Маяковский Владимир Владимирович - Облако в штанах - Книги

Владимир Маяковский

Облако в штанах

Тетраптих --------------------------------------

Владимир Маяковский. Полное собрание сочинений в тринадцати томах.

Том первый. 1912-1917

Подготовка текста и примечания В. А. Катаняна

ГИХЛ, М., 1955

OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------

Вашу мысль,

мечтающую на размягченном мозгу,

как выжиревший лакей на засаленной кушетке,

буду дразнить об окровавленный сердца лоскут;

досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий,

У меня в душе ни одного седого волоса,

и старческой нежности нет в ней!

Мир огр_о_мив мощью голоса,

иду - красивый,

10 двадцатидвухлетний.

Нежные!

Вы любовь на скрипки ложите.

Любовь на литавры ложит грубый.

А себя, как я, вывернуть не можете,

чтобы были одни сплошные губы!

Приход_и_те учиться -

из гостиной батистовая,

чинная чиновница ангельской лиги.

И которая губы спокойно перелистывает,

20 как кухарка страницы поваренной книги.

Хотите -

буду от мяса бешеный

- и, как небо, меняя тона -

хотите -

буду безукоризненно нежный,

не мужчина, а - облако в штанах!

Не верю, что есть цветочная Ницца!

Мною опять славословятся

мужчины, залежанные, как больница,

30 и женщины, истрепанные, как пословица.

Вы думаете, это бредит малярия?

Это было,

было в Одессе.

"Приду в четыре", - сказала Мария.

Восемь.

Девять.

Десять.

Вот и вечер

в ночную жуть

40 ушел от окон,

хмурый,

декабрый.

В дряхлую спину хохочут и ржут

канделябры.

Меня сейчас узнать не могли бы:

жилистая громадина

стонет,

корчится.

Что может хотеться этакой глыбе?

50 А глыбе многое хочется!

Ведь для себя не важно

и то, что бронзовый,

и то, что сердце - холодной железкою.

Ночью хочется звон свой

спрятать в мягкое,

в женское.

И вот,

громадный,

горблюсь в окне,

60 плавлю лбом стекло окошечное.

Будет любовь или нет?

Какая -

большая или крошечная?

Откуда большая у тела такого:

должно быть, маленький,

смирный любёночек.

Она шарахается автомобильных гудков.

Любит звоночки коночек.

Еще и еще,

70 уткнувшись дождю

лицом, в его лицо рябое,

жду,

обрызганный громом городского прибоя.

Полночь, с ножом мечась,

догн_а_ла,

зарезала, -

вон его!

Упал двенадцатый час,

как с плахи голова казненного.

80 В стеклах дождинки серые

свылись,

гримасу громадили,

как будто воют химеры

Собора Парижской Богоматери.

Проклятая!

Что же, и этого не хватит?

Скоро криком издерется рот.

Слышу:

тихо,

90 как больной с кровати,

спрыгнул нерв.

И вот, -

сначала прошелся

едва-едва,

потом забегал,

взволнованный,

четкий.

Теперь и он и новые два

мечутся отчаянной чечеткой.

100 Рухнула штукатурка в нижнем этаже.

Нервы -

большие,

маленькие,

многие! -

скачут бешеные,

и уже

у нервов подкашиваются ноги!

А ночь по комнате тинится и тинится, -

из тины не вытянуться отяжелевшему глазу.

110 Двери вдруг заляскали,

будто у гостиницы

не попадает зуб н_а_ зуб.

Вошла ты,

резкая, как "нате!",

муча перчатки замш,

сказала;

"Знаете -

я выхожу замуж".

Что ж, выходите,

120 Ничего.

Покреплюсь.

Видите - спокоен как!

Как пульс

покойника.

Помните?

Вы говорили:

"Джек Лондон,

деньги,

любовь,

130 страсть", -

а я одно видел:

вы - Джиоконда,

которую надо украсть!

И украли.

Опять влюбленный выйду в игры,

огнем озаряя бровей з_а_гиб.

Что же!

И в доме, который выгорел,

иногда живут бездомные бродяги!

140 Др_а_зните?

"Меньше, чем у нищего копеек,

у вас изумрудов безумий".

Помните!

Погибла Помпея,

когда раздразнили Везувий!

Эй!

Господа!

Любители

святотатств,

150 преступлений,

боен, -

а самое страшное

видели -

лицо мое,

когда

абсолютно спокоен?

И чувствую -

"я"

160 для меня мал_о_.

Кто-то из меня вырывается упряма

Allo!

Кто говорит?

Мама?

Мама!

Ваш сын прекрасно болен!

Мама!

У него пожар сердца.

Скажите сестрам, Люде и Оле, -

170 ему уже некуда деться.

Каждое слово,

даже шутка,

которые изрыгает обгорающим ртом он,

выбрасывается, как голая проститутка

из горящего публичного дома.

Люди нюхают -

запахло жареным!

Нагнали каких-то.

Блестящие!

180 в касках!

Нельзя сапожища!

Скажите пожарным:

на сердце горящее лезут в ласках.

Я сам.

Глаза наслезнённые бочками выкачу.

Дайте о ребра опереться.

Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу!

Рухнули.

Не выскочишь из сердца!

190 На лице обгорающем

из трещины губ

обугленный поцелуишко броситься вырос.

Мама!

Петь не могу.

У церковки сердца занимается клирос!

Обгорелые фигурки слов и чисел

из черепа,

как дети из горящего здания.

Так страх

200 схватиться за небо

высил

горящие руки "Лузитании".

Трясущимся людям

в квартирное тихо

стоглазое зарево рвется с пристани.

Крик последний, -

ты хоть

о том, что горю, в столетия выстони!

Славьте меня!

210 Я великим не чета.

Я над всем, что сделано,

ставлю "nihil" {*}.

{* "Ничто" (лат.).}

Никогда

ничего не хочу читать.

Книги?

Что книги!

Я раньше думал -

книги делаются так:

пришел поэт,

220 легко разжал уста,

и сразу запел вдохновенный простак -

пожалуйста!

А оказывается -

прежде чем начнет петься,

долго ходят, размозолев от брожения,

и тихо барахтается в тине сердца

глупая вобла воображения.

Пока выкипячивают, рифмами пиликая,

из любвей и соловьев какое-то варево,

230 улица корчится безъязыкая -

ей нечем кричать и разговаривать.

Городов вавилонские башни,

возгордясь, возносим снова,

а бог

города на пашни

рушит,

мешая слово.

Улица м_у_ку молча пёрла.

Крик торчком стоял из глотки.

240 Топорщились, застрявшие поперек горла,

пухлые taxi {*} и костлявые пролетки.

{* такси (франц.).}

Грудь испешеходили.

Чахотки площе.

Город дорогу мраком запер.

И когда -

все-таки! -

выхаркнула давку на площадь,

спихнув наступившую на горло паперть,

думалось:

250 в х_о_рах архангелова хорала

бог, ограбленный, идет карать!

А улица присела и заорала:

"Идемте жрать!"

Гримируют городу Круппы и Круппики

грозящих бровей морщь,

а во рту

умерших слов разлагаются трупики,

только два живут, жирея -

"сволочь"

260 и еще какое-то,

кажется - "борщ".

Поэты,

размокшие в плаче и всхлипе,

бросились от улицы, ероша космы:

"Как двумя такими выпеть

и барышню,

и любовь,

и цветочек под росами?"

А за поэтами -

270 уличные тыщи:

студенты,

проститутки,

подрядчики.

Господа!

Остановитесь!

Вы не нищие,

вы не смеете просить подачки!

Нам, здоровенным,

с шагом саженьим,

280 надо не слушать, а рвать их -

их,

присосавшихся бесплатным приложением

к каждой двуспальной кровати

Их ли смиренно просить:

"Помоги мне!"

Молить о гимне,

об оратории!

Мы сами творцы в горящем гимне -

шуме фабрики и лаборатории.

290 Что мне до Фауста,

феерией ракет

скользящего с Мефистофелем в небесном паркете!

Я знаю -

гвоздь у меня в сапоге

кошмарней, чем фантазия у Гете!

Я,

златоустейший,

чье каждое слово

душу новородит,

300 именинит тело,

говорю вам:

мельчайшая пылинка живого

ценнее всего, что я сделаю и сделал!

Слушайте!

Проповедует,

мечась и стеня,

сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!

Мы

с лицом, как заспанная простыня,

310 с губами, обвисшими, как люстра,

мы,

каторжане города-лепрозория,

где золото и грязь изъ_я_звили проказу, -

мы чище венецианского лазорья,

морями и солнцами омытого сразу!

Плевать, что нет

у Гомеров и Овидиев

людей, как мы,

от копоти в оспе.

320 Я знаю -

солнце померкло б, увидев

наших душ золотые россыпи!

Жилы и мускулы - молитв верней.

Нам ли вымаливать милостей времени!

Мы -

каждый -

держим в своей пятерне

миров приводные ремни!

Это взвело на Голгофы аудиторий

330 Петрограда, Москвы, Одессы, Киева,

и не было ни одного,

который

не кричал бы:

"Распни,

распни его!"

Но мне -

люди,

и те, что обидели -

вы мне всего дороже и ближе.

340 Видели,

как собака бьющую руку лижет?!