Некрасов Николай Алексеевич - Стихотворения 1855-1866 гг.,

аключением, заработкою, исключением из общины, отдачею в распоряжение правительства и чем-нибудь в этом роде; а где нельзя - там употребят телесное наказание, и если только будет возможно, то употребят его, вероятно, не спрашиваясь ни юристов, ни филантропов, ни антропологов, не меряя длину розог, не подразделяя их на мужские, женские и детские, а просто по пословице: "_душа меру знает_", то есть ad libitum. {сколько угодно (лат.).} По моим, может быть отсталым, понятиям _гораздо полезнее для человечества и прогресса_ дать несколько розог одному негодяю, нежели пустить по миру и развращать этим способом целое семейство его". Далее, всё "_в пользу человечества и прогресса_", автор вопиет (разгов. VI, стр. 19): "В стране, где лучшее развлечение - медвежья травля! - Где лучшая потеха - кулачный бой! - Где бурлаки порют суда, ставшие на мель, в полном убеждении, что "_палка - всему голова_"! - Где само правительство не находит возможным изгнать из законов телесное наказание, - там не говорите мне о необходимости заменить его в общинах! - Я никогда не поверю вам!!! - Прогресс - должен быть общий! - Должна быть - общая подготовка, общее умягчение нравов!.. А частности ни к чему не ведут, кроме бед!".

  51 Пространно об этом см. в "Русском вестнике", 1857 г., Š 6, в статье "Биограф-ориенталист" Н. Ф. Павлова.

  52 Каждая книжка "Русского вестника" служит тому подтверждением. (Тут у г. Лайбова были ужасные подробности на трех печатных листах, но мы их выкидываем и оставляем только заключение...) Итак, Вахновская, Кохановская, Нарекая, Громека, Ольга Н**, Павлова, Евгения Тур, Щербина, Жадовская, кроме того, по тщательным библиографическим разысканиям, - Тригорский, Криницкий, Марко Вовчок и даже сам Николаенко - вот женщины, украшающие "Русский вестник", и их-то женственное, смягчающее влияние, по всей вероятности, держит его постоянно в том светлом, розовом настроении, которому не мешают даже статьи гг. Ржевского, Бунге, Лешкова и самого Хвольсона.

  63 Там даже родилась, в pendant {дополнение (франц.).} к стереотипной фразе: "в настоящее время, когда поднято так много общественных вопросов" и пр.- другая, не менее сильная фраза: "в настоящее время, когда пьянство приняло такие широкие размеры" и пр. (см. "Моск. вед.", 1859 г., Š 8).

  64 Впрочем, и Чаннингом занялась прежде всех дама - г-жа Евгения Тур ("Рус. вестн.", 1848 г., Š 8), а потом уже и мужская половина "Русского вестника" принялась за него и в прошлом году, в Š 7, перевела из него статейку о том, что не должно пьянствовать, и почему не должно.

  55 Здесь, вероятно, заключается указание на заметку, помещенную в 95 Š "Моск. ведомостей" прошлого года. Теперь кстати будет припомнить ее всю целиком и с несколькими словами редакции "Ведомостей". Вот какой вид имеет эта заметка:

  "Мы получили по поводу распространения трезвости следующее письмо:

  М. г., Вы уже имели случай заметить, что, вполне сочувствуя обществам трезвости, вы желали бы, однако, чтобы дело обходилось без шпионства и телесных наказаний, по крайней мере там, где помещики, как сословие более образованное, принимают непосредственное участие в этом деле. В свою очередь, вполне соглашаясь с вами, невольно задаешь себе вопрос: неужели это идеал недостижимый, мечта кабинетных людей и теоретиков, и в нашем благословенном отечестве люди вечно будут сечь друг друга, и не только друг друга, но и женщин, - сечь по собственному, добровольному соглашению? Вот оно - влияние крепостного права и безграмотности!

  А у нас еще есть господа, {См. в апрельской книжке "Современника" статью "Русская литература" и балаганный отдел (возобновленный, вероятно, по случаю недавних праздников) под названием "Свисток".} без застенчивости печатающие, что наша литература, занимаясь вопросами о распространении грамотности, о телесных наказаниях и т. п., даже давая гласность некоторым общественным явлениям без прямого указания на лица, собственно, повторяет только то, что и без нее известно. Впрочем, лучшая часть нашего общества умеет ценить этих господ по достоинству, и попытки литературного мальчишества и паясничества убить в литературе всякую живую связь с тою средой, которой она служит органом, никогда не могут иметь успеха. Многие вопросы, порешенные в Западной Европе и знакомые из книг десяти человекам в России, конечно, не могли перейти в общее сознание там, где коренится и упорно держится во всем строе жизни крепостное право со всеми своими неисчислимыми последствиями. Если бы, считая все давно порешенным, наша литература ограничивалась туманными выходками против неаполитанских изгнанников и т. п., то она утратила бы всякий смысл для русского общества. Это поймет всякий неглупый школьник, а у нас есть литераторы, не понимающие таких простых вещей! До какой степени невозможен успех попыток, о которых я сейчас говорил, показывает уже одно то, что в порядочных журналах Западной Европы решительно не принято иметь балаганные отделы и что мы все, по-видимому, очень хорошо знаем это, а между тем все-таки не можем устоять против искушения - потешить публику и при случае превратить свой журнал в "Весельчака" Отчего же это? Оттого, что в нашем обществе, даже в обществе литературном, еще не принялось западное понятие о литературе, и общество еще бросается из одной крайности в другую, увлекая за собой и литературу, по крайней мере наименее серьезные ее органы.

  

  

  

  

  

  

  

  Примите и пр. Н. Ч."

  В заключение, как серьезный и добросовестный библиограф, я должен объявить, что вполне соглашаюсь с мнением г. Н. Ч., в котором, однако, по моим изысканиям и соображениям, никоим образом не следует подозревать г. Н. Чернышевского. Dixi. {Я сказал (лат.).}

  

  

  

  

  

  

  

  

   Н. Лайбов.

  

  

  

  

   1863

  

  

  

  

  * * *

  

  

   Явно родственны с землей,

  

  

   В тайном браке с "Вестью",

  

  

   Земства модною броней

  

  

   Прикрываясь с честью,

  

  

   Снова ловят мужиков

  

  

   В крепостные сети

  

  

   Николаевских орлов

  

  

   Доблестные дети...

  

  

  

  

  1858-1865

  

  

  

  

  О ПОГОДЕ

  

  

  

   <Часть первая>

  

  

  

  УЛИЧНЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

  

  

  

  

  

  

  

  Что за славная столица

  

  

  

  

  

  

  

  Развеселый Петербург!

  

  

  

  

  

  

  

  

  Лакейская песня

  

  

  

  

   I

  

  

  

   УТРЕННЯЯ ПРОГУЛКА

  

  

  Слава богу, стрелять перестали!

  

  

  Ни минуты мы нынче не спали,

  

  

  И едва ли кто в городе спал:

  

  

  Ночью пушечный гром грохотал,

  

  

  Не до сна! Бея столица молилась,

  

  

  Чтоб Нева в берега воротилась,

  

  

  И минула большая беда -

  

  

  Понемногу сбывает вода.

  

  

  Начинается день безобразный -

  

   10 Мутный, ветреный, темный и грязный.

  

  

  Ах, еще бы на мир нам с улыбкой смотреть!

  

  

  Мы глядим на него через тусклую сеть,

  

  

  Что как слезы струится по окнам домов

  

  

  От туманов сырых, от дождей и снегов!

  

  

  Злость берет, сокрушает хандра,

  

  

  Так и просятся слезы из глаз.

  

  

  Нет! Я лучше уйду со двора...

  

  

  Я ушел - и наткнулся как раз

  

  

  На тяжелую сцену. Везли на погост

  

   20 Чей-то вохрой окрашенный гроб

  

  

  Через длинный Исакиев мост.

  

  

  Перед гробом не шли ни - родные, - ни поп,

  

  

  Не лежала на нем золотая парча,

  

  

  Только, в крышу дощатого гроба стуча,

  

  

  Прыгал град да извозчик-палач

  

  

  Бил кургузым кнутом спотыкавшихся кляч,

  

  

  И вдоль спин побелевших удары кнута

  

  

  Полосами ложились. Съезжая с моста,

  

  

  Зацепила за дроги коляска, стремглав

  

   30 С офицером, кричавшим "пошел!" проскакав,

  

  

  Гроб упал и раскрылся.

  

  

  

  

   "Сердечный ты мой!

  

  

  Натерпелся ты горя живой,

  

  

  Да пришлося терпеть и по смерти...

  

  

  То случился проклятый пожар,

  

  

  То теперь наскакали вдруг - черти!

  

  

  Вот уж подлинно бедный Макар!

  

  

  Дом-то, где его тело стояло,

  

  

  Загорелся, - забыли о нем, -

  

  

  Я схватилась: побились немало,

  

   40 Да спасли-таки гроб целиком,

  

  

  Так опять неудача сегодня!

  

  

  Видно, участь его такова...

  

  

  Расходилась рука-то господня,

  

  

  Не удержишь!.."

  

  

  

  

  Такие слова

  

  

  Говорила бездушно и звонко,

  

  

  Подбежав к мертвецу впопыхах,

  

  

  Провожавшая гроб старушонка,

  

  

  В кацавейке, в мужских сапогах.

  

  

  "Вишь, проклятые! Ехать им тесно!"

  

   50 - Кто он был? - я старуху спросил.

  

  

  "Кто он был? да чиновник, известно;

  

  

  В департаментах разных служил.

  

  

  Петербург ему солон достался:

  

  

  В наводненье жену потерял,

  

  

  Целый век по квартирам таскался

  

  

  И четырнадцать раз погорал.

  

  

  А уж службой себя как неволил!

  

  

  В будни сиднем сидел да писал,

  

  

  А по праздникам ноги мозолил -

  

   60 Всё начальство свое поздравлял.

  

  

  Вот и кончилось тем - простудился!

  

  

  Звал из Шуи родную сестру,

  

  

  Да деньжонок послать поскупился.

  

  

  "Так один, - говорит, - и умру,

  

  

  Не дождусь... кто меня похоронит?

  

  

  Хоть уж ты не оставь, помоги!

  

  

  Страх, бывало, возьмет, как застонет!

  

  

  Подари, - говорю, - сапоги,

  

  

  А то, вишь, разошелся дождище!

  

   70 Неравно в самом деле умрешь,

  

  

  В чем пойду проводить на кладбище?

  

  

  Закивал головой..." - Ну и что ж? -

  

  

  "Ну и умер - и больше ни слова:

  

  

  Надо места искать у другова!"

  

  

  - И тебе его будто не жаль? -

  

  

  "Что жалеть! нам жалеть недосужно,

  

  

  Что жалеть? хоронить теперь нужно.

  

  

  Эка, батюшки, страшная даль!

  

  

  Эко времечко!.. Господи боже!

  

   80 Как ни дорого бедному жить,

  

  

  Умирать ему вдвое дороже.

  

  

  На кладбище-то место купить,

  

  

  Да попу, да на гроб, да на свечи..."

  

  

  Говоря эти грустные речи,

  

  

  До кладбища мы скоро дошли

  

  

  И покойника в церковь внесли.

  

  

  Много их там гуртом отпевалось,

  

  

  Было тесно - и трудно дышалось.

  

  

  Я ушел по кладбищу гулять;

  

   90 Там одной незаметной могилы,

  

  

  Где уснули великие силы,

  

  

  Мне хотелось давно поискать.

  

  

  Сделав даром три добрые круга,

  

  

  Я у сторожа вздумал спросить.

  

  

  Имя, званье, все признаки друга

  

  

  Он заставил пять раз повторить

  

  

  И сказал: "Нет, такого не знаю;

  

  

  А, пожалуй, примету скажу,

  

  

  Как искать: ты ищи его с краю,

  

   100 Перешедши вон эту межу,

  

  

  И смотри: где кресты - там мещане,

  

  

  Офицеры, простые дворяне;

  

  

  Над чиновником больше плита,

  

  

  Под плитой же бывает учитель,

  

  

  А где нет ни плиты, ни креста,

  

  

  Там, должно быть, и есть сочинитель".

  

  

  За совет я спасибо сказал,

  

  

  Но могилы в тот день не искал.

  

  

  Я старуху знакомую встретил

  

   110 И покойника с ней хоронил.

  

  

  День, по-прежнему гнил и не светел,

  

  

  Вместо града дождем нас мочил.

  

  

  Средь могил, по мосткам деревянным

  

  

  Довелось нам долгонько шагать.

  

  

  Впереди, под навесом туманным

  

  

  Открывалась болотная гладь:

  

  

  Ни жилья, ни травы, ни кусточка,

  

  

  Всё мертво - только ветер свистит.

  

  

  Вон виднеется черная точка:

  

   120 Это сторож. "Скорее!" - кричит.

  

  

  По танцующим жердочкам прямо

  

  

  Мы направились с гробом туда.

  

  

  Наконец вот и свежая яма,

  

  

  И уж в ней по колено вода!

  

  

  В эту воду мы гроб опустили,

  

  

  Жидкой грязью его завалили,

  

  

  И конец! Старушонка опять

  

  

  Не могла пересилить досады:

  

  

  "Ну, дождался, сердечный, отрады!

  

   130 Что б уж, кажется, с мертвого взять?

  

  

  Да господь, как захочет обидеть,

  

  

  Так обидит: вчера погорая,

  

  

  А сегодня, изволите видеть,

  

  

  Из огня прямо в воду попал!"

  

  

  Я взглянул на нее - и заметил,

  

  

  Что старухе-то жаль бедняка:

  

  

  Бровь одну поводило слегка...

  

  

  Я немым ей поклоном ответил

  

  

  И ушел... Я доволен собой,

  

   140 Я недаром на улицу вышел:

  

  

  Я хандру разогнал - и смешной

  

  

  Каламбур на кладбище услышал,

  

  

  Подготовленный жизнью самой...

  

  

  

  

   II

  

  

  

  

  ДО СУМЕРЕК

  

  

  

  

   1

  

  

  Ветер что-то удушлив не в меру,

  

  

  В нем зловещая нота звучит,

  

  

  Всё холеру - холеру - холеру -

  

  

  Тиф и всякую немочь сулит!

  

  

  Все больны, торжествует аптека

  

  

  И варит свои зелья гуртом;

  

  

  В целом городе нет человека,

  

  

  В ком бы желчь не кипела ключом;

  

  

  Муж, супругою страстно любимый,

  

   10 В этот день не понравится ей,

  

  

  И преступник, сегодня судимый,

  

  

  Вдвое больше получит плетей.

  

  

  Всюду встретишь жестокую сцену, -

  

  

  Полицейский, не в меру сердит,

  

  

  Тесаком, как в гранитную стену,

  

  

  В спину бедного Ваньки стучит.

  

  

  Чу! визгливые стоны собаки!

  

  

  Вот сильней, - видно, треснули вновь...

  

  

  Стали греться - догрелись до драки

  

   20 Два калашника... хохот - и кровь!

  

  

  

  

   2

  

  

  Под жестокой рукой человека

  

  

  Чуть жива, безобразно тоща,

  

  

  Надрывается лошадь-калека,

  

  

  Непосильную ношу влача.

  

  

  Вот она зашаталась и стала.

  

  

  "Ну!" - погонщик полено схватил

  

  

  (Показалось кнута ему мало) -

  

  

  И уж бил ее, бил ее, бил!

  

  

  Ноги как-то расставив широко,

  

   30 Вся дымясь, оседая назад,

  

  

  Лошадь только вздыхала глубоко

  

  

  И глядела... (так люди глядят,

  

  

  Покоряясь неправым нападкам).

  

  

  Он опять: по спине, по бокам,

  

  

  И, вперед забежав, по лопаткам

  

  

  И по плачущим, кротким глазам!

  

  

  Всё напрасно. Клячонка стояла,

  

  

  Полосатая вся от кнута,

  

  

  Лишь на каждый удар отвечала

  

   40 Равномерным движеньем хвоста.

  

  

  Это праздных прохожих смешило,

  

  

  Каждый вставил словечко свое,

  

  

  Я сердился - и думал уныло:

  

  

  "Не вступиться ли мне за нее?

  

  

  В наше время сочувствовать мода,

  

  

  Мы помочь бы тебе и не прочь,

  

  

  Безответная жертва народа, -

  

  

  Да себе не умеем помочь!"

  

  

  А погонщик недаром трудился -

  

   50 Наконец-таки толку добился!

  

  

  Но последняя сцена была

  

  

  Возмутительней первой для взора:

  

  

  Лошадь вдруг напряглась -и пошла

  

  

  Как-то боком, нервически скоро,

  

  

  А погонщик при каждом прыжке,

  

  

  В благодарность за эти усилья,

  

  

  Поддавал ей ударами крылья

  

  

  И сам рядом бежал налегке.

  

  

  

  

   3

  

  

  Я горячим рожден патриотом,

  

   60 Я весьма терпеливо стою,

  

  

  Если войско, несметное счетом,

  

  

  Переходит дорогу мою.

  

  

  Ускользнут ли часы из кармана,

  

  

  До костей ли прохватит мороз

  

  

  Под воинственный гром барабана,

  

  

  Не жалею: я истинный Росс!

  

  

  Жаль, что нынче погода дурная,

  

  

  Солнца нет, кивера не блестят

  

  

  И не лоснится масть вороная

  

   70 Лошадей... Только сабли звенят;

  

  

  На солдатах едва ли что сухо,

  

  

  С лиц бегут дождевые струи,

  

  

  Артиллерия тяжко и глухо

  

  

  Подвигает орудья свои.

  

  

  Всё молчит. В этой раме туманной

  

  

  Лица воинов жалки на вид,

  

  

  И подмоченный звук барабанный

  

  

  Словно издали жидко гремит...

  

  

  

  

   4

  

  

  Прибывает толпа ожидающих,

  

   80 Сколько дрожек, колясок, карет!

  

  

  Пеших, едущих, праздно зевающих

  

  

   Счету нет!

  

  

  Тут квартальный с захваченным пьяницей,

  

  

  Как Федотов его срисовал;

  

  

  Тут старуха с аптечного сткляницей,

  

  

  Тут жандармский седой генерал;

  

  

  Тут и дама такая сердитая -

  

  

  Открывай ей немедленно путь!

  

  

  Тут и лошадь, недавно побитая:

  

   90 Бог привел и ее отдохнуть!

  

  

  Смотрит прямо в окошко каретное,

  

  

  На стекле надышала пятно.

  

  

  Вот лицо, молодое, приветное,

  

  

  Вот и ручка, - раскрылось окно,

  

  

  И погладила клячу несчастную

  

  

  Ручка белая... Дождь зачастил,

  

  

  Словно спрятаться ручку прекрасную

  

  

   Поскорей торопил.

  

  

  Тут бедняк итальянец с фигурами,

  

   100 Тут чухна, продающий грибы,

  

  

  Тут рассыльный Минай с корректурами.

  

  

  "Что, старинушка, много ходьбы?"

  

  

  - Много было до сорок девятого;

  

  

  Отдохнули потом... да опять