Лейкин Н. А. Шуты гороховые: Повести. Рассказы
М., "Русская книга", 1992.
По большой конференц-зале Академии наук, где выставлены картины товарищества передвижных художественных выставок, двигаются пестрые группы обозревателей, останавливаются перед особенно выдающимися и вслух делают друг другу замечания о впечатлениях. У некоторых невольно раздаются восклицания. Нигде нет такой смеси сословий, состояний, возрастов, как на картинных выставках. Тут встречается и священник, попадается и монах в нарядной шелковой рясе; дутые сапоги со скрипом, принадлежащие какому-нибудь синему кафтану со сборами, пропахшему деревянным маслом, стоят около раздушенного пачулей генеральского мундира. И кафтан заговаривает с мундиром, и мундир отвечает ему. Иногда люди вслух рассказывают о том, чего совсем не понимают, и доходят до абсурда.
Перед картиной Васнецова "После побоища Игоря Святославовича с половцами" особенное многолюдие. На картине изображены разлагающиеся трупы русских воинов в кольчугах и голые половцы с чубами на подбритых головах, а над ними носятся орлы.
- Ваше превосходительство, это литовское разорение разрисовано?
- Нет, это поле битвы русских с варварами, с дикими кочевниками.
- А я думал, Литва. Кто же тут кого: мы ихних или они наших?
- И тем, и другим досталось.
- У нас мастеровой один был с Литвы, так по постам скоромь трескал. А то, может статься, это татарва некрещеная? Головобритие-то вот...
- Нет, это половцы.
- Половцы. Скажи на милость, какой народ есть! Вон бонба валяется.
- Это не бомба, а шлем. Тогда артиллерии не было. Стреляли из луков стрелами. Вот на первом плане юноша, поверженный стрелой. Видите, стрела из груди торчит.
- Так, так... Бонбы не было. А мы вот колесы по нашей части к лафетам делали, так антелерист сказывал, что бонба с монаха пошла. Первый монах выпалил, а за ним уж и все остальные начали палить.
- Да, порох действительно изобрел монах.
- То-то и мы так слышали. Видно уж, сатана его на это попутал, а то монаху, кажись бы, в книжку читать... Сколько через этот порох несчастиев-то! И что же теперича этот вьюноша со стрелой в груди - святой угодник?
К разговору прислушивается сибирка и отвечает:
- Да нешто святого угодника будет дикий вран клевать, а вон над ним вран носится.
- Это не вран, а ястреб,- возражает кафтан.- Нешто враны такие бывают? Враны черные и маленькие, а это серый.
- И ястреб клевать не станет. Смотри, Дарья Петровна, даже в драку промеж себя птицы-то. Да что ты отвернулась?
- Не могу я на мертвечину смотреть,- дает ответ женщина.- И что это за выставка! Пошли смотреть для плезиру, а взаместо того одни мертвые виды. То турка скореженный от убийства, то женщина мертвая...
- Ну, пойдем портреты, смотреть. Эво, какой сидит! Словно живой.
- Это кто же в живом-то виде? С кого писано?
- Портрет Эн-Эн,- читает в каталоге длиннополый сюртук.
- Ну, так я и знала, что немец.
- А может быть, и русский? На лбу не написано.
- А как же немецкая-то фамилия?
- Да Эн-Эн не фамилия, а так - метка: "узнавай, мол, сам, кто я..." Вот у этого старичка есть фамилия. "Этюд". Должно быть, француз. Кажись, за Невской заставой какой-то Этюд тафту французскую ткал. Фабрика у него была.
- Такой оборванный-то да фабрикант?
- А может, теперь уже обанкрутился, так за неволю оборвался. Богатство, матушка, как к человеку приходит, так и уходит. Сегодня на брюхе шелк, а завтра в брюхе щелк. А вот еще портрет: дама под вуалью.
- Зачем же она под вуалью? Уж сниматься, так при всех своих улыбках.
- А может быть, у ней муж ревнивый, так без вуали-то да при улыбках и не позволил сняться. "Не хочу, мол, чтоб на твое голое лицо всякий буркулы пялил".
- Это не для того,- поясняет священник.- А просто художник хотел показать избыток своего искусства.
- Какое же тут, ваше преподобие, особенное искусство? Взял да и замалевал лицо.
- В том-то и дело, что тут лицо не замалевано, а проскваживает сквозь тюль. Это труднее изобразить.
- Никакого тут труда нет, кто что умеет. Живописец, так он тебе и под вуалью, и за занавеской даму изобразит. Ну, пойдем дальше, Дарья Петровна. Вот к будущей выставке я найму вывесочника хорошего и велю тебя так написать, чтоб ты тулупом закрытая сидела,- подшутил длиннополый сюртук, повел жену и остановился перед картиной Литовченка с изображением старика.- "Ставка проиграна",- прочел он в каталоге.
- Это картежник, что ли?- спросила жена.
- Действительно, надо полагать, что картежник. Играл в стуколку, а его король-бланк и нарезал, водовоз воду и заставил возить.
- И ништо! Вот и ты тоже сколько на этого водовоза деньжищ в стуколку просолил.
- На что же ходить-то после этого, коли на короля-бланк не ходить? Козырной выстилки ждать, что ли?
- Я никогда на него не хожу. Два маленьких козыря - пойду.
- Так ведь ты баба, у тебя и игра бабья, а тут мужчина. Вот дура-то!
- Да об чем ты споришь? Может быть, он и не в стуколку проигрался, а в мушку.
- И в мушку мужчинская игра супротив бабьей - какое сравнение! Ну, ничего, кафтан у него важный, заложить жиду, так, может быть, и отыграется. Пойдем.
Перед картиной Васнецова "Ковер-самолет" длинный и тощий гувернер в золотом пенсне объясняет двум нарядным мальчикам лет десяти:
- Сюжет взят из древнеславянского богатырского эпоса Владимирова цикла. Представления о ковре-самолете перешли к нам от древних персов и несомненно имеют арийское происхождение. Даже в санскрите... Арийс...
Ребятишки слушают разиня рот и ничего не понимают. Длиннополый сюртук тоже прислушивался и наконец перебил гувернера:
- Вы изволите говорить, что это Арий летит, но Арий был архиерей, а тут мужик.
- На такие глупые вопросы я не отвечаю,- огрызается гувернер и продолжает:- Художник верно понял начальное историческое происхождение мифа, и в рисунке ковра-самолета вы видите именно персидский стиль, а не древнерусский. Богатырь похитил баснословную жар-птицу и вот мчит ее в раззолоченной клетке к своему повелителю.
Длиннополый сюртук, получа грубый ответ, думал-думал и наконец сказал гувернеру:
- Ты, барин, уж больно умен, посмотрю я на тебя!
- Брось, плюнь на него, Тарас Тарасыч! Еще привяжется!- дернула мужа за рукав жена.
Тот отшел от картины подальше, сложил из кулака трубку и, посмотрев в него, произнес:
- Скорее всякой машины в старину-то летали. Вот, Дарья Петровна, коли бы ежели нам с тобой такой ковер-самолет - сейчас бы мы сели на него и из сих местов прямо в Толмазов переулок в Коммерческий трактир под орган чайку попить и понеслись бы! Прелюбезное дело!
- Да и то понесемся лучше на своих на двоих, а то здесь канитель одна,- согласилась супруга.
- Ну, так маршируй к выходу. С медом и с миндалем напою.
Муж и жена тронулись к выходу. Проходя мимо картины Поленова "Долина смерти", женщина так и шарахнулась в сторону.
- Тьфу ты, пропасть! Опять мертвые тела! - воскликнула она и даже зажмурилась.