Бахтурин Константин Александрович - Стихотворения

  

  

   К. А. Бахтурин

  

  

  

   Стихотворения --------------------------------------

  Библиотека поэта. Поэты 1820-1830-х годов. Том второй

  Биографические справки, составление, подготовка текста и примечания

  В. С. Киселева-Сергенина

  Общая редакция Л. Я. Гинзбург

  Л., Советский писатель, 1972

  OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------

  

  

  

  

  СОДЕРЖАНИЕ

  Биографическая справка

  232. "Я помню дни, - не зная славы..."

  233. Рим

  234. Насильный брак

  235. Гению-поэту

  236. Высокие груди и черные очи

  237. Цыганке

  238. <Хор разбойников. Из драмы "Козьма Рощин, рязанский разбойник">

  239. <Гимн Катрице. Из драмы "Молдаванская цыганка, или Золото и кинжал">

  240. "Однообразные досуги..."

  241. Барон Брамбеус. Баллада

  242. Песня ямщика

  243. <Автоэпиграмма> ("Бахтурин, переплыв чрез Ахерон...")

  244. Песня цыганки

  Константин Александрович Бахтурин родился в 1809 году. Его отец, петербургский чиновник, по отзыву современника, человек образованный и довольно культурный, по-видимому не был потомственным дворянином. {В. И. Панаев, Воспоминания. - "Вестник Европы", 1867, т. 3, No 9, с. 202-203. Дед Константина Бахтурина, по некоторым сведениям, был актером. В ГБЛ (архив Н. А. Маркевича) хранится рукопись пьесы Александра Бахтурина "Маскарад, или Тульский судья, или Как сом в вершу попал" (1792). Не исключено, что ее автор - отец поэта.}

  М. И. Глинка, в молодости служивший в канцелярии департамента путей сообщения под начальством А. Н. Бахтурина, был частым гостем в его доме. В 1824 году начинающий композитор сочинил музыку на текст романса "Моя арфа" из поэмы В. Скотта "Матильда Рекби". Стихотворный перевод романса принадлежал юному Константину Бахтурину.

  О том, где и как он воспитывался, сведений не сохранилось. Известно лишь, что, будучи еще совсем молодым человеком, Бахтурин облекся в военный мундир и свыше десятка лет прослужил в гусарах и уланах.

  В октябре 1832 года он появляется в Москве и через посредство В. В. Пассска, с которым незадолго до того познакомился в Харькове, был представлен его друзьям по кружку (Герцену, Огареву, Н. М. Сатину и другим). Т. П. Кучина (кузина Герцена), вскоре ставшая женой Пассека, несколькими штрихами очерчивает наружность молодого уланского офицера - блондина, непоседливого, "чрезвычайно подвижного" гуляку. {Т. П. Пассек, Из дальних лет, т. 1, М., 1963, с. 432.} Подробнее рассказывает о нем Сатин. Знаменательно, что в его мемуарном очерке речь идет о Бахтурине, Соколовском и Полежаеве, в облике которых было много общего.

  Бесшабашность Бахтурина, страсть к кутежам и фанфаронство - все это явно диссонировало с серьезными умственными интересами, объединявшими членов кружка. При всем том ветреник Бахтурин был типичной фигурой среди определенной части молодого поколения, вступившего в зрелый возраст в середине 20-х годов. Интересную характеристику этой молодежи дал в 1834 году Белинский в связи с оценкой стихов Полежаева. Эта личность, по его словам, - "несчастная жертва духа того времени, когда талантливая молодежь на почтовых мчалась по дороге жизни, стремилась упиваться жизнью, а не изучать ее, смотрела на жизнь как на буйную оргию, а не как на тяжкий подвиг". {В. Г. Белинский, Литературные мечтания. - Полн. собр. соч., т. 1, М., 1953, с. 78.}

  Отношения Бахтурина с герценовским кружком прервались. В 1833 году он переводится в Петербург. В том же году в Москве вышла из печати его поэма "Вступление на престол князя Александра Тверского", принесшая автору некоторую известность. Спустя два или три года Бахтурин в чине поручика выходит в отставку "вследствие происшедшего с ним скандала", {К. Н. Макаров, Люди старого времени. Гл. III. Поэт Бахтурин. - "Исторический вестник", 1894, No 1, с. 175.} как глухо сообщает К. Н. Макаров, основываясь на неизданной части записок своего отца, закадычного приятеля поэта. Не имея никаких средств к существованию, Бахтурин вынужден был кое-как перебиваться на скудные литературные заработки, полагаясь на случай, а нередко и доброхотство друзей. По заказам актеров он за пять-шесть лет написал для Александрийского театра несколько драм: "Пятнадцать лет разлуки" (1835), "Козьма Рощин, рязанский разбойник" (1836) и сюжетно связанную с ней пьесу "Староста" (1836), затем "Красное покрывало" (1836), "Ибрагим и Роксана" (1837), "Замок Нейгаузен" (1838), "Батый в Рязани" (1839). {В скобках указывается год постановки.} Наибольший успех из них выпал на долю "Козьмы Рощина".

  Театр снова свел Бахтурина с Глинкой. Композитор написал музыкальный номер для его мелодрамы "Молдаванская цыганка, или Золото и кинжал" (1836), а в 1838 году Бахтурин принял какое-то участие в разработке либретто "Руслана и Людмилы".

  Облик Бахтурина-драматурга довольно удачно обрисовал Булгарин. Этот автор, по его словам, "переливает в драматические формы повести и эпизоды из романов или поэм русских писателей... Его нельзя назвать бездарным писателем, но в нем нет ни высоких мыслей, ни глубоких чувств, ни самородных идей, составляющих высокую драму. Это писатель мелких парижских театров. Но он пишет легким стихом и умеет придать своим драматическим пиесам сценическую жизнь и движение". {Ф. В. Булгарин, Панорамический взгляд. - "Репертуар русского театра", 1840, ? 3, с. 20-21.}

  Театр привлекал Бахтурина, конечно, не только возможностью заработка. Страсть к актерству насквозь пронизывала его натуру. По свидетельству мемуаристов, он любил разыгрывать важные роли, выдавал разные небылицы за случаи из собственной жизни. Так, например, он прицеплял к мундиру георгиевский крест, которым не награждался, рассказывал о сражениях, в которых не участвовал, и от души тешился этими ребяческими выходками. Вращался Бахтурин в среде не слишком культурной. Это были мелкие чиновники, офицеры, актеры. Из литераторов он, видимо, ближе всех был к Бенедиктову и П. П. Ершову. Иногда он появлялся и в компании Кукольника. Поэт Я. П. Полонский сообщает, что до 1836 года Бенедиктов, Ершов и Бахтурин составляли "дружеское трио" и "задумывали и здать альманах, наполнить его своими произведениями, и под заглавием "Мы вам" выпустить в свет с виньеткой, изображающей несущуюся тройку с эпиграфом: "Вот мчится тройка, но какая? Вдоль по дороге, но какой?"" {"Биография В. Г. Бенедиктова, составленная Я. П. Полонским". - В. Г. Бенедиктов, Сочинения, т. 1, изд. 2, СПб., 1902, с. VII.}

  Забавный болтун, мистификатор, направо и налево сыпавший экспромтами, Бахтурин благодаря своему таланту застольного витии пользовался спросом во многих петербургских домах, где устраивались дружеские сходки и вечеринки. Особенный эффект имели летучие импровизации Бахтурина. "Какую тему ему ни задайте, он вдруг без малейшего надумывания продекламирует без остановки несколько десятков самых звучных, гладких, плавных стихов", {Н. П. Макаров, Мои семидесятилетние воспоминания и с тем вместе моя полная предсмертная исповедь, ч. 1, СПб., 1881, с. 154-155.} - свидетельствовал Н. П. Макаров. В многочисленных экспромтах, эпиграммах и сатирических "перепевах" Бахтурин дал полный простор своему непритязательному юмору. Почти вся масса этих стихов до нас не дошла. Известны лишь сатира на О. И. Сенковского "Барон Брамбеус" и часть шуточного стихотворения об актерах, {См.: "Письма М. И. Глинки к К. А. Булгакову". - "Русский архив", 1869, вып. 2, с. 351.} да несколько экспромтов, записанных Макаровым.

  Другую грань поэтического творчества Бахтурина представляют стихотворные произведения, предназначавшиеся для печати. Многие из них были собраны поэтом и в 1837 году выпущены отдельной книжкой. {Сборник вызвал полуодобрительный отзыв Ф. А. Кони ("Северная пчела", 1837, 31 июля) и разгромную рецензию О. И. Сенковского ("Библиотека для чтения", 1837, ? 9).} И в них порой слышатся отголоски богемной жизни, но говорится о ней в тонах глубокого сожаления и раскаяния. Преобладают же в сборнике элегические настроения. Оригинального в этих произведениях очень мало и все же глумливый отзыв о них О. И. Сенковского был несправедливым.

  В составе сборника выделяется прежде всего довольно острое стихотворение "Рим", написанное, видимо, во второй половине 20-х годов, но опубликованное лишь в 1837 году. Как и в декабристской поэзии, картина упадка Древнего Рима, подпавшего под власть императоров и временщиков, вызывала чисто русские политические ассоциации. В поэме "Вступление на престол князя Александра Тверского" Бахтурин как бы продолжает думу Рылеева "Михаил Тверской", рассказывая о судьбе двух сыновей этого несчастного князя, павшего жертвой гнусных происков московского князя Георгия.

  Поэма далека от исторического правдоподобия. Главное в ней - это современный подтекст: исторической теме национального освобождения придается современное звучание, то есть, грубо говоря, татарское иго приравнивается к произволу отечественных властей. Вместе с тем героический, наступательный пафос борьбы за правое дело в этом произведении отсутствует.

  Перекликается с поэзией Рылеева (дума "Димитрий Самозванец") и такое стихотворение Бахтурина, как "Смерть Дмитрия Самозванца". В отличие от думы Рылеева, раскрывающей психологию преступной души, Бахтурин акцентирует внимание на другом. В лице Самозванца он показывает человека низкого происхождения - "расстригу" и проходимца, наделенного, однако, незаурядными душевными качествами. Окруженный восставшими москвичами, обреченный на неминуемую смерть, он выглядит не жалким и отвратительным, а по-царски величественным и гордым. Нота сочувствия к Самозванцу как незаконному властителю, отважному "похитителю трона", очень характерна для Бахтурина. Еще более заметно его демократизм сказался в небольшой стихотворной сценке "Вельможа и простолюдин", посвященной одному из эпизодов Смутного времени. Вельможа - это Ляпунов, у которого на первом плане боярская спесь, а не гражданский долг перед родиной. Ему противостоит "нижегородский мещанин" Козьма Минин, подлинный патриот, рассуждающий трезво и мудро.

  Впрочем, демократизм Бахтурина выглядел весьма расплывчатым. Это был демократизм, внушенный симпатией к низам, но достаточно лояльный по отношению к верхам. Показательно, что в своих пьесах поэт делал ставку на вкусы преимущественно мещанской публики Александрийского театра. И та же приноровленность к невзыскательным запросам малокультурного читателя дает себя знать в песнях и сказках Бахтурина, написанных по образцу ершовского "Конька-Горбунка". В наиболее привлекательном виде демократические тенденции сказались в его одноактной пьесе "Санкт-петербургская мелочная лавка", изображающей простонародную среду.

  Сатин справедливо писал о поэте: "Бахтурин, без сомнения, имел талант... но недостаток образования, пустая жизнь и нужда в деньгах погубили его. Стих его был гладок и звучен, фантазии у него было более, чем у Соколовского; но он не умел управлять ею". {Н. М. Сатин, Из литературных воспоминаний. - "Русские пропилеи", т. 1, М., 1915, с. 203.}

  Неустроенность, беспорядочная жизнь, пьянство в конце концов совершенно расстроили здоровье поэта. Он умер 32-х лет от роду. Известие о его кончине, последовавшей 19 января 1841 года, напечатал журнал "Репертуар русского театра".

  

  

  

  

   232

  

  

   Я помню дни, - не зная славы,

  

  

   Ни неги страсти роковой,

  

  

   Когда младенчества забавы

  

  

   Едва рассталися со мной,

  

  

   Уж бог задумчивости сладкой

  

  

   Меня в прогулках посещал,

  

  

   И предо мной летал украдкой

  

  

   Какой-то дивный идеал, -

  

  

   К нему стремились все мечтанья,

  

  

   Как другу я ему вверял

  

  

   И сердца темные желанья,

  

  

   И всё, чем жил и чем дышал.

  

  

   Я верил с детской простотою,

  

  

   Что мне неведомый сулил, -

  

  

   И он с волшебною мечтою

  

  

   Меня ребёнком подружил!..

  

  

   Но вскоре в неге упоений

  

  

   Утоп я пылкою душой;

  

  

   Меня покинул добрый гений

  

  

   В пороках жизни молодой!

  

  

   От взоров скрылся мир воздушный

  

  

   Моей причудливой мечты, -

  

  

   И я стал зритель равнодушный

  

  

   Даров ума и красоты!..

  

  

   Когда ж опять во мне проснутся

  

  

   Порывы чистые весны?

  

  

   Когда же чувства отзовутся

  

  

   В заветных звуках старины?

  

  

   Ужели буйные набеги

  

  

   Минутных, бешеных страстей

  

  

   Союз священный тихой неги

  

  

   С душой расторгнули моей?

  

  

   Но вы, минуты вдохновенья,

  

  

   Вы мне оставили свой след:

  

  

   Печаль и жажду песнопенья -

  

  

   Плоды таинственных бесед!

  

  

   И вот они, восторги песен,

  

  

   Погибший шепот светлых дум;

  

  

   Но их вместить - я сердцем тесен,

  

  

   И свыкся с праздностью мой ум.

  

  

   Ни прежних чувств, ни прежней силы

  

  

   Уже в мечтах не нахожу

  

  

   И, как на братские могилы,

  

  

   На песни юности гляжу!

  

  

   <1836>

  

  

  

  

  233. РИМ

  

  

  Рим, самовластный бич народов и царей!

  

  

  Где слава прежняя твоих цветущих дней?

  

  

  Где гордые сыны и Брута и Камилла?

  

  

  Ответствуй, грозного могущества могила!

  

  

  Почто граждан твоих вольнолюбивый дух,

  

  

  Столетья озарив, в столетиях потух?

  

  

  Ужель завет судьбы рукою своенравной

  

  

  Низверг сей колосс сил, свободный, но державный?

  

  

  Нет, избранный народ, ты сам себя сразил:

  

  

  Ты гибель с роскошью в отчизне водворил,

  

  

  В сердцах изнеженных разлился яд разврата!..

  

  

  Междоусобием и завистью Сената

  

  

  Свобода скрылася, пренебрежен закон, -

  

  

  И гордый человек шагнул за Рубикон,

  

  

  Который средь шатров в безмолвном отдаленье

  

  

  Давно Республики обдумывал паденье.

  

  

  Уж хищник на чело корону возлагал, -

  

  

  Но Брут был жив еще - и властолюбец пал.

  

  

  Он пал - и Рим воскрес, и гордая свобода

  

  

  Отозвалась в сердцах великого народа!..

  

  

  Но быстро пролетел восторгов общий глас:

  

  

  Потомок Ромула душою вновь угас!

  

  

  Вот ставки бранные Антония, Лепида!

  

  

  Уже смерть Цезаря друзьями позабыта;

  

  

  Не Бруту пылкому они готовят месть, -

  

  

  Нет, цель у них одна: отечество угнесть,

  

  

  Под благородною мечтая скрыть личиной

  

  

  Коварные сердца и бой несправедливый.

  

  

  Уже Филиппополь сраженьем оглашен;

  

  

  В нем Рим последнего римлянина лишен!

  

  

  С тех пор иль золото, иль воинов пристрастье

  

  

  Владели родиной...

  

  

  <1836>

  

  

  

  234. НАСИЛЬНЫЙ ВРАК

  

  

   Я видел страшный твой обряд,

  

  

   Обряд насильственный венчальный,

  

  

   Послушной жертвы взор печальный

  

  

   С трудом, с трудом мой вынес взгляд!

  

  

   В раздумья, с мрачною душою

  

  

   Я наблюдал ее черты:

  

  

   Какой небесною тоскою

  

  

   Сияла дева красоты!

  

  

   С каким рассеяньем глядели

  

  

   Глаза невесты на налой;

  

  

   Блуждая тускло, вдруг горели

  

  

   Слезами жаркими порой!..

  

  

   Ее сопутник в жизни новой

  

  

   Стоял с бесчувственным лицом,

  

  

   Как бы скучая под венцом,

  

  

   Как бы к венцу всегда готовый.

  

  

   Бездушный взор его очей,

  

  

   К подруге юной устремленный,

  

  

   Был чужд и радости священной,

  

  

   И тихой горести лучей.

  

  

   Но вот окончено венчанье;

  

  

   Едва холодное лобзанье

  

  

   Супруг ей с гордостью дарит, -

  

  

   Она трепещет! Снег ланит

  

  

   Денницы пурпуром покрыло,

  

  

   Как будто ужас наводило

  

  

   Его лобзанье на нее!

  

  

   Как будто сердце ей твердило:

  

  

   "Погибло счастие твое!"

  

  

   Насильно слов уста искали,

  

  

   Грудь поднялась - и как ручей,

  

  

   Из голубых ее очей,

  

  

   Сверкая, слезы побежали!..

  

  

   Я видел страшный твой обряд,

  

  

   Обряд насильственный венчальный,

  

  

   Послушной жертвы взор печальный

  

  

   С трудом, с трудом мой вынес взгляд!

  

  

   <1836>

  

  

  

   235. ГЕНИЮ-ПОЭТУ

  

  

   Горит, горит воображенье!

  

  

   Небес я слышу тайный зов!

  

  

   Мне подарил благословенье -

  

  

   Самодержавный сын богов!

  

  

   Увитый лаврами, в сияньи

  

  

   Веков нетленного венца,

  

  

   Он обратил свое вниманье

  

  

   На неизвестного певца!

  

  

   Меня вознес он над толпою

  

  

   Своей могучей похвалой, -

  

  

   И мир поэзии святой

  

  

   Ясней открылся предо мною!

  

  

   Ясней ума и сердца сны

  

  

   Лучом небес озарены!

  

  

   Живых восторгов наслажденья

  

  

   Властна ль лишить меня тюрьма,

  

  

   Когда диктатор вдохновенья,

  

  

   Диктатор чувства и ума,

  

  

   Мои ласкает песнопенья?..

  

  

   <1836>

  

  

   236. ВЫСОКИЕ ГРУДИ И ЧЕРНЫЕ ОЧИ

  

  

   Высокие груди и черные очи!

  

  

   Вы долго, вы долго ласкали меня!

  

  

   Вы были отрадой и в сумраке ночи,

  

  

   И в блеске веселом счастливого дня!

  

  

   Высокие груди и черные очи!

  

  

   Кто вами владеет, кто вами живет,

  

  

   Кто вас лобызает под сумраком ночи, -

  

  

   Тот днем наслажденье в мечтаниях пьет!

  

  

   Высокие груди и черные очи!

  

  

   Когда вас забуду? Когда вы меня

  

  

   Не будете мучить ни в сумраке ночи,

  

  

   Ни в блеске докучном печального дня?

  

  

   <1836>

  

  

  

   237. ЦЫГАНКЕ

  

  

   Лобзай, лобзай меня, цыганка,

  

  

   Буди восторг в груди моей, -

  

  

   Пускай порочная приманка

  

  

   Твоих объятий и речей

  

  

   В меня вливает жар мгновенный!

  

  

   Мне нужен он! Пусть упоенный

  

  

   Твоей продажной красотой -

  

  

   Сдружу забвенье я с мечтой!..

  

  

   Хотя бы ты, раба разврата,

  

  

   Могла занять меня в глуши:

  

  

   Страшусь я грозного возврата

  

  

   Священной горести души!

  

  

   Пускай, в твои вглядевшись очи,

  

  

   Забуду я тот нежный взор,

  

  

   Который днем и в мраке ночи

  

  

   Глядит, как совести укор,

  

  

   В мою измученную душу!..

  

  

   Пускай с тобою я разрушу

  

  

   Порывы чистые мои,

  

  

   Следы томительной любви!.. -

  

  

   Лобзай, лобзай меня, цыганка!

  

  

   Буди восторг в груди моей!

  

  

   Нужна мне жалкая приманка

  

  

   Твоих объятий и речей.

  

  

   <1836>

  238. <ХОР РАЗБОЙНИКОВ ИЗ ДРАМЫ "КОЗЬМА РОЩИН, РЯЗАНСКИЙ РАЗБОЙНИК">

  

  

   Не леса шумят, не погодушка

  

  

  

  

   Разыгралася!

  

  

   Нет, рязанская наша волюшка

  

  

  

  

   Разгулялася!

  

  

   Родились мы врозь, породнились вдруг,

  

  

  

  

   Ночкой темною!

  

  

   Съединил друзей закадышный друг

  

  

  

  

   Свахой острою!

  

  

   Мы реку пронырнем, сквозь огонь мы пройдем

  

  

  

  

   Шайкой целою,

  

  

   Что ножом не возьмем, то огнем доберем

  

  

  

  

   Рукой смелою!

  

  

   Не леса шумят, не погодушка

  

  

  

  

   Разыгралася!

  

  

   Нет, рязанская наша волюшка

  

  

  

  

   Разгулялася!

  

  

   <1836> 239. <ГИМН КАТРИЦЕ ИЗ ДРАМЫ "МОЛДАВАНСКАЯ ЦЫГАНКА, ИЛИ ЗОЛОТО И КИНЖАЛ"Ю

  

  

   Солнце в блеске выступает

  

  

   На лазурные поля,

  

  

   Небо радостью пылает,

  

  

   Но печалится земля.

  

  

   Луч блестит в волнах потока,

  

  

   Сквозь деревья брызжет свет,

  

  

   Солнце неба - на востоке,

  

  

   Но земного солнца нет.

  

  

   Взор туманится, не видит,

  

  

   Что там на небе горит,

  

  

   Луч златой доколь не выйдет

  

  

   И земли не озарит.

  

  

   Встань, прекрасная Катрица,

  

  

   Встань, жемчужина любви!

  

  

   Обрати к нам, как денница,

  

  

   Очи томные свои.

  

  

   Пусть роскошные мечтанья

  

  

   В взоре плавают твоем

  

  

   И, как в первый день созданья,

  

  

   Радость царствует на нем!

  

  

   Не таись, звезда востока,

  

  

   Под ревнивой пеленой,

  

  

   Светлооких дев Пророка

  

  

   Пристыди своей красой!

  

  

   <1836>

  

  

  

  

   240

  

  

   Однообразные досуги

  

  

   Сменили бешенство страстей;

  

  

   Без вдохновенья, без подруги

  

  

   Проходит время юных дней.

  

  

   Я свыкся с хладной тишин