Желиховская Вера Петровна - Сон в руку

nbsp;  - Какая зима, Бог с тобою! Разве не видишь ты, как всё здесь цветёт и сияет?..

   И он влёк меня через пустую, тёмную площадь, всё скорее и скорее, туда, - к моему дому.

   Тут я сообразила, какой я говорю вздор. Что такое: лето, зима?.. Там, где мы находились, нет и быть не может никаких времён года.

   Вот уж мы у самого дома... Он выходил на площадь углом. Всё, что происходило в угловой комнате, было насквозь видимо всем прохожим; но на площади, кроме нас, не было ни души.

   Мы подошли к самому окну той комнаты. Я тотчас её узнала: в ней я недавно любовалась старинною мебелью. Но теперь мебель эта была не сложена в груду, а чинно, в порядке расставлена в просторной комнате, по старинному освещённой, не лампами, а тяжеловесными бронзовыми подсвечниками и бра. И всё в этом старом кабинете смотрело как-то официально, богато, - но не по нашему. В высшей степени заинтересованная, я внимательно рассматривала убранство, гравюры по стенам, тяжёлые кресла и столы с золочёнными арфами, с львиными ножками, - и вдруг чуть не вскрикнула от удивления. Кушетка!.. Моя кушетка! Та самая, которую я накануне купила в мебельном складе Барского. Она или двойник её стоял у стенки, против громадного письменного стола, рядом с дверями.

   - Посмотри, - сказала я мужу, - вот пара моей кушетке. И обивка такая же, только новее...

   Я не успела договорить. Дверь отворилась, и в комнату вошла молодая женщина.

   Она поразила меня своим странным нарядом, а ещё более сосредоточенным, злым выражением своего красивого лица.

   Точно будто она целиком сошла со старинного портрета, со своим высоко поднятым шиньоном, короткою, перетянутою под грудью талией и лёгким голубым шарфом... Позвольте!.. Ну, да, точно. Я видела такой портрет... Я знаю эту молодую, сердитую даму. Но... что ж это она делает?

   Она быстро подошла к письменному столу; украдкой оглянулась, словно боясь, что за нею подсматривают; наклонилась к лежавшим на виду бумагам и письмам, и быстрыми, кошачьими движениями перебрав их, схватила одно и, ещё сердитее нахмурив брови, гневным, порывистым движением сорвала с него конверт.

   Сама не знаю, как это сталось, но я следила за движением её глаз по строкам, и вместе с нею читала письмо... И по мере того как я читала, и смысл его мне уяснялся, я чувствовала, что сердце моё сжимается, и холодный пот проступает на лбу...

   Ведь вот оно!.. Именно оно, нужное мне необходимое письмо!.. Я хотела закричать, отнять письмо, - но не могла ни шелохнуться, ни пошевелить языком. Я точно окаменела и смотрела с тоскливым ожиданием: что будет!

   Молодая женщина прочла и гневно подумала, - да, подумала. Я читала и письмо, которое она держала в руках, и мысли, пробегавшие в её голове...

   Она подумала:

   "Отнять у детей моих состояние?.. Я не позволю!.. Чтоб этот выживший из ума старик оставил нас, своих законных наследников, ни с чем, в пользу этих вновь проявившихся внуков, заморских князей Рамзаевых?.. Не бывать тому!"

   И она поднесла было письмо к горевшей свече, но в эту минуту раздались шаги. Сжечь письма молодая женщина не успела, а только нервно сжала его, скомкала в руке и быстрым движением сунула его в карман.

   Но она так спешила, что промахнулась: в карман оно не попало. Я видела, что оно скользнуло на пол и осталось на ковре...

   Тогда произошло нечто смутное, в чём я впоследствии никогда не могла отдать себе ясного отчёта.

   В комнату вошли новые лица. Старушка, бодрая ещё, высокая и красивая женщина, с умным, открытым лицом и старец, согбенный годами и болезнью, опиравшийся на её руку.

   Я всматривалась в них с усиленным сосредоточенным вниманием и вместе со смутным чувством не то страха, не то печали. Это странное чувство заставляло сердце моё неровно биться, сжиматься и тоскливо замирать... Мне казалось, я была уверена, что я знаю людей этих, что они мне милы, близки... Но в то же время я не могла бы их назвать, и мне чувствовалось, что неизмеримая бездна отделяет их от меня - в силу этого я не шевелилась. Я не пыталась ни окликнуть их, ни указать на комок бумаги, лежавший у их ног; хотя прекрасно сознавала, что это и есть тот важный документ, в котором заключался вопрос жизни и смерти для детей и внуков моего исчезнувшего когда-то дяди.

   Моё смутное состояние сказывалось всё сильнее.

   Я напрягала всю силу своей воли, чтобы смотреть на них, всё видеть и слышать, что они говорят между собою... Неопределённое сознание говорило мне, что я напрасно любопытствую, - что оживлённый разговор странных лиц, действовавших предо мною, не касается интересующего меня предмета, что мне излишне его слышать; но я всё-таки напрягала слух и зрение...

   Напрасно!.. С каждой секундой они или я отдалялись, на меня словно нисходили туманные покровы. Сладкая истома, тихое пение и звон окружали меня. Мне казалось, что я отделяюсь от земли, что я становлюсь легче воздуха, что неодолимая сила уносит меня за собою куда-то в даль, в высь, в пространство, - всё дальше и дальше от старого дома, от этих необыкновенных людей, столь мне близких и вместе от меня далёких.

   Последними лицами, виденными мною в угловой комнате нашего дома - были двое детей и молодой человек.

   Девочка лет пяти, с красивым, капризным личиком, похожим на лицо молодой женщины, желавшей сжечь письмо, - вбежала и бросилась к ней с просьбой или жалобой, которых я не слыхала; крошечный мальчик, заливавшийся смехом сидя на плече высокого господина, который внёс его, широко распахнув дверь...

   Но при взгляде на этого красивого, стройного молодого человека, я громко закричала. Хотя между нами уж расстилался туманный покров, я мигом узнала в нём своего отца...

   Вскрикнув, я свалилась с ужасной высоты.

   - Что ты?.. Господь с тобой, Елена! - услышала я встревоженный голос мужа. - Вот уж пять минут я стою над тобой и напрасно стараюсь разбудить!.. Ты во сне стонешь, кричишь и не можешь проснуться...

   Я приподнялась и вопросительно смотрела на мужа.

   Так вот в чём дело... Я спала!.. Всё это мне приснилось... Но с какой поразительной ясностью!

   Мне и теперь решительно казалось, что я видела не сон, а живых людей. Я ещё чувствовала их близость, полную реальность их существования, как бы их невидимое присутствие возле себя.

   Я не могла опомниться от яркости впечатления и только что собралась с мыслями, хотела было прервать восклицания всё ещё дивившегося надо мною мужа, рассказать ему своё видение, как сам Юрий Александрович заговорил последовательнее, с усмешкой очень неопределённою.

   - Скажи пожалуйста, уж не сны ли какие-нибудь вещие тебя тревожили на этом допотопном ложе? - спросил он, вынув изо рта сигару и глядя не на меня, а в сторону. - Так мы с тобою и проспали всенощную-то?.. Досадно!

   - Я верно очень долго спала?

   - Да, всенощная уж всюду отошла... Ну, делать нечего!.. А я знаешь ли... Престранная вещь! Я видел во сне твой диван...

   Я даже встала от изумления.

   - Ты тоже его видел?!.

   - Как - тоже?.. Разве он и тебе привиделся?

   - Отчасти... Но всё равно. Скажи пожалуйста, что же? Как же ты видел мой диван?

   - Престранно! Я видел его точно таким же, но новее и не здесь, не у тебя. Он привиделся мне будто бы там, в вашем старом доме, на площади...

   Я к месту приросла и едва ли не открыла рта от изумления.

   "Там же! В том же доме... Вероятно в той же комнате!" - проносились мысли в моей голове.

   Но прерывать мужа я не хотела.

   - Да, - продолжал он. - Это престранный сон!.. Представь себе, привиделось будто мы с тобой не то идём, не то летим, через какой-то большой, прекрасный сад и вдруг видим дом...

   - Наш старый дом?.. Ярко освещённый! - не выдержав прервала я. - И мы остановились под окнами...

   - Ну да!.. почём ты знаешь? - изумился Юрий Александрович.

   - Уж знаю!.. Постой, мой милый, не говори: я скажу дальше. Мы с тобою стали под отворенным окном угловой комнаты и увидали там, сначала, одну даму, одетую в старинный костюм, какие носили в начале века. Потом вошли другие лица: старушка и старик, двое детей и...

   - Нет, нет! Только старик и девочка... Но, послушай, Елена, как можешь ты знать?.. Это слишком странно!.. Неужели и ты видела тоже?..

   - Бога ради! Я скажу тебе всё, но продолжай теперь. Всё, всё рассказывай!.. Это в самом деле слишком важно!.. Говори дальше.

   - Ну, вот видишь ли, мне сначала, правда, показалось, что из этой комнаты вышли какие-то люди, но я их не различил; а когда сон мой выяснился, там, у большого письменного стола, сидел в вольтеровском кресле один старик, а против него, вот на этой самой кушетке-самосоне, примостилась маленькая девочка, лет пяти-шести...

   - Черноволосая? С хорошеньким, но капризным лицом? - прервала я.

   - Пожалуй, да! Как это однако странно!.. Неужели и тебе такая же пригрезилась?

   - Продолжай! Продолжай!.. Я расскажу свой сон после! - вскричала я, в высшей степени заинтересованная и изумлённая.

   А сама думала: "Я видела начало семейной сцены, он - продолжение... Это ясно".

   - Да моему сну сейчас конец, - равнодушно отозвался Юрий Александрович.

   Он напрасно думал обмануть меня притворным равнодушием. По его неровной походке, по нервному подёргиванию плеч, я видела, что он далеко не спокоен. Да ему и не давалось лицемерие: он то и дело сбивался с хладнокровного, иронического тона и, увлекаясь, рассказывал с жаром, гораздо более естественным в данном случае.

   - Мой сон недолог, но очень странен, - продолжал он, пожав плечами. - Представь себе, что я смотрел на этого старика, на эту девочку будто на своих, на близких мне людей. Смотрел внимательно, с каким-то странным чувством захватывающего интереса, будто ожидал и знал, что вот сейчас произойдёт что-то важное, особенное... И вот ещё: никто мне этого не сказал, но я вдруг сам узнал, что этот старик - твой прадед, князь Пётр Павлович Рамзаев...

   - Так было и со мною! - вскричала я.

   - Погоди! Погоди! - остановил меня Юрий. - Вот что всего удивительнее: я читал, я знал его мысли...

   - Как и я... Что ж он думал?

   - Ах!.. Он думал... Что он думал? - вдруг рассердился Юрий и заходил, заметался нетерпеливо по комнате. - Я убеждён, что это не что иное, как результат давишнего свидания - с тем полоумным капитаном-моряком!.. Просто впечатление его россказней, басни о княгине и княжне Рамзаевых!.. Об американском князе Петре Павловиче... Какая глупость!

   Он так рассердился, что даже прервал свою речь, гневно стукнув рукой по столику так, что все безделушки на нём зазвенели.

   - Ах, разумеется!.. - поспешила я согласиться. - Кто ж будет верить снам?.. Тем не менее всё это интересно своей оригинальностью, так почему ж не рассказать?.. Кончай, прошу тебя. Что ж было дальше?.. Ты видел мысли старика... О чём же думал он?

   - Ну да, я видел, что старик именно думает о них... То есть не о них собственно, а о своём пропавшем сыне, - спокойней заговорил Юрий, пройдясь несколько раз и с улыбкой недоумения вновь остановившись предо мною. - Он думал, что если князь Павел не погиб, то он должен быть очень несчастен; что может статься у него теперь семья; сын, родной его внук, князь Рамзаев, который нуждается, голодает... И старик сокрушался, а я глядел на него и сам мучился, сожалея его... Ей-Богу!.. Ведь приснится же история!.. Просто смешно!.. Я так понимал его чувства, так разделял его горе, будто сам их испытывал, с ним заодно... Удивительная вещь эти сны!.. Откуда берётся их реальность?.. Ведь вот, слава Богу, проснулся, рассказываю тебе, сознаю же вполне, что это вздорный сон, - а между тем старческое лицо это передо мною, и мне и теперь его жаль... Ведь вот глупость-то!

   - Глупость, понятно! - умиротворяющим голосом отозвалась я. - Ну и что ж дальше случилось?

   Юрий Александрович отвечал не сразу. Он сначала походил, подумал; потом остановился среди комнаты, развёл руками, и полусердито, полусмешливо произнёс:

   - Тс-с!.. Потеха!

   - Юрочка!.. Да расскажи же! - взмолилась я. - Что ж ты один потешаешься!.. Говори же, что дальше-то было?

   - Дальше-то самое удивительное и самое нелепое! - вскричал он. - Вообрази себе, что я вдруг будто бы увидел у ног старика, под столом, какую-то скомканную бумажку и вдруг понял, что в ней - всё!.. Понимаешь?.. Всё самое важное и нужное для вразумления и успокоения этого старика, князя Рамзаева. Я не мог отвести глаз от этого смятого комка бумаги... Я ясно видел, что в нём ответ на все его недоумения; что стоит ему наклониться, поднять, прочесть - конец недоразумениям, горю и страданиям его. И ты представить себе не можешь, душа моя, как я хотел ему сказать об этом!.. Я усиливался закричать, указать ему, внушить ему моё знание, - но ничего не мог... И представь себе, Hélène....

   Юрий до того увлёкся, что забыв обычную сдержанность, склонился ко мне, к дивану, на котором я сидела, и крепко ухватив меня за плечо, потрясал одной рукою, размахивая другой, и продолжал:

   - Вообрази себе только, как я обрадовался, когда эта маленькая девчонка, эта правнучка его вероятно, вдруг кубарем свалилась вот с этого самого дивана, нагнулась и подняла эту скомканную бумажку, это письмо его внука, князя Петра Рамзаева...

   - И отдала ему? - вскричала я.

   - Какое! Не отдала совсем, негодная девчонка! А ещё больше скомкала, подбросила как мячик, поиграла и вдруг, упав во весь рост на диван, вытянула руку и сунула его вот так - сюда!

   И говоря это муж мой, для нагляднейшего объяснения, с маху засунул руку между глубокой спинкой и сиденьем моей старой кушетки...

   Чрезвычайно заинтересованная его рассказом, поражённая совпадением нашего двойного сна, я сгорала желанием рассказать ему начало своего видения и собралась вскочить и закричать: "А послушай теперь, что мне привиделось"...

   Но слова замерли у меня в горле.

   Юрий медлил подняться, тяжело налегая на плечо моё, а лицо его приняло такое странное и страшное выражение, что я перепугалась.

   - Что с тобою, мой милый?.. Тебе дурно?! - закричала я, с ужасом вглядываясь в него.

   Он молчал, да вряд ли и слышал мой вопрос, потрясённый неожиданным впечатлением. Но я немного успокоилась, чувствуя что он приподымается...

   Он приподнялся и стал на ноги, но был очень бледен и смотрел не на меня. Растерянный взгляд его был устремлён на его руку.

   Следуя за направлением его глаз, взглянула и я, и взглянув, громко вскрикнула, поражённая: в руке Юрия была измятая бумага, - комок слежавшегося, пожелтелого как пергамент, старого письма!..

   Рассказывать ли далее?

   Это было одно из писем покойного князя Петра Павловича, моего двоюродного дяди, к своему престарелому деду.

   Одно из многих писем, стараниями первой жены отца моего не дошедшее до своего назначения... Бедная женщина, зорко оберегая интересы детей своих, их самих сберечь не умела!

   Я убеждена, что так удивительно привидевшаяся мне с мужем девочка и была та самая старшая сестра моя, что умерла в ранней молодости, сорок лет тому назад.

   Чудесно найденное нами в прадедовском диване письмо - вполне восстановляло истину: в нём юноша Пётр Рамзаев извещал деда, что женится на дочери пастора Стивенса. Княгиня Рамзаева была та самая Екатерина Стивенс, а моя новая кузина Елена - меньшая и ныне единственная её дочь...

   Нечего и говорить о радости их заступника, капитана Торбенко, которому мы поспешили в тот же вечер сообщить наш двойной сон, удивительную находку и полную готовность возвратить наследство прадеда по принадлежности.

   На следующий, светлый, праздничный день Рождества Христова мы телеграфировали госпоже Рамсей. Через три месяца княгиня Рамзаева с дочерью Еленой уже были в России, нашими дорогими гостьями; а через год мы искренно сошлись и полюбили друг друга, как и подобает добрым родственникам.

   Прадедовский диван у нас в большом уважении и почёте. Так как у меня нет детей, то я завещаю его кузине Елене и надеюсь, что не только она, но дети её и внуки будут беречь и любить старика, который так верно и честно сохранил им права их и достояние.

  

   Источник: Желиховская В. П. Фантастические рассказы. - СПб.: Типография А. С. Суворина, 1896. - С. 127.

   OCR, подготовка текста: Евгений Зеленко, август 2011 г.

   Оригинал здесь: Викитека.