Большаков Константин Аристархович - Стихотворения - Книги

Константин Большаков

(1895-1938)

Стихотворения --------------------------------------

Поэзия русского футуризма / Cост. и подгот. текста В. Н. Альфонсова и

С. Р. Красицкого, персональные справки-портреты и примеч. С. Р. Красицкого

OCR Бычков М. Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------

СОДЕРЖАНИЕ

300. Несколько слов к моей памяти ("Я свой пиджак повесил на луну...")

301. Фабрика ("Трубами фабрик из угольной копоти...")

302. Городская весна ("Эсмсрами, вердоми труверит весна...")

303. Посвящение ("По тротуару сердца на тротуары улицы...")

304. Аэромечта ("Взмоторить вверх, уснуть на пропеллере...")

305. "Милостивые Государи, сердце разрежьте..."

306. Осень годов ("Иду сухой, как старинная алгебра...")

307. О ветре ("Звезды задумчиво роздали в воздухе...")

308. Автопортрет ("Влюбленный юноша с порочно-нежным взором...")

309. Осень ("Под небом кабаков, хрустальных скрипок в кубке...")

310. Le chemin de fer (""Выпили! Выпили!," - жалобно плачем ли...")

311. Поэма Событий

312. Атлант (Аграмматический сонет) ("Громоздкий пот на лысине где сосны...")

313. И еще ("В час, когда гаснет закат и к вечеру...")

"Большаков пришел к футуризму сразу, как только открыл поэтические глаза. А глаза были большие, глубокие и искренние. Хорошие были глаза. И сам Костя был горяч, как молодая лошадь, доскакавшая до финиша", - вспоминал о своем соратнике по "Мезонину поэзии" В. Шершеневич {1}. Первая книга Константина Аристарховича Большакова - поэма с показательным названием "Le futur" (M., 1913) {2}. Она была конфискована цензурой (поводом послужили "безнравственные" иллюстрации Н. Гончаровой и М. Ларионова). Эта книга, по воспоминаниям Большакова, поставила его "в лагерь тогдашних футуристов" {3}. Его футуристическую репутацию укрепила вторая поэтическая книга "Сердце в перчатке" (М., 1913), выпущенная издательством "Мезонин поэзии". Большаков имел контакты с кубофутуристами (в частности - с Маяковским), но главная линия творческого развития после распада "Мезонина" вела его к "Центрифуге".

Заметными литературными событиями стали книги Большакова, увидевшие свет в 1916 году (автор находился в это время в действующей армии), - "Солнце на излете: Вторая книга стихов. 1913-1916" (М., 1916) и "Поэма событий" (М., 1916), произведение с сильным антивоенным пафосом.

После революции и Гражданской войны Большаков вернулся к литературе в качестве прозаика. Среди опубликованных книг - роман "Маршал сто пятого дня: Книга 1. Построение фаланги" (М., 1936), где воспроизводятся некоторые эпизоды его литературной молодости.

Репрессирован, реабилитирован посмертно.

1. Шершеневич В. Великолепный очевидец: Поэтические воспоминания 1910-1925 гг. // Мой век, мои друзья и подруги: Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича и Грузинова: Сборник. М., 1990. С. 529.

2. Приписываемая Большакову книга стихов и прозы "Мозаика" (М., 1911), по-видимому, принадлежит не ему (см.: Богомолов Н. Предисловие // Большаков К. Бегство пленных, или История страданий и гибели поручика Тенгинского пехотного полка Михаила Лермонтова: Роман; Стихотворения. М., 1991. С. 6).

3. Писатели: Автобиографии и портреты современных русских прозаиков. Изд. 2-е. М., 1928. С. 61.

300. НЕСКОЛЬКО СЛОВ К МОЕЙ ПАМЯТИ

Я свой пиджак повесил на луну.

По небу звезд струят мои подошвы,

И след их окунулся в тишину.

В тень резкую. Тогда шептали ложь вы?

Я с давних пор мечтательно плевал

Надгрезному полету в розы сердца,

И губ моих рубинящий коралл

Вас покорял в цвету мечты вертеться.

Не страшно вам, не может страшно вам

Быть там, где вянет сад мечты вчерашней,

И наклоняются к алмазящим словам

Ее грудей мечтательные башни,

Ее грудей заутренние башни.

И вечер кружево исткал словам,

И вечер острие тоски нащупал,

Я в этот миг вошел, как в древний храм,

Как на вокзал под стекло-синий купол.

<1913>

301. ФАБРИКА

Трубами фабрик из угольной копоти

На моих ресницах грусть черного бархата

Взоры из злобы медленно штопает,

В серое небо сердито харкая.

Пьянеющий пар, прорывая двери пропрелые,

Сжал бело-серые стальные бицепсы.

Ювелиры часы кропотливые делают,

Тысячеговорной фабрики говоры высыпьтесь

Мигая, сконфузилось у ворот электричество,

Усталостью с серым днем прококетничав.

Целые сутки аудиенция у ее величества,

Великолепнейшей из великолепных Медичей.

<1913>

Москва

302. ГОРОДСКАЯ ВЕСНА

Эсмер_а_ми, верд_о_ми трув_е_рит весна,

Лисил_е_я полей элил_о_й али_е_лит.

Визиз_а_ми виз_а_ми снует тишина,

Поцелуясь в тиш_е_нные в_е_реллоэ трели,

Аксим_е_ю, окс_а_ми зизам изо сна,

Аксим_е_ю окс_а_ми засим изомелит.

Пенясь ласки вел_е_ми велам велена,

Лилал_е_т алил_о_вые в_е_леми мели.

Эсмер_а_ми, верд_о_ми трув_е_рит весна.

Али_е_ль! Бескрылатость надкрылий пропели.

Эсмер_а_ми, верд_о_ми трув_е_рит весна.

<1913>

303. ПОСВЯЩЕНИЕ

По тротуару сердца на тротуары улицы,

В тюль томленья прошедшим вам

Над сенью вечера, стихая над стихов амурницей,

Серп - золоченым словам.

Впетличив в сердце гвоздичной крови,

Синеозерит усталым взором бульвар.

Всем, кого солнце томленьем в постели ловит,

Фрукт изрубинит вазный пожар.

И, вам, о, единственная, мои стихи приготовлены -

Метр д'отель, улыбающий равнодушную люстру,

Разве может заранее ужин условленный

Сымпровизировать в улыбаться искусство,

Чтоб взоры были, скользя коленей, о, нет, не близки,

А вы, как вечер, были ласковая.

Для вас, о, единственная, духи души разбрызгал,

Когда вы роняли улыбки, перчатку с сердца стаскивая.

Август 1913 г.

304. АЭРОМЕЧТА

Взмоторить вверх, уснуть на пропеллере,

Уснуть, сюда, сюда закинув голову,

Сюда, сюда, где с серым на севере

Слилось слепительно голубое олово.

На шуме шмеля шутки и шалости

На воздух стынущий в меха одетые

Мы бросим взятой с земли на землю кусочек жалости,

Головокружась в мечтах кометами.

И вновь, как прежде, уснув на пропеллере,

На шуме шмеля шутки и шалости,

Мы спустимся просто на грезном веере

На брошенный нами кусочек жалости.

Август 1913 г.

305

Милостивые Государи, сердце разрежьте -

Я не скажу ничего,

Чтобы быть таким, как был прежде,

Чтоб душа ходила в штатской одежде

И, раздевшись, танцевала танго.

Я не скажу ничего,

Если вы бросите сердце, прощупав,

На тротуарное зеркало-камень,

Выбреете голову у сегодня-трупа,

А завтра едва ли зайдет за вами.

Милостивые Государи, в штатском костюме

Заставьте душу ходить на прогулки,

Чтобы целовала в вечернем шуме

Слепое небо в слепом переулке.

Сердца, из-под сардинок пустые коробки,

Свесьте, отправляясь на бульвары,

Волочить вуаль желаний, втыкать взорные пробки

В небесный полог дырявый и старый,

В прозвездные плюньте заплатки.

Хотите ли, чтоб перед вами

Жонглировали словами?

На том же самом бульваре

В таксомоторе сегодня ваши догадки

Бесплатно катаю, Милостивые Государи.

Октябрь 1913 г.

Москва

306. ОСЕНЬ ГОДОВ

Иду сухой, как старинная алгебра,

В гостиной осени, как молочный плафон,

Блудливое солнце на палки бра,

Не электричащих, надевает сиянье, треща в немой

телефон.

И осыпаются мысли усталого провода,

Задумчивым звоном целуют огни.

А моих волос бесценное серебро водой

Седой обливают хилые дни.

Хило прокашляли шаги ушедшего шума,

А я иду и иду в венке жестоких секунд.

Понимаете? Довольно видеть вечер в позе только

негра-грума,

Слишком черного, чтоб было видно, как утаптывается

земной грунт.

Потом времени исщупанный, может, еще не совсем

достаточно,

Еще не совсем рассыпавшийся и последний.

Не кажусь ли вам старик - паяцем святочным,

Богоделкой, вяжущей на спицах бредни.

Я века лохмотьями солнечной задумчивости бережно

Укрывал моих любовниц в рассеянную тоску,

И вскисший воздух мне тогу из суеверий шил,

Едва прикрывающий наготу лоскут,

И, упорно споря и хлопая разбухшим глазом, нахально

качается,

Доказывая: с кем знаком и незнаком,

А я отвечаю, что я только скромная чайница,

Скромная чайница с невинно-голубым ободком.

<1914>

307. О ВЕТРЕ

Звезды задумчиво роздали в воздухе

Небрежные пальчики своих поцелуев,

И ночь, как женщина, кидая роз духи,

Улыбку запахивает шубой голубую.

Кидаются экипажи на сумрак неистово,

Как улыбка пристава, разбухла луна,

Быстрою дрожью рук похоть выстроила

Чудовищный небоскрёб без единого окна

И, обрывая золотистые, свислые волосики

С голого черепа моей тоски,

Высоко и быстро пристальность подбросила,

Близорукости сметая распыленные куски.

Вышитый шелком и старательно свешенный,

Как блоха, скакал по городу ночной восторг,

И секунды добросовестным танцем повешенных,

Отвозя вышедших в тираж в морг.

А меня, заснувшего несколько пристально,

У беременного мглою переулка в утробе торопит сон

Досчитать выигрыш, пока фонари стальной

Ловушкой не захлопнули синего неба поклон.

<1914>

308. АВТОПОРТРЕТ

Ю. А. Эгерту

Влюбленный юноша с порочно-нежным взором,

Под смокингом легко развинченный брюнет,

С холодным блеском глаз, с изысканным пробором.

И с перекинутой пальто душой поэт.

Улыбки грешной грусть по томности озерам

Порочными без слез глазами глаз рассвет

Мелькнет из глаз для глаз неуловимо-скорым

На миги вспыхнувший и обреченный свет.

Развинченный брюнет с изысканным пробором.

С порочными без слез глазами, глаз рассвет,

Влюбленный юноша с порочно-нежным взором

И с перекинутой пальто душой поэт.

Май 1914 г.

309. ОСЕНЬ

Под небом кабаков, хрустальных скрипок в кубке

Растет и движется невидимый туман,

Берилловый ликер в оправе рюмок хрупких,

Телесно розовый, раскрывшийся банан.

Дыханье нежное прозрачного бесшумья

В зеленый шепот трав и визг слепой огня,

Из тени голубой вдруг загрустевшей думе,

Как робкий шепот дней, просить: "возьми меня".

Под небо кабаков старинных башен проседь

Ударом утренних вплетается часов.

Ты спишь, а я живу, и в жилах кровь проносит

Хрустальных скрипок звон из кубка голосов.

25. IX. 1914 г.

310. LE CHEMIN DE FER {*}

{* Железная дорога (франц.). - Сост.}

"Выпили! Выпили!," - жалобно плачем ли

Мы, в атласных одеждах фигуры карт?

Это мы, как звезды, счастью маячили

В слезящийся оттепелью Март,

Это мы, как крылья, трепыхались и бились

Над лестницей, где ступени шатки,

Когда победно-уверенный вылез

Черный туз из-под спокойной девятки.

А когда заглянуло в сердце отчаянье

Гордыми взорами дам и королей,

Будто колыхнулся забредший случайно

Ветерок с обнажающихся черных полей,

Это мы золотыми дождями выпали

Мешать тревоги и грусть,

А на зеленое поле сыпали и сыпали

Столько радостей, выученных наизусть...

"Выпили! Выпили," - жалобно плачем ли

Мы, в атласных одеждах фигуры карт?

Это мы, как звезды, счастью маячили

В слезящийся оттепелью Март.

Март 1915 г.

311. ПОЭМА СОБЫТИЙ

Юрию Александровичу Эгерту

Посвящение I

Нет здесь не Вам... и бархатный околыш.

Тульи голубоватой желтый кант, и грустный

взор,

И тонких пальцев хруст, и хрупкий голос

Фарфоровый, как сон... костер,

Зажженный из сердец, серебряные елки

Нас обступили, ждут, -

Вчера -........дремавший по проселку,

Сегодня - маятник минут.

Чуть розоватыми снегами в дали

Уходит грусть полей.

Вам шепоты печали

Моей.

Все в Вас

От удивленности пробора

До глаз,

Похожих на топаз...

Минут моих минуты слишком скоро

Несутся... А у Вас?

У Вас таких томлений названные сестры

Ткут счастья медленную нить,

Но кто так остро

Мог любить?

Посвящение II

О, темный шелк кудрей, о, профиль Антиноя,

И грудь, и шея, вы о, пальцы хрупких рук,

О вас, лишь помня вас, сегодня сердце ноет

Одним предчувствием томяще-сладких мук.

Единственный, как свет, бесценно-милый друг,

Вы, чьи глаза, как день, наполненные зноем

Июльской синевы, две чаши сладких мук,

И Вы пройдете в тень, и профиль Антиноя

Забудется, как все, как пальцы хрупких рук.

Май 1915 г.

Пролог

Эхо "Сердца в перчатке"

Как вздох,

Вы, выходя из померкшей были,

Нити жемчужных стихов.

По нервам электричество строчек пролил,

И каждая строчка билась в истерике слов.

Улицы заплаканные нахмурились, -

Слезы, как дождь, на тротуары прокапали,

Будто дрожит в лазури лист

В хрустальной осени Неаполя,

Будто шуршанье торопливых резинок,

Стирающих на улицах лица и глаза,

Среди незаметных дождливых слезинок

Вытекла огромная, как время, слеза.

Пролившее ее глазище

Витринной скуки, где,

Хлопая галошами, разбежалось кладбище

По улицам и лицам избитых площадей,

Сморщилось, и сегодня быть может на подоконнике.

С канарейкой сдружившаяся герань

Вырастила для вас одних, покойники,

Цветочек хилый и простенький, как Рязань.

Быть может, сегодня не тех отыщете,

Кто с газетных объявлений спустился к вам,

Может, не для вас сегодня тысячи те,

Что строились в роты по набранным петитом словам,

И, быть может, мне, нежному с последним ударом,

Башенных часов уже не много с этих пор

Осталось обрызгивать, как росой, тротуары

Хрустальным звяканьем шпор,

А говор часов, как говор фонтана,

И вы узнаете в его серебре меня...

Время, ведь рано!

И в костлявых пальцах времени

Высохла, как цветок, душа.

Не спеша,

Об ней на маленькой свечечке обедню

Выстроить склепом великолепным у Иверской

Шурша,

Пробежали меж пальцев в последний

Раз обо мне все газетные вырезки.

Глава I

Шаги тревоги

Как некогда Блудному Сыну отчего

Дома непереступаемой казалась ступень,

Сквозь рассвет, мутным сумраком потчевая,

К самому окну просунулся небритый день,

И еще в июле чехлом укрытая люстра,

Как повешенный обездоленный человек,

Замигала глазенками шустро

Сквозь ресницы зубами скрежещущих век.

В изодранных газетах известия штопали,

Толкаясь лезли в последние первыми,

А тоска у прямящегося тополя

Звенит и звенит серебряными нервами.

Кто-то бродит печальный и изменчивый.

У кого-то сердце оказалось не в порядке,