Лейкин Николай Александрович - Два соперника

v align="justify">   "Ужъ я куда виднѣе и статнѣе его. Вотъ развѣ только года мои"... Молоденькихъ эти дѣвочки любятъ, хотя, поразмыслить, такъ чорта-ли въ такомъ молоденькомъ! "

   Сдѣлавъ еще нѣсколько шаговъ онъ рѣшилъ:

   "Впрочемъ, иногда и сатана понравится, лучше яснаго сокола. О вкусахъ не спорятъ. Но надо разузнать, надо разузнать, твердилъ онъ.- Поѣду завтра къ ней на дачу и буду внимательно. слѣдить за ней".

   Дабы какъ-нибудь отогнать докучливыя мысли, Иванъ Артамонычъ прошелъ въ столовую, отворилъ буфетный шкапъ, и стоя, вытащилъ двѣ рюмки коньяку, закусивъ вареньемъ изъ баночки. Коньякъ, нѣсколько успокоилъ его.

   "Дѣло-то, выѣденнаго яйца, не стоитъ, а я тревожусь", успокоивалъ себя Иванъ Артамонычъ, ложась спать.

   Ночью, однако, ему снился гимназистъ.

   Утромъ, возставъ отъ, сна въ обычную пору, Иванъ Артамонычъ опять началъ опасаться гимназиста. Сидя за утреннимъ чаемъ, онъ сказалъ пожилой горничной, служившей у него:

   - Марья! Ежели кто-нибудь будетъ спрашивать меня изъ незнакомыхъ, скажи, что меня дома нѣтъ, что я, уѣхалъ на службу.

   Часовъ въ десять раздался у парадной двери звонокъ. Иванъ Артамонычъ вздрогнулъ и вскочилъ изъ-за стола.

   - Слышишь, Мар³я, не принимать незнакомыхъ! Даже вовсе не впускать! подтвердилъ онъ свое приказан³е, приперъ дверь въ прихожую и въ щелочку сталъ наблюдать, какъ горничная отворяетъ наружную дверь.

   Тревога была напрасная. Звонился почтальонъ, принесш³й газеты.

   "Сквернѣе будетъ; если эти проклятые посланцы придутъ ко мнѣ на службу и будутъ вызывать меня черезъ курьера", разсуждалъ Иванъ Артамонычъ, но тутъ-же успокоилъ себя, рѣшивъ: "Не выду къ нимъ, скажу курьеру, чтобы сказалъ имъ, что я занятъ - ни за что не выду. Съ чѣмъ, пришли, съ тѣмъ и уйдутъ".

   Напившись кофе, Иванъ Артамонычъ принялся-было чистить своихъ канареекъ (канареекъ у него было нѣсколько и чистилъ онъ въ большинствѣ случаевъ ихъ самъ), но тотчасъ-же бросилъ и велѣлъ вычистить канареечныя клѣтки, горничной. Тревожное состоян³е духа все еще не,оставляло его.

   "Подлецъ! Мальчишка! Смотри-ка, какъ обезпокоилъ солиднаго человѣка"! выругался онъ мысленно.

   Въ одиннадцать часовъ пришлось идти на службу. Иванъ Артамонычъ одѣлся, вышелъ черезъ подъѣздъ на улицу и сталъ озираться по сторонамъ, не караулитъ-ли его гимназистъ. Гимназиста, однако, не было. Иванъ Артамонычъ, все еще озираясь, быстро дошелъ до извощика, вскочилъ въ дрожки, не торговавшись, и поѣхалъ. У подъѣзда канцеляр³и та-же истор³я.

   - Шажкомъ, шажкомъ тутъ! здѣсь мостовая плохая, сказалъ онъ извощику, и, подъѣзжая къ подъѣзду, сталъ разсматривать, не стоитъ-ли у подъѣзда гимназистъ или - как³е-нибудь подозрительные мальчишки, долженствовавш³е изображать секундантовъ.

   У подъѣзда тоже ничего подозрительнаго Иванъ Артамонычъ не замѣтилъ.

   - Никто меня сегодня не спрашивалъ? задалъ онъ вопросъ, снимая пальто у швейцара.

   - Никто, ваше высокоблагород³е.

   - Такъ ты вотъ что, Иванъ... Ты, даже ежели и спрашивать будутъ, говори всѣмъ, что меня сегодня нѣтъ на службѣ! У меня спѣшныя дѣла, мнѣ хочется получше позаняться, такъ чтобы никто не мѣшалъ, отдалъ онъ приказъ швейцару.

   Такое приказан³е успокоило Ивана Артамоныча.

   "Какъ они теперь влѣзутъ, зачѣмъ, ежели имъ скажутъ, что меня на службѣ нѣтъ"? разсуждалъ онъ, проходя по комнатамъ канцеляр³и и усаживаясь къ своему столу.

   На службѣ его дѣйствительно никто не потревожилъ. Уходя со службы, онъ опять спросилъ въ швейцарской - не спрашивалъ-ли его кто-нибудь въ течен³и дня.

   - Никто не спрашивалъ, ваше высокоблагород³е, отвѣчалъ швейцаръ.

   Изъ подъѣзда канцеляр³и Иванъ Артамонычъ все-таки вышелъ съ предосторожностями, вышелъ одинъ, выждавъ пока прошли друг³е чиновники и внимательно посмотрѣвъ по сторонамъ, потомъ сѣлъ на извощика и поѣхалъ домой. Дома у подъѣзда опять та-же истор³я, тоже озиран³е по сторонамъ.

   - Никто меня въ мое отсутств³е не спрашивалъ? спросилъ Иванъ Артамонычъ отворившую ему дверь горничную.

   - Никто, Иванъ Артамонычъ, отвѣчала она.

   - Такъ вотъ, ежели и теперь будутъ спрашивать меня незнакомые - всѣмъ говори, что меня дома нѣтъ. Да ежели и по черному ходу черезъ кухню придутъ - тоже дома нѣтъ. Такъ и кухаркѣ скажи.

   На письменномъ столѣ у себя Иванъ Артамонычъ нашелъ письмо, полученное по городской почтѣ. Почеркъ руки на конвертѣ былъ ему не знакомъ.

  

  

   Иванъ Артамонычъ быстро разорвалъ конвертъ и вынулъ оттуда письмо. На четверткѣ простой писчей бумаги, очевидно вырванной изъ учебной тетради и сложенной пополамъ, было написано мелкимъ почеркомъ слѣдующее: "Я отдумалъ посылать къ вамъ секундантовъ, ибо вообще выходить на дуэль глупо. Убьете вы меня - я буду мертвый, убью я васъ - я все равно не могу жениться на Наденькѣ, потому что меня посадятъ въ тюрьму, а потомъ сошлютъ. А между тѣмъ я влюбленъ въ Наденьку до безум³я и она во чтобы то ни стало должна быть моей. Она также любитъ меня, на что я имѣю доказательства - ея письма, которыя при семъ прилагаю. Думаю, что, прочтя ихъ, вы, какъ благоразумный человѣкъ, и сами откажетесь отъ Наденьки. Къ чему губить чужой вѣкъ и заѣдать дѣвичью молодость! Да и не можете вы быть съ ней счастливы, ибо она никогда не будетъ любить васъ. Неужели вы такъ слѣпы, что не видите, что она потому только дала вамъ слово выдти за васъ замужъ, что такъ ея родители хотятъ! И такъ подумайте и сообразите.

   Фамил³я гимназиста не была подписана.

   Руки Ивана Артамоныча тряслись, губы дрожали. Онъ развернулъ листъ письма гимназиста. Оттуда выпали двѣ крошечныя цвѣтныя бумажки - одна розовая, другая зеленая, еще того мельче исписанныя, чѣмъ письмо гимназиста. Дабы прочесть ихъ, Иванъ Артамонычъ прищурился и подошелъ къ окну. На розовой бумажкѣ стояло:

   "Милый Петръ Аполлонычъ! Въ отвѣтъ на ваши слова, сказанныя вчера во время репетиц³и за кулисами, отвѣчаю и вамъ тѣмъ-же: да, я люблю васъ. Приходите вечеромъ, а я буду сидѣть за калиткой на скамейкѣ. Ваша Надя".

   Зеленая бумажка гласила:

   "Милый и добрый Петръ Аполлонычъ! Товарищъ вашъ Гулючкинъ сказывалъ, что вы сегодня сбираетесь ѣхать въ челнокѣ на взморье ловить рыбу. Бога ради, не ѣздите въ такой вѣтеръ. Пожалѣйте вашу Надю, которая будетъ терзаться изъ-за васъ. А лучше приходите вмѣстѣ съ Гулючкинымъ къ намъ съ калиткѣ и вызовите меня черезъ горничную Феню. У меня гоститъ Маничка и мы четверо пойдемъ въ лѣсъ за грибами. Ваша Надя".

   Прочитавъ письма Наденьки, Иванъ Артамонычъ тяжело вздохнулъ и отдулся, потомъ прошелся по комнатѣ, сѣлъ въ кресло и задумался.

   "Дѣвичья шалость тутъ, но все-таки это доказываетъ, что Надежда Емельяновна коварная, двуличная дѣвушка", сказалъ онъ самъ себѣ мысленно. "Да, двуличная и вертячка. Безъ огня дыма не бываетъ. Гимназистъ хоть и мерзавецъ, а все-таки имѣлъ поводъ придти вчера и озорничать, Сама она ему этотъ поводъ подала. Выпилъ онъ рюмку, выпилъ другую, ревность заговорила - вотъ онъ и пришелъ дерзничать. Однако, какъ тутъ мнѣ-то быть"? задалъ себѣ вопросъ Иванъ Артамонычъ и сталъ ходить въ раздумьѣ по комнатѣ.

   Въ комнату заглянула горничная и доложила, что супъ поданъ. Иванъ Артамонычъ пошелъ въ столовую, сѣлъ за столъ, выпилъ рюмку водки, хлебнулъ нѣсколько ножекъ супу и положилъ ложку. Аппетитъ пропалъ.

   - Добра не будетъ отъ этой женитьбы , не будетъ... сказалъ онъ вслухъ.

   Горничная подала битки въ сметанѣ. Иванъ Артамонычъ выпилъ еще рюмку водки, поковырялъ вилкой битокъ и крикнулъ:

   - Убирайте со стола!

   Послѣ обѣда онъ снялъ съ себя пиджакъ, по обыкновен³ю, легъ въ кабинетѣ на диванъ, хотѣлъ заснуть, но сонъ бѣжалъ его очей. Иванъ Артамонычъ лежалъ, кряхтѣлъ и думалъ, думалъ и кряхтѣлъ. Черезъ четверть часа явилась горничная и спросила:

   - Не спите? Кучеръ спрашиваетъ: запрягать ему или не запрягать? Вы еще съ вечера говорили ему, что поѣдете на дачу.

   - Никуда я сегодня не поѣду.

   Иванъ Артамонычъ всталъ, подошелъ къ канарейкамъ, но канарейки его не радовали.

   "Эхъ! И чего только замѣшался этотъ гимназистъ! вздохнулъ онъ.- Положимъ, что тутъ со стороны Наденьки ничего серьезнаго нѣтъ. Дѣвичья вспышка къ своему сверстнику... Какъ полюбила, такъ и разлюбитъ, но гимназистъ-то нахалъ. Вѣдь онъ покою не дастъ. Вѣдь не могу-же я, женившись, цѣлые дни сидѣть около Наденьки. Ну, и будетъ такъ, что я на службѣ, а онъ при ней... Гнать вонъ? Не велѣть принимать? Но вѣдь она двуличная, хитрая, коварная, она найдетъ средство съ нимъ видѣться. Отчего она, спрашивается, не сказала мнѣ вчера, что вотъ такъ и такъ, что у ней былъ романъ съ этимъ проклятымъ Петькой? Отчего не призналась? Видя ея откровенность, раскаян³е, я и не придалъ-бы этому серьезнаго значен³я, ежели-бы она пообѣщалась забыть этого скота. Но нѣтъ, она и выходя за меня замужъ, въ знакомые его прочитъ, указываетъ, что на свадьбу пригласитъ. "Онъ, говоритъ, хорош³й танцоръ, хорош³й мазуристъ". Не мазуристъ онъ, а мазурикъ"!

   Иванъ Артамонычъ присѣлъ къ письменному столу, взялъ листокъ почтовой бумаги и приготовился писать.

   "А вѣдь какъ хороша-то"! мелькнуло у него въ головѣ про Наденьку и передъ нимъ встала она въ своемъ пестромъ малоросс³йскомъ, костюмѣ, съ блестящими глазками, съ двумя толстыми косами, висящими по спинѣ - и онъ отложилъ бумагу въ сторону, но черезъ минуту опять придвинулъ ее къ себѣ.

   - Нѣтъ, тутъ и думать нечего... Я ищу домашняго спокойств³я, семейнаго счаст³я, а съ Наденькой ничего этого не будетъ. Надо отказаться, проговорилъ онъ мысленно и принялся писать.

   Черезъ нѣсколько времени письмо было готово. Оно гласило слѣдующее:

   "Милостивый государь Емельянъ Васильичъ! Очень мнѣ совѣстно писать вамъ отказъ, но по здравомъ обсужден³и я принужденъ отказаться отъ вашей дочери Надежды Емельяновны, ибо счаст³я и семейнаго спокойств³я здѣсь не можетъ быть. Во-первыхъ, старъ я для вся, а во-вторыхъ какъ я вижу, ваша дочь не чувствуетъ ко мнѣ не только любви, но даже и расположен³я. Въ доказательство прилагаю ея письма къ мерзавцу-гимназисту, который самъ-же мнѣ ихъ и переслалъ. Я сдѣлалъ вашей дочери подарокъ въ видѣ брилл³антоваго браслета, но подарковъ назадъ не берутъ, а потому пусть онъ и останется ей подаркомъ, ежели она не захочетъ мнѣ его возвратить. Что-же касается до полутора тысячъ рублей, которыя я далъ уважаемой вашей супругѣ на приданое для Надежды Емельяновны, то деньги эти прошу васъ мнѣ возвратить, а ежели онѣ уже истрачены, то выдать на оную сумму законный вексель. Затѣмъ желаю счаст³я вашей дочери, благодарю за гостепр³имство и остаюсь искренно преданный..."

   Иванъ Артамонычъ подписалъ письмо, прочиталъ его и быстро заклеилъ въ конвертъ, бормоча себѣ подъ носъ:

   - Такъ надо сдѣлать, такъ, иначе ничего не придумаешь.

   Надписавъ конвертъ, онъ позвалъ кучера и послалъ съ нимъ письмо на дачу къ Емельяну Васильевичу.

   - Фу! Какъ гора съ плечъ!... проговорилъ онъ тяжело вздохнувъ послѣ ухода кучера, что-то тяжелое отвалилось у него отъ сердца и на душѣ его сдѣлалось веселѣе. Онъ даже сталъ трубить на губахъ какой-то маршъ, съ большимъ аппетитомъ напился чаю и съѣлъ оставш³йся отъ обѣда битокъ.

   Часовъ около одиннадцати вечера вернулся кучеръ и принесъ конвертикъ, надписанный женской рукой. Въ конвертикѣ письма не было, но была простая росписка на полторы тысячи рублей, подписанная Анной Федоровной.

   Иванъ Артамонычъ взялъ росписку, повертѣлъ ее и улыбнулся.

   "Мужъ-то, небось, обязательства не выдалъ. Знаетъ, что въ случаѣ неуплаты я могу приступить къ его жалованью, а выдала жена, да и не вексель, а росписку, по которой, ежели мужъ не захочетъ уплачивать, мы гроша не получишь, подумалъ онъ и прибавилъ вслухъ:

   - Впрочемъ, слава Богу, что я не зарвался и вовремя спохватился!