Козлов Иван Иванович - Чернец, Страница 2 - Книги

Чрез семь тяжелых, грозных лет

Блеснул и мне отрадный свет.

Однажды я, ночной порою,

Сидел уныло над рекою,

И неба огнезвездный свод,

И тихое луны мерцанье,

И говор листьев, и плесканье

Луной осеребренных вод-

Невольно душу всё пленяло,

Всё в мир блаженства увлекало

Своей таинственной красой.

Проснулся дух мой сокрушенный:

"Творец всего! младенец мой

С моей подругой незабвенной

Живут в стране твоей святой;

И, может быть, я буду с ними,

И там они навек моими!.."

Любви понятны чудеса:

С каким-то тайным ожиданьем

Дрожало сердце упованьем;

Я поднял взор на небеса,

Дерзал их вопрошать слезами...

И, мнилось, мне в ответ был дан

Сей безмятежный океан

С его нетленными звездами.

С тех пор я в бедствии самом

Нашел, отец мой, утешенье,

И тяжким уповал крестом

С ней выстрадать соединенье.

Еще, бывало, слезы лью,

Но их надежда услаждала,

И горесть тихая сменяла

Печаль суровую мою.

Забыл я, верой пламенея,

Мое несчастье и злодея:

Она с младенцем в небесах

Мечталась сердцу в райских снах.

Я к ней душою возносился, -

И мысль одним была полна:

Желал быть чистым, как она,

И с жизнью радостно простился;

Но умереть хотелось мне

В моей родимой стороне.

Я стал скучать в горах чужбины:

На рощи наши, на долины

Хотел последний бросить взгляд,

Увидеть край, весь ею полный,

И сельский домик наш, и сад,

И синие днепровски волны,

И церковь на холме, где спит

В тени берез их пепел милый,

И как над тихою могилой

Заря вечерняя горит.

Ах, что сбылось с моей душою,

Когда в святой красе своей

Вдруг вид открылся предо мною

Родимых киевских полей!

Они, как прежде, зеленели,

Волнами так же Днепр шумел,

Всё тот же лес вдали темнел,

На жнивах те лее песни пели,

И так же всё в стране родной,

А нет лишь там ее одной!

Везде знакомые долины.

Ручьи, пригорки и равнины

В прелестной, милой тишине,

Со всех сторон являлись мне

С моими светлыми годами;

Но с отравленною душой,

На родине пришлец чужой,

Я их приветствовал слезами

И безотрадною тоской.

Я шел; день к вечеру склонялся;

И скоро сельский божий храм

Предстал испуганным очам;

И вне себя я приближался

К могиле той, где сын, жена...

Вся жизнь моя погребена.

Я чуть ступал, как бы страшился

Прервать их непробудный сон;

В груди стеснял мой тяжкий стон,

Чтоб их покой не возмутился;

Страстям встревоженным своим

Не смел вдаваться дух унылый;

Казалось мне, над их могилой

Дышал я воздухом святым.

Творилось дивное со мною,

И я с надеждой неземною

Колена тихо преклонил,

Молился, плакал и любил...

Вдруг слышу шорох за кустами;

Гляжу, что ж взор встречает мой?

Жнеца с подругой молодой,

И воз, накладенный снопами;

И вижу я, между снопов

Сидит в венке из васильков

Младенец с алыми щеками.

Невольно я затрепетал:

"Я всё имел, всё потерял,

Нам не дали жить друг для друга.

В сырой земле моя подруга,

И не в цветах младенец мой-

Его червь точит гробовой".

В слезах тогда к ним на могилу

Без памяти бросаюсь я;

Горело сердце у меня;

Тоска души убила силу.

Целуя дерн, я разрывал

Руками жадными моими

Ту землю, где я лег бы с ними;

В безумстве диком я роптал;

Мне что-то страшное мечталось;

Едва дышал я, в мутной тме

Сливалось всё, как в тяжком сне;

Уж чувство жизни пресекалось,

И я лежал между гробов

Мертвей холодных мертвецов.

Но свежий воздух, влажность ночи

Страдальца вновь животворят;

Вздохнула грудь, открылись очи.

Кругом бродил мой томный взгляд:

Всё было тихо, скрыто мглою,

В тумане месяц чуть светил,

И лишь могильною травою

Полночный ветер шевелил.

Я встал и скорыми шагами

Пошел с потупленной главой

Через поляну; за кустами

Вилась дорога под горой;

Почти без памяти, без цели

Я шел куда глаза глядели;

Из-за кустов навстречу мне

Несется кто-то на коне.

Не знаю сам, какой судьбою,

Но вдруг... я вижу пред собою,

При блеске трепетном луны,

Убийцу сына и жены.

Отец, то встреча роковая!

Я шел, весь мир позабывая;

Не думал я его искать,

Я не хотел ему отмщать;

Но он, виновник разлученья,

Он там, где милые в гробах,

Когда еще в моих очах

Дрожали слезы исступленья...

То знает совесть, видит бог,

Хотел простить-простить не мог.

Я изменил святой надежде,

Я вспомнил всё, что было прежде, -

И за узду схватил коня:

"Злодей, узнал ли ты меня?"

Он робко смотрит, он дивится,

Он саблю обнажить стремится;

Увы! со мною был кинжал...

И он в крови с коня упал.

Тогда еще не рассветало;

Я вне себя иду назад;

И рощи и поля молчат,

Перед зарею всё дремало,

Лишь несся гул издалека,

Как конь скакал без седока;

Бесчувственно я удалялся.

Всё, что сбылось, казалось мне

Как что-то страшное во сне.

Вдруг звон к заутрене раздался...

Огнями светлый храм сиял,

А небо - вечными звездами,

И лунный свет осеребрял

Могилы тихие с крестами;

Призывный колокол звенел;

А я стоял, а я смотрел,

Я в светлый храм идти не смел...

"О чем теперь и как молиться?

Чего мне ждать у алтарей?

Мне ль уповать навеки с ней

В святой любви соединиться?

Как непорочность сочетать

Убийцы с буйными страстями?

Как в небе ангела обнять

Окровавленными руками?"

В обитель вашу я вступил,

Искал я слез и покаянья;

Увы, я, грешный, погубил

Святые сердца упованья!

Бывало, бедствие мое

Я верой услаждал всечасно;

Теперь - до гроба жить ужасно!

За гробом - вечность без нее!

Я мнил, отец мой, между вами

Небесный гнев смягчать слезами;

Я мнил, что пост, молитва, труд

Вине прощенье обретут;

Но и в обители спасенья

Я слышу бурь знакомый шум;

Проснулись прежние волненья,

И сердце полно прежних дум.

Везде, отчаяньем томимый,

Я вижу лик неотразимый;

Она в уме, она в речах,

Она в моленье на устах;

К ней сердце пылкое стремится,

Но тень священную боится

На лоне мира возмутить.

О, верь, не обагренный кровью,

Дышал я чистою любовью,

Умел земное позабыть:

Я в небесах с ней думал жить!

Теперь, как гибельным ударом,

И там я с нею разлучен,

Опять горю безумным жаром,

Тоскою дикой омрачен.

Здесь, на соломе, в келье хладной,

Не пред крестом я слезы лью;

Я вяну, мучуся, люблю,

В печали сохну безотрадной;

Весь яд, всё бешенство страстей

Кипят опять в груди моей,

И, жертва буйного страданья,

Мои преступные рыданья

Тревожат таинство ночей.

Вчера - бьет полночь-страх могилы

Последние разрушил силы,

И пред иконою святой

С непостижимою тоской

Я изливал мои страданья;

Я милосердного молил,

Чтоб грех кровавый мне простил,

Чтоб принял слезы покаянья.

Вдруг что-то, свыше осеня,

Как будто душу озарило

И тайной святостью страшило,

Отец мой, грешного меня.

Лампада луч дрожащий, бледный

Бросала томно в келье бедной.

Покрыта белой пеленой,

Она предстала предо мной.

И черные горели очи

Ярчее звезд осенней ночи.

О нет, то был не призрак сна

И не обман воображенья!

Святой отец, к чему сомненья!

С нее слетела пелена,

И то была, поверь... она!

Она, прелестная, младая!

Ее улыбка неземная!

И кудри темные с чела

На грудь лилейную бежали,

И, мнилось мне, ее уста

Былое, милое шептали;

Всё та ж любовь в ее очах,

И наш младенец на руках.

"Она!.. прощен я небесами!"

И слезы хлынули ручьями.

Я вне себя бросаюсь к ней,

Схватил, прижал к груди моей...

Но сердце у нее не бьется,

Молчит пленительная тень;

Неумолимая несется

Опять в таинственную сень;

И руки жадные дрожали;

И только воздух обнимали;

Мечтой обмануты, они

К груди прижалися одни.

"Ужель отринуты моленья?

Ужель ты вестник отверженья?

Или в ужасный, смертный час,

Моя всё верная подруга,

Хотела ты в последний раз

Взглянуть на гибнущего друга?.."

И с ложа на колена пал

Чернец, и замер голос муки;

Взор оживился, засверкал;

К чему-то вдруг простер он руки,

Как исступленный закричал:

"Ты здесь опять!.. конец разлуки!

Зовешь!.. моя!.. всегда!.. везде!..

О, как светла!.. к нему!.. к тебе!.."

Два дни, две ночи он томился,

И горько плакал, и молился;

На третью ночь отец святой

Обитель мирную сзывает;

Последний час уже летает

Над юной грешною главой.

И в келью брата со свечами

Собором иноки вошли,

И белый саван принесли...

И гроб дощатый за дверями.

Печален был их томный глас,

За упокой души молящих;

Печален вид их черных ряс

При тусклом блеске свеч горящих.

Прочитана святым отцом

Отходная над Чернецом.

Когда ж минута роковая

Пресекла горестный удел,

Он, тленный прах благословляя,

Ударить в колокол велел...

И звон трикратно раздается

Над полуночною волной.

И об усопшем весть несется

Далеко зыбкою рекой.

В пещеру вещий звон домчался,

Где схимник праведный спасался:

"Покойник!" - старец прошептал,

Открыл налой и четки взял;

У рыбаков сон безмятежный

Им прерван в хижине прибрежной.

Грудной младенец стал кричать;

Его крестит спросонья мать,

Творить молитву начинает

И тихо колыбель качает. -

И перед тлеющим огнем

Опять уснула крепким сном.

И через поле той порою

Шел путник с милою женою;

Они свой ужас в темну ночь

Веселой песнью гнали прочь;

Они, лишь звоны раздалися, -

Перекрестились, обнялися,

Пошли грустней рука с рукой...

И звук утих во тме ночной.

Примечания

Чернец (с. 162). - Впервые полностью - отдельным изданием (СПб., 1825), с эпиграфом из поэмы Байрона "Гяур" и с предисловием от издателей, написанным, вероятно, Жуковским, где, и частности, говорилось о судьбе автора: "В молодых летах, пр