Главная » Книги

Майков Аполлон Николаевич - Сны, Страница 2

Майков Аполлон Николаевич - Сны


1 2 3

носил и, призывая ныне
  
  
  Ее к великому свободы торжеству
  
  
  И наглым образом уподобляя льву,
  
  
  Который, цепь разбив и надышавшись волей,
  
  
  От гнева отдыхать улегся на престоле,
  
  
  Воззвал ко мне: "Певец! Вот наше божество! -
  
  
  На идол указав. - Воспой же нам его!"
  
  
  И подал с высоты мне золотую лиру.
  
  
  Но, любострастному в лицо взглянув сатиру,
  
  
  Негодования не мог я превозмочь
  
  
  И лиру срамную отбросил гневно прочь.
  
  
  "Свобода, - я вскричал, - не пир, не рабство крови,
  
  
  А духа торжество и благодать любови!
  
  
  От сердца песнь моя; а сердцем чужд я вам
  
  
  И гимна не спою разнузданным страстям!"
  
  
  Мой спутник с высоты меня окинул взором,
  
  
  И взор его блеснул, как молния, укором.
  
  
  Но я, трепещущий, далёко был. В тот миг
  
  
  Виденья чистые моих пустынь родных
  
  
  И профиль матери, пред образом стоящей,
  
  
  Мелькнули предо мной... Так путник, весь дрожащий,
  
  
  В грозу, при молнии увидит пред собой
  
  
  Вдруг церковь белую средь темноты густой.
  
  
  Но то был миг один. По храму гул промчался.
  
  
  И, точно гром в горах, ужасный крик раздался:
  
  
  "В огонь его, в огонь поборника цепей!"
  
  
  И всё задвигалось. Жрецы от алтарей,
  
  
  С подмосток вся толпа, как лютых тигров стая,
  
  
  Рванулась на меня, всё на пути ломая...
  
  
  Я схвачен, поднят был и, слыша дикий вой,
  
  
  На зверских лицах вкруг конец читая свой,
  
  
  Я бился, выскользнуть стараясь на свободу,
  
  
  Как угорь пойманный скользит и рвется в воду
  
  
  Из рук детей, в весну шумливою гурьбой
  
  
  Пришедших на расплёс, оставленный рекой.
  
  
  Но, выбившись из сил, уже я помню смутно,
  
  
  Что с хохотом слился народа рев беспутный,
  
  
  И я над бездною туманною стою,
  
  
  И подле путник мой, личину сняв свою,
  
  
  Как прежде, важен, тих, и с кротостью благою
  
  
  "Прощай, - мне говорит, - мы встретимся с тобою.
  
  
  Но помни: океан, бушуя, ил со дна
  
  
  Подъемлет, но потом уляжется волна,
  
  
  И берега цветут от брошенного ила".
  
  
  Значенье этих слов тогда мне тайной было.
  
  
  От ужаса едва сознание храня,
  
  
  Я смутно понимал, что вождь мой спас меня.
  
  
  И он исчез. И тут от скорби и смятенья
  
  
  Я стал переходить в холодное забвенье.
  
  
  Лишь чувствовал, что мрак вокруг меня густел,
  
  
  Сырой, ужасный мрак... и я летел, летел...
  
  
  
   ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ
  
  
  Когда заблудшийся в ночи, в лесу густом,
  
  
  Вдруг слышит шепот струй и, слухом лишь ведом,
  
  
  Приходит к озеру, и вдруг на влаге спящей
  
  
  Увидит - огонек плывет к нему дрожащий,
  
  
  Поняв, что то ладьи вдоль берега кружат,
  
  
  Что раков ловят там иль сонных щук багрят,
  
  
  Он мыслит, что спасен от голода и зверя,
  
  
  И дышит радостно, в свое спасенье веря, -
  
  
  Так жизни свет в душе я снова ощутил.
  
  
  Еще без голоса, но очи уж открыл
  
  
  И, приходя в себя, был рад, что сердце билось,
  
  
  И всё понятнее кругом мне становилось.
  
  
  На лестнице дворца лежу я, недвижим,
  
  
  В ином уж городе. Патруль прошел. Но им
  
  
  Я не замечен был. Заря меж тем вставала,
  
  
  И бледная лазурь на небе оживала.
  
  
  Я встал и в путь пошел. Всё тихо. Ни собак,
  
  
  Ни запоздавшихся по улицам гуляк.
  
  
  Вот зданье - всё темно, но уж над ним зарею
  
  
  Сияла статуя, держа весы рукою.
  
  
  Там первые лучи заискрилися вдруг
  
  
  На буквах золотых. Прочел я: "Храм наук".
  
  
  Я дальше. Вот чертог. Уж окон верхний ярус
  
  
  Горит как жар. Лес мачт, кой-где алевший парус,
  
  
  Меркурий и Нептун мне дали разуметь,
  
  
  Что то торговли храм. Успел лишь оглядеть
  
  
  Его, как пантеон узрел я величавый
  
  
  "Гражданских доблестей и дел воинской славы".
  
  
  На солнце он уж весь сиял. К нему пути
  
  
  Уставлены людьми, литыми из меди.
  
  
  С гранитной лестницы, опершись о перила,
  
  
  Смотрел я вниз - и дух мой радость окрылила.
  
  
  Столб солнечных лучей забрызгал по реке;
  
  
  С церквей понесся звон. Вблизи и вдалеке
  
  
  Задвигался народ; суда пошли, обозы...
  
  
  "О, вот счастливый край!" - воскликнул я сквозь слезы.
  
  
  Тут двинулись полки, литаврами гремя.
  
  
  Народ в какой-то храм бежал. За ним и я.
  
  
  "Алтарь отечества", - прочел я у фронтона.
  
  
  Войска туда несли развитые знамена.
  
  
  Явился царь. Как лев, спокоен был он, тих;
  
  
  Как солнце он сиял средь подданных своих,
  
  
  Среди сподвижников цветущих и маститых,
  
  
  Широкой лентою через плечо повитых.
  
  
  С явлением его в строю блестящих рот
  
  
  Раздался звучный клик, и шапки снял народ.
  
  
  Мне в душу ясный лик царя запал глубоко,
  
  
  И я для сей страны стал гимн слагать высокой.
  
  
  Попарно уж стихи рождались в голове;
  
  
  Виднелась бездна рифм, как по лугу в траве
  
  
  Блестящие цветы, и ими прихотливо
  
  
  Стал мысль я убирать и стих ловить счастливый,
  
  
  Как праздник кончился и, говора полна,
  
  
  От храма хлынула народная волна.
  
  
  Я с нею двинулся. Но дух мой умиленный
  
  
  Смущен картиною нежданною мгновенно.
  
  
  В народе, вижу я, схватили старила.
  
  
  С бумагою его костлявая рука
  
  
  Махала высоко в толпе над головами.
  
  
  "К царю, к царю!" - вопил он, скрежеща зубами.
  
  
  "Что это?" - я в толпе ближайшего спросил,
  
  
  Но, оглядев меня, тот взоры отвратил.
  
  
  Когда же, стражею осилен, старец скрылся,
  
  
  Стоявший предо мной ко мне оборотился
  
  
  И, задыхайся от внутренней грозы,
  
  
  Сказал мне, осуша в ланитах след слезы:
  
  
  "Ты, верно, здесь чужой иль вырос на безлюдье,
  
  
  Что смеешь говорить пред делом правосудья!"
  
  
  Но, умягчась потом: "Старик тот в годы слез
  
  
  Всё достояние отечеству принес.
  
  
  Но комиссар хотел присвоить часть из дара,
  
  
  И жаловаться он пошел на комиссара.
  
  
  И как уж суд судил - не знаю до сих пор, -
  
  
  Но он был обвинен как казнокрад и вор,
  
  
  А комиссар и днесь, без всякой укоризны,
  
  
  Жиреет бедствием народа и отчизны".
  
  
  Заметив мой испуг, он продолжал смеясь:
  
  
  "Однако не всегда блаженствует у нас,
  
  
  Кто смело заповедь нарушит "не укради".
  
  
  Ссылают и воров, разнообразья ради.
  
  
  Как пес прикормленный, здесь вору друг - закон,
  
  
  Лишь не воруй один. Строжайший заведен
  
  
  Порядок у воров, и в том их самохвальство,
  
  
  Чтоб часть была тебе и часть бы для начальства!
  
  
  В всеобщем грабеже - всеобщий и дележ!
  
  
  А грянет свыше гром - виновных не найдешь!
  
  
  В начальстве - ни пятна, и честны ревизоры,
  
  
  А царство целое едят, как черви, воры!
  
  
  Старик тот ждал царя... Мы рвемся все к царю!
  
  
  Да свечи за него мы ставим к алтарю!
  
  
  Он - вечный труженик, он строг и мудр, мы знаем, -
  
  
  Но путь до истины ему недосягаем.
  
  
  Куда ни взглянет он, сам жаждой знать томим,
  
  
  Мгновенно вид иной приемлет всё пред ним!
  
  
  Стеной клевет, и лжи, и лести ядовитой
  
  
  И царство от царя и царь от царства скрыты.
  
  
  Но... боже! что со мной! - сказал он, вздрогнув весь. -
  
  
  Всё видеть и молчать - в том мудрость жизни здесь!
  
  
  Да рвется из души невольно злое горе".
  
  
  Замолкши, канул он в толпе, как камень в море.
  
  
  Мне душу охватил неведомый испуг.
  
  
  Увидя вдалеке знакомый храм наук,
  
  
  Я в сень его спешил искать успокоенья.
  
  
  Тут новое меня сразило изумленье.
  
  
  Я вижу - юноши сидят на ступенях,
  
  
  С котомкою у ног, с слезами на глазах.
  
  
  На их одеждах пыль дороги отдаленной.
  
  
  Украдкой между них нырял старик согбенный
  
  
  И, озираясь вкруг, им книги раздавал,
  
  
  Меня увидя, он в отчаянье вскричал:
  
  
  "Еще один! и ты, как в край обетованья,
  
  
  Из дальней, чай, страны пришел ко храму знанья!
  
  
  Увы, несчастные! закрыт для вас сей храм!"
  
  
  И, отойдя со мной, он волю дал речам:
  
  
  "Ты старше всех, тебе за тайну я открою:
  
  
  Наука сражена была здесь клеветою.
  
  
  "Наука - это бунт!" - твердили в слух царя...
  
  
  Коснулся дерзкий лом ее уж алтаря.
  
  
  Затушен был огонь, и, как воспоминанье,
  
  
  Для вида надпись лишь оставлена на зданье.
  
  
  Лишь избранная там вкушает молодежь
  
  
  В софизмы дикие обернутую ложь...
  
  
  Наука, вся в слезах, как скорбная Ниоба,
  
  
  Средь воплей чад своих, которых давит злоба,
  
  
  Возводит взор к царю... Но слух его закрыт!..
  
  
  О, если бы ты знал, как грудь ее скорбит!
  
  
  Устроен трибунал под веденьем сержанта,
  
  
  Чтоб крылья обрезать у всякого таланта.
  
  
  Сломив сатиры бич и в форменный наряд
  
  
  Одевши резвых муз, от мзды спасли разврат,
  
  
  Как будто видели в его распространенье
  
  
  Необходимое для царства учрежденье!..
  
  
  Беги от здешних мест, пока есть мощь в душе!
  
  
  Я - стар, и зло допью в заржавленном ковше...
  
  
  Был тоже молод я, был верный жрец науки...
  
  
  Беги, - сказал он, сжав мне крепко обе руки, -
  
  
  Беги, иль, оробев однажды навсегда,
  
  
  Не знай в душе своей ни чести, ни стыда,
  
  
  Не то - да будет вот, смотри, тебе уроком", -
  
  
  И оглянулся я: в молчании глубоком
  
  
  Пред нами скованных колодников вели.
  
  
  Солдаты с ружьями вкруг их сурово шли,
  
  
  Прохожие в суму монету им кидали
  
  
  И молчаливо их глазами провожали.
  
  
  Меж зверских лиц один пленил меня красой
  
  
  И взглядом женственным, и я, скорбя душой,
  
  
  Несчастному подать желая утешенье,
  
  
  Спросил, приблизившись: "В чем ваше преступленье?"
  
  
  Один ответил тут мне с хохотом в устах
  
  
  Такою шуткою, что мозг в моих костях
  
  
  Сотрясся и душа почуяла злодея.
  
  
  То слыша, юноша, собою не владея,
  
  
  С цепями длань подняв, "о боже" простонал
  
  
  И, видя ужас мой, весь вспыхнув, мне сказал:
  
  
  "Не думай, что мы все безбожники такие!
  
  
  Мы терпим ту же казнь, но за вины другие,
  
  
  Хоть выше кары нет, как чувствовать весь век,
  
  
  Что об руку с тобой есть зверь, не человек!"
  
  
  "За что ж, - спросил я, - ты страдаешь, отрок милый?"
  
  
  - "О, юности моей потерянные силы!
  
  
  Как почки сочных роз, вы сгибли не цветя! -
  
  
  Воскликнул он. - Я был почти еще дитя,
  
  
  Почти по слухам знал отечества я раны,
  
  
  И - дети - строили безумные мы планы!
  
  
  Но в детском лепете был слышен правды глас, -
  
  
  И вот-с злодеями сравняли казнью нас!"
  
  
  "Несчастный!" - я вскричал, ушам не доверяя
  
  
  И жаркие к нему объятья простирая, -
  
  
  Но сторож с важностью меня отсторонил
  
  
  И, перепуганный, вкруг взоры обводил;
  
  
  Старик же за руку схватил меня тревожно.
  
  
  "Что ты? - он закричал. - Что ты, неосторожный!
  
  
  Несчастье ближнего прилипчивей чумы!
  
  
  О, горе нам теперь! погибли оба мы!"
  
  
  И, судорожно сжав мне руку, он стрелою
  
  
  Помчался в ужасе, влача меня с собою.
  
  
  Я падал, я стонал, а он вопил: "Беги!" -
  
  
  Как будто гнали нас незримые враги.
  
  
  Вот город кончился, вот поле вкруг глухое,
  
  
  А всё в ушах "беги!" звенело роковое,
  
  
  "Беги!". Но скоро я упал, изнеможен,
  
  
  Вцёпяся в спутника, но гневно рвался он...
  
  
  Так утопающий товарища хватает,
  
  
  Который сам терять уж силы начинает
  
  
  И в ужасе, презрев несчастного мольбу,
  
  
  В богопротивную вступает с ним борьбу...
  
  
  Но миг - и вырвался вожатый мой и скрылся...
  
  
  Широкий горизонт вкруг мраком обложился..,
  
  
  В тупом бессмыслии глядел я, как исчез
  
  
  Последний лоскуток лазуревых небес,
  
  
  И показалось мне, что бог во глубь эфира
  
  
  Уходит, отвратя лицо свое от мира,
  
  
  А сумрачный Князь Тьмы, с тиарой на челе,
  
  
  Победно шествует владыкой по земле,
  
  
  И с ним его сыны, как псов голодных своры,
  
  
  Трибуны и жрецы, клеветники и воры...
  
  
  И вот уж с грохотом тяжелых колесниц
  
  
  Всё ближе визг и вой... Я пал на землю ниц,
  
  
  Слова младенческих молитв припомнить тщился
  
  
  И только "Отче наш" сказал - и пробудился.
  
  
  
   ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ
  
  
  С тех пор прошли года... Обманут верой страстной,
  
  
  Я в жизни изнемог... Сбылся мой сон ужасный!..
  
  
  Повсюду пламенным мечтам моим в ответ
  
  
  В судьбах народов я читал: "Надежды нет!"
  
  
  С презрением в душе к бессилью человека,
  
  
  Все боли разделив обманутого века,
  
  
  Равно я поражал насмешкою своей
  
  
  И веру стариков, и страстный пыл детей.
  
  
  Сомненье стало мне и гордостью, и мукой,
  
  
  И им кичился я над чернью близорукой.
  
  
  Лишь тот, кто слышал раз, как, падая, стучит
  
  
  Земля о хладный гроб, где труп любезный скрыт,
  
  
  Поймет, как тяжело душе, в порыве к благу,
  
  
  С горячей верою, терять на жизнь отвагу;
  
  
  Поймет, как тяжело, стуча рукою в грудь,
  
  
  В отчаяньи стонать: "Всё тщетно! Кончен путь!
  
  
  Нет! с жизнью нечего мне больше лицемерить,
  
  
  В ней нечего любить, и не во что в ней верить!"
  
  
  Болящею душой в забвеньи потонуть
  
  
  Хотелось мне, и вот опять я вышел в путь...
  
  
  Дохнуть мне воздухом пустынных мест хотелось,
  
  
  Где сладко некогда мне думалось и пелось..,
  
  
  Я шел - и каждый миг ясней мне образ был,
  
  
  Каким я тот же путь когда-то проходил.
  
  
  Тот образ точно шел теперь со мною рядом,
  
  
  Как мальчик с старцем, то допрашивая взглядом
  
  
  Иль словом старика, то мчась за мотыльком,
  
  
  То лепеча с собой бог ведает о чем.
  
  
  И душу умилил мне спутник мой незримый,
  
  
  Святым неведеньем и верою водимый.
  
  
  Вон церковь вдалеке - и он свернул с пути
  
  
  Туда вечерние молитвы принести;
  
  
  Колодезь - там стоит крестьянка молодая,
  
  
  Толпятся овцы вкруг, у пойла ожидая, -
  
  
  Он деву мысленно Ревеккою зовет.
  
  
  Там жатва: труд кипит, сверкает серп, и вот -
  
  
  Из книги Руфи стих, как рожь, благоуханный,
  
  
  Твердит он, запахом колосьев обаянный...
  
  
  И вот на рубеже лесов и гор родных
  
  
  Благословенный сон коснулся вежд моих.
  
  
  Мне снилось: сквозь туман ищу я всё дорогу,
  
  
  Но вот густая мгла редеет понемногу;
  
  
  Долина чудная открылась предо мной,
  
  
  Сады цветут вдоль гор, алеющих зарей;
  
  
  Озера розовым вдали сияют блеском,
  
  
  И воды нежат слух, как арфы, звучным плеском.
  
  
  Прохладный ветерок на голову и грудь
  
  
  Порхнул мне, и едва я им успел дохнуть,
  
  
  Как вижу - предо мной та Муза, что слетала
  
  
  Ко мне в те дни, как

Категория: Книги | Добавил: Armush (28.11.2012)
Просмотров: 315 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа