

Не отрадны для души!

Без напева соловья

Скучны роз душистых ветки,

Шепот сладостный ручья

И ясминные беседки -

Не отрадны для души!

Юной пальмы гордый вид,

Кипариса волнованья

Без тюльпановых ланит,

Где играет огнь желанья, -

Не отрадны для души!

Прелесть девы молодой,

Гибким станом взор чаруя,

Чьи уста как сон златой,

Но уста без поцелуя -

Не отрадны для души!

Купы розовых кустов -

Куща неги легкокрылой,

Чаша полная пиров

Вдалеке от сердца милой -

Не отрадны для души!

Что б поэт ни создал нам,

Что бы кисть ни начертала,

Если жизнь не дышит там,

Милый образ идеала -

Не отрадно для души!

Гафиз! Жребий брошен твой,

Как на шумный праздник света

Пред веселою толпой

Вверх бросается монета -

Не отрадна для души!

<1826>

47. К N. N.

Зачем на краткое мгновенье

В сей жизни нас судьба свела,

Когда иное назначенье,

Нам розный путь она дала?

Твой робкий взгляд, живые речи -

Всё, всё я, милый друг, понял.

Я запылал от первой встречи

И тайны сердца разгадал.

В другой стране - вдали я буду,

Меня легко забудешь ты!

Но я - я сохраню повсюду

Твои небесные черты.

Так грубый мрамор сохраняет

Черты волшебного резца,

И вдохновенная сияет

В нем мысль художника-творца.

30 ноября 1827

Москва

49. УПРЕК

Арабский мауль

Как свеж огонь твоих ланит!

В прозрачной чаше так, играя,

Вино душистое кипит;

Агат в очах твоих горит,

Любовь в сердцах воспламеняя;

Пред нежной шеи белизной

Ничтожен перлов блеск живой;

Но с этой красотой чудесной

Тебе рассудок дан в удел, -

Ужель столь строгой, друг прелестный,

Ко мне он быть тебе велел?

Январь 1828

62-67. <ИЗ ЦИКЛА "ГИНЕКИОН">

Sе non fosse amore, sarrebbe la vita nostra come

il cielo senza stelle e sole.

M. Bandello {*}

Perduto & tutto il tempo,

Che in amar non si spende!

"Aminta". Atta prima, sc. pr. {**}

{* Если б не было любви, наша жизнь была бы подобна небу без звезд и солнца. М. Банделло (итал.). - Ред.

** Все то время потеряно, которое не истрачено в любви. "Аминта". Акт первый, сцена первая (итал.). - Ред.}

КСАНФА

Росой оливы благовонной,

Филена, свещник напои!

Он наших тайн посредник скромный,

Он тихо светит для любви.

Но выдь и двери за собою

Захлопни твердою рукою.

Живых свидетелей Эрот

В лукавой робости стыдится!

О Ксанфа! Ложе нас зовет,

С курильниц тонкий пар клубится,

Скорей в объятия ко мне!

А ты, жена, открой зеницы,

Всю прелесть Пафоса царицы

Узнаешь, милая, вполне!

НИКАРЕТА

Ты бережешь любви цветок прелестный,

Скажи, к чему полезен он?

Все в ад сойдем, в юдоли тесной

Всех примет хладный Ахерон.

Там нет Киприды наслаждений,

Как в здешнем мире, чуждом тьмы, -

Носиться будем в виде тени,

Костьми и пеплом станем мы.

ХАРИТА

Уж солнце шестьдесят кругов

Свершило над главой Хариты,

Но глянец черных волосов,

Плеча, тюникою не скрыты,

И перси, тверды как лигдин,

Еще красуются живые,

И очи томно-голубые,

Чело и щеки без морщин,

Дыханье полно аромата,

Звук усладительный речей, -

Всё чудно, всё прелестно в ней

В годину позднего заката!..

Вы, новых жадные побед,

Поклонники безумной страсти,

Сюда! Ее предайтесь власти,

Забыв десятки лишних лет.

ЛИСИДИКА

Еще твое не наступило лето

И не видать полуопадших роз;

Незрелый грозд, на солнце не согретый,

Не точит кровь своих душистых слез!

Но примешь ты все прелести Хариты,

О Лисидика. За тобой

Эроты с луком и стрелой

Несутся резвою толпой,

И тлеет огнь, под пеплом скрытый.

Скорей укроемся от гибельных очей,

Пока еще стрела дрожит над тетивою!

Пожар, пророчу вам, от искры вспыхнет сей

Сильней, чем некогда опепеливший Трою.

ДИОКЛЕЯ

Я худощавою пленился Диоклеей.

Когда б ее увидел ты,

Сравнил бы с юною, бесплотной Дионеей:

В ней всё божественно - и взоры, и черты.

На перси тонкие прелестной упадая,

Вкруг сладострастной обовьюсь

И, в наслажденьях утопая,

Душой своей легко с ее душой сольюсь.

АНТИГОНА

Нет, нет! тот не был воспален

Высокой, истинною страстью,

Кто, резвою красавицей пленен,

Невольно взором увлечен

Он был к живому сладострастью.

Лишь тот один постиг любовь вполне,

Кто красоты не разбирает,

Пред безобразною в немом восторге тает

И, исступленный, весь в огне,

Молчит - и слезы проливает.

Безумной мыслию кипит его душа!

Он, чуждый сна, винит мрак ночи

И, трепетный, едва дыша,

С трудом усталые приподымает очи.

Вот образ истинный Эротова жреца!

Вот жертва лучшая Киприде:

Пленяет всех краса лица, -

Влюбленный пламенно не думает о виде!

1828

58. РЕВНИВЫЙ ДЕМОН

Когда над озером, играя,

Луч яркий угасает дня

И волн равнина голубая

Сверкает в пурпуре огня,

Тогда, печальный, молчаливый,

Незримый, но всегда с тобой,

Я устремлю мой взгляд ревнивый,

Прелестный друг, на образ твой. <