Елпатьевский Сергей Яковлевич - О, мама!..

ить, не веселятъ слова благодарности и благословен³й, съ которыми провожаютъ его,- и онъ тихо бредетъ, попрежнему унылый, въ свой маленьк³й флигелекъ. Пересматриваются нумера "Врача", который докторъ началъ недавно выписывать, но новыя лѣкарства такъ чуждо звучатъ ему, и онъ достаетъ изъ шкафчика свои старыя медицинск³я книги, развертываетъ свою драгоцѣнность, - толстую тетрадь съ пожелтѣвшими отъ времени листами, на которыхъ были выписаны имъ извѣстнѣйш³е рецепты знаменитыхъ во время его молодости клиницистовъ изъ разныхъ клиникъ, - и перечитываетъ эти старые многоэтажные рецепты, которыхъ теперь ужъ не умѣютъ составлять такъ искусно и которые такъ чудесно помогали въ то время.

   Все читаетъ докторъ про чахотку и плевритъ, все ищетъ чудодѣйственныхъ средствъ, которыя онъ предложитъ въ слѣдующ³й разъ Михайлову. Вспоминаются удивительные случаи, гдѣ выздоравливали безнадежные больные, иногда приговоренные къ смерти тѣми самыми клиницистами. Докторъ постепенно веселѣетъ, но вдругъ ему приходятъ на память слова Михайлова: "Не больно сильны мы съ вами, товарищъ". Перестаетъ онъ читать старые рецепты, закрываетъ свою тетрадь и медленными старческими шагами начинаетъ ходить по двумъ комнаткамъ своего маленькаго флигеля.

   Въ комнату плывутъ тяжелыя зимн³я сумерки, сѣро и смутно смотритъ въ окна занесенный снѣгомъ садъ, а огромный полузасохш³й вязъ уродливо вытянулъ свои голыя вѣтви, словно взывая о помощи изъ этого снѣга, изъ этой повисшей надъ нимъ мглы.

   Докторъ долго стоитъ передъ окномъ и удивленно разсматриваетъ, какъ будто только что замѣтилъ, какой вязъ сдѣлался старый и какъ онъ сиротливо выглядитъ со своими изуродованными, обледенѣлыми вѣтвями, и кажется ему, что еще такъ недавно онъ видѣлъ его могучимъ съ широкою зеленою вершиной. И съ еще большимъ удивлен³емъ вспоминаетъ докторъ, что это было тридцать лѣтъ назадъ, когда онъ вернулся изъ степей и купилъ этотъ домъ.

   И вся жизнь вспоминается доктору,- незадавшаяся, одинокая, пустынная жизнь, которую такъ наполнила-было тепломъ и свѣтомъ милая рыжая дѣвочка. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   А тамъ, въ большой неуютной комнатѣ мѣрнымъ голосомъ читаетъ генеральша своей дочери чувствительныя и нравоучительныя французск³я истор³и. Дѣвочка жадно ловитъ тѣ нѣжныя слова, которыя говоритъ ея мама за французскихъ мамъ: "ma petite, ma chérie, ma mignone", и глаза ея, не отрываясь, смотрятъ на полузакрытое книгой лицо сидящей въ креслѣ передъ кроватью мамы.

   - Тебѣ нравится этотъ разсказъ?- спрашиваетъ генеральша.

   - O, oui, maman!- встрепенувшись, съ оживленными глазами, порывисто отвѣчаетъ дѣвочка.

   - Я слишкомъ много читала... Ты взволновалась?- говоритъ генеральша, замѣчая возбужденное лицо дочери.

   - Non, non, maman!- жалобно, съ тѣмъ же порывомъ говоритъ дѣвочка.- Oh, non, maman.

   Дѣвочка приподнимаетъ голову отъ подушки, съ ея губъ готовы сорваться тѣ признан³я и мольбы, которыя давно стучатся въ ея сердце; но генеральша встаетъ, закрываетъ книгу и хочетъ уйти; тогда дѣвочка ловитъ ея руку и припадаетъ къ ней долгимъ, изступленнымъ поцѣлуемъ.

   - Видишь, какъ тебя волнуютъ эти истор³и,- говоритъ генеральша.- Мы будемъ читать путешеств³я. Тебѣ вредно волноваться.- Она потихоньку освобождаетъ свою руку, и въ ея голосѣ звучатъ строг³я ноты.

   - Нужно успокоиться. Постарайся заснуть...- генеральша уходитъ въ свою комнату, и дѣвочка остается одна.

   И снова тянутся скучные дни, длинныя ночи. И все жестче становится постель для дѣвочки.

  

  

   - Вашъ-то ледъ не прошелъ еще?

   - Нѣту...

   - Скоро?

   - Должно ужъ скоро. Послѣднимъ нашъ то ледъ идетъ.

   Не спится дѣвочкѣ. Все она думаетъ, скоро ли пройдетъ этотъ послѣдн³й ледъ изъ глухихъ, далекихъ мѣстъ, откуда няня, и ей станетъ лучше, какъ увѣряла няня. Тогда откроется навигац³я, милый дѣдушка отвезетъ ее въ зеленую степь и будетъ она лежать на томъ холмикѣ, будетъ смотрѣть, какъ ковыль бѣлыми волнами стелется по степи, мѣсяцъ встаетъ изъ-за бугра; будетъ слушать, какъ перепела кричатъ, зурна играетъ, какъ лошади топочатъ ногами по ночамъ.

   - Онъ толстый, няня?

   - Толстый... Тронется - шумъ пойдетъ по лѣсу, сосны агромаднѣющ³я такъ съ корнями и волокетъ. Льдина разъ мимо нашей деревни плыла, а на льдинѣ-то медвѣдь - большой медвѣдь, голову поднялъ вверхъ и реветъ, сердешный. Пониже переняли, пришибли.

   - Какъ долго...- жалобно протягиваетъ дѣвочка.

   - Что подѣлаешь... Лѣса-то у насъ больно больш³е, гляди, верстъ на сто безперечь идутъ. Да и тёмны наши лѣса... Скоро ли солнышко-то пробьется, разогрѣетъ.

   Старая, сморщенная, съ выбившимися изъ подъ платка космами сѣдыхъ волосъ, съ жилистыми, скрюченными руками,- вся темная какъ лѣсъ, про который она разсказывала,- сидитъ на войлокѣ у кровати няня и все говоритъ своимъ грубымъ, хриплымъ голосомъ. Дѣвочка не слушаетъ,- она тамъ, гдѣ идетъ шумъ по лѣсу, гдѣ на льдинѣ реветъ медвѣдь; а нянька вся ушла въ воспоминан³я. Она забыла про дѣвочку, смотритъ куда-то въ пространство и все бормочетъ своимъ хриплымъ шопотомъ:

   - Охъ, и трудно тогда больному человѣку!.. Бабамъ тоже, коли Богъ приведетъ объ эту пору... Спасибо, батюшка царск³я врата открывалъ,- и опросталась... Царство ему небесное...

   Въ комнатѣ тишина; только часы уныло и надоѣдливо тикаютъ на стѣнѣ. Дѣвочка заговариваетъ просящимъ голосомъ:

   - Нянюшка, родимая, о чемъ я тебя попрошу: мнѣ къ окошку хочется, можетъ онъ идетъ, ледъ-то...

   - Глядѣла, нѣту... Дуетъ изъ окошка-то,- сердитымъ голосомъ говоритъ няня.- Докторъ узнаетъ, задастъ мнѣ!

   - Нянюшка, милая! - молитъ дѣвочка, - я только посмотрю, только разокъ взгляну...

   Дѣвочка надѣваетъ туфли, обнявши няню за шею, тихо бредетъ къ окну и, укрывшись одѣяломъ, садится въ приставленное нянькой кресло.

   По откосу тянулись деревья. Только что распускавш³яся, съ еле раскрытыми листьями, они стояли неподвижныя, молчаливыя, напряженныя. Кое гдѣ бѣлѣли пятна снѣга, темнѣли ляшины оттаявшей земли; внизу уходила вдаль разлившаяся на нѣсколько верстъ рѣка, и медленно двигалось по ней что-то огромное и темное. Бѣлою вереницей плыли по-небу прозрачныя облака, и странный колеблющ³йся матовый свѣтъ наполнялъ садъ. Временами луна выходила изъ-за облаковъ, и садъ озарялся и с³ялъ, и даль становилась шире, и деревья словно выростали. Снова облака закрывали небо, и снова бѣлый, матовый свѣтъ вставалъ между деревьями...

   - Еще минуточку... Еще...

   Нянька беретъ дѣвочку на руки, а она, поворотивши голову, все жадно смотритъ расширенными глазами на озаренный с³ян³емъ садъ, на молчаливыя, напряженныя деревья, на уходившую вдаль рѣку...

   Дѣвочка засыпаетъ и видитъ сонъ. Въ озаренномъ с³ян³емъ окнѣ показывается что-то огромное и темное. Оно наполняетъ собою всю комнату, медленно движется къ ея кровати, и двѣ длинныя мохнатыя руки протягиваются къ ея горлу и начинаютъ душить.

   Дѣвочка просыпается и хочетъ закричать громкимъ отчаяннымъ крикомъ, но только глухое хрипѣн³е вырывается изъ ея горла. Что-то горячее, соленое и противное заливаетъ грудь; она хочетъ приподняться и чувствуетъ, что словно проваливается въ какую-то глубокую темную яму.

   Дѣвочка подумала, что умерла, и долго лежитъ, вытянувшись, съ безкровнымъ лицомъ, затаивши дыхан³е. А сердце стучитъ; она пробуетъ пошевелить пальцами на ногѣ и убѣждается, что жива. Она осматривается, и взглядъ ея падаетъ на узкую, блѣдную полоску свѣта, тянущуюся изъ комнаты мамы, и вмѣстѣ съ радостью жизни на нее нападаетъ страхъ, что она не успѣетъ ничего сказать своей мамѣ, не успѣетъ обнять ее. И этотъ страхъ все растетъ, и ничего больше не остается въ ея душѣ, кромѣ этой мысли, этого страха...

   Дѣвочка спускается съ кровати, но худыя слабыя ноги не держатъ ее; она сползаетъ на колѣни и, придерживаясь руками за стѣну, начинаетъ, тяжело дыша, медленно ползти. Какое это было долгое и тяжелое путешеств³е! Такъ длинна стѣна, и у двери порогъ, и дверная ручка высоко... Сердце бьется въ худыя ребра и не даетъ дышать; кровать мамы такъ далеко... Дѣвочка прислоняется къ косяку двери и, закинувши назадъ голову, отчаянными и молящими глазами смотритъ на освѣщенное лампадой, усыпанное жемчугомъ кроткое лицо Бож³ей Матери... И Бож³я Мать видѣла, какъ ползла по полу худенькая, тоненькая дѣвочка съ мертвенно блѣднымъ лицомъ, съ золотистыми волосами, разсыпавшимися по голымъ плечикамъ, съ пятнами крови на воротѣ бѣлой рубашки, на сдавленной груди.

   Генеральша долго смотритъ непонимающими глазами. Припавши грудью къ кровати, къ ней протягиваетъ руки ея дѣвочка, и полные слезъ глаза смотрятъ на нее съ нѣжностью, мольбой и жалобой; пересохш³я, блѣдныя, съ жилками крови губы открываются и закрываются, какъ у голоднаго птенчика, просящаго пищи, а еле слышный голосъ съ мучительнымъ усил³емъ выговариваетъ: О, ма..! О, ма..!

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Какъ хорошо это было! Дѣвочка лежитъ на маминой кровати, прильнувши къ груди матери, и материнск³я руки обнимаютъ ее, материнск³я губы цѣлуютъ ея волосы долго и нѣжно, и горяч³я слезы падаютъ на ея лобъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Угрюмый лѣсной ледъ прошелъ,- такъ легко дышать, такъ хорошо стало жить. Кровать дѣвочки перенесена въ комнату мамы и стоитъ рядомъ съ ея кроватью. Она просыпается утромъ и встрѣчаетъ на себѣ любящ³й взглядъ прекрасныхъ глазъ мамы; цѣлый день не покидаютъ ее эти глаза, а когда приходитъ ночь, мама долго креститъ ее и долго цѣлуетъ и сидитъ на ея кровати, пока она не уснетъ. И ночью, когда ей случается просыпаться, она часто видитъ сидящую у ея изголовья сгорбившуюся, похудѣвшую и посѣдѣвшую маму; тогда дѣвочка лежитъ, притихнувши, съ закрытыми глазами,- она все боится спугнуть видѣн³е и очутиться опять одной въ той пустынной, неуютной комнатѣ.

   Всѣ такъ добры къ ней. Михайловъ даже отмѣнилъ ей креозотъ и освободилъ отъ всякихъ лѣкарствъ, а милый дѣдушка все носитъ цвѣты,- лиловые подснѣжники, так³е неувѣренные воздушные цвѣты, пахнущ³е весенней землей, и бѣлую ромашку, и набухш³я вѣточки яблони, которыя распускаются у ней на столѣ и пахнутъ блѣднымъ, слабымъ запахомъ. Онъ все разсказываетъ про степь, но эти разсказы уже не волнуютъ ее и звучатъ далекими пѣснями.

   Ея лицо удлинилось и сдѣлалось тоньше и нѣжнѣе; буйные рыж³е волосы поблѣднѣли и золотистой, какъ лучъ заходящаго солнца, короной покорно и мягко легли вокругъ блѣднаго личика, а когда-то смѣлые и гнѣвные сѣрые глаза, - блѣдно-голубые и прозрачные съ прощальной лаской смотрѣли на людей...

  

  

   Какъ волновались деревья въ ту ночь, какъ страшно шумѣла угрюмая ель! Молодые тополи робко дрожали, какъ безумная металась бѣлая березка, а старый вязъ только глухо стоналъ и протягивалъ къ небу свои обломанныя сух³я вѣтви... Роптала внизу рѣка, а по небу неслись клубистыя темныя облака и останавливались надъ старымъ домомъ и проливались долгими теплыми каплями . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Весенн³й воздухъ вливался въ открытыя окна и обвѣвалъ золотистые волосы, обсыпанные лиловыми подснѣжниками и бѣлою ромашкой и блѣдно-розовыми цвѣтами яблони. Голубой дымокъ и печальные гимны неслись изъ оконъ къ свѣтлому синему небу, къ яркому солнцу. Деревья стояли затихш³я и умиротворенныя. Съ трепетнымъ звономъ падали на землю далек³я трели жаворонка. Паръ поднимался отъ земли.

   Зеленая земля глубоко дышала, цвѣла и с³яла.