Вербицкая Анастасия Николаевна - Ночью

там, на сцене, после этих счастливых минут, да опять корыто, кухня, больные дети, долги... А главное - одиночество... вечное одиночество... И когда я успокоюсь теперь? Когда? Ведь, вся моя молодость, все мечты мои погибшие вспомнились теперь... и заснуть не дадут... А завтра вставай! И опять то же, без просвета, без конца... А вы уедете... забудете... У вас там своя жизнь... И зачем вы приехали? Зачем сидите здесь?.. Уходите! Вы мне столько напомнили... Мне больно вас видеть...

   Она не могла удержать рыдания.

   Михайлов дрогнул и обернулся к ней с расширенными зрачками. Тяжело дыша, он старался завладеть её руками и заглянуть в её лицо.

   - Постойте... одну минуту... Вера, ответьте мне, Бога ради!.. Меня эта мысль гложет... Помните вы ту ночь?.. Последнюю?

   - Пустите меня, Сергей Вас...

   - Помните... ту минуту?.. Ну вот, ответьте мне... если б я тогда...

   Он весь дрожал. Она вдруг посмотрела в его лицо большими, совсем тёмными глазами.

   - Да! Да!.. Да! - крикнула она с отчаянием. - Это было бы так... У меня уже не было силы... и воли бороться... Но вы ушли... И не вернулись...

   - А вы ждали? - хриплым звуком вырвалось у него.

   - Не знаю... ничего не знаю... Кажется... да... Нет!.. Зачем лгать!.. Я ждала вас...

   Он застонал и спрятал лицо в руках. Она говорила что-то. Он не слышал. Ему словно кричал кто-то в уши: "Вот как проходят мимо счастья! Ты жаждал красоты жизни и ушёл без борьбы, когда она тебе готова была улыбнуться... Что разлучило? Какие предрассудки? Какие жалкие условности?"

   Вдруг он выпрямился. В его объятиях на этот раз она почувствовала отчаяние и решимость.

   - Вера, не гоните меня... Живут раз только... Не повторяются такие минуты...

   - Сергей Васильич...

   - Не отталкивай же меня... Вера, Вера! Неужели же ты не поняла? Я не забыл тебя... тебя любил одну... всегда...

   - Оставьте... пустите!

   - Ну, брось ты мне эту минуту счастья!.. Как милостыню... Брось... Одну только ночь!

   Она вырвалась из его рук и встала.

   - Ночь пройдёт, Сергей Васильич... и... настанет утро... Как я его встречу?.. Вы об этом забыли?

   Он потянулся к ней. Но она, дрожа и задыхаясь, отодвинулась опять.

   - Нет!.. Не надо!.. Уходите! Я постараюсь позабыть... Я тоже помнила вас... все эти годы помнила... но... я гнала мысли... Есть такие вещи, о которых думать даже страшно... Отравишься... Ну да!.. И я... и я тоже с ума сходила... Теперь прошло... И порыву этому вашему не верю... Постойте!.. Не то... Я хочу сказать, что это лишняя иллюзия... Вы не меня любите, а прошлое наше... то, чего уж нет... Разве меня можно любить теперь? Я тупа, зла. Я вся высохла... страшная такая стала... Когда я увидала вас нынче, я вспомнила себя другою... словно покойника дорогого... Уйдите, ради Бога!.. Мне тяжело...

   - Вера! Какая бесполезная жестокость! За что?

   - Нет... Вы не поняли... А кто вам сказал, что я захочу пережить такую ночь? Что, уступив вам, я соглашусь и дальше опять на годы будней? Разве вы знаете меня? Не из-за укоров совести... Их у меня не будет...

   Он опять рванулся к ней. Но она отшатнулась и сделала невольный жест, как бы отталкивая его.

   - Да, не будет!.. Пусть это цинизм, пусть безнравственно! Я не этим буду мучиться... А тем, что после жить по-старому я уже не смогу... Понимаете, Сергей Васильич? Не смогу!.. А моя жизнь нужна...

   - Вы не любите меня... Какая любовь рассуждает?

   - Да? - вдумчиво переспросила она. - Возможно... Тем лучше для нас обоих! Вы не бросите жену. Я не соглашусь уйти от мужа... Ведь, вам дороги дети, Сергей Васильич?

   Он молча закрыл лицо руками.

   - Вот видите... У нас с вами свободы нет! Пусть! Я сама выбрала себе дорогу, сама этого хотела... и сама теперь расплачиваюсь. Поздно... Любить нечем... И не надо любить! Если б только знать, что дети... Вот вы сейчас... страшное слово сказали... и словно глаза мне открыли на всё... Какое право имеем мы, нищие, жениться и плодить нищих?.. Да! Какое право? Что мы им готовим? Они малокровны, худосочны, слабы, неспособны бороться с болезнью, которая ждёт за углом. У них нет света, воздуха... Живут чуть не в подвалах, питания нет... По какому праву мы их обрекли на страдание? Мне страшно!.. Страшно!

   Она была как в истерике.

   - Верочка, милая! - испуганно сорвалось у Михайлова.

   - А дальше что? Какое воспитание я им дам? Сама озлобленная, отупевшая, раздражительная?.. Какое образование? На это деньги нужны... Сделать их ремесленниками, чернорабочими? А здоровья, здоровья откуда я им возьму?.. Им в жизни нет выхода из нужды. Но для борьбы с ней силы нужны... силы, чтобы не упасть в грязь, не погибнуть... Чему я научу их, когда сама во всё изверилась? Борцы... Ха-ха!.. Это наши-то ребята несчастные, с кривыми ножками, худенькие заморыши? Господи!.. Я иногда, после целого дня... вот когда оба они у меня от дизентерии умирали... лягу и думаю: "Заснуть бы, заснуть!.. Да так, чтоб уж не проснуться! И с ними вместе... всем... Чтоб и они этой каторги не изведали!"

   Жалобный детский крик прозвенел как бы над самой головой их.

   Вера Павловна вскочила, вся трясясь, с широко открытыми, полными ужаса глазами. Её расстроенным нервам в этом плаче почудился укор, мольба обречённых детей о хрупкой жизни... Она даже сразу не сообразила, кто это кричит.

   - Оля! - вдруг поняла она и провела рукой по похолодевшему лицу. - Сейчас, сейчас! - крикнула она, забывая, что ребёнок не слышит её.

   Она бросилась к калитке. Но на пороге она опомнилась и протянула Михайлову руку.

   - Прощайте... И забудьте, ради Христа, всё, что я наговорила тут... Это всё спектакль расстроил нервы... Лихом не поминайте, Сергей Васильич! Нет сил ни любить, ни сызнова жизнь начинать... Смиритесь и вы... Над нами обоими, видно, захлопнули крышку. Не подняться... Прощайте...

   - Вера Павловна!

   В чуткой тишине его зов прозвучал как вопль.

   Она невольно обернулась, закинула ему руки за голову и поцеловала его бледное лицо. Но он не искал её губ, как раньше. Трепет восторга не прошёл по его обессиленному телу. Он даже не встал со скамьи, он принял с закрытыми отяжелевшими веками эту скорбную ласку и не удерживал тоненькую фигурку, когда она кинулась на плач ребёнка, настойчиво звавшего мать.

   Когда он открыл глаза, он был уже один.

   Светало. Предрассветный ветерок пробегал по верхушкам деревьев, и сонно лепетали листья, не желая просыпаться. С реки в лощине густой молочный туман подымался всё выше и, шатаясь, лез на площадку, заволакивая уже всю окрестность. Где-то робко прочирикала птичка, но ей никто не отозвался.

   Михайлов встал со скамьи, потянулся, надел свою отсыревшую шляпу и пошёл по Московской улице.

   Чем дальше он шёл, вдумчиво прислушиваясь к ритмически унылому звуку своих шагов, тем гуще становился кругом туман, и сквозь его разорванные хлопья только смутно мелькали крыши дач, верхушки деревьев, очертания колодца. Последние, как бы утомлённые звуки оркестра неслись навстречу Михайлову.

   Пройдя шагов сто, он остановился и оглянулся. Дача Петровых потонула в сплошном море тумана. Михайлов знал, что уже никогда не вернётся на эту дачу и не увидит Веру Павловну...

   По горе, звонко шлёпая в лужах, невидимые в тумане, шли дачники, возвращаясь с бала. Звуки их голосов и смеха ясно долетали до Михайлова. Ему на мгновение послышался раскатистый смех Петрова... Но он даже не вслушался, не поинтересовался узнать, точно ли он это идёт?

   Теперь ему было всё равно...

  

  

   Источник: Источник: Вербицкая А. А. Сны жизни. - М.: Товарищество А. А. Левенсон, 1904. - С. 71.

   OCR, подготовка текста - Евгений Зеленко, октябрь 2011 г.

   Оригинал: Викитека.