| Главная » Книги |
Лонгфелло Генри Уодсворт - Песня о Гайавате, Страница 5
Лонгфелло Генри Уодсворт - Песня о Гайавате И волнистыми клубами
Собираясь и тѣсняся,
Рвался сквозь трубу на воздухъ.
Вдругъ дверная занавѣска
Приподнялася снаружи:
На одну минуту пламя
Ярче вспыхнуло въ жаровнѣ,
На одинъ моментъ отхлынулъ
Дымъ, клубившiйся надъ нею,-
И двѣ женщины явились
На порогѣ, потихоньку
Проскользнули внутрь вигвама.
Не сказавъ хозяйкамъ слова,
Не приветствуя ихъ взглядомъ,
И въ тѣни усѣлись молча.
По наружности, одеждѣ,
Видно было, что чужя
Эти женщины въ деревнѣ;
Очень блѣдны, грустны, мрачны
Были лица ихъ, и ёжась,
И дрожа, онѣ сидѣли
Тамъ, окутанныя тѣнью.
Вотъ домой съ своей охоты
Воротился Гайавата;
Волоса его покрыты
Были снѣгомъ и на плечахъ
Нёсъ онъ мёртваго оленя.
Онъ у ногъ жены добычу
Положилъ и величавѣй
И прекраснѣй показался
Миннегагѣ онъ, чѣмъ прежде,
Чѣмъ когда принёсъ впервые
Ей убитаго оленя,
Въ знакъ того, что полюбилъ онъ
И пришёлъ её посватать.
И затѣмъ онъ обернулся
И увидѣлъ незнакомокъ,
И сказалъ онъ самъ съ собою:
"Кто онѣ? Какiя гостьи
Странныя у Миннегаги!"
Ни о чёмъ онъ ихъ, однако,
Не спросилъ, а только съ лаской
Ихъ привѣтствовалъ, прося ихъ
Раздѣлить съ нимъ кровъ и пищу.
И когда готовъ былъ ужинъ,
И олень ужъ былъ разрѣзанъ,
Обѣ гостьи вдругъ вскочили,
Жадно бросились къ оленю,
Не спросяся захватили
Всѣ отборные кусочки,
Бѣлый жиръ, что Гайавата
Отложилъ для Миннегаги,
Съѣли всё и ускользнули
Снова въ самый дальнiй уголъ.
Имъ ни слова Гайавата
Не сказалъ на эту дерзость;
Ни движенiемъ, ни взглядомъ
Имъ не выразили гнѣва
Мнннегага и Накомисъ;
Лишь тихонько Мнннегага
Прошептала съ состраданьемъ:
"Какъ онѣ проголодались!
Пусть ѣдятъ, ихъ мучитъ голодъ!"
Много дней взошло на небѣ,
День за днёмъ сидѣли гостьи,
Неподвижно и безмолвно,
По ночамъ же выходили
Въ лѣсъ онѣ, чтобы оттуда
Принести сосновых шишекъ,
Или хворосту для топки.
Каждый разъ, что Гайавата
Возвращался съ рыбной ловли
Иль охоты, гостьи тотчасъ,
Только что готовь былъ ужинъ,
Изъ угла къ нему бросались,
Брали лучше кусочки
И безъ всякаго отпора
Иль вопроса отъ хозяевъ
Съѣвши всё садились въ уголъ.
И ни разу Гайавата,
Миннегага и Накомисъ
Словомъ, жестомъ или взглядомъ
Ихъ за то не упрекнули.
Всё они сносили молча
Отъ гостей, чтобы заслуга
Добровольнаго даянья
Не умалилась отъ взгляда,
Чтобы долгъ гостепрiимства
Не былъ словомъ ихъ нарушенъ.
Вотъ, однажды, Гайавата
Въ полночь слышитъ чьи-то стоны,
Чьи-то вздохи и рыданья.
Всталъ онъ со своей постели
Изъ косматыхъ шкуръ бизона,
И, при трепетномъ мерцаньи
Потухающей жаровни,
Увидалъ, что это гостьи,
На своихъ постеляхъ сидя,
Въ тишинѣ полночной плачутъ.
И сказалъ: "О гостьи, что такъ
Ваше сердце удручаетъ,
Что рыдаете вы въ полночь?
Ужь не старая ль Накомисъ,
Иль, быть можетъ, Миннегага
Чѣмъ нибудь васъ огорчила,-
Грубымъ словомъ, гнѣвнымъ взглядомъ
И нелаской, позабывши
Долгъ святой гостепрiимства?"
Гостьи плакать перестали,
Ихъ рыданья вдругъ умолкли,
И онѣ сказали тихо:
"Мы людей умершихъ души,
Души въ землю погребённыхъ,
Что когда-то жили съ вами,
И теперь сюда изъ царства
Чайбайабоса пришли къ вамъ
Мы затѣмъ, чтобъ испытать васъ
И подать благой совѣтъ вамъ.
Къ намъ въ селенiя блаженныхъ
Часто вопли долетаютъ!
Эти вопли, эти крики
Удручаютъ насъ напрасно
Безполезною печалью.
Потому-то и пришли мы
Къ вамъ сюда, чтобъ испытать васъ:
Но никто насъ тутъ не знаетъ,
Никому до насъ нѣтъ дѣла,
Мы для васъ одно лишь бремя,
И мы видимъ, что умершимъ
Мѣста нѣтъ между живыми!"
"О, подумай, Гайавата,
Ты объ этомъ хорошенько,
И скажи всему народу,
Чтобъ отнынѣ и на вѣки
Люди воплями своими
Не тревожили усопшихъ".
Тѣни смолкли,- и внезапно
Весь вигвамъ покрылся тьмою;
Изумлённый Гайавата
Услыхалъ какой-то шорохъ,
Точно-будто кто одеждой,
Прошумѣлъ, скользнувши мимо;
Увидалъ, что занавѣска
Надъ порогомъ поднялася
Отъ руки ему незримой;
Ощутилъ ночную свѣжесть,
Увидалъ ночныя звѣзды
И затѣмъ всё стихло снова.
Примѣчанiя.
1. Въ оригиналѣ пѣснь XIX. Пѣсни съ пятнадцатой по восемнадцатую Д. Михаловскимъ опущены. (Прим. ред.)
2. Пибоинъ - зима. (Прим. ред.)
X[1]. Голодъ.
Наступилъ жестокiй холодъ.
Лёдъ всё толще становился
На рѣкахъ и на озёрахъ;
Снѣгъ всё гуще, чаще падалъ
На замёрзнувшую землю;
По лѣсамъ и по долинамъ
Выли вьюги и мятели,
Нанесли онѣ сугробовъ,
Занесли онѣ деревню,
И едва-едва охотникъ
Могъ пробиться изъ вигвама,
Погребённаго подъ снѣгомъ.
Но напрасно онъ, на лыжахъ,
По лѣснымъ бродилъ трущобамъ,
Никакой не находилъ онъ
Тамъ добычи, не видалъ онъ
На снѣгу слѣдовъ оленя,
Или зайца, или птицы,
Лѣсъ былъ мёртвъ и пустъ и мраченъ
И, безъ силъ, охотникъ падалъ,
И уже не могъ подняться
Вновь отъ голода и стужи.
Истощилъ всю землю голодъ,
Изнурила лихорадка,
И поднялся вопль великiй -
Плачъ дѣтей и стоны женщинъ!
Голодалъ окрестный воздухъ,
Голодало даже небо,
Голодали въ небѣ звѣзды,
И съ него, подобно сотнѣ
Жадныхъ волчьихъ глазъ, смотрѣли.
И въ жилищѣ Гайаваты
Появилися два гостя,-
Такъ же мрачны, молчаливы
Какъ и тѣ, что были прежде -
Появилися безъ зова,
Не приветствуя хозяевъ,
И усѣлись не спросяся
На скамейкѣ Миннегаги.
И одинъ изъ нихъ сказалъ ей:
"Вотъ я: Голодъ, Бюкадэвинъ!"
А другой сказалъ ей: "Вотъ я:
Лихорадка, Аказивинъ!"
Содрогнулась Миннегага
И, закрывъ лицо руками,
Въ страхѣ бросилась въ постелю,
И дрожала и горѣла
Тамъ она отъ этихъ взглядовъ
И отъ словъ гостей ужасныхъ.
Снарядившись для охоты,
Взявши лукъ свой ясеневый
Съ полнымъ мѣткихъ стрѣлъ колчаномъ,
Въ шубѣ, въ тёмныхъ рукавицахъ
Гайавата въ лѣсъ помчался,
Въ сердцѣ съ смертною тоскою
И съ лицомъ окаменѣлымъ.
На челѣ его угрюмомъ
Капли пота выступали
И, мгновенно замерзая,
Такъ на нёмъ и оставались.
"Гитча-Маниту могучiй!"
Онъ вскричалъ, воздѣвши руки,-
"Нашъ отецъ! дай пищи дѣтямъ,
Дай намъ пищи - иль погибнемъ!
Пищи дай для Миннегаги:
Умираетъ Миннегага!"
По отзывчатому лѣсу
Крикъ отчаянья раздался,
Но напрасно Гайавата
Ждалъ отвѣта; только эхо
Въ дальнихъ чащахъ повторяло:
"Миннегага! Миннегага!"
Цѣлый день въ лѣсу пустынномъ
Онъ бродилъ въ тѣхъ самыхъ чащахъ,
Гдѣ въ весёлые дни лѣта
Шёлъ онъ изъ земли дакатовъ
Въ свой вигвамъ, съ женой прекрасной.
Въ это памятное лѣто
Лѣсъ шумѣлъ зелёной листвой,
Птицы въ нёмъ такъ громко пѣли,
Ручейки, блестя, журчали,
И душистъ былъ тёплый воздухъ,
А смѣющаяся Струйка
Твердымъ голосомъ сказала:
"Я пойду съ тобою, мужъ мой!"
Между тѣмъ въ своёмъ вигвамѣ
Подъ надзоромъ двухъ незванныхъ
И непрошенныхъ пришельцевъ
Голода и лихорадки
Умирала Миннегага.
"Чу! - она сказала бабкѣ -
Чу! я слышу плескъ и грохотъ
Водопадовъ Миннегаги!"
Нѣтъ, дитя моё,- Накомисъ
Отвѣчала, - это сосны,
Это лѣсъ шумитъ отъ вѣтра!"
"Посмотри-ка: вонъ - отецъ мой:
Онъ стоить въ своёмъ вигвамѣ
Одиноко у порога
И киваетъ мнѣ оттуда!"
"Нѣтъ, дитя, тебѣ киваетъ
Дымъ, и вверхъ н вннзъ колеблясь".
"Ай!- вскричала Миннегага -
Ахъ какъ страшно смотритъ Погокъ[2].
Вотъ онъ пальцами своими
Ледяными сжалъ мн ѣ руки...
Гайавата! Гайавата!"
И за много миль оттуда,
Между горъ, въ лѣсу дремучемъ,
Гайавата, съ болью въ сердцѣ
Услыхалъ тотъ крикъ внезапный,
Что взывалъ къ нему тоскливо:
"Гайавата! Гайавата!"
По бѣлѣющимъ равнинамъ,
Подъ нависшими вѣтвями,
Онъ стремительно помчался
Въ свой вигвамъ съ тяжёлымъ сердцемъ
И съ руками безъ добычи.
И услышалъ у порога
Причитанiя Накомисъ:
"Вагономинъ, Вагономинъ!
Ахъ, зачѣмъ не я погибла!
Не тебѣ, а мнѣ бы нужно
Умереть, моя родная!"
А въ вигвамѣ онъ увидѣлъ
Трупъ холодный Миннегаги,
У котораго сидѣла
Бабка старая Накомисъ
И, покачиваясь тихо,
Завывала съ причитаньемъ.
И изъ сердца Гайаваты
Вырвался такой ужасный
Крикъ отчаянья, что лѣсъ весь
Застоналъ и содрогнулся,
И что даже звѣзды въ небѣ
Отъ него затрепетали.
Сѣлъ безмолвно Гайавата
На постелю Миннегаги,
Возлѣ ногъ жены умершей,
Возлѣ ногъ, что никогда ужь
Не пойдутъ ему на встрѣчу!
Онъ закрылъ лицо руками
И сидѣлъ семь сутокъ сряду
Безъ движенья, безъ сознанья -
Что теперь лежитъ надъ мiромъ
Свѣтъ дневной иль тьма ночная.
Схоронили Миннегагу,
Сдѣлавъ ей въ снѣгу могилу
Въ тишинѣ густаго лѣса
Подъ тоскующею пихтой,
Нарядивши трупъ холодный
Въ богатѣйшiя одежды
И затѣмъ её окутавъ
Горностаевымъ покровомъ.
Тамъ четыре ночи сряду
Жгли костёръ, чтобъ освѣщалъ ей
Путь на острова блаженныхъ.
Гайаватѣ изъ вигвама
Тотъ костёръ въ лѣсу былъ видѣнъ;
Часто онъ безсонной ночью
Со своей вставалъ постели,
Наблюдая, чтобы пламя
Не погасло и во мракѣ
Духъ умершей не остался.
И простился Гайавата
Съ Миннегагою, взывая:
"О, прости, моя отрада,
Ты, смѣющаяся Струйка!
Я своё въ могилѣ сердце
Схоронилъ съ тобою вмѣстѣ,
И стремлюсь я за тобою
Всѣми мыслями моими!
Не ходи уже ты больше
Къ намъ, работать и томиться,
Въ мръ, гдѣ голодъ, лихорадка
Изнуряютъ духъ и тѣло.
Скоро трудъ мой будетъ конченъ
И пойду я за тобою,
Въ страны Вѣчнаго Понима,
Въ царство будущаго вѣка!"
Примѣчанiя.
1. Въ оригиналѣ пѣснь XX. (Прим. ред.)
2. Погокъ - смерть. (Прим. перев.)
XI[1]. Слѣдъ бѣлаго.
У рѣки, въ своёмъ жилищѣ,
Надъ водой, покрытой толстымъ
Льдомъ, сидѣлъ суровый старецъ,
Одинокiй и печальный.
Волоса его подобны
Были снѣжному сугробу,
Въ очагѣ его горѣло
Тускло, чуть замѣтно, пламя;
И старикъ дрожалъ и трясся,
Завернувшись въ вобевайонъ -
Ветхй плащъ изъ бѣлой кожи,-
Ничего кругомъ не слыша,
Кромѣ рёва гневной бури,
Ничего во тьмѣ не видя,
Кромѣ снѣга страшной вьюги,
Что, свистя, визжа и воя,
Въ вихрѣ бѣшено кружилась.
Угли всѣ уже покрылись
Бѣлымъ пепломъ, угасая,
Какъ предъ старцемъ появился
Вдругъ какой-то незнакомецъ.
Лёгкой поступью вошёлъ онъ
Въ дверь открытую вигвама,
На его щекахъ цвѣтущихъ
Краска юности играла,
Кроткй свѣтъ его глубокихъ,
Чудныхъ глазъ сялъ мерцаньемъ
Звѣздъ весеннихъ, лобъ украшенъ
Былъ вѣнкомъ изъ травъ душистыхъ.
Блескомъ солнца озаряла
Весь вигвамъ его улыбка,
А въ рукѣ держалъ онъ свѣжiй
Пукъ цвѣтовъ, что всё жилище
Наполнялъ благоуханьемъ.
"О, мой сынъ, воскликнулъ старецъ,
Счастливъ я, тебя увидѣвъ!
Сядь со мною на циновку,
У золы едва горящей,
Скоротаемъ ночь мы вмѣстѣ.
Разскажи мнѣ, гдѣ бывалъ ты,
Что ты видѣлъ, и какiя
Встретилъ въ жизни приключенья;
А тебѣ поразскажу я
О своей великой силѣ,
О моихъ дѣлахъ чудесныхъ".
И старикъ при этомъ вынулъ
Изъ кармана трубку мира,
Очень старой, странной формы;
Онъ набилъ её корою
Красной ивы, сверху уголь
Положилъ, и эту трубку
Подалъ юношѣ, и началъ
Свой разсказъ такою рѣчью:
"Я силёнъ: когда дышу я -
Чуть дохну я на окрестность -
Рѣки всѣ недвижны станутъ,
Воды всѣ окаменѣютъ!"
Гость ему на то съ улыбкой
Отвѣчалъ: "Когда дышу я -
Чуть дохну я на окрестность,
То мгновенно выбѣгаютъ
Изъ земли цвѣты и травы.
Рѣки съ шумомъ вдаль несутся!"
"А когда встряхну своими
Я сѣдыми волосами,-
Продолжалъ старикъ суровый,
Мрачно хмурясь, - то мгновенно
Вся земля покрыта снѣгомъ,
Листья сыплются съ деревьевъ,
Сохнутъ, блекнутъ, погибаютъ,
Потому что, стоитъ дунуть,
Только дунуть мнѣ - и нѣтъ ихъ!
Со своихъ озёръ и топей
Подымаются въ испугѣ
Мангъ и вэва и шух-шух-га[2]
И летятъ, летятъ далёко...
Потому что мнѣ лишь стоитъ
Молвить слово - и ужь нѣтъ ихъ!
Гдѣ нога моя ступаетъ,
Тамъ бѣгутъ лѣсные звѣри,
Прячась въ норы и пещеры,
Кавъ кремень земля твердѣетъ!"
"Стоить мнѣ тряхнуть кудрями,-
Молвилъ юноша смѣяся,-
Дождикъ тёплый и прятный
Съ шумомъ падаетъ на землю;
Весело свои головки
Подымаютъ всѣ растенья,
И опять къ своимъ озёрамъ
Улетаютъ гусь и цапля,
Мчится ласточка стрѣлою,
Возращаясь во свояси.
Гдѣ моя нога ступаетъ,
Тамъ луга всѣ зеленѣютъ,
И волнуются цвѣтами,
Всѣ лѣса звучатъ отъ пѣсенъ,
А деревья всѣ темнѣютъ,
Отъ густой зелёной листвы!"
Ночь прошла въ такихъ бесѣдахъ,
И изъ дальнихъ странъ востока,
Изъ серебрянаго дома,
Какъ боецъ въ своёмъ уборѣ,
Весь расписанный и пёстрый,
Вышло солнце и сказало:
"Посмотрите, полюбуйтесь
На меня, на солнце - гизисъ,
На великое свѣтило!"
И при этомъ появленьи
Отнялся языкъ у старца,
Всталъ прiятель, тепелъ воздухъ,
Стали сладко пѣть на кровлѣ
И опечи[3], и овейса[3],
Зажурчалъ ручей игриво,
И разнёсся по вигваму
Тихй запахъ травъ растущихъ.
И Сегвонъ[4], - такъ звали гостя,-
При разсвѣтѣ дна яснѣе
Старика лицо увидѣлъ
Ледяное, и узналъ онъ,
Что съ Зимой онъ вёлъ бесѣду:
То былъ Пибоанъ суровый!
Съ глазъ его бѣжали слёзы,
Какъ изъ тающаго снѣга
Ручейки бѣгугъ весною,
Тѣло стало умаляться,
Осѣдать всё больше, больше,-
Между тѣмъ, какъ выше, выше
Солнце въ небѣ восходило.
Часть его исчезла въ воздухъ,
Часть ушла въ сырую землю,
И Сегвонъ, на самомъ мѣстѣ
Очага, увидѣлъ первый,
Самый раннiй свѣтъ весеннiй,
Мискодидъ[5] въ зелёныхъ почкахъ.
Такъ весна пришла на сѣверъ,
Послѣ страшной зимней стужи,
Съ птицами, травой, цвѣтами,
Съ жизнью, радостью и блескомъ.
Направляяся на сѣверъ,
Мчался лебедь манабизи;
Въ длинныхь линiяхъ волнистыхъ,
Переломленныхъ на двое
Съ крикомъ нёсся во-би-вэва,
Бѣлый гусь; и, въ одиночку
Или парами, летѣли
Мангъ, нырокъ, звеня крылами,
Цапля синяя шух-шух-га
И тетерька мушкодаза.
На лугахъ и въ чащахъ лѣса
Щебеталъ овейса синiй;
На гребнѣ вигвама сидя,
Пѣлъ опечи красногрудый;
Подъ навѣсомъ тёмныхъ сосенъ
Ворковалъ омими, голубь,-
И изъ мрачнаго вигвама
Гайавата, онѣмѣвшiй
Отъ печали безпредѣльной,
Услыхалъ ихъ звонкiй голосъ,
Звуки ихъ призывныхъ пѣсенъ;
Вышелъ онъ на тёплый воздухъ,
Глянулъ пристально на небо,
И на землю и на воды.
Изъ своихъ скитанй далънихъ
Въ страны Вэбона[6], къ востоку
Той порой Ягу вернулся,
Полный чудныхъ приключенiй
И неслыханныхъ диковинъ.
Вся деревня собралася
Чтобъ его разсказы слушать,
Только всѣ надъ нимъ смѣялись,
Говоря: "вотъ, ужь и видно,
Что Ягу пришёлъ: другому
Никому не удаётся
Чудеса такiя видѣть."
Онъ разсказывалъ: "Я видѣлъ
Море - больше Гитчи-Гюми,
И съ водой такою горькой,
Что никто и пить не можетъ!"
Слушатели посмотрѣли
Другъ на друга, улыбнулись
И сказали: "вотъ такъ чудо!"
"И на нёмъ, на этомъ морѣ -
Продолжалъ Ягу, - шла лодка
Съ крыльями, и пребольшая...
Какъ сказать? ну, больше рощи,
Выше самыхъ длинныхъ сосенъ!"
Старики, мужчины, бабы
Межь собой переглянулись
И хихикнули лукаво;
Нѣтъ! - они на то сказали,-
Нѣтъ! мы этому не вѣримъ!"
"Изъ жерла той лодки вышли,
Продолжалъ опять разскащикъ,-
Громъ и молня!" - При этомъ
Всѣ смѣяться громко стали
Надъ бѣдняжкой и сказали:
"Что за вздоръ ты намъ городишь!"
"Въ ней, - сказалъ Ягу, - въ той лодкѣ
Въ той большой, крылатой лодкѣ,
Сотню воиновъ я видѣлъ,
И у всѣхъ ихъ были лица
Бѣлой выкрашены краской,
Бороды жь покрыты были
Волосами". Всѣ при этомъ
Надъ Ягу захохотали
И закаркали съ насмѣшкой,
Какъ вороны на деревьяхъ.
И одинъ лишь Гайавата
Не смѣялся, а серьёзно
Отвѣчалъ на ихъ насмѣшки:
"Нѣтъ, Ягу сказалъ намъ правду;
То-жь являлось мнѣ въ видѣньи.
Видѣлъ я большую лодку
Съ крыльями, людей я видѣлъ
Бѣлолицыхъ съ бородами.
Шли они изъ странъ востока.
Гитчи-Манито могучiй,
Онъ, Великiй Духъ - Создатель
Шлѣтъ ихъ к 
| |
| Просмотров: 342 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры