Лондон Джек - Жемчужины Парлея

в... Нарий, я... Нарий подал знак... Пять бобов... шляпа... Нарий говорит, один боб черный... Никто не знает... Убить Парлея... Нарий - проклятый лгун... Все бобы черные... Пять черных... Темные навесы над копрой... Каждый получил по черному бобу... Подул сильный ветер... Не было удачи... Каждый бросился к дереву... этот жемчуг не принесет счастья, говорю вам... Не будет счастья...

   - Где же Парлей? - крикнул Гриф.

   - На дереве... трое из его канаков с ним. Нарий и еще один канак на другом дереве... Мое дерево унесло к черту, и я поплыл на корабль.

   - Где же жемчуг?

   - У Парлея, на дереве. Того и гляди, Нарий захватит его.

   Рассказ Таи-Хотаури Гриф прокричал на ухо каждому. Капитан Уорфилд особенно рассвирепел и даже заскрежетал зубами.

   Герман сошел вниз и вернулся с сигнальным фонарем, но едва только его подняли на уровень рубки, как ветер затушил его. Дело было удачнее с лампой от компаса, которая была зажжена после долгих усилий.

   - Довольно приятная ночь с таким ветром, - крикнул Гриф на ухо Малхоллу. - Ветер становится все сильнее.

   - Как велика его скорость?

   - Сто миль в час, а может быть - и двести миль... Не знаю. Мне еще не случалось видеть такого сильного ветра.

   Морские волны, хлеставшие в лагуну через атолл, все сильнее волновали ее воды. Несмотря на отлив, уровень воды в лагуне повышался, так как ураган гнал туда воду с нескольких сотен миль поверхности океана.

   Луна и ветер как будто сговорились залить водой всего Южного океана островок Хикихохо. Капитан Уорфилд вернулся из машинного отделения, куда он ходил по временам, и сообщил, что машинист без сознания.

   - Между тем машину нельзя останавливать, - беспомощно заявил он.

   - Несите его на палубу; я заменю его, - сказал Гриф.

   В машинное отделение можно было пробраться только через узкий проход около рубки, так как люк был закрыт. От жары и дыма там можно было задохнуться. Гриф быстро осмотрел машины и все приспособления в этом тесном помещении и задул лампу. Он работал в полной темноте, если не считать мерцания огонька тех бесчисленных сигар, которые он бегал закуривать в рубку. Хотя он отличался хладнокровием, но скоро и в нем стало сказываться сильнейшее напряжение, которое охватывает людей, имеющих дело с этим чудищем техники, которое работало, стонало, тарахтело в жуткой темноте. Гриф был обнажен до пояса, покрыт грязью и нефтью, весь избит и исцарапан от толчков и качки; он натыкался на разные предметы; его голова кружилась от газов и ужаснейшего воздуха, которым ему приходилось дышать. Он работал час за часом, то с любовью благословляя машину, то жестоко проклиная ее и все к ней относящееся. Огонь стал вялым. Еще более вяло стало действовать водоснабжение, а хуже всего было то, что цилиндры начали нагреваться.

   В рубке состоялся совет, на котором машинист-метис просил и умолял остановить машину на полчаса, чтобы она охладилась и чтобы водоснабжение снова наладилось. Капитан Уорфилд был против всякого прекращения работы. Метис убеждал его, что машина рано или поздно остановится и при этом она настолько попортится, что ее нельзя будет исправить. Гриф со сверкающими глазами, весь грязный и избитый, громко кричал, посылая их обоих к черту, и начал отдавать приказания. Судовой приказчик, Малхолл и Герман были поставлены на рубку нагнетать газолин. В полу машинного отделения прорезали отверстие, и канак поливал водой из трюма цилиндры, тогда как Гриф смазывал маслом те части машины, которые находились в движении.

   - Я не знал, что вы специалист по газолину, - восхищался Грифом капитан Уорфилд, когда Гриф вошел на минуту в рубку подышать несколько менее испорченным воздухом.

   - Я купаюсь в газолине, - дико прорычал Гриф сквозь зубы. - Я глотаю его...

   Какое еще было у него употребление газолина, так и осталось никому неведомым, потому что как раз в это мгновение всех находившихся в каюте швырнуло вперед, на переборку. "Малахини" глубоко погрузилась в воду.

   В продолжение нескольких минут никто не был в состоянии встать на ноги, и все перекатывались взад и вперед, толкаясь о стены. На шхуну налетели три исполинские волны, и она затрещала, застонала и задрожала, опускаясь под тяжестью воды, залившей палубу. Гриф пополз в машинное отделение, а капитан Уорфилд пробрался на палубу по трапу.

   Он вернулся только через полчаса.

   - Вельбот снесло, - объявил он. - Камбуз снесло. Все снесло, кроме палубы и люков. А если бы машина не работала, мы бы погибли. Необходимо продолжать работу.

   К полуночи легкие и голова машиниста в достаточной степени прочистились от газового смрада, и Грифа освободили. Он в свою очередь вышел на палубу проветрить свои легкие и голову и присоединился к остальным, которые находились за рубкой. Для большей надежности они привязали себя канатами к перилам. Все они образовали собой какую-то сплошную груду тел, так как место за рубкой было единственным убежищем для них и для канаков. Некоторые из канаков прошли было в каюту, куда звал их Гриф, но дым и чад сейчас же выгнали их.

   "Малахини" часто окуналась глубоко в воду, и им приходилось дышать воздухом, насыщенным брызгами и пеной.

   - Довольно омерзительная погода, Малхолл, - крикнул Гриф своему гостю между двумя погружениями в воду.

   Малхолл захлебывался и задыхался, он мог только кивнуть в ответ.

   Шпигаты были недостаточно велики для стока всей воды. Вода плескалась через борт или неслась от одного борта к другому. По временам, когда нос шхуны был устремлен прямо в небо, вода бурным потоком затопляла корму. Она клокотала во всех проходах, заливала верх рубки, сшибая и захлестывая тех, кто цеплялся за рубку, и стремилась дальше, выливаясь за борт.

   Малхолл первый увидел на палубе постороннего человека и обратил на него внимание Грифа. Это был Нарий Эринг. Скорчившись, он лежал там, где компасная лампа проливала свой тусклый свет. Эринг был почти голый; на нем был только пояс, и за поясом заткнут нож.

   Капитан Уорфилд распутал свои канаты и стал протискиваться к нему сквозь сгрудившиеся тела. Все видели, что он что-то говорил, но ветер относил слова в сторону. Он не хотел прикасаться губами к ушам Нария. Он просто указал ему рукой за борт. Нарий Эринг понял. Оживленная и насмешливая улыбка обнажила его белые зубы. Он встал, обнаруживая свое великолепное сложение.

   - Это убийство, - закричал Грифу Малхолл.

   - Он сам хотел убить старика Парлея, - крикнул Гриф.

   В эту минуту вода сбежала с палубы, и "Малахини" стала на ровном киле. Нарий смело пошел было к борту, но ветер сшиб его с ног. Тогда он пополз и скрылся в темноте; все были уверены, что он перескочил через борт.

   "Малахини" глубоко нырнула, и, когда они выбрались из воды, Гриф приник к уху Малхолла.

   - Он не пропадет. На Таити его называют человеком-рыбой. Он, наверное, хочет пересечь лагуну и выбраться на берег атолла с другой стороны, если только осталось еще что-нибудь от атолла.

   Минут через пять, когда вода снова нахлынула, с крыши рубки вместе с водой обрушилась целая куча тел. Матросы "Малахини" подхватили и держали их, пока не схлынула вода, затем снесли вниз и пытались опознать их. Старик Парлей лежал навзничь на полу, с закрытыми глазами и без движения. Двое других были его родственники-канаки. Все трое были голые и в крови. У одного из канаков беспомощно висела сломанная рука, у другого из ужасной раны на голове текла кровь.

   - Это дело его рук? - спросил Малхолл.

   Гриф покачал головой:

   - Нет, они разбились о палубу и о крышу каюты.

   Вдруг наступила какая-то перемена, совершенно их ошеломившая. Сразу никто не мог понять, что, собственно, произошло. Оказалось, ветра не было больше. Ветер точно был срезан быстрым взмахом меча. Шхуна колыхалась и ныряла. Она рвалась на своих якорных цепях, грохот, которых они теперь слышали. В первый раз услышали они плеск воды на палубе. Машинист затормозил, и машина стала работать медленнее.

   - Мы попали в мертвый центр, - сказал Гриф. - Сейчас будет перемена. Но будет еще хуже. - Он посмотрел на барометр. - Двадцать девять, тридцать два, - прочел Гриф.

   Он не смог сразу приспособиться говорить обыкновенным голосом, за несколько часов он привык орать что есть мочи, перекрикивая ветер; Гриф закричал так громко, что своим голосом оглушил окружающих.

   - У него переломаны все ребра, - сказал судовой приказчик, ощупав Парлея. - Он еще дышит, но ему не выжить, он кончается.

   Старый Парлей застонал, пошевелил рукой и открыл глаза. В них мелькнул проблеск сознания.

   - Мои уважаемые джентльмены, - прошептал он прерывающимся голосом, - не забудьте... про аукцион... в десять часов... в аду...

   Его глаза закрылись, и нижняя челюсть стала отвисать, но он преодолел агонию и в последний раз насмешливо хихикнул.

   И тотчас же точно весь ад сорвался с цепи. Раздался снова знакомый рев ветра. Ветер со страшной силой задул шхуне в бок, она описала дугу, насколько это позволяли ей якорные цепи, и едва не опрокинулась, но затем резким толчком выпрямилась. Винт привели в действие, и машина заработала снова.

   - Норд-вест! - закричал Уорфидд Грифу, когда они пришли на палубу.

   - Теперь Нарию не удастся переплыть лагуну, - заметил Гриф.

   - Тем хуже! Его опять отнесет к нам.

  

   Барометр начал подниматься, как только пронесся центр урагана. Ветер стал быстро падать. Когда он стал нормальным, машина подпрыгнула в последних конвульсивных усилиях своих сорока лошадиных сил, сорвалась со своих устоев и опрокинулась набок; из трюма на нее хлынула вода, и поднялись целые облака пара. Машинист был крайне расстроен, но Гриф посмотрел с любовью на останки машины и пошел в каюту, чтобы стереть со своей груди и рук грязь остатками пакли.

   Когда он вышел на палубу, солнце поднялось, легкий бриз ласково веял в воздухе. Гриф только что зашил рану на голове одному из канаков и другому перевязал руку. "Малахини" находилась вблизи берега. Герман и матросы вытаскивали якорные канаты. "Папара" и "Тахаа" скрылись; капитан Уорфидд отыскал в бинокль берег атолла.

   - От всех шхун не осталось ни единой щепки, - сказал он. - Вот что случается, когда на судне нет машины. Их, вероятно, унесло еще до того, как переменился ветер.

   На берегу, на том месте, где находился дом Парлея, не осталось никаких признаков жилья. На протяжении трехсот ярдов, где бушевало море, не осталось не только ни одного дерева, но даже пня. Вдали кое-где высились одинокие пальмы; большинство пальм были сломаны у самого корня. Таи-Хотаури уверял, что он видит, будто кто-то копошится в кроне одной из уцелевших пальм. У "Малахини" не осталось ни одной лодки, и они стали следить за тем, как Таи-Хотаури бросился вплавь к берегу и влез на дерево.

   Он вернулся не один, - с ним была туземная девушка, принадлежавшая к штату прислуги Парлея. Прежде чем перелезть через борт, она подала наверх помятую корзину - в ней оказалось несколько штук слепых котят, только один из них был еще жив и чуть слышно мяукал.

   - Алло, - сказал Малхолл. - Это еще кто такой?

   Они увидели шедшего по берегу человека. Он шел свободно и небрежно, точно совершал утреннюю прогулку. Капитан Уорфилд заскрежетал зубами. Это был Нарий Эринг.

   - Алло, шкипер, - окликнул его Нарий, - разрешите мне навестить ваше судно и позавтракать?

   Лицо и шея капитана Уорфидда побагровели, он хотел заговорить, но задохнулся.

   - За два цента... за два цента... - это единственные слова, которые он был в состоянии произнести.