;
С пятьдесят этак прорвало с пятого,
Успевай только ноги таскать! -
"А какие ты носишь издания?".
- Пропасть их - перечесть мудрено.
Я "Записки" носил с основания,
110 С "Современником" нянчусь давно:
То носил к Александру Сергеичу,
А теперь уж тринадцатый год
Всё ношу к Николай Алексеичу, -
На Литейной живет.
Слог хорош, а жиденько издание,
Так, оберточкой больше берут.
Вот "Записки" - одно уж название!
Но и эти, случается, врут.
Всё зарезать друг дружку стараются.
120 Впрочем, нас же надуть норовят:
В месяц тридцать листов обещаются,
А рассыльный таскай шестьдесят!
Знай ходи - то в Коломну, то к Невскому,
Даже Фрейганг устанет марать:
""Объяви, - говорит, - ты Краевскому,
Что я больше не стану читать!.."
Вот и нынче несу что-то спешное -
Да пускай подождут, не впервой.
Эх, умаялось тело-то грешное!.. -
130 "Да, пора бы тебе на покой".
- То-то нет! говорили мне многие,
Даже доктор (в тридцатом году
Я носил к нему "Курс патологии"):
"Жить тебе, пока ты на ходу!"
И ведь точно: сильней нездоровится,
Коли в праздник ходьба остановится:
Ноет спинушка, жилы ведет!
Я хожу уж полвека без малого,
Человека такого усталого
140
Не держи - пусть идет!
Умереть бы привел бог со славою,
Отдохнуть отдохнем, потрудясь...-
Принял позу старик величавую,
На Исакия смотрит, крестясь.
Мне понравилась речь эта странная.
"Трудно дело твое!" - я сказал.
- Дела нет, а ходьба беспрестанная,
Зато город я славно узнал!
Знаю, сколько в нем храмов считается,
150 В каждой улице сколько домов,
Сколько вывесок, сколько шагов
(Так, идешь да считаешь, случается).
Грешен, знаю число кабаков.
Что ни есть в этом городе жителей,
Всех по времени вызнал с лица. -
"Ну, а много видал сочинителей?"
- День считай - не дойдешь до конца,
Чай, и счет потерял в литераторах!
Коих помню - пожалуй, скажу.
160 При царице, при трех императорах
К ним ходил... при четвертом хожу:
Знал Булгарина, Греча, Сенковского,
У Воейкова долго служил,
В Шепелевском {*} сыпал у Жуковского
{* Дворец, где долго жил Жуковский.}
И у Пушкина в Царском гостил.
Походил я к Василью Андреичу,
Да гроша от него не видал,
Не чета Александру Сергеичу -
Тот частенько на водку давал.
170 Да зато попрекал всё цензурою:
Если красные встретит кресты,
Так и пустит в тебя корректурою:
Убирайся, мол, ты!
Глядя, как человек убивается,
Раз я молвил: сойдет-де и так!
"Это кровь, - говорит, - проливается, -
Кровь моя, - ты дурак!.." -
5
Полно ждать! за последней колонною
Отсталые прошли,
180 И докрытого красной попоною
В заключенье коня провели.
Торжествуя конец ожидания,
Кучера завопили "пади!"
Всё спешит. "Ну, старик, до свиданья,
Коли нужно идти, так иди!!!"
6
Я, продрогнув, домой побежал.
Небо, видно, сегодня не сжалится:
Только дождь перестал,
Снег лепешками крупными валится!
190 Город начал пустеть - и пора!
Только бедный да пьяный шатаются,
Да близ медной статуи Петра,
У присутственных мест дожидаются
Сотни сотен крестьянских дровней
И так щедро с небес посыпаются,
Что за снегом не видно людей.
Чу! рыдание баб истеричное!
Сдали парня?.. Жалей не жалей,
Перемелется - дело привычное!
200 Злость-тоску мужики на лошадках сорвут,
Коли денежки есть - раскошелятся
И кручинушку штофом запьют,
А слезами-то бабы поделятся!
По ведерочку слез на сестренок уйдет,
С полведра молодухе достанется,
А старуха-то мать и без меры возьмет -
И без меры возьмет - что останется!
III
СУМЕРКИ
Говорят, еще день. Правда, я не видал,
Чтобы месяц свой рог золотой показал,
Но и солнца не видел никто.
Без его даровых, благодатных лучей
Золоченые куполы пышных церквей
И вся роскошь столицы - ничто.
Надо всем, что ни есть: над дворцом и тюрьмой,
И над медным Петром, и над грозной Невой,
До чугунных коней на воротах застав
10 (Что хотят ускакать из столицы стремглав) ^-
Надо всем распростерся туман.
Душный, стройный, угрюмый, гнилой,
Некрасив в эту пору наш город большой,
Как изношенный фат без румян...
Наша улица - улиц столичных краса,
В ней дома всё в четыре этажа,
Не лазурны над ней небеса,
Да зато процветает продажа.
Сверху донизу вывески сплошь
20 Покрывают громадные стены,
Сколько хочешь тут немцев найдешь -
Из Берлина, из Риги, из Вены.
Всё соблазны, помилуй нас бог!
Там перчатка с руки великана,
Там торчит Веллингтонов сапог,
Там с открытою грудью Диана,
Даже ты, Варсонофий Петров,
Подле вывески "Делают гробы"
Прицепил полуженные скобы
30 И другие снаряды гробов,
Словно хочешь сказать: "Друг-прохожий!
Соблазнись - и умри поскорей!"
Человек ты, я знаю, хороший,
Да многонько родил ты детей -
Непрестанные нужны заказы...
Ничего! обеспечен твой труд,
Бедность гибельней всякой заразы -
В нашей улице люди так мрут,
Что по ней то и знай на кладбища,
40 Как в холеру, тащат мертвецов:
Холод, голод, сырые жилища -
Не робей, Варсонофий Петров!..
В нашей улице жизнь трудовая:
Начинают ни свет ни заря
Свой ужасный концерт, припевая,
Токари, резчики, слесаря,
А в ответ им гремит мостовая!
Дикий крик продавца-мужика,
И шарманка с пронзительным воем,
50 И кондуктор с трубой, и войска,
С барабанным идущие боем,
Понуканье измученных кляч,
Чуть живых, окровавленных, грязных,
И детей раздирающий плач
На руках у старух безобразных -
Всё сливается, стонет, гудет,
Как-то глухо и грозно рокочет,
Словно цепи куют на несчастный народ,
Словно город обрушиться хочет.
60 Давка, говор... (о чем голоса?
Всё о деньгах, о нужде, о хлебе)
Смрад и копоть. Глядишь в небеса,
Но отрады не встретишь и в небе.
Этот омут хорош для людей,
Расставляющих ближнему сети,
Но не жалко ли бедных детей!
Вы зачем тут, несчастные дети?
Неужели душе молодой
Уж знакомы нужда и неволя?
70 Ах, уйдите, уйдите со мной
В тишину деревенского поля!
Не такой там услышите шум, -
Там шумит созревающий колос,
Усыпляя младенческий ум
И страстей преждевременный голос.
Солнце, воздух, цветов аромат -
Это всех поколений наследство,
За пределами душных оград
Проведете вы сладкое детство.
80 Нет! вам красного детства не знать,
Не прожить вам покойно и честно.
Жребий ваш... но к чему повторять
То, что даже ребенку известно?
На спине ли дрова ты несешь на чердак,
Через лоб протянувши веревку,
Грош ли просишь, идешь ли в кабак,
Задают ли тебе потасовку -
Ты знаком уже нам, петербургский бедняк,
Нарисованный ловкою кистью
90 В модной книге, - угрюмый, худой,
Обессмысленный дикой корыстью,
Страхом, голодом, мелкой борьбой.
Мы довольно похвал расточали,
И довольно сплели мы венков
Тем, которые нам рисовали
Любопытную жизнь бедняков.
Где ж плоды той работы полезной?
Увидав, как читатель иной
Льет над книгою слезы рекой,
100 Так и хочешь сказать: "Друг любезный,
Не сочувствуй ты горю людей,
Не читай ты гуманных книжонок,
Но не ставь за каретой гвоздей,
Чтоб, вскочив, накололся ребенок!"
О ПОГОДЕ
Часть вторая
I
КРЕЩЕНСКИЕ МОРОЗЫ
"Государь мой! куда вы бежите?"
- В канцелярию; что за вопрос?
Я не знаю вас! - "Трите же, трите
Поскорей, бога ради, ваш нос!
Побелел!" - А! весьма благодарен! -
"Ну, а мой-то?" - Да ваш лучезарен! -
"То-то! принял я меры..." - Чего-с? -
"Ничего. Пейте водку в морозы -
Сбережете наверно Ваш нос,
10 На щеках же появятся розы!"
Усмехнувшись, они разошлись,
И за каждым извозчик помчался.
Бедный Ванька! надеждой не льстись,
Чтоб сегодня седок отыскался:
Двадцать градусов, ветер притом -
Бескаретные ходят пешком.
Разыгралися силы господни!
На пространстве пяти саженей
Насчитаешь наверно до сотни
20 Отмороженных щек и ушей.
Двадцать градусов! щеки и уши, -
Не беда, - как-нибудь ототрем!
Целиком христианские души
Часто гибнут теперь; подождем -
Часовой ли замерзнет, бедняга,
Или Ванька, уснувший в санях,
Всё прочтем, коли стерпит бумага,
Завтра утром в газетных листах.
Ежедневно газетная проза
30 Обличает проделки мороза;
Кучера его громко клянут,
У подъездов господ поджидая,
Бедняки ему песню поют,
Зубом на зуб едва попадая:
"Уходи из подвалов сырых,
Полутемных, зловонных, дымящихся,
Уходи от голодных, больных,
Озабоченных, вечно трудящихся,
Уходи, уходи, уходи!
40
Петербургскую голь пощади!"
Но мороз не щадит, - прибавляется.
Приуныла столица; один
Самоед на Неве удивляется:
От каких чрезвычайных причин
На оленях никто не катается?
Там, где строй заготовленных льдин
Возвышается синею клеткою,
Ходит он со своей самоедкою,
Песни родины дальней поет,
50 Седока-благодетеля ждет...
Самоедские нервы и кости
Стерпят всякую стужу, но вам,
Голосистые южные гости,
Хорошо ли у нас по зимам?
Вспомним - Бозио. Чванный Петрополь
Не жалел ничего для нее.
Но напрасно ты кутала в соболь
Соловьиное горло свое,
Дочь Италии! С русским морозом
60 Трудно ладить полуденным розам.
Перед силой его роковой
Ты поникла челом идеальным,
И лежишь ты в отчизне чужой
На кладбище пустом и печальном.
Позабыл тебя чуждый народ
В тот же день, как земле тебя сдали,
И давно там другая поет,
Где цветами тебя осыпали.
Там светло, там гудет контрабас,
70 Там по-прежнему громки литавры.
Да! на севере грустном у нас
Трудны деньги и дороги лавры!
Всевозможные тифы, горячки,
Воспаленья - идут чередом,
Мрут как мухи извозчики, прачки,
Мерзнут дети на ложе своем.
Ни в одной петербургской больнице
Нет кровати за сотню рублей.
Появился убийца в столице,
80 Бич довольных и сытых людей.
С бедняками, с сословием грубым,
Не имеет он дела! тайком
Ходит он по гостиным, по клубам
С смертоносным своим кистенем.
"Побранился с супругой своею
После ужина Нестор Фомич,
Ухватил за короткую шею
И прихлопнул его паралич!
Генерал Федор Карлыч фон Штубе,
90 Десятипудовой генерал,
Скушал четверть телятины в клубе,
Крикнул "пас!" - и со стула не встал!"
Таковы-то теперь разговоры,
Что ни день, то плачевная весть.
В клубах мрак и унынье; обжоры
Поклялися не пить и не есть.
Мучим голодом, страхом томимый,
Сановит и солиден на вид,
В сильный ветер, в мороз нестерпимый,
100 Кто по Невскому быстро бежит?
И кого он на Невском встречает?
И о чем начался разговор?
В эту пору никто не гуляет,
Кроме мнительных, тучных обжор.
Говоря меж собой про удары,
Повторяя обеты не есть,
Ходят эти угрюмые пары,
До обеда не смея присесть,
А потом наедаются вдвое,
110 И наутро разносится слух,