Кармен Лазарь Осипович - Дети набережной

лка.

   - Мама у тебя есть? - спросил он ее вдруг.

   Она отрицательно покачала головой.

   - А папа?

   - Тоже нет.

   - Где же они?

   - Померли! - И она скороговоркой и кратко рассказала, как после отца-стереотипера, умершего от отравления кишок свинцом, и матери-прачки она осталась с маленьким Гришей круглыми сиротами. Их взяла к себе тетка Александра, но она так скверно обращалась с ними, морила голодом и била, что они вчера бежали...

   - А Гришка-то твой где?

   - Не знаю! - Она снова закрылась платочком и заплакала.

   - Ну, чего раскудахталась? - спросил он презрительно.

   - Боюсь, что пропадет. Он такой маленький. Ему пять лет.

   - Не пропадет. Его доставят в участок, - с уверенностью заметил Сенька, - а оттуда - в какой-нибудь приют, и там ему хорошо будет. Бифштекс с набалдашником будет есть. - И он звонко расхохотался. Она перестала плакать.

   - Может быть, хлеба хочешь?

   - У-у! - мотнула она головой.

   Он повел ее в бакалейную лавочку и купил ей хлеба и маслин. Девочка с прежней жадностью набросилась на съедобное.

   По мере того как она ела, она становилась все веселее и веселее. На порозовевших щечках ее зайчиками заиграли ямочки, и глаза забегали, как мышенята.

   - Как тебя звать? - спросил он.

   - Лизой! - ответила она бойко.

   - А по фамилии?

   - Сверчкова!

   Он сделался смелым и ущипнул ее сзади.

   - Ой! - воскликнула она и посмотрела на него с удивлением. - Как же так можно?!

   - А что? - спросил он лукаво.

   - Больно.

   - Скажите пожалуйста, какие мы нежные!

   Оба захохотали.

   - Ты видела когда-нибудь, как грузят баранов? - спросил он.

   - Нет.

   - Идем. Покажу.

   И, не дожидаясь ответа, он схватил ее за руку и помчался вместе с нею по набережной.

   - Ой, упаду! - смеялась она громко, поправляя на бегу сползшую косынку и растрепавшиеся волосы.

   Сенька ловко лавировал меж биндюгов, вагонов, гор угля и клепок, шмыгал то в один двор агентства, то в другой, перепрыгивал то через балку, то через кучу брезентов, попутно здороваясь со встречными мальчишками, не упустил случая стянуть брошенный кем-то, должно быть, сносчиком, в кучу верхнего платья алый бумазейный пояс и наконец остановился возле небольшого черного судна, на корме которого сверкала золотая надпись: "Gumbert".

   Судно было сильно нагружено и сидело глубоко в воде. Через полчаса оно должно было сняться, и капитан, маленький и круглый, как мяч, генуэзец, в кепи и куртке с галунами, торопил команду и Schippshаnd1еr'ов - поставщиков товара.

   Оставалось только принять на палубу баранов. Бараны в количестве пятьсот - шестьсот штук, серые, курчавые, толпились внизу у сходни и не двигались с места.

   Вот уже второй час, что с ними бились-бились и никак не могли загнать их наверх. На них со всех сторон градом сыпались удары кнутовищ, палок, и чем больше их били, тем теснее они смыкались в одно неразрывное целое. Они напоминали собой кусок серого гранита. Зрелище это собрало массу праздного люда.

   Капитан потерял наконец терпение и распорядился привести козла.

   Привели козла и поставили его впереди упрямого четвероногого воинства, но бараны и теперь не тронулись. Не потому ли, что козел имел жалкий вид? Ну точь-в-точь мелкий чиновник, плюгавый, поджарый.

   Пришлось послать за другим. Этот оказался на вид внушительнее, чем-то вроде директора департамента. Взгляд у него был пронзительный, рога в пол-аршина и кренделем, борода до земли, и весь он был черен, как сажа.

   Не успел он вскарабкаться на сходню и мотнуть бородою, как серая масса заколыхалась и, подобно фонтану, с грохотом и шумом взмыла кверху, посыпалась, как из мешка, и в несколько минут затушевала всю палубу. Сходня под ними заскрипела. Несколько баранов попадали в воду.

   - Ура! - раздалось в публике.

   Сенька выразил свой восторг тем, что вложил в рот два пальца и свистнул соловьем-разбойником, а Лиза, вся сияющая, захлопала в ладоши.

   - Теперь я покажу тебе, как бычков ловят, - сказал Сенька и повел ее в конец мола.

   Над водой, на набережной, сидели рядышком тесно человек двадцать, серьезные и озабоченные, с длинными прутами и самоловами, и удили.

   Сеня и Лиза присоединились к пожилому господину в чесучовом пиджаке, в наезднической шапочке и с громадным фиолетовым носом, усеянным сплошь горошинами н похожим на кисть винограда. Сидевший рядом заморыш гимназист называл его дядей.

   Дяде удивительно везло. Не проходило и минуты, чтобы он не выхватывал ловко из воды бычка, и тот извивался и сверкал на солнце, как серебряный.

   Лиза, когда взвивался колечком бычок, всплескивала руками и заливалась тихим, протяжным смехом.

   Сеня таким образом показал ей почти все достопримечательности порта - царский павильон, судовую, общую кухню на Арбузной гавани, где на ярко и весело пылающих очажках - их там сорок - матросы с отстаивающихся в бухте судов готовят себе горячую пищу; новостроящуюся гавань, укладку массивов.

   Настал вечер.

   Порт сразу, точно по сигналу, осветился сотнями электрических огней, заключенных в матовые, стеклянные шары на высоких, как мачты, железных штангах; осветились пароходы в бухтах и на рейде, баржи, катера, дубки, землечерпалки; они разбросали вокруг себя по темной, зыбящейся воде слитки золота, букеты цветов, ожерелья красных, извивающихся змей, исчертили ее и исписали огненными письменами, которые под ее дыханием мешались, как в калейдоскопе, образуя фантастические чарующие узоры; затрепетал, наподобие бабочки, красный огонь маяка у входа в бухту.

   Зажглись огни и наверху, в городе. Осветилось и небо. Высыпала масса звезд.

   В порту сделалось таинственно тихо. Повсюду легли странные громоздкие тени от эстакады, пустых, остановившихся и как бы уснувших товарных вагонов, железных приземистых пакгаузов и массивных и тупых пароходных корм; резкая черта, отделяющая воду от набережной, стерлась, и они, казалось, слились.

   На Приморской улице, в угольном складе, звонко лаяла дворняжка, и мерещилось, что лают не здесь, в порту, а там, далеко, за брекватером, что там - город, улицы, дома.

   Вдоль эстакады, как вор, медленно крался одинокий локомотив, пуская вверх облака серебристого, пушистого пара...

   - Постой! - хлопнул себя с размаху по лбу Сенька. - А я совсем забыл про Сименс-институт! Самое главное!.. Идем!

   Он взял Лизу снова за руку и повел по хорошо вымощенной улице за таможней.

   Возле одного домика он остановился и сказал:

   - Вот!

   Домик этот был двухэтажный, деревянный, с острой треугольной крышей и по бокам опушен зеленью. Из четырех окон и стеклянных дверей струилась на террасу масса свету.

   Над домиком белела вывеска с надписью по-английски: "Seamen's britisch institute" - Британский морской институт.

   Назначение его было отвлекать английских seilоr'ов - матросов, прибывающих в порт, от всяких "Old main top" и "Old Cardiff castle" - таверн, где они пропивали в обществе всяких мисс Фанни и мисс Лилли все свои деньги, даже фуфайки, и устроители его, местные английские крезы - экспортеры и пароходовладельцы, сделали все для привлечения к себе матросов. Они превратили его в настоящую тихую пристань, где душа матросов, мотавшихся несколько месяцев по всем морям и океанам, обретала покой и отдых.

   Матросы находили здесь приветливый камелек, письма, адресованные на их имя, от родных или невесты, газеты, бильярд, их угощали музыкой на фисгармонии, пением, туманными картинами и душеспасительной проповедью на тему о вреде пьянства и курения табаку.

   Сенька помог Лизе взобраться на террасу, и они прильнули к окну.

   Сегодня, по случаю праздника, было много народу. Перед небольшой эстрадой, в зале, в нескольких рядах и в разных позах на стульях сидели матросы, кочегары, повара и офицеры и слушали проповедь. На кафедре стоял заезжий миссионер.

   Большинство публики состояло из негров, креолов, мулатов и индусов, и черные и коричневые лица их резко выделялись среди остальных.

   - Ух, какой черный! - проговорила Лиза, указывая на сидевшего близко у окна негра.

   Он дремал. Круглая шляпа его сползла ему на нос; левая рука соскользнула вдоль плетеного стула, и весь он осунулся, точно собираясь съехать на пол.

   Прежде чем послушать проповедь, он, очевидно, хватил изрядную дозу джину или абсенту за таможней.

   Сосед его, толстый норвежец, в круглом вязаном синем берете, с кирпичным лицом, широким разрезом рта, как у акулы, и бородой, висящей клочьями вокруг воловьей шеи, - типичный морской волк, напрасно дергал его за рукав.

   - Я боюсь, - прошептала Лиза, прижимаясь к Сеньке.

   - Дурочка! - засмеялся он.

   Миссионер окончил свою проповедь, и его сменил юнга. Он подсел к роялю и заиграл английский вальс "Deisy".

   Он потом заиграл британский гимн "God save the Queen", и весь институт подхватил его.

   Лиза зевнула.

   - Хочешь спать? - спросил Сеня.

   - Да!

   - Идем!

   Он повел ее теперь на середину набережной к кучке клепок, разбросал их, накрыл соломой и старой, валявшейся под ногами рогожей и сказал:

   - Ложись!

   Она покорно легла. Он лег рядом.

   - Не жестко?

   Она отрицательно мотнула головой.

   Он потянулся и сказал:

   - Мы всегда спим на набережной, как на даче. Хорошо. Правда? Прохладно и клопов нет! В приюте спать летом нельзя - заедят, анафемы!..

   - Хорошо! - согласилась она, жадно вдыхая морской воздух. - Всю жизнь спала бы здесь. - Она сделала вдруг брезгливое лицо и прибавила: - У тети всегда было душно, грязно... Мы в подвале жили.

   - А ты хочешь назад?

   - Куда?! К кому?!

   - К тете!

   - Подохну лучше, а не вернусь! - ответила она решительно.

   - Молодчина! - похвалил Сеня. - Оставайся тут лучше! Тут не жизнь, а рахат-лукум! Хочешь остаться?

   - Хочу!

   - Вот и хорошо!

   - Тсс! - она приложила вдруг палец к губам и прислушалась. - Играют. Где?

   До ее слуха донеслись смутные звуки вальса. Играл военный оркестр.

   - На бульваре.

   Она повернула голову.

   Там, наверху, высоко над черным и мрачным обрывом, параллельно порту, белели наподобие бус электрические фонари, разбросанные в равном расстоянии друг от друга в длинную и прямую линию. Часть их пряталась в зелени стройных и упругих кленов и сквозила, как сквозь зеленые кружева, а часть горела свободно, разливая вокруг молочный свет, в котором плотной и разноцветной стеной двигалась публика.

   - Весело там, - протянула она задумчиво.

   - А ну их, - презрительно махнул рукой Сенька.

   Он не любил города.

   Невдалеке потом на набережной послышалось пение и звонкое притопывание ног. Пение все приближалось, и вдруг из-за ближайшего пакгауза вынырнуло странное трио - трое маленьких, поджарых, обезьяноподобных человечков с шоколадными лицами. Они были одеты в белые штанчики, желтые курточки и плоские малиновые шапочки, расшитые серебром и шелком, и на ходу дружно и бойко напевали и отплясывали кекуок, высоко поднимая короткие ноги и широко загребая вечерний воздух кистями рук, как таксы.

   Лиза видела таких человечков в Сименс-институте.

   - Индусы! - улыбнулся всем лицом Сенька. - Должно быть, из "Олд кардиф кастл"^[4] идут и здорово там наштивались пивом и висками. Постой, я на минуточку.