Большаков Константин Аристархович - Стихотворения

И мертвый покатился удивленно и застенчиво

  

   По скрипучим перилам лестницы шаткой...

  

   В черный вечер прошел господин и вынес

  

   Оттуда измазанный и громадный ком,

  

   А когда спросили: что это? - "Дыня-с", -

  

   Расшаркался, а потом

  

   Мутью бездумья с утра исслюнявил

  

   Закапанную чернилами ручку скуки...

  

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

   И в чем уплыл, как не в кровати ли

  

   В пространство внемирное, прочитав в газете,

  

   Что штыками затопорщились усы у обывателей,

  

   И тяжелую артиллерию выкатывают дети.

  

   Это все об нем: как он простенький и серенький,

  

   Житель равнодушья и потомок городов рода,

  

   Никогда не слыхавший об Иеринге

  

   И об его определении абсолютной свободы,

  

   Вскинулся и затопал,

  

   И его шагами ночь хохотала гулко, -

  

   "Смотрите, смотрите: я землю заштопал

  

   Извилистой ниткой глухого переулка"...

  

   Утро снимало синие кольца

  

   С измученных взоров, одевшихся в бледный свет,

  

   И смотрело, как падали и падали добровольцы

  

   На звоны убитых побед.

  

   А Вы молчали,

  

   Ведь здесь же не Вам, смотря на них,

  

   Потому что жемчужины Вашей печали,

  

   Как капли берилла, падают в стих.

  

   Скажите! Скажете? Улыбкою Цезаря,

  

   Не вынесши этой ночи упорной и беззвездной,

  

   Распустившаяся на Вашем лице заря

  

   Поплыла над качнувшейся бездной.

  

   Рассчитывая удары,

  

   Над сумраком взвился багряный топор.

  

   Ах, не обрызгивать, не обрызгивать больше тротуары,

  

   Как росой, хрустальным звяканьем шпор.

  

  

  

  

  

  

  Глава II

  

  

  

  

  

  Город в телеграммах

  

  

  

   Одеваются в ночную мглу дни,

  

   Перегнувшиеся наподобие Z'a.

  

   Ах, сегодня только пополудни

  

   Вышли утренние газеты.

  

   Снегом выращенный город сутулится,

  

   Закиданный выкриками телеграммных вестей,

  

   И костлявые и тощие улицы

  

   В хрустящем блеске белых костей,

  

   А с экранов кинемо и столбцов набора

  

   Гордо раздулись выкрики о победе,

  

   Орущие в треске разрушенных ветром заборов

  

   Поющей трамвайной меди.

  

   Город в огнях и золоте, белые шляпы

  

   Гордо вздувшихся стеклянных крыш,

  

   Как некий дракон свои черные лапы,

  

   Лениво разбросив, ты спишь,

  

   И ко всему безразличною пастью вести,

  

   Схваченных на лету убитых и побед,

  

   Ты рассасываешь в жилы предместий,

  

   Черные от копоти десятков лет,

  

   Чтобы там над рушащимся гулом

  

   Неустанных фабрик и заводов слез

  

   Чья-то раненая душа уснула

  

   Просто, как дети, без трагизма и поз,

  

   Чтоб она окровавленным следом мостить

  

   Лощеные улицы никогда не смела,

  

   Седое и серое, как "Русские Ведомости",

  

   Вывешено праздничным флагом небо.

  

   А где-то в лабиринтах косящих предместий

  

   Ветер проносит чей-то неуместный плач

  

   О кем-то когда-то и где-то забытой невесте

  

   В осеннем молчаньи пустеющих дач.

  

   А с экранов кинемо и столбцов набора

  

   Не устало глядеться известье,

  

   Орущее в треске разрушенных ветром заборов

  

   В косящих лабиринтах предместий...

  

   Ах сегодня только пополудни

  

   Вышли утренние газеты.

  

   Что из того, что одеты в ночную мглу дни,

  

   Перегнувшиеся, как изображение Z'a?

  

  

  

  

  

  

  Глава III

  

  

  

  

  

  

   Она

  

  

  

   Как Прекрасной Даме дни

  

   Посвящали поэты и любовники,

  

   Тебе рожденной в ликующем пламени

  

   В багряных ранах, как куст шиповника,

  

   Тебе одной - газетную истину

  

   Поворачивая, как кули на кранах,

  

   Где-то в южных морях затерянной пристани

  

   Слепящимся глазом на брызжущих ранах

  

   В громаде черной глухой бессонницы

  

   Ты разрубила дыханье артерий

  

   Разящим летом гремящей конницы

  

   Громовым кашлем артиллерии,

  

   Над телом Полый и Бельгии элегию вымыслов

  

   Одела в лохмотья газетных сенсаций

  

   И за земною осью вынесла

  

   Вращенье судеб двенадцати наций...

  

   Шлешь ли умерших в волны лазури

  

   Полк за полком... и сколько?

  

   Ты разбила хрустальное имя "Юрий"

  

   Дымом орудий на тысячу осколков.

  

   Ах, в каждом осколке, как иголка боли,

  

   Жалобные ручонки, из моря просящиеся на сушу,

  

   И не довольно, не довольно, что раскололи

  

   Хрустальное имя, мою бедную душу.

  

  

  

  

  

  

  Глава IV

  

  

  

  

  

   Дышат убитые...

  

  

  

   Дышат убитые. В восторге трепетном

  

   Мертвые на полях сражений поднимут головы,

  

   Когда багровое солнце слепит нам

  

   Память из олова темного и тяжелого.

  

   День за днем измученно сгорит Вам

  

   Весь в пене жестоким посылом трясущейся лошади.

  

   Эти простые слова, как молитву,

  

   В губы растрескавшиеся вложите:

  

  

  

  

   Как не касаться кубка пыток {*}

  

  

   {* Стихи Ю. А. Эгерта. (Прим. авт.)}

  

  

   Губами жаждующими губ, -

  

  

   Простых речей неясный свиток,

  

  

   Упавший на остывший труп.

  

  

  

  

  

   Когда никто не потревожит

  

  

   Истончившийся белый лоб,

  

  

   Тяжелый вздох к Престолу Божью

  

  

   Сошел покорно в белый гроб.

  

  

  

  

  

   Ведь это было, это снилось,

  

  

   Ведь этим кто-то где-то жил,

  

  

   И вот Архангел левый клирос

  

  

   Крылом волнующим прикрыл.

  

  

  

  

  

   В дрожаньи пенья это ль снится,

  

  

   Что не вернется, нет? И пусть

  

  

   В полуопущенных ресницах

  

  

   Не умерла былая грусть

  

  

  

  

  

   Лениво бросить взор усталый,

  

  

   Когда, открыв бескровье ран,

  

  

   Седое утро умирало,

  

  

   Вцепившись судоржно в туман.

  

  

  

  

  

   Казалось: тусклый свет не брызнет

  

  

   В решетки окон расписных,

  

  

   А хор о теле бедной жизни

  

  

   Тянул рассвету бледный стих.

  

  

  

   Это Вам в сумраке отходящего поезда

  

   Девушка рыданья повесила, как крестик,

  

   Мне холодно, холодно, и от холода боязно

  

   Умереть теперь с Вами не вместе.

  

   Это кто-то теплое слово, как ласку,

  

   Как ласку, приготовил к зимней стуже

  

   И грустит об одном,

  

   Что сердце всегда попросится в сказку,

  

   Что сердцу захочется холода, холода октябрьской лужи,

  

   Лужи с хрустальным и звонким льдом.

  

  

  

  

  

  

  Глава V

  

  

  

   У меня - глаза, как будто в озере

  

   Утопилась девушка, не пожелавшая стать матерью,

  

   Это мои последние козыри

  

   У жизни стелющейся белоснежной скатертью.

  

   Над облитыми горечью тротуарными плитами

  

   Грусть, как в оправу, вложу в истомленный взор

  

   Я, бесстрастно смотревший в тоскою залитые

  

   Глаза, зеркала осенних озер,

  

   Я, прошедший сквозь пламя июлей

  

   Тысячей горящих любовей,

  

   Сегодня никну в рассветном тюле

  

   Бесстрастным током холодной крови.

  

   А где-то рудой раскаленной из горна

  

   Текущий тяжко медный закат,

  

   Запекшийся кровью багряной и черной

  

   Выстроил сотни хрустальных палат,

  

   Залил бриллианты текучего глетчера.

  

   Дробящийся в гранях алмазный свет,

  

   Девятнадцать исполнилось лет вчера,

  

   А сегодня их уже нет.

  

   Над смертью бесстрастные, тонкие стебли,

  

   Как лилии, памяти узкие руки,

  

   А день извиваясь треплет и треплет

  

   Над городом знамя столетнее скуки,

  

   И в шепоте крыльев ее алтарями победе

  

   Души сложили усталые все мы,

  

   Как из своих и заботливо скрытых трагедий

  

   Открытые каждому и миру поэмы.

  

   Вам, мертвому, как живому,

  

   Памяти Ваших тонких изысканных рук

  

   Сложу в печали померкшую днями истому

  

   В тревоге родившихся мук.

  

   Я нашепчу словами нежнейшими

  

   Вам о том, как в вечерней комнате

  

   Тихие шорохи кажутся гейшами

  

   Только вспомните, вспомните.

  

   Вспомните, сложен как

  

   С кожей лепестками полураскрытых роз

  

   Ваш единственный, милый Боженька

  

   В ризе улыбок и слез.

  

   Вспомните, как слова похожие

  

   На глаза грустящих и забытых невест,

  

   Падают и падают, как жемчужины к подножию,

  

   Где воздвигнут грядущих распятий крест.

  

   Вспомните! Вы ведь не умерли!

  

   Каждую ночь, - ведь это же Вы, -

  

   Спускается ангел в снов моих сумерки

  

   С лучистым взором из синевы.

  

   Умру молодой или старый, -

  

   Последнее на земле этот взор.

  

   Ах, не обрызгивать, не обрызгивать больше тротуары

  

   Как росой, хрустальным звяканьем шпор.

  

  

  

  

  

  Глава VI и последняя

  

  

  

  

  

  

  Последнее

  

  

  

   Солнце, обошедшее миллиард и больше

  

   Раз землю, посмотри, -

  

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

   По минутам, как по ступеням

  

   Сходят молитвы с усталых губ.

  

   Это в них.......души весенним

  

   Дыханьем ангелы вложат и сберегут.

  

   А сердцу усталому окунаться в сказки,

  

   Как в невиданный и желанный сон,

  

   Только одно, одно - скорее бы пасха

  

   Такой хрустальный, словно вымытый солнцем

  

  

  

  

  

  

  

   звон

  

   И это последнее, последнее, -

  

   Больше уже не мы, а кто?

  

   За весенней ................

  

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

   Все, все умерли, -

  

   И вот он обходит по голой земле,

  

   Кутаясь в свой - не дьявольский юмор ли? -

  

   Круг обнищавших плодородьем полей,

  

   Ведь сегодня событья железной рукою

  

   Вбросили в пламя миллионы мятущихся душ,

  

   И в плаче печали влюбленные скроют

  

   С кровью смешавшийся пьяный туш.

  

   Завтра, быть может, в ярости ядрам

  

   Земля, открывавшая грудь,

  

   Воздвигнется новых трагедий театром,

  

   Вонзив в свое сердце пронзительно-долгий путь,

  

   Сквозь щели скелетов убитых, сквозь груду

  

   Тлеющих тел, новые племена

  

   Прорастут, .................

  

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

   Памяти купаться весело

  

   В розовой, вечерней влаге всех воспоминаний

  

   Дни прошли, и что настанет

  

   Новое, если по-прежнему нежданные гости

  

   Приходят к поэтам душистые песни,

  

   Кажущиеся им самим чудесней

  

   Краев вечерних и телесно-розовых облаков.

  

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

   Может быть, в чьих-нибудь пестрых одеждах

  

  

  

  

  

  

  

  фантазий

  

   Души павших пышно отойдут ко сну.

  

   Ныне я в прилежном рассказе

  

   ....... вам написал про войну.

  

   Поэты грядущие, которых не похоронят

  

   В памяти строчек, открытых всем,

  

   Вспомните, что Великой войной в таком полку

  

  

  

  

  

  и в таком-то эскадроне

  

   Убита великолепнейшая из великолепных поэм.

  

  

  

   XI/9I4 - 1/915

  

   Тверь - Москва

  

  

  

   312. АТЛАНТ

  

  

  

  (Аграмматический сонет)

  

  

  

  

  A la memoire glorieuse de St. Mallarme {*}

  

  

  

  {* Доброй памяти Ст. Малларме (франц.). - Сост.}

  

  

  Громоздкий пот на лысине где сосны

  

  

  Из града и дождей по бороде

  

  

  Журчащих рек где в ледяной воде

  

  

  Купают их задумчивые весны

  

  

  

  

  

  Черт где угрюмых в каждой борозде

  

  

  Тысячелетьями веденный осный

  

  

  Укус вращает тяжести мир косный

  

  

  И дремлет на качнувшийся труде

  

  

  

  

  

  Бог лавров шума от тревоги вспышек

  

  

  Трамваев зорких глаз на полночь до

  

  

  Фабричным над стоглазым дыма крышек

  

  

  

  

  

  От доменных печей течет Bordeaux {*}

  

  

  {* Бордо (франц.). - Сост.}

  

  

  Мышц волокно пружин несокрушимых

  

  

  На ночи барельеф кудрявья в дымах.

  

  

  

  

  

  <1916>

  

  

  

  

  313. И ЕЩЕ

  

  

  В час, когда гаснет закат и к вечеру,

  

  

  Будто с мольбой протянуты руки дерев,

  

  

  Для меня расплескаться уж нечему

  

  

  В этом ручье нерасслышанных слов.

  

  

  

  

  

  Но ведь это же ты, чей взор ослепительно нужен

  

  

  Чтоб мой голос над жизнью был поднят,

  

  

  Чья печаль, ожерелье из слезных жемчужин

  

  

  На чужом и далеком сегодня.

  

  

  

  

  

  И чьи губы не будут моими

  

  

  Никогда, но святей всех святынь,

  

  

  Ведь твое серебристое имя

  

  

  Пронизало мечты.

  

  

  

  

  

  И не все ли равно, кому вновь загорятся

  

  

  Как свеча перед образом дни.

  

  

  Светлая, под этот шепот святотатца

  

  

  Ты усни...

  

  

  

  

  

  И во сне не встретишь ты меня,

  

  

  Нежная и радостно тиха

  

  

  Ты, закутанная в звон серебряного имени,

  

  

  Как в ласкающие вкрадчиво меха.

  

  

  

  

  

  Январь 1916 г.

  

  

  

  

  

  

  ПРИМЕЧАНИЯ

  

  

  

  

  Настоящее издание впервые представляет под одной обложкой произведения практически всех поэтов, входивших в футуристические группы, а также некоторых поэтов, работавших в русле футуризма. Большинство текстов, опубликованных в малотиражных и труднодоступных изданиях, впервые вводится в научный обиход. Естественно, при составлении и подготовке текстов возник ряд сложных проблем, обусловленных характером материала. Русский литературный футуризм - явление чрезвычайно разнородное в идейно-эстетическом плане. Кроме наличия в футуризме нескольких групп, весьма существенно отличавшихся друг от друга, внутри самих этих групп в большинстве случаев не наблюдалось единства, а совместная деятельность поэтов часто носила случайный характер.

  В книгу включены произведения, опубликованные в 1910-1922 годах, - именно этими датами можно определить период существования русского литературного футуризма (в 1910 году вышли первые футуристические альманахи "Студия импрессионистов" и "Садок судей", 1922-й - год смерти В. Хлебникова, прекращения существования последней футуристической группы "Центрифуга" и рождения Лефа). Исключением являются некоторые стихотворения И. Северяниным, поэта, первым из футуристов вошедшего в большую литературу, первым употребившего в русской литературной практике термин "футуризм" и чье раннее творчество уже обладает ярко выраженными чертами футуризма северянинского типа, а также несколько произведений В. Хлебникова и И. Зданевича, датированных 1922 годом, но опубликованных в 1923 году.

  Главный вопрос, который пришлось решать при подготовке текстов к публикации, - вопрос текстологический.

  Составители сборника руководствовались стремлением представить русскую футуристическую поэзию в первозданном виде, такой, какой ее знали читатели-современники. Произведения даются по первой публикации, без позднейшей правки (для большинства произведений, ввиду отсутствия переизданий, первая публикация и является каноническим текстом). Однако, учитывая специфику многих футуристических изданий, приходится признать, что в полной мере задача воспроизвести "живой" футуризм невыполнима и ряд существенных потерь неизбежен. Так, литографические книги, где тексты давались в рукописном виде и поэзия сочеталась с живописью, адекватному переводу на типографский шрифт, естественно, не поддаются. Поэтому пришлось отказаться от включения в настоящий том некоторых произведений или в некоторых, исключительных, случаях, давать вторые публикации (большинство стихотворений Божидара, отдельные произведения Н. Асеева).

  Орфография текстов приближена к современным нормам (учтены реформы алфавита и грамматики), но разрешить проблему орфографии в полной мере не предоставляется возможным. Кубофутуристы и поэты группы "41£" декларировали нарушение грамматических норм как один из творческих принципов. Случалось, что они приветствовали и типографские опечатки. В произведениях "крайних" (А. Крученых, И. Терентьев) отказ от правил имеет такой очевидный и демонстративный характер, что любая редакторская правка оборачивается нарушением авторского текста. Но и во многих других случаях (В. Хлебников, Д. Бурлюк и др.) практически невозможно дифференцировать намеренные и случайные ошибки, уверенно исправить опечатки. Поэтому за исключением правки, обусловленной реформами последующего времени, орфография в произведениях кубофутуристов и поэтов группы "41"" сохраняется в авторском (издательском) варианте. Очевидные орфографические ошибки и опечатки исправляются, за отдельными исключениями, в текстах поэтов других групп, не выдвигавших принципа "разрушения грамматики".

  Что касается пунктуации, то она во всех случаях сохраняется без правок, соответствует принятым в настоящем издании принципам воспроизведения текстов.

  "Ночь в Галиции" В. Хлебникова, "Владимир Маяковский" В. Маяковского, "Пропевень о проросля мировой" П. Филонова и произведения Н. Чернявского ввиду особой важности изобразительной стороны их издания или практической невозможности привести их в соответствие с современными грамматическими нормами воспроизведения даются в настоящем томе репринтным способом.

  Настоящее издание состоит из следующих разделов: вступительная статья, "Кубофутуристы", "Эгофутуристы", "Мезонин поэзии", ""Центрифуга" и "Лирень"", "Творчество", "41"", "Вне групп", "Приложение", "Примечания". Порядок расположения шести разделов, представляющих творчество футуристических групп, обусловлен хронологической последовательностью образования групп и их выступления в печати. При расположении авторов внутри этих разделов неизбежна некоторая субъективность: учитывались место, занимаемое поэтом в группе, его вклад в футуристическое движение, организаторская деятельность. В случае, если поэт участвовал в деятельности нескольких групп (А. Крученых, Н. Асеев, С. Третьяков, К. Большаков и др.), его произведения включены в раздел группы, где состоялся его футуристический дебют. Исключение сделано для С. Боброва, В. Шершеневича и Р. Ивнева