Елпатьевский Сергей Яковлевич - О, мама!..

  

  

   С. Елпатьевск³й. Разсказы. Том 2. С.-Петербург. 1904.

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   - Какъ я?

   - Точь-въ-точь... Только ты покостистѣе, въ плечахъ пошире. А она была тоненькая какъ жимолостиночка и голосокъ тоненьк³й,- какъ птичка, бывало, щебечетъ.

   - И выздоровѣла?

   - И теперь жива... Сынъ уже офицеръ, женатый.

   Дѣвочка глубоко втягиваетъ въ себя воздухъ, полусадится въ кровати и съ прояснившимся лицомъ говоритъ:

   - Ну, дѣдушка, разскажи, пожалуйста.

   - Чего разсказывать-то? Знаешь вѣдь...

   Старый докторъ, неизмѣнно цѣлыми днями дежурящ³й у постели своей маленькой пр³ятельницы, глубже усаживается въ кресло, медленно нюхаетъ изъ маленькой серебряной табакерки, потомъ обтираетъ лицо краснымь фуляровымъ платкомъ, еще разъ поправляется въ креслѣ и начинаетъ:

   - Было это...- онъ на минуту задумывается. - Да, въ 55-мъ году, - еще нашъ полкъ подъ Севастополь назначили, да миръ скоро вышелъ. Ну, такъ вотъ... Призываетъ меня начальникъ и говоритъ: "Такъ и такъ, докторъ, помогайте. Дочка, говоритъ, у меня только-что институтъ кончила, - доктора въ Петербургѣ чахотку признали, въ степь посылаютъ. Спасайте, говоритъ, докторъ, по гробъ жизни не забуду".. Я и говорю: "Что же, ваше превосходительство, не Богъ, говорю, я, а чудеса на своемъ вѣку видалъ. Дайте, говорю, отпускъ, увезу вашу дочку въ степь". А степь-то я, какъ свою квартиру зналъ, всю ее верхомъ исколесилъ. Ну, извѣстно, начальникъ, особа,- все это живой рукой обладили; князекъ одинъ кибитку свою уступилъ, палатки разбили, прислуга, поваръ,- въ родѣ лагеря въ степи устроили... Весной и пр³ѣхала. Смотрю, Господи ты Боже мой, въ чемъ только душа держится! Безъ кровинки, два шага сдѣлаетъ, за сердце схватится, дышать не можетъ. А кашель, что у тебя! До той поры, бывало, кашляетъ, пока въ постель упадетъ, въ родѣ обморока сдѣлается... Ну, хорошо, привезъ я ее въ степь. Степи-то въ то время дик³я были, табуны лошадей паслись, да гдѣ-гдѣ дымокъ вьется, - башкирск³я кочевья, значитъ.

   Старый докторъ задумывается и, положивши руки на колѣна, долго молчитъ.

   - И что это, Лёвушка, за степи были тогда,- весной особенно! - оживляется докторъ.- Трава молодая, зеленая, цвѣты цвѣтутъ, а кругомъ воля-вольная, ширь да гладь, только и видишь ковыль, словно волны по морю, стелется. А зайдетъ солнышко, вызвѣздитъ ночь, - и не ушелъ бы. Запахъ пойдетъ отъ травы, - теплынь, росъ нѣтъ, тихо кругомъ. Только птицы въ травѣ перекликаются, да лошади нѣтъ-нѣтъ зафыркаютъ у коновязи...

   Докторъ снова понюхалъ табачку.

   - Все лежала сперва у меня Рита. Маргаритой звать-то, такъ она просила, какъ дома, Ритой называть. Полы у кибитки отдернуты, воздухъ степной вливается, вѣтерокъ забѣжитъ. Попьетъ Рита кумысу, - уснетъ, а проснется - опять за кумысъ; только и дѣлала: кумысъ пила да спала, да баранину степную ѣла, а лѣкарствъ никакихъ. Спадетъ солнышко, возьму я ее на руки,- все она говорила, что одинъ я носить ее умѣю,- и вынесу на пригорочекъ, недалеко отъ кибитки,- видъ оттуда очень ужъ хорошъ былъ на степь. Ну, конечно, ковры, подушки,- все тамъ ужъ готово. Лежитъ она и смотритъ, - на звѣзды смотритъ, какъ мѣсяцъ изъ-за бугра встаетъ, тѣни пойдутъ по степи, какъ дымокъ син³й отъ костра вьется, да слушаетъ, какъ перепела въ травѣ кричатъ, кузнечики стрекочутъ, да гдѣ нибудь башкиръ на зурнѣ играетъ. Жалостныя как³я у нихъ пѣсни: слушаетъ-слушаетъ моя Рита - да и заплачетъ иной разъ; скажетъ: "Докторъ, милый вы мой, да неужели же я выздоровѣю?" Все не вѣрила, а ужъ чувствовала, что лучше ей. Дальше да больше. Похаживать стала, сама встанетъ, съ утра одѣнется и сейчасъ на пригорочекъ,- больно полюбила она его. Румянецъ на щекахъ появился. А потомъ и пошло, и пошло... Все лѣто тамъ прожили; по десяти бутылокъ въ день кумысу выпивала, да къ тому же такой аппетитъ объявился, какого никогда и не было. Къ концу-то лѣта по тридцати верстъ верхомъ на лошади ѣздила, всѣ окружныя кочевья пѣшкомъ исходила. Вотъ тебѣ и чахотка!..

   По мѣрѣ разсказа лицо блѣдной рыжей дѣвочки разгорается, глаза становятся шире, она нетерпѣливо теребитъ за рукавъ замолчавшаго доктора.

   - Ну, а дальше-то, дѣдушка?

   - Что дальше? - ничего дальше. Уѣхала, замужъ вышла, больше ничего.

   Дѣвочка сердится и торопливо говоритъ:

   - Какъ пр³ѣхали... Про отца-то, помнишь, разсказывалъ.

   - А!- оживляется докторъ. - Видишь ли, отецъ-то все собирался самъ къ намъ пр³ѣхать, да не пришлось,- на все лѣто на ревиз³ю уѣхалъ далеко. Ну, писалъ я ему, да не ждалъ, видно, что такъ хорошо выйдетъ. Мы раньше вернулись. Подъѣзжаетъ онъ, а Рита его встрѣчаетъ, свѣжая, здоровая... Строг³й человѣкъ былъ, а какъ плакалъ! А потомъ меня обнялъ, поцѣловались мы, и вотъ тогда снялъ онъ съ руки перстень,- жалованный былъ перстень,- и надѣлъ маѣ на палецъ.

   Докторъ снимаетъ съ руки перстень съ крупнымъ брилл³антомъ и подаетъ его дѣвочкѣ. Она долго разсматриваетъ, и ея глаза блестятъ какъ два брилл³анта; она откидывается назадъ на подушки, нѣкоторое время молчитъ и снова обращается:

   - А, знаешь, дѣдушка, мнѣ сегодня лучше, - ты замѣтилъ, я почти вовсе не кашляю? И температура сегодня безъ одной тридцать восемь.

   - Конечно, лучше,- соглашается докторъ.

   - Дѣдушка, у меня не чахотка?

   Докторъ сердится и говоритъ недовольнымъ голосомъ:

   - Тебѣ сказано, плевритъ... Вотъ еще забрала себѣ въ голову!

   - Ну, прости, дѣдушка. Я такъ...

   Въ комнатѣ становится тихо. Утомленная возбужден³емъ, дѣвочка лежитъ съ поблѣднѣвшимъ лицомъ и закрытыми глазами. Дремлетъ въ креслѣ, опустивши голову и посапывая носомъ, старый докторъ; мѣрно тикаютъ часы на стѣнѣ; горятъ на солнцѣ удивительные цвѣты и листья, нарисованные морозомъ на оконныхъ стеклахъ.

   Время отъ времени дѣвочка глубоко вздыхаетъ и все пробуетъ, болитъ ли у ней тамъ подъ лопаткой, гдѣ ставили ей мушку и гдѣ былъ плевритъ, изъ-за котораго мѣсяцъ назадъ ее отправили изъ петербургскаго института домой на поправку. Ей нигдѣ не больно, и это отсутств³е болей наполняетъ радост³ю ея грудь и она начинаетъ думать, скоро ли пройдетъ ледъ и откроется навигац³я и ея милый дѣдушка увезетъ ее въ ту зеленую пахучую степь, которая вылѣчитъ ее, какъ вылѣчила ту блѣдную, больную Риту.

   Она открываетъ глаза и смотритъ, какъ, мѣрно посапывая носомъ и покачивая головой, дремлетъ дѣдушка.

   Все тотъ же дѣдушка. Тѣ же длинные сѣдые, желтые на концахъ усы и широк³й бритый съ рубцами отъ порѣзовъ подбородокъ, и стоящ³е щетиною коротко остриженные волосы на головѣ, и опухш³я добрыя вѣки, и красная бородавка на лѣвомъ ухѣ. Даже тотъ же гороховый пиджакъ съ табачными пятнами на лацканахъ. Все тотъ же дѣдушка съ тѣхъ поръ, какъ она помнитъ себя, когда маленькой цѣлые вечера сиживала она на широкихъ, мягкихъ колѣняхъ его и тутъ же засыпала, свернувшись калачикомъ, а мама... Дѣвочкѣ вспомнилось все дѣтство ея, какъ одинъ дѣдушка,- такъ она привыкла называть стараго доктора,- только одинъ онъ любилъ ее и также просиживалъ надъ ней ночи, когда она хворала скарлатиной, какъ онъ игралъ съ ней и никогда не сердился на нее. Слезы блеснули на глазахъ дѣвочки.

   - Дѣдушка, миленьк³й...

   - Ты что это еще выдумала?- полусердито говоритъ открывш³й глаза докторъ.- Я другой разъ и разсказывать не буду. У нея чахотка была - и то выздоровѣла. Я къ тому. А тебѣ сказано плевритъ...

   - Дѣдушка, я не про то. Скажи, ты никогда не сердился на меня?- дрожащимъ голосомъ, близко придвинувши къ нему голову, говоритъ дѣвочка. Она останавливается, и, краснѣя, добавляетъ: - Помнишь... Укусила я тебя... Больно вѣдь? Ты не сердишься?

   Докторъ хорошо помнитъ. Онъ былъ знаменитый африканск³й охотникъ за львами Жираръ, а она была левъ, страшный атласск³й левъ съ оскаленными зубами и спущенной на лобъ буйной гривой рыжихъ волосъ. Левъ такъ страшно смотрѣлъ изъ-за кустовъ смородины, но африканское солнце было такъ жарко - и охотникъ Жираръ уснулъ на мягкой травѣ сада; тогда левъ съ рычаньемъ кинулся на него и укусилъ охотника въ правое плечо.

   Жилетъ доктора колыхается, глаза становятся какъ щелки и красная бородавка прыгаетъ; весь онъ беззвучно трясется и говоритъ:

   - Какъ комаръ укусилъ... А Жираръ самъ виноватъ,- не спи, когда на льва вышелъ.

   У дѣвочки были густые рыж³е, почти красные волосы, буйной волной поднимавш³еся надъ большимъ бѣлымъ лбомъ, голубовато-сѣрые больш³е и смѣлые глаза, широк³я и крѣпк³я для двѣнадцатилѣтней дѣвочки плечи, и вся она казалась сильной и крѣпкой,- и такъ странны были болѣзненное выражен³е лица, блѣдныя впалыя щеки, жалобно сложенныя губы.

   Она сердится и брови сдвигаются въ складку, отчего лицо дѣлается строгимъ, - она второй годъ учится въ институтѣ, а дѣдушка все смѣется и обращается съ ней какъ съ маленькой, - но въ глазахъ ея тотчасъ снова дрожатъ слезы, и она съ прежнимъ, нѣжнымъ и виноватымъ выражен³емъ на лицѣ говоритъ:

   - Я злая была, дѣдушка? Я знаю, злая-злая... Помнишь, я у тебя окно разбила,- ты отворять не хотѣлъ?.. А помнишь еще...

   Старый докторъ видитъ, что дѣвочка волнуется и красныя пятна выступаютъ на щекахъ.

   - Ты была миленьк³й львеночекъ мой,- говоритъ онъ, ласково разглаживая ея волосы. - Нельзя такъ много разговаривать... Знаешь, докторъ Михайловъ запретилъ тебѣ... Давай молчать.

   Снова становится тихо въ комнатѣ.

  

  

   Въ углу комнаты, въ глубокомъ вольтеровскомъ креслѣ дрожитъ и качается большая голова стараго генерала съ длинной бѣлой бородой и густой шапкой сѣдыхъ волосъ. Его губы сложены презрительно, глаза смотрятъ злобно. Онъ все слушаетъ, какъ этотъ старый пустомеля плететъ свою ахинею, и все думаетъ, что всѣ эти разговоры ведутся ему назло. Они всѣ рады, что у него отнялись ноги и нарочно не обращаютъ на него никакого вниман³я,- смѣются и нюни распускаютъ, нѣжности разводятъ. Развѣ имъ дѣло до того, что у него заливаетъ сердце и вотъ-вотъ оно лопнетъ. Онъ откидывается назадъ, схватывается руками за сердце, громко и протяжно стонетъ и кричитъ:

   - Я умираю, умираю...

   Докторъ вскакиваетъ, - бѣжитъ къ генералу и щупаетъ пульсъ.

   - Опять, ваше превосходительство? - участливо говоритъ онъ.- Позвольте, я послушаю.

   Онъ слушаетъ и ободряющимъ голосомъ говоритъ:

   - Ничего, Семенъ Матвѣичъ! Перебоевъ нѣтъ, не извольте безпокоиться.

   - Что вы меня за дурака принимаете?- кричитъ на него генералъ. - Развѣ я не чувствую, - у меня вотъ тутъ заливаетъ въ груди, а вы говорите ничего... Много вы понимаете...

   Онъ схватывается снова за сердце, но желан³е выругаться беретъ верхъ.

   - Всѣ вы ничего не понимаете. Перебоевъ нѣтъ... Не извольте безпокоиться... - передразниваетъ онъ доктора.- Пошлите сейчасъ за Михайловымъ.

   Докторъ стоитъ передъ генераломъ и соболѣзнующимъ голосомъ говоритъ:

   - Не поѣдетъ вѣдь, Семенъ Матвѣичъ... Сами знаете, какой онъ. Теперь онъ въ больницѣ и вѣроятно операц³ю дѣлаетъ,- оттуда ужъ его не вытащишь, къ министру не поѣдетъ. Выпейте вотъ капелекъ,- уговариваетъ старый докторъ,- и успокойтесь. А потомъ въ шахматы сыграемъ.

   - Как³е тутъ шахматы... Вы все съ глупостями!- злится генералъ, выливая капли и разставляя шахматы.

   Докторъ тоже разставляетъ шахматы и дѣлаетъ ходы и все думаетъ, что, можетъ быть, докторъ Михайловъ и правъ, что всѣ эти припадки наполовину нервозъ, а наполовину притворство и злость, но каково генералу-то три года быть безъ ногъ, сидѣть въ одномъ и томъ же креслѣ, трясти головой да думать, что вотъ сердце лопнетъ.

   "И почему знать, - соображаетъ докторъ, - можетъ быть, оно и въ самомъ дѣлѣ лопнетъ". - Потомъ онъ сосредоточивается на игрѣ, такъ какъ поддаваться нужно тонко, умѣючи, чтобы генералъ не замѣтилъ, не швырнулъ бы шахматы на полъ и опять не схватился за сердце.

   Генералъ выигрываетъ и постепенно приходитъ въ болѣе ровное настроен³е духа.

   А дѣвочка лежитъ съ закрытыми глазами и съ сердитой морщинкой на лбу. Она давно перестала бояться сердечныхъ припадковъ отца и криковъ "я умираю", повторявшихся пять-шесть разъ въ день, но ей жалко своего милаго дѣдушку, на котораго папа такъ кричитъ и который такъ терпѣливо переноситъ вѣчные окрики его.

  

  

   Входитъ генеральша, худая, высокая, тонкая, кажущаяся еще выше и тоньше отъ перехватывающаго тал³ю кожанаго пояса, - съ темными глубоко запавшими глазами, окруженными мелкими морщинками, такъ старившими моложавое, когда-то прекрасное лицо. Сѣдѣющ³е волосы гладко причесаны. Она подходитъ къ дочери и прикасается своими сухими тонкими губами къ высокому бѣлому лбу дѣвочки.

   - Какъ ты себя чувствуешь, Лиля? - Дѣвочку зовутъ Леонилла, отецъ и мать называютъ Лиля. - Ты хорошо спала ночь?

   - Oui, maman.

   Дѣвочка отвѣчаетъ, какъ отвѣчала въ институтѣ начальницѣ. У нея даже вытягиваются руки подъ одѣяломъ, и только глаза съ тревожнымъ, нѣжнымъ и ждущимъ выражен³емъ на мгновен³е останавливаются на строгомъ, прекрасномъ лицѣ матери.

   Строгое лицо продолжаетъ оставаться суровымъ, и сухой голосъ звучитъ попрежнему:

   - Ты не кашляла ночью?

   - Non, maman.

   Изящные точеные пальцы проходятъ по рыжимъ волнистымъ волосамъ дѣвочки. Генеральша направляется къ вольтеровскому креслу.

   - Добрый день, господа!

   Генералъ церемонно цѣлуетъ подставленную ему руку и съ плохо скрытой угрюмой злобой взглядываетъ въ лицо жены. Докторъ стоитъ, застегнутый на всѣ пуговицы, и низко наклоняется, чтобы поцѣловать руку генеральши.

   - Какъ ваше здоровье, Аделаида Ростиславовна?

   - Благодарю, докторъ... Какъ вы нашли сегодня нашу дѣвочку?

   - О, она у насъ молодцомъ!

   - Не правда ли? - подтверждаетъ генеральша. - Тебѣ лучше, Лиля?- оборачивается она къ дочери.

   - Oui, maman.

   На лбу генеральши появляется заботливая морщина, она ждетъ, пока доигрывается шахматная парт³я, и уводитъ доктора въ маленькую гостиную, бывшую спальней генерала, которую онъ покинулъ съ тѣхъ поръ, какъ сталъ ежеминутно бояться смерти.

   - Я съ вами хотѣла переговорить, докторъ...- заговорила генеральша, жестомъ приглашая его присѣсть.- Представьте, вчера Михайловъ сказалъ мнѣ, что онъ боится, какъ бы плевритъ не оказался на туберкулезной почвѣ, и что температура теперь не падаетъ, по его мнѣн³ю, уже не отъ плеврита. Это меня такъ разстроило-было... Вотъ я и хотѣла поговорить съ вами.

   Лицо генеральши оставалось холодно и неподвижно, и только озабоченная морщина не сходила со лба.

   - Онъ, конечно, знающ³й и внимательный врачъ,- продолжаетъ генеральша, - но онъ еще такъ молодъ... Вѣдь у васъ, нашъ старый милый другъ, огромная опытность, - какъ вы думаете, не преувеличиваетъ ли онъ изъ усерд³я?

   Докторъ сидѣлъ унылый съ понурой головой и задумчиво мялъ въ рукахъ бахрому скатерти.

   - Старинный я докторъ, Аделаида Ростиславовна, боюсь и говорить... Они вѣдь молодые-то теперь больше насъ стариковъ знаютъ,- у нихъ вонъ и микроскопъ, и все... А мы вѣдь какъ учились! Конечно, еще ничего такого не видать...

   - Да и откуда у ней взяться чахоткѣ? - раздраженно говоритъ генеральша. - И мой родъ, и родъ мужа - всѣ мы здоровые...

   - Конечно, конечно, - успокаивающимъ тономъ говоритъ докторъ.- Тутъ наслѣдственность - первое дѣло.

   - У нея и видъ лучше, и ѣстъ гораздо больше...- настаиваетъ генеральша. - И вы, докторъ, помните, всегда говорили, что она богатырскаго сложен³я...

   Лицо доктора проясняется, онъ начинаетъ думать, что, конечно, Михайловъ прекрасный докторъ,- но вѣдь съ кѣмъ ошибки не бываетъ!

   - Да помилуйте, Аделаида Ростиславовна,- одушевляется онъ, - я же ее всегда львомъ называлъ. Еще нынѣшнимъ лѣтомъ здоровенная была,- въ гору прямо съ рѣки вбѣжитъ, не вздохнетъ... Тоже, конечно, ошибиться можно...

   Онъ оживляется болѣе и болѣе.

   - Тоже видалъ на вѣку... Конечно, мы учились безъ микроскоповъ и молоточковъ да термометровъ не больно много употребляли, а лѣчили и вылѣчивали... Да-съ. Я вамъ разскажу, Аделаида Ростиславовна, профессоръ у насъ былъ въ университетѣ, въ мое время. Подойдетъ, бывало, къ кровати, только взглянетъ, воспален³е легкихъ, скажетъ, и вѣрно. А разъ ввели больного въ аудитор³ю, первый разъ профессоръ его видитъ,- посмотрѣлъ на него да и говоритъ по-латыни: ракъ печени, да и началъ читать лекц³ю. Так³я-то, говоритъ, у него явлен³я со стороны желудка, кишекъ, сердца, то-то онъ чувствуетъ, и потому это, и потому - и пошелъ, и пошелъ... Прочиталъ лекц³ю, а потомъ ужъ изслѣдовать да разспрашивать началъ - и точка въ точку. Ну-ка, есть теперь так³е профессоры,- съ торжествомъ закончилъ докторъ. - Разъ еще такой случай былъ...

   Генеральша нетерпѣливо пожимаетъ плечами. Она давно уже слышала о профессорѣ, знаетъ даже, какой "случай" хочетъ разсказать докторъ и, дотрогиваясь до его рукава, говоритъ:

   - Вы исполнили мою просьбу, добрѣйш³й докторъ?

   Докторъ волнуется и, торопливо вынимая скомканную бумажку, говоритъ:

   - Только три съ полтиной дали, Аделаида Ростиславовна. Созонтовой продалъ,- не даетъ больше...

   Докторъ всегда волнуется, когда отдаетъ деньги за проданныя имъ вещи и работы генеральши. Не такой онъ зналъ ее, когда двадцать лѣтъ назадъ съ мужемъ, получившимъ мѣсто воинскаго начальника, и съ маленькимъ сыномъ она пр³ѣхала въ его захолустный Луговскъ и поселилась въ большой квартирѣ его дома. Изящная красавица и аристократка казалась королевой въ луговскомъ обществѣ, и онъ, тогда уѣздный врачъ, считалъ за особенную честь бывать у нея и пользоваться ея вниман³емъ и расположен³емъ. На его глазахъ разыгрывалась тяжелая драма между ней и мужемъ,- Богъ ему прости,- на его же глазахъ драма и кончилась. Генеральша уѣхала съ сыномъ въ Петербургъ, оставивши полугодовую дочь, которую генералъ назло не отдалъ женѣ. А когда три года назадъ послѣ его письма, извѣщавшаго, что у генерала отнялись ноги и что дѣвочка растетъ безъ призора, генеральша вернулась, - онъ увидѣлъ скромное черное платье и сѣдѣющ³е волосы, и эти морщинки, такъ состаривш³я прекрасное лицо... Вернулась не та блестящая королева... Генеральша начала давать уроки французскаго и нѣмецкаго языка, а когда уроковъ не было, - такъ мало было спроса на иностранные языки въ Луговскѣ,- она цѣлыми днями сидѣла у себя въ комнатѣ и вышивала бисеромъ и шелками задумчивыхъ собакъ и дѣвушекъ съ томными глазами и съ цвѣточками въ рукахъ и трогательныхъ пастушекъ съ трогательными овечками, которыхъ когда-то вышивала она въ институтѣ, а докторъ продавалъ ихъ купчихамъ, старымъ помѣщицамъ. Въ маленькомъ городишкѣ мало покупателей и вкусы публики такъ измѣнчивы; тогда докторъ платилъ самъ, и работами генеральши была увѣшана вся маленькая спальня доктора, куда онъ пряталъ ихъ, чтобы не увидала изрѣдка заглядывавшая къ нему генеральша. Онъ же продаетъ старое серебро генеральши, ея шелковыя платья и бурнусы, и салопы. Пенс³я генерала не очень велика, и при томъ изъ нея дѣлаютъ вычеты за долги, а болѣзнь дочери вызываетъ экстренные расходы. Докторъ уже полгода упорно отказывается брать деньги за квартиру, такъ какъ попросилъ позволен³я получать столъ отъ генеральши, и все увѣряетъ ее, что расходовалъ на кухню страшно много и теперь въ большихъ барышахъ.

   Они долго обсуждаютъ сложную финансовую операц³ю - закладъ пенс³и. Разговоръ оконченъ, и генеральша уже сказала:

   - Благодарю васъ, докторъ, вы добры, какъ всегда...

   А докторъ все не уходитъ и все мнетъ въ рукахъ бахрому скатерти. Ему страшно, и онъ долго не знаетъ, какъ заговорить о томъ, что его давно мучитъ и чего все не рѣшается сказать, - и, путаясь и волнуясь, съ покраснѣвшимъ лицомъ, онъ тихо говоритъ:

   - Не примите какъ-нибудь... Ужъ простите, Аделаида Ростиславовна... Приласкайте дѣвочку, Аделаида Ростиславовна...

   Генеральша вздрагиваетъ, какъ отъ полученнаго удара и вся съеживается, и поблѣднѣвшее лицо съ сузившимися глазами дѣлается суровымъ и жесткимъ.

   - Вы, докторъ, слишкомъ... - медленно отчеканивая слова, начинаетъ она, - но глаза ея падаютъ на сгорбленную, унылую фигуру старика и его опущенные сѣдые усы, - и тихо заканчиваетъ:- Я прошу васъ никогда, никогда не заговаривать объ этомъ... Мнѣ не хотѣлось бы... Прощайте, докторъ.

   Старый докторъ особенно низко наклоняетъ свою сѣдую голову и особенно осторожно и почтительно цѣлуетъ руку генеральши.

   Уходитъ докторъ, скрывается въ свою комнату генеральша.

   А въ неуютной длинной комнатѣ, обставленной скудною мебелью, остаются двое - отецъ и дочь. Они стараются не смотрѣть другъ на друга, но что-то тянетъ ихъ. Тогда генералъ отворачиваетъ глаза и смотритъ въ газету, цѣлыми часами лежащую на его колѣняхъ, а она закрываетъ глаза и дѣлаетъ видъ, что спитъ. Иногда ихъ взгляды все-таки встрѣчаются, тогда генералъ считаетъ нужнымъ спросить:

   - Какъ ты чувствуешь себя, Лиля?

   - Благодарю, папа, - неизмѣнно отвѣчаетъ дочь,- мнѣ лучше.

   Она закрываетъ глаза, а изъ угла съ вольтеровскаго кресла доносится хриплое гудѣнье сердитаго старческаго голоса - и все о томъ же, все одно и то же, что она двадцать разъ слыхала.

   - Щенокъ...- злобствуетъ генералъ на доктора Михайлова. - "Прошу васъ другой разъ не посылать за мной, у васъ ничего опаснаго нѣтъ"... Мерзавецъ! И этотъ олухъ - "перебоевъ нѣтъ"... Задалъ бы я имъ перебои! - Все гудитъ злобный голосъ. - Развѣ есть кому-нибудь дѣло до меня? Издыхай, старая собака...

   Генералъ схватывается рукой за сердце, но къ нему никто не бѣжитъ, и только сильнѣе трясется въ креслѣ сѣдая голова.

  

  

   Вечеромъ опять является старый докторъ. Пьютъ чай всѣ вмѣстѣ въ длинной неуютной комнатѣ, чтобы было веселѣе дѣвочкѣ, которая также присаживается въ креслѣ къ столу. Генеральша съ утомленнымъ лицомъ молча разливаетъ чай, а докторъ разсказываетъ луговск³я новости.

   Ихъ немного, этихъ луговскихъ новостей, и чтобы ихъ было больше, нужно разсказывать медленно, тягучимъ голосомъ, дѣлать длинныя паузы, чтобы понюхать табачку, не торопясь дуть въ горячее блюдечко, иногда спутаться, забыть, на чемъ остановился, и начать сызнова. Такъ хорошо подтягиваютъ старому доктору самоваръ на столѣ, бушующая за окномъ вьюга, мурлыкающ³й черный котъ, что безсмѣнно лежитъ на кровати дѣвочки. Когда новости всѣ разсказаны и сообщены всѣ происшеств³я въ уѣздѣ, тогда наступаетъ тишина, томительная, жуткая, и вьюга останавливается и словно прислушивается, и умолкаетъ настороживш³йся котъ, и звякнетъ ложечка, словно крикъ раздается... Тогда нужно, непремѣнно нужно предлагать вопросы, и лучше всего спросить стараго доктора, не дѣлалъ ли Михайловъ новыхъ большихъ операц³й. И снова медленно тянется тягучая рѣчь, и разсказываются всѣ необыкновенныя операц³и Михайлова, и какая теперь стала медицина, какъ она спасаетъ людей, которые навѣрное умерли бы въ прежнее время. Старому доктору не нужно больше предлагать вопросовъ. Онъ умиляется и все говоритъ и говоритъ: какая будетъ медицина, когда его, доктора, не будетъ на свѣтѣ, когда весь человѣкъ будетъ какъ на ладони, какъ хорошо тогда будетъ жить людямъ и какъ много убавится людского горя.

   И ужъ не замѣчаетъ докторъ, какъ всхрапываетъ въ углу генералъ, легла на кровать дѣвочка, пересталъ шумѣть самоваръ.

   Умолкаетъ и докторъ, и всѣ расходятся, и въ неуютной комнатѣ становится тихо и темно и только изъ притворенной двери генеральши далеко тянется по полу узкая, свѣтлая полоса. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Не спитъ генеральша. Въ старомъ капотѣ, покрывшись теплымъ платкомъ, сидитъ она въ низенькомъ кутаномъ креслѣ передъ письменнымъ столомъ. Морщины легли глубже, строгое лицо закаменѣло, и холодные глаза безсмысленно и неподвижно смотрятъ въ уголъ комнаты.

   "Приласкайте дѣвочку", звенитъ въ ея ушахъ.

   Она ежится, словно отъ холода и еще глубже усаживается въ кресло.

   А если она не можетъ? Не можетъ, не можетъ...

   Развѣ она виновата и не исполнила свой долгъ? Развѣ она не пр³ѣхала тотчасъ же, какъ только докторъ написалъ, что у мужа отнялись ноги.

   Ахъ, она помнитъ этотъ свой пр³ѣздъ. Изъ сада бѣжала дѣвочка въ испачканномъ платьѣ, съ широкими скулами, съ спутанными густыми рыжими волосами, такъ поразительно похожая на отца... Грязныя руки крѣпко и грубо охватили ея шею, и пахло лукомъ отъ ея поцѣлуевъ... Это былъ чужой, совсѣмъ чужой для нея ребенокъ... Развѣ не осталась она, только-что потерявшая сына, сама измученная и истерзанная,- не осталась въ этомъ ненавистномъ ей городишкѣ, рядомъ съ этимъ, разбившимъ ей жизнь человѣкомъ, развѣ не отдала себя всю, чтобы дисциплинировать эту дикую съ упрямой волей и необузданными порывами натуру дѣвочки и не добилась того, что въ институтѣ она сдѣлалась первой ученицей, о которой начальница писала ей, какъ о кроткой, милой и примѣрной дѣвочкѣ?. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Генеральша глубоко вздыхаетъ и зажигаетъ свѣчи по сторонамъ стоящаго на письменномъ столѣ большого портрета въ увитой иммортелями плюшевой рамкѣ. Изъ вѣнка иммортелей глянуло поразительной красоты лицо юноши въ офицерскомъ мундирѣ, съ насмѣшливымъ и презрительнымъ выражен³емъ темныхъ, широко открытыхъ глазъ и наивной дѣтской улыбкой тонкихъ и нѣжныхъ, еле опушенныхъ губъ.

   Подперши голову руками, не отрываясь смотритъ генеральша. Морщины строгаго лица разгладились, и усталые прекрасные глаза смотрятъ грустно и нѣжно.

   Это - ея время, ея дорог³е часы... Все ушло отъ нея... И этотъ - ненавистный мужъ, и бѣдная, больная, жалкая дѣвочка, и скучный старый докторъ, и бьющаяся въ двери нужда,- и остался только онъ - ея Женя, ея счастье, ея жизнь...

   "Моя единственная"...- доносится до нея милый знакомый голосъ. - И снова чувство былого счастья наполняетъ ея сердце и годъ за годомъ встаютъ тѣ десять лѣтъ въ Петербургѣ, когда на ея глазахъ выросталъ этотъ блестящ³й красавецъ, смѣлый и нѣжный и такой гордый своимъ презрѣн³емъ къ людямъ... Она знала, что она была единственной для него, не любившаго никого, кромѣ своей мамы, и радовалась и торжествовала. Она такъ часто и такъ много внушала ему, какъ люди злы и жестоки и какъ глупо вѣрить имъ, и какъ легко они могутъ растоптать жизнь тѣхъ, кто отдается имъ безъ оглядки. Вотъ такой... Ей вспоминается онъ на томъ великосвѣтскомъ концертѣ, гдѣ она послѣдн³й разъ была въ обществѣ вмѣстѣ съ нимъ. Съ этимъ же презрительнымъ и насмѣшливымъ выражен³емъ темныхъ глазъ онъ оглядывалъ двигавшуюся мимо него толпу людишекъ, такихъ ничтожныхъ въ сравнен³и съ нимъ. Для него обнажали свои плечи женщины, и ему улыбались онѣ своими грязными улыбками... Она видѣла, какъ онъ подходилъ къ нимъ и, наклоняясь надъ обнаженными плечами, говорилъ съ той улыбкой нѣжнаго, капризнаго и балованнаго ребенка, которую она такъ хорошо знала и которой никогда не могла противиться. Такъ имъ и нужно этимъ мерзкимъ женщинамъ, которыя все хотѣли отнять у нея ея Женю... И съ звѣриной злобой ревнивой матери она перебираетъ всѣ ихъ грязныя и гнусныя истор³и обманутыхъ и опозоренныхъ ея сыномъ женщинъ, о которыхъ такъ много говорили тогда въ петербургскихъ гостиныхъ.

   Ни одного пятнышка на ушедшей тѣни... Она была совсѣмъ не приготовлена и узнала о растратѣ полковыхъ денегъ, только когда къ ней принесли трупъ застрѣлившагося сына. Онъ хотѣлъ уберечь ее отъ позора и не хотѣлъ оставить нищей ее, свою единственную маму... Генеральша вздрогнула и плотнѣе закуталась въ свой платокъ...

   О, она очистила память сына! Она внесла растраченныя деньги, заплатила его частные долги, чтобы никто не имѣлъ права сказать, что ея сынъ ушелъ въ могилу, не заплативъ карточнаго долга... На это ушло ея имѣн³е, на это пошли ея фамильные брилл³анты, отъ этого изящные аристократическ³е пальцы вышиваютъ трогательныхъ овечекъ и дѣвушекъ съ томными глазами.

   Съ безпомощно опустившимися руками и потухшимъ взглядомъ прекрасныхъ глазъ сидитъ генеральша и все думаетъ. А съ портрета смотритъ поразительной красоты молодое лицо съ наивной улыбкой по-дѣтски сложенныхъ губъ и презрительнымъ выражен³емъ широко открытыхъ наглыхъ глазъ. Кругомъ все дорог³я реликв³и - дѣтск³е альбомы, тетрадки и книги и смѣлымъ карандашемъ набросанные рисунки. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   А въ большой, пустынной и темной комнатѣ также не спитъ и также все думаетъ блѣдная рыжая дѣвочка. И думаетъ все объ одномъ и томъ же, - почему не любитъ ее мама и почему она такое брошенное, никому не нужное дитя... Она такъ разспрашивала дѣдушку про далекую прекрасную маму, такъ мечтала, такъ ждала... "Посмотри, на что ты похожа"... - сказала ей тогда мама, когда она кинулась ей на шею. И она стала смотрѣть на себя и отмывать свои веснушки, свои черныя отъ загара жестк³я руки и подолгу чесала свои непокорныя волосы, - все затѣмъ, чтобы полюбила ее мама. Она училась изъ всѣхъ силъ и усмиряла свое гнѣвливое, непокорное сердце, слушалась всѣхъ и уступала всѣмъ,- все затѣмъ, чтобы полюбила ее мама. Вставала по ночамъ, становилась голыми колѣнями на холодный каменный полъ и давала Богу обѣщан³е не грѣшить никогда-никогда и со слезами молила Его,- все о томъ, чтобы полюбила ее мама. Чтобы мама полюбила ее, какъ любятъ друг³я мамы своихъ дѣвочекъ, чтобы мама хоть разъ, одинъ только разокъ прижала ее къ груди и поцѣловала ее такъ, какъ прижимаютъ къ груди и цѣлуютъ тѣ друг³я мамы, которыхъ она видала въ пр³емной комнатѣ института...

   Бьется сердце о худыя ребра блѣдной рыжей дѣвочки, и лихорадочно блестящ³е глаза напряженно и жадно смотрятъ на длинную узкую полосу свѣта, тянущуюся изъ комнаты мамы.

   "Такъ-этакъ, такъ-этакъ"... - шепчутъ въ темнотѣ часы; странно горятъ въ лунномъ свѣтѣ фантастическ³е узоры на стеклахъ. Свернувшись въ комокъ, дремлетъ котъ въ ногахъ дѣвочки; спитъ, разметавшись на войлокѣ у ея кровати, старая сѣдая нянька; на откинутой спинкѣ кресла всхрапываетъ и что-то бормочетъ сѣдая голова стараго генерала.

  

  

   Утро, день, вечеръ, ночь, а за ночью опять утро... Является старый докторъ и садится въ свое кресло; выходитъ изъ своей комнаты генеральша и спрашиваетъ свою дѣвочку, какъ она провела ночь. Иногда генеральша присаживается къ кровати и читаетъ дѣвочкѣ нравоучительныя французск³я истор³и о дурныхъ дѣтяхъ, которыя исправлялись и своимъ поведен³емъ заслуживали общее одобрен³е, и трогательные разсказы о потерявшихся и найденныхъ родителями дѣтяхъ. Трясетъ головой и сердится генералъ; все разсказываетъ луговск³я новости и необыкновенные случаи операц³й старый докторъ... Только таютъ и стираются со стеколъ морозные узоры, а за окнами вытягиваются длинныя ледяныя сосульки и горятъ на солнцѣ и капаютъ медленными, долгими каплями.

   Иногда генералъ начинаетъ приготовляться къ смерти. Цѣлую недѣлю онъ постится и ѣстъ только грибное, говоритъ тихимъ, разслабленнымъ голосомъ, кротко и жалобно проситъ, во всемъ извиняется и за все благодаритъ; цѣлыми днями ведетъ онъ съ докторомъ душеспасительныя бесѣды, а когда генеральша, надолго исчезающая въ это время изъ дома, сидитъ въ своей комнатѣ, онъ кроткимъ и смиреннымъ голосомъ внятно и вразумительно говоритъ о пучинѣ грѣха, о бѣсѣ гордыни, вселяющемся въ людск³я души, о смирен³и, о бренности, о горнихъ высяхъ, или начинаетъ прочувствованнымъ голосомъ повторять слова великопостной молитвы: "духъ праздности, унын³я"... И воздѣваетъ генералъ глаза къ небу и молитвенно складываетъ руки. Потомъ дворникъ сажаетъ генерала въ ванну, а нянька моетъ ему мыломъ волосы на головѣ и бороду, надѣваетъ бѣлую рубашку и парадный мундиръ съ орденами. Разодѣтый и важный, съ блестящей серебромъ, расчесанной бородой, генералъ выѣзжаетъ въ свою комнату и дѣлаетъ свои распоряжен³я. Туда являются свидѣтели подписывать новое духовное завѣщан³е, гдѣ генералъ по-новому распредѣляетъ между любезною супругой и дочерью, и старымъ докторомъ, и нянькой, и дворникомъ свои мундиры и ордена, и старыя трубки, и мебель, и тотъ начетъ, что когда-то сдѣлала на него казна и который непремѣнно возвратятъ ему.

   Все выходитъ торжественно. Передъ исповѣдью генералъ проситъ у всѣхъ прощен³я, напоминаетъ нянькѣ, какъ онъ билъ ее чубукомъ и разъ запустилъ въ нее стаканомъ за холодный кофе, - нянька кланяется въ поясъ и серьезно говоритъ: "Богъ тебя проститъ, ваше превосходительство",- проситъ прощен³я и у доктора за всѣ пакости, которыя онъ устраивалъ ему по службѣ. Докторъ, давно простивш³й всѣмъ и все, тоже кланяется и соболѣзнующимъ голосомъ говоритъ: "Вы меня простите, Семенъ Матвъичъ, если обидѣлъ чѣмъ"; докторъ, все принимающ³й въ серьезъ, умиляется все болѣе и болѣе и послѣ того, какъ генералъ благосклонно приметъ поздравлен³я съ причаст³емъ, съ особеннымъ удовольств³емъ разставляетъ шахматы. Докторъ любитъ играть и, счастливый умиротвореннымъ настроен³емъ генерала, весь уходитъ въ игру и съ торжествомъ даетъ шахъ и матъ. Тогда шахматная доска летитъ на полъ, генералъ схватывается за сердце, кричитъ и ругаетъ сконфуженнаго доктора и приходитъ въ свое нормальное настроен³е.

   Иногда постель становится жестка для дѣвочки, и солнце рѣжетъ глаза, а ночи такъ длинны... Дѣвочка начинаетъ думать, что всѣ ее обманываютъ, что у нея чахотка и что мама никогда не полюбитъ ее и не прижметъ къ груди... И она ссорится съ нянькой и старымъ докторомъ и говоритъ, что рыб³й жиръ воняетъ тухлой рыбой, а креозотъ жжетъ ротъ и что она не можетъ жевать эти противные бифштексы и не идутъ ей въ горло сырыя яйца и мясной порошокъ и все, чѣмъ ее пичкаютъ.

   Тогда является докторъ Михайловъ со своимъ худымъ, угрюмымъ и всегда усталымъ лицомъ. Дѣвочка слѣдитъ за нимъ большими глазами и упорно всматривается въ его лицо,- она чуть вздрагиваетъ, когда молоточекъ ударяетъ ее въ грудь, и съ боязливымъ и настороженнымъ выражен³емъ спрашиваетъ:

   - Ну что, Алексѣй Петровичъ?

   Докторъ Михайловъ долго кашляетъ, долго протираетъ носовымъ платкомъ свои очки; близорук³е, щурящ³еся глаза всматриваются въ дѣвочку, угрюмое лицо проясняется, и съ улыбкой онъ спрашиваетъ:

   - А ты какъ думаешь, Лёвушка?

   По примѣру стараго доктора онъ зоветъ дѣвочку Львомъ, Львищемъ и Лёвушкой.

   Дѣвочка смотритъ на его улыбающееся и дѣлающееся отъ улыбки такимъ милымъ и ласковымъ лицом неожиданно для себя выговариваетъ:

   - Мнѣ кажется... лучше...- Она тотчасъ прибавляетъ жалобнымъ голосомъ. - Я такъ кашляю, Алексѣй Петровичъ...

   - Ну вотъ, видишь, - говоритъ Михайловъ, - сама находишь, что лучше, а спрашиваешь... Я вотъ тоже кашляю, а мнѣ и горя мало. Что подѣлаешь;.. Конечно, лучше... Только вѣдь такъ нельзя, Лёвушка! Нужно и лѣкарства принимать, и ѣсть какъ слѣдуетъ. А то я разсержусь...

   Дѣвочка глубоко вздыхаетъ и чувствуетъ, что ей легче дышать, и насторожившееся сердце бьется легко и ровно. Она говоритъ, что все будетъ ѣсть и будетъ слушаться, и проситъ не сердиться.

   А генералъ кротко и жалобно говоритъ:

   - Конечно, докторъ, я знаю, какъ вы заняты... А потомъ моя жизнь никому вѣдь не интересна... Я бы и радъ умереть. Но все-таки вы бы почаще, докторъ... Я вѣдь чувствую, вотъ тутъ у меня заливаетъ...

   Глаза генерала смотрятъ съ выражен³емъ страха и ненависти. Ему такъ хотѣлось бы оборвать и обругать дерзкаго мальчишку, который дѣловымъ тономъ внушаетъ ему, что опаснаго ничего нѣтъ и нужно поменьше волноваться; но генералъ знаетъ, что Михайловъ - лучш³й докторъ въ городѣ, помнитъ, что онъ вылѣчилъ его отъ воспален³я легкихъ, боится, что онъ броситъ его, и попрежнему кротко и жалобно говоритъ:

   - Я ужъ не о себѣ... Вы хоть дочку мою навѣщайте почаще.

   Дѣвочка удивляется, почему у Михайлова лицо дѣлается снова угрюмымъ и голосъ звучитъ совсѣмъ по другому, когда онъ разговариваетъ съ папой и мамой.

   Нянька дергаетъ стараго доктора за рукавъ и что-то шепчетъ ему, но онъ нетерпѣливо отмахивается рукой и идетъ вслѣдъ за Михайловымъ въ пустую комнату генерала, гдѣ они обыкновенно консультируютъ. Тамъ онъ передаетъ течен³е болѣзни съ послѣдняго визита Михайлова и, волнуясь и конфузясь, говоритъ ему:

   - Я все собирался предложить вамъ, collega... Конечно, мы люди старой школы... Но я видалъ эффектъ - species pectorales... какъ отхаркивающее... Да еще деготь бы въ тазъ, чтобы она подышала...

   Старому доктору давно хочется предложить species pectorales, которое пользуется такой славой въ рыбачьей слободкѣ и съ которымъ давно пристаетъ къ нему нянька; но онъ все не рѣшался, все боялся осрамиться предъ этимъ молодымъ colleg'ой, котораго онъ считаетъ такимъ учѳнымъ и знающимъ.

   - Конечно, конечно... - торопливо соглашается Михайловъ,- Попробуйте, товарищъ,- мягкимъ и участливымъ голосомъ говоритъ онъ.- Есть хорош³я старыя лѣкарства.

   Старый докторъ расцвѣтаетъ и, довольный, идетъ вмѣстѣ съ Михайловымъ по двору и, заглядывая въ лицо своему спутнику, говоритъ:

   - Вы серьезно находите, что нашей пац³енткѣ лучше? - И, словно боясь отвѣта, торопливо прибавляетъ:- Я говорилъ вамъ, на-дняхъ встала, попросила, чтобы ее одѣли, посидѣла съ нами, такая веселая...

   - Да, да...- разсѣянно говоритъ Михайловъ, - форсированное питан³е и все прочее... Конечно, конечно... Только подъ микроскопомъ-то не лучше, дорогой товарищъ.- Онъ останавливается въ калиткѣ и, схватившись за скобку двери, долго кашляетъ сухимъ, тяжелымъ кашлемъ.

   - Не очень надежно улучшен³е-то это, - говоритъ онъ, отдышавшись.- Дѣвочка-то такая милая, вѣдь мнѣ самому ужасно жалко ее.

   Онъ крѣпко жметъ руку старому доктору и смотритъ на него ласковыми, усталыми глазами.

   - Скверная это штука, чахотка, дорогой товарищъ... И не больно сильны мы съ вами, - говоритъ онъ, садясь въ сани и плотно закрывая лицо воротникомъ шубы.

   Оживившееся лицо стараго доктора становится унылымъ и печальнымъ. Онъ тихо бредетъ между заборами полузанесенныхъ снѣгомъ избушекъ рыбачьей слободки, заходитъ въ темныя лачужки, биткомъ набитыя людьми, все его давними пац³ентами, которые не хотятъ мѣнять ни на кого своего любимаго стараго доктора. И не радуютъ его веселыя лица выздоравливающихъ дѣтей, съ которыми онъ такъ любитъ балагур