Кюхельбекер Вильгельм Карлович - Стихотворения

;Как горит он все обнять,

  

  

  

  Все к груди, к душе прижать.

  

  

  

   Все для сердца мало.

  

  

  

  Он за славой полетел,

  

  

  

  Полетел навстречу стрел,

  

  

  

   В шум и ужас боя;

  

  

  

  Разгромил врагов герой, -

  

  

  

  Но насытился войной:

  

  

  

   Мрачен лик героя.

  

  

  

  Льются, льются токи вод,

  

  

  

  Миновал за годом год;

  

  

  

   Бросил он чужбину

  

  

  

  И, согбенный над клюкой,

  

  

  

  Вот понес в свой край родной

  

  

  

   Дряхлость и кручину.

  

  

  

  Над ручьем старик сидел,

  

  

  

  На ручей старик глядел:

  

  

  

   Дряхлый, одинокий.

  

  

  

  Он растерзанной душой

  

  

  

  За бегущею волной

  

  

  

   Несся в край далекий!

  

  

  

   АМУР ЖИВОПИСЕЦ

  

  

  

   (Подражание Гете)

  

  

  До зари сидел я на утесе,

  

  

  На туман глядел я, недвижимый;

  

  

  Простирался, будто холст бесцветный,

  

  

  Покрывал седой туман окрестность.

  

  

  Вдруг подходит незнакомый мальчик.

  

  

  "Что сидишь ты, - говорит мне, - праздный?

  

  

  Что глядишь на этот холст бесцветный,

  

  

  Или ты навек утратил жажду

  

  

  Бодрой кистью вызывать картины?"

  

  

  На него взглянул я и помыслил:

  

  

  "Ныне уж учить и дети стали!"

  

  

  "Брось тоску, - сказал он, - лень и скуку!

  

  

  Или с ними в чем успеть мечтаешь? -

  

  

  Посмотри, что здесь я нарисую;

  

  

  Перейми, мой друг, мои картины!"

  

  

  Тут он поднял пальчик, алый пальчик,

  

  

  Схожий цветом с юной, свежей розой:

  

  

  Им он водит по ковру тумана,

  

  

  Им он пишет на холсте бесцветном.

  

  

  Сверху пишет ясный образ солнца

  

  

  И слепит мой взор его сияньем,

  

  

  И лучи сквозь облака проводит,

  

  

  И огнем края их обливает;

  

  

  Он рисует зыбкие вершины

  

  

  Леса, напоенного росою;

  

  

  Протянув прелестный ряд пригорков,

  

  

  Не забыл он и воды сребристой;

  

  

  В даль он пролил светлый ручеечек,

  

  

  И, казалось, в нем сверкали блески,

  

  

  В нем струи кипели, будто жемчуг.

  

  

  Вдруг цветочки всюду распустились:

  

  

  Берег ими, дол, холмы пестреют,

  

  

  В них багрец, лазурь и злато блещут;

  

  

  Дерн под ними светит изумрудом,

  

  

  Горы бледной сединой оделись,

  

  

  Свод небес подъялся васильковый...

  

  

  Весь дрожал я - и, восторга полный,

  

  

  На творца смотрел и на картину.

  

  

  "Не совсем дурной я живописец, -

  

  

  Молвил он, - признайся же, приятель!

  

  

  Подожди: конец венчает дело".

  

  

   Вот он снова нежною ручонкой

  

  

   Возле леса рисовать принялся:

  

  

   Губки закусил, трудился долго,

  

  

   Улыбался, и чертил, и думал.

  

  

   Я взглянул, - и что же вдруг увидел?

  

  

   Возле рощи милая пастушка:

  

  

   Лик прелестный, грудь под снежной дымкой;

  

  

   Стройный стан, живые щечки с ямкой;

  

  

   Щечки те под прядью темных кудрей

  

  

   Отражали сладостный румянец,

  

  

   Отражали пальчик живописца.

  

  

   "Мальчик! мальчик! - я тогда воскликнул, -

  

  

   Так писать, скажи, где научился?" -

  

  

   Восклицанья продолжать хотел я;

  

  

   Но зефир повеял вдруг и, тронув

  

  

   Рощу и подернув рябью воду,

  

  

   Быстрый, заклубил покров пастушки, -

  

  

   И тогда (о, как я изумился!)

  

  

   Вдруг пастушка поднимает ножку,

  

  

   Вдруг пошла и близится к утесу,

  

  

   Где сидел я и со мной проказник!

  

  

   Что же тут, когда все всколебалось -

  

  

   Роща и ручей, цветы и ножка,

  

  

   Дымка, кудри, покрывало милой?

  

  

   Друга, верьте, что и я не пробыл

  

  

   На скале один скалой недвижной!

  

  

  

   ПРОБУЖДЕНИЕ

  

  

  

  Благодатное забвенье

  

  

  

  Отлетело с томных вежд;

  

  

  

  И в груди моей мученье

  

  

  

  Всех разрушенных надежд.

  

  

  

  Что несешь мне, день грядущий?

  

  

  

  Отцвели мои цветы;

  

  

  

  Слышу голос, вас зовущий,

  

  

  

  Вас, души моей мечты!

  

  

  

  И взвились они толпою

  

  

  

  И уносят за собой

  

  

  

  Юных дней моих с весною

  

  

  

  Жизнь и радость и покой.

  

  

  

  Но не ты ль, Любовь святая,

  

  

  

  Мне хранителем дана!

  

  

  

  Так лети ж, мечта златая,

  

  

  

  Увядай, моя весна!

  

  

  

  

  ЭЛЕГИЯ

  

   Ясные грезы от вас, о бессмертные жители неба!

  

   Не отнимайте - молю! - райской мечты у меня:

  

   Нет оскорбления вам, когда безнадежный страдалец,

  

   Чарами ночи пленен, счастлив обманчивым сном.

  

   Сладостный голос ее, небесные, светлые очи,

  

   Прелесть - улыбка и взор, прелесть - волшебная грудь -

  

   Так! я видел Элизу! В прекрасном виденьи Элиза

  

   Руку сжимала мою; боги! скажу ль? на меня

  

   Нежно взглянув: "Я чистою дружбой утрату любови,

  

   Бедный! тебе заменю!" - мае говорила она.

  

  

  

   ВОЗРАСТ СЧАСТИЯ

  

  Краток, но мирен и тих младенческий, сладостный возраст!

  

  Но - ах, не знает цены дням безмятежным дитя.

  

  Юноша в буре страстей, а муж, сражаяся с буйством,

  

  По невозвратном грустят в тяжкой и тщетной тоске.

  

  Так из объятий друзей вырывается странник; но вскоре

  

  Вздрогнет, настижен грозой, взглянет в унылую даль:

  

  Ищет - бедный! - любви, напрасно хижины ищет;

  

  Он одинок - и дождь хлещет навстречу ему,

  

  Ветер свистит, гремят и рокочут сердитые громы,

  

  И, осветя темноту, молния тучи сечет! --------------------------------------

  Джеймс Макферсон. Поэмы Оссиана

  James Macpherson

  The Poems Of Ossian

  Издание подготовил Ю. Д. Левин

  Л., "Наука", 1983

  Серия "Литературные памятники"

  OCR Бычков М.Н. --------------------------------------

  

  

  

  

  ОССИАН

  

  

   ВОСПОМИНАНИЕ О КАРТИНЕ ЖИРОДЕ

  

  

  

  

  Пастух

  

  

   Сын отдаленной чужбины,

  

  

   Муж иноземный, - куда?

  

  

   В бездне лазурной пучины

  

  

   Теплится искра-звезда;

  

  

   Там же в парах белоснежных

  

  

   Спит золотая луна;

  

  

   Нет еще вихрей мятежных,

  

  

   Всюду еще тишина.

  

  

   Но уже пали на очи

  

  

   Брови седой полуночи;

  

  

   Бурь просыпается дух.

  

  

  

  

  

  

  

  Странник

  

  

  

  

  

   Жаждут и сердце и слух

  

  

   Песней Улина и Гала:

  

  

   Дом благодатный Фингала

  

  

   Близко ли, древний пастух?

  

  

  

  

  

  

  

  Пастух

  

  

  

  

  

   Хладный, немой, обгорелый,

  

  

   В сизой трепещущей мгле,

  

  

   Остовом дом опустелый

  

  

   Черный стоит на скале;

  

  

   Смотрит на синие волны:

  

  

   Из дружелюбной страны

  

  

   Уж не приносятся челны

  

  

   Шумно к подножью стены;

  

  

   Уж за трапезой Фингала

  

  

   Арфа давно замолчала:

  

  

   Рино и Гал и Улин,

  

  

   Да и мужей властелин,

  

  

   Сам он, отец Оссиана,

  

  

   Все они в царстве тумана;

  

  

   Сын только бродит один.

  

  

  

  

  

   Скорбью ведом и мечтами,

  

  

   Бродит унылый певец

  

  

   Между родными гробами,

  

  

   Сирый и дряхлый слепец.

  

  

   Строгой судьбой пораженный,

  

  

   Он полонен темнотой;

  

  

   Но его дух дерзновенный

  

  

   Мир созидает иной,

  

  

   Мир сладкозвучья и стона:

  

  

   Там еще дышит Минона,

  

  

   Юноша Рино не пал,

  

  

   Жив и Оскар и Фингал;

  

  

   Кровные барда обстали,

  

  

   Слушают песни печали

  

  

   Призраки с облак и скал.

  

  

  

  

  

   Пастырь умолкнул, и взоры

  

  

   Муж иноземный подъял

  

  

   С дола на мрачные горы:

  

  

   Камни мостов и забрал,

  

  

   Своды упавшей бойницы,

  

  

   Сельму и поле могил

  

  

   Змий быстротечной зарницы

  

  

   Белым огнем серебрил;

  

  

   Грома огромные струны

  

  

   Задребезжали; перуны

  

  

   Весь очертили обзор;

  

  

   Вздрогнул от ужаса бор,

  

  

   Скалы трепещут от гула...

  

  

   Чу! чья-то арфа дерзнула

  

  

   С арфой небесною в спор!

  

  

  

  

  

   Смелы и резки удары,

  

  

   Тверд повелительный глас,

  

  

   Грозны священные чары:

  

  

   С дивных и пламень угас

  

  

   И улеглися стихии;

  

  

   В лоно безмолвья и сна

  

  

   Пали воздушные змии,

  

  

   Снова на небе луна;

  

  

   Старца луна осветила:

  

  

   Будто широкие крыла,

  

  

   Вьется с рамен его плед;

  

  

   Молча и прадед, и дед,

  

  

   Сын, и отец, и клевреты,

  

  

   В лунное злато одеты,

  

  

   Слушают барда побед...

  

  

  

  

  

   Помню эфирное племя...

  

  

   Некогда зрел их и я

  

  

   В юное, мощное время

  

  

   (Где оно? где вы, друзья?).

  

  

   В райские годы, когда мы

  

  

   Из упованья и снов

  

  

   Строили пышные храмы

  

  

   Для небывалых богов!

  

  

   Часто я в светлые лета

  

  

   Вдруг из святыни поэта

  

  

   Гнедича, {1} сына Камен, {2}

  

  

   Несся ко гробу племен;

  

  

   Поли необъятного чувства,

  

  

   В дивном созданьи искусства

  

  

   Видел воскресший Морвен! -

  

  

  

  

  

   Ах! и мой Дельвиг, {3} Вильгельму

  

  

   Он с вдохновенным челом

  

  

   В Лору вождем был и Сельму,

  

  

   В радостный, царственный дом.

  

  

   Рек же владыка: "Чужбина

  

  

   В Сельму послала певцов;

  

  

   Чашу привета, Мальвина,

  

  

   Дева, царица пиров!"

  

  

   Гнедич и Дельвиг! и оба

  

  

   В дверь безответного гроба,

  

  

   Оба и вдруг вы ушли! -

  

  

   В глубь беспредельной дали

  

  

   Ухо вперяю напрасно;

  

  

   Все и темно и безгласно:

  

  

   Там они, высше земли!

  

  

  

  

  

   Тихо; по звездному своду

  

  

   Ходит немая луна;

  

  

   Ночь обаяла природу

  

  

   Маками мертвого сна;

  

  

   Дремлют и стоны и бури.

  

  

   Вдруг... по дрожащим лучам

  

  

   Что-то скользнуло с лазури,

  

  

   Зримое вещим очам...

  

  

   Холодно! млею; мой волос

  

  

   Весь поднялся, как живой;

  

  

   Всею моею душой

  

  

   Делятся радость и трепет;

  

  

   Песнью становится лепет...

  

  

   Братья! не вы ли со мной?

  

  

  

  

  

   1835

  

  

  

  

  ПРИМЕЧАНИЯ

  Оссиан. - Рус. старина, 1884, т. XLI, ? 2. с. 348-351 (в публикации дневника Кюхельбекера под датой 6 января 1835 г.). Печ. по автографу (Инст. рус. лит. (Пушкинский Дом) ЛИ СССР).

  В поэтическом творчестве декабриста Вильгельма Карловича Кюхельбекера (1797-1840) образ Оссиана связывался с раздумьями о судьбе и назначении поэта. В стихотворении "Поэты" шотландский бард выступает в одном ряду с Анакреоном, Гомером, Эсхилом, Ювеналом, германскими бардами, Шиллером, Ломоносовым и Державиным, которые представлены как вдохновители и наставники человечества. Упоминая в подзаголовке стихотворения "Оссиан" "картину Жироде", Кюхельбекер, видимо, допустил ошибку. Судя по содержанию стихотворения" он имел в виду картину не Анн Луи Жироде-Триозона (1767-1824), который изобразил Оссиана, встречающего в загробном мире павших наполеоновских генералов, но Франсуа Жерара (1770-1837), представившего Оссиана с арфой в окружении теней его героев (см. выше, с. 273). Обе картины были написаны по заказу Наполеона, и Кюхельбекер мог их видеть во время пребывания в Париже в 1821 г.

  1 Гнедич Н. И. - см. выше, с. 561.

  2 Камены (римск. миф.) - музы.

  3 Дельвиг Антон Антонович (1798-1831) - поэт и журналист, друг и соученик Кюхельбекера и Пушкина по Царскосельскому лицею; к Дельвигу было обращено стихотворение "Поэты".

  4 До смерти мне грозила смерти тьма... - В 1845 г. Кюхельбекер ослеп.

  5...рано улетевшие друзья... - умершие-друзья поэта, к которым он обращается дальше: А. С. Грибоедов, А. С. Пушкин, А. А. Дельвиг и Е. А. Баратынский.