Свенцицкий Валентин Павлович - Мать

еть на тусклую, сырую улицу.

   Ниночка отходить от окна и медленно идет из прихожей.

   "Я не могу ухаживать за ним - пусть бабушка. Это очень скверно, но я не могу".

   Она доходит до своей комнаты. Поворачивается.

   Идёт в детскую.

   Коля спит. В углу горит лампада и в комнате мягкий, ровный свет. У изголовья, в кресле, сидит бабушка - дремлет.

   Ниночка подходит к ней и говорит:

   - Бабушка, иди спать. Я буду за Колей сама ходить.

   Бабушка привыкла слушаться Ниночку и не тревожить её лишними вопросами, она покорно встаёт, крестит Колю, целует холодное, неподвижное лицо Ниночки и уходит к себе.

   Ниночка на следующий день перенесла свою постель в детскую - и больше уже не отходила от Коли.

   С каждым днём ему становилось хуже. Доктор приезжал два раза в день, и Ниночка каждый день спрашивала его в упор, не стараясь смягчить своего вопроса:

   - Выздоровеет или умрет?

   Доктор пожимал плечами, морщился и говорил уклончиво:

   - Положение очень серьёзное...

   На четвёртый день к вечеру Коленька почувствовал себя особенно плохо.

   Ниночка задремала в кресле. Ей снился глубокий, тёмный овраг. На дне его высокая колючая трава. Ниночка никак не может выбраться из неё. Колючки цепляются за её платье, бьют по рукам, по лицу... А от земли подымается холодный, пронизывающий туман.

   Она слышит сверху отчаянный крик:

   - Мама... Мамочка...

   "Это Коля кричит, - думает Ниночка, - как он пришёл сюда?.. Больной, - а пришел..."

   Крик сильней, над самым ухом. Ниночка наконец понимает, что это не во сне, а на самом деле кричит Коля. Но она всё ещё не может заставить себя, проснуться...

   - Мамочка... Мамочка...

   Она чувствует, как что-то горячее прикоснулось к её руке.

   Она сразу пришла в себя. Коля почти встал с постели и судорожно тянет её за руку.

   - Нельзя, нельзя вставать! - испугалась Ниночка. - Ты пить хочешь? Да?

   Но она взглянула на него и поняла, что началось то, о чём она спрашивала доктора. Коля смотрел на неё в упор и в глазах его был такой неотступный страх, такая беспомощность, что Ниночка невольно отвела глаза. Как будто он спрашивал: что это такое со мной? И почему мама не хочет помочь?

   - Я... дышать не могу... - едва выговорил он.

   Она тихонько уложила его. Накрыла одеялом. Положила на его горячий лоб свою руку.

   Коля не говорил больше ни слова. Он, казалось, успокоился. Только грудь его тяжело и неровно подымалась.

   "Он умрёт, - с особенной отчетливостью, как всегда последнее время, думала Ниночка: - и всем ужасам конец. Я буду рада. Да, рада. Это единственный выход. Нечего себя обманывать. Я хочу его смерти. Хочу!"

   И опять она удивилась: нисколько не больно от этих слов, и не страшно.

   ...Неужели это всё равно?.. Ведь я живу... не умерла ещё...

   И опять плечи её вздрогнули от ощущения холодной сырости. Она убрала свою руку с головы Коли. Глубже села в кресло.

   Коля не стонет больше. Но дышит всё тяжелее: воздуха ему не хватает. Одной рукой крепко сжал угол одеяла, другую беспокойно перекладывает то на подушку, то на край простыни. Голову закинул назад. Глаза закрыты. Мокрые, мягкие волосы свесились на лоб жиденькими прядями.

   ...Он умирает... Неужели же она не видит, что он умирает?..

   - Бабушка! Бабушка! - кричит она в ужасе.

   Бабушка бежит из своей комнаты.

   - Коле плохо... он задыхается... за доктором... Я не хочу, чтобы он умирал... Не хочу я!.. Не хочу я!..

   - Успокойся, Ниночка, расстраиваешь себя - вот и кажется: ему лучше даже, он заснул, видишь?

   - Умирает он... Я наверное знаю... сейчас началось... Я знаю...

   - Полно же, говорю, расстраивать себя.

   - Да нет же, бабушка, - он задыхается... Утро не скоро... Позови доктора... Чтобы сейчас же шёл...

   - Схожу, схожу... Мучаешь себя понапрасну...

   Бабушка ушла. Ниночка боится шевельнуться и издали смотрит на Коленьку. Крик Ниночки разбудил его. Он открывает глаза и ищет её.

   Ниночка подходить к кровати и садится, берёт его горячую руку и прижимает к своему лицу.

   - Бедный ты мой... бедный ты мой...

   Коля протягивает другую руку, дотрагивается до её глаз. Совсем как раньше, когда он был такой маленький-маленький и она носила его на руках...

   - Мамочка! - тихо проговорил он.

   - Что, милый, тяжело тебе? Да?..

   Он молчит. Всё гладить её по глазам. И снова говорит шёпотом:

   - Мамочка!

   Ниночка уже не спрашивает больше его ни о чём. Ей хочется обнять его, прижать крепко-крепко к себе и всё ему рассказать. Всё-всё... Чтобы он понял её. И чтоб кончился, наконец, этот ужас.

   Он выздоровеет. И начнут они жить совсем по-новому.

   - Коленька, ты мой сыночек?.. Да?.. мой сыночек?..

   Она целует его руки, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.

   ...Скорее бы доктор, скорее бы доктор!.. Только бы рассвета дождаться - а там всё хорошо будет... Только бы эта ночь страшная прошла... Кажется, светает? Конечно, светает: стены посерели и на кровать упала тусклая полоска рассвета... Коленьке легко теперь. Он дышит ровнее, и руки не вздрагивают, а спокойно лежат в её руке.

   ...Он засыпает, должно быть. Значит, лучше ему. Значит, самое страшное прошло... Скорее бы солнце всходило. А то опять начнётся... Дверь щёлкнула... Это бабушка... Неужели доктор не поехал?.. Тогда за другим надо. Сейчас же за другим... Нет - с доктором... Слышно, как раздеваются в прихожей и говорят... Вот и шаги его...

   Ниночка успокаивается и идёт им на встречу.

   Доктор торопливо здоровается и подходит к кровати. Он несколько минут смотрит молча на Коленьку и потом с недоумением поворачивается к Ниночке.

   - Больному лучше, - говорит он.

   Ниночка так рада, что даже не чувствует неловкости перед доктором.

   - Лучше? Наверное?

   - Ну да! - пожимает он плечами.

   - Вы уж простите её, - извиняется бабушка, - она очень расстроена, ей показалось, что Коленьке хуже.

   - Ничего, ничего... Но беспокоиться решительно нечего. Теперь он начнёт быстро поправляться.

   Ниночка провожает доктора до прихожей. Ей хочется смеяться. Кажется, так бы схватила этого милого, смешного доктора в больших очках и закружилась с ним по комнатам.

   Она неожиданно обнимает его и целует.

   Доктор в замешательстве поправляет очки...

   - Ничего-ничего, это всё пройдет... - смущённо бормочет он, - неделя покоя и мальчик будет здоров...

   Ниночка возвращается в детскую. Коленька спит. Дышит спокойно и тихо. Теперь сама видит, что ему лучше. Теперь уже наверное.

   - Ложись, Ниночка, - говорит бабушка, - так нельзя, надо и себе покой дать.

   Ниночке хочется быть послушной. И ей кажется, что она стала вдруг маленькая-маленькая. Она идёт к постели. Бабушка укладывает её. И говорит что-то. Ниночка слушает её сквозь сон, не понимает слов, но ей делается от знакомого, ласкового голоса так хорошо, спокойно, как бывало в самом раннем детстве.

   Проснулась Ниночка поздно. Комната полна была яркого солнечного света. Даже смотреть больно. Ниночка, в полусне, снова закрыла глаза. Но почувствовала то хорошее, детское чувство радости, с которым вчера заснула. Разом всё вспомнила. И быстро принялась одеваться.

   Коленька давно проснулся, и бабушка напоила его чаем: около него на столике стоит пустая чашка. Лицо у него очень бледное, но весёлое, и в глазах нет прежнего тяжёлого выражения.

   Ниночка спрашивает его, как он спал, как чувствует себя. Не болит ли у него голова и грудь? А сама думает:

   "Ему гораздо лучше сегодня. И никакой опасности нет. С чего это мне представилось ночью? Теперь начнёт выздоравливать... И всё будет по-прежнему..."

   Коленька улыбается ей широкой улыбкой, которая на худом лице кажется ещё некрасивей, и говорит:

   - Сегодня всё утро солнышко. Я давно не сплю. Мне в сад хочется, мамочка, - скоро можно будет?

   - Скоро-скоро, потерпи немножко, - рассеянно успокаивает его Ниночка и продолжает думать:

   "Неужели это я вчера за него так испугалась? Не ужели он дорог мне? Неужели я всё-таки его люблю? Почему же так пусто в душе?.. И никакого чувства там нет... совсем пусто..."

   Ниночка отходит к окну. Рассеянно смотрит в сад: на дорожки, посыпанные жёлтым песком, на распускающуюся сирень, на пронизанные солнечными лучами, почти прозрачные молодые листья...

   ...Скоро с постели встанет. Начнет ходить. Разговаривать... Всё будет по-прежнему... Будем жить рядом, вместе... Противный такой!.. Да, да, противный. Это самое настоящее слово. Что есть, то и есть. Надо терпеть... Ну, а потом? Когда же конец будет? Когда вырастет?.. Heт, и тогда не конец... Всё теперешнее останется. Во мне останется... Разве в самом деле уехать. Убежать на край света?.. Нет, не убежишь, верно...

   Солнце подымается всё выше и жжёт до боли сквозь стекла. Но Ниночке холодно: у неё зябнут руки и ноги.

   Пришла бабушка. Лицо её так и сияет. И на мелких морщинках играет улыбка.

   - Выспалась? - ласково говорит она. - Вот и в гимназии, бывало, так тебя не добудишься.

   - Да, выспалась, - равнодушно говорит Ниночка. - Коле лекарство давали?

   - Давали... - Бабушка с удивлением смотрит на неё и невольно у неё вырывается: - Ты что, Ниночка?

   - Ничего.

   Ниночка смотрит ей прямо в глаза спокойно и холодно.

   - А я думала, нездоровится, - в замешательстве, точно оправдываясь, говорит бабушка: - ты бледная такая... и глаза нехорошие... Коленьке гораздо лучше сегодня, ты говорила с ним?

   - Да. Говорила... Он, вероятно, скоро встанет. Напрасно я совсем тревогу сегодня ночью подняла. Только тебя зря напугала... Когда придёт доктор сегодня, ты мне скажи... я уйду: мне не хочется его сегодня видеть.

   - Хорошо, скажу.

   У бабушки лицо делается печальное, старенькое...

   Ниночка смотрит на неё и всё больше и больше отдаётся знакомому, холодному оцепенению.

   ...Все, значит, по-прежнему. Ну, и пусть, и пусть!.. Пока сил хватит - буду терпеть... А если не хватит, тогда что?.. Тогда, должно быть, конец...

  

   Через две недели Коля совершенно поправился. Трудно поверить было, что он недавно перенёс такую серьёзную болезнь: целые дни проводил в саду и на улице. Весеннее солнце обожгло его. Он загорел, огрубел и даже, казалось, вырос.

   Ниночка избегала его. Она не могла слышать его голос без раздражения. У него появился необыкновенный аппетит, и она не могла спокойно смотреть за обедом на его здоровое, довольное лицо.

   Коля стал отвыкать от неё. В присутствии её делался молчаливым. И всё чаще и чаще смотрел на нее исподлобья. Этот угрюмый взгляд особенно раздражал Ниночку, и она спешила уйти куда-нибудь...

   Бабушка несколько раз осторожно заводила с ней речь об отъезде. С Коленькой теперь легко справляться, и Ниночка вполне могла бы отдохнуть. Надо пожить где-нибудь в другом месте, успокоиться, и тогда всё пройдёт.

   Ниночка соглашалась, но уехать не могла: точно ждала чего-то. Это должно было чем-нибудь разрешиться. Это не могло так кончиться. Она знала наверное, что не могло, но боялась об этом думать и говорила бабушке:

   - Да, надо будет собраться...

   Когда приходил Коля, она с особенной силой чувствовала желание убежать, пожить одной. Но и ясней сознавала, что уехать сейчас не в состоянии. И ей хотелось сказать Коленьке что-нибудь обидное, жестокое, чтобы он перестал улыбаться, чтобы не смотрел на неё угрюмым взглядом, чтобы не было его, чтобы самую мысль о нём вырвать совсем прочь...

   И однажды Ниночка не выдержала.

   Коля прибежал из сада в шумном и возбуждённом настроении: в первый раз он играл "с большими мальчиками" "по-настоящему".

   Лицо его разгоралось. И он, не замечая и не конфузясь Ниночки, громко рассказывал бабушке о новой игре.

   Сели обедать. Коленька проголодался и ел с жадностью, отламывал большие куски чёрного хлеба, не переставая говорить и смеяться.

   Ниночка смотрела на его большой рот, который он набивал хлебом, на растрёпанные рыжеватые волосы и вдруг почувствовала, что губы у неё дергаются.

   "Надо уйти", - подумала Ниночка.

   Но сил не хватило заставить себя встать. И она покатилась под гору...

   - Я тебе советую играть в акулы, - тихо, но раздельно, сказала она.

   Коля засмеялся, не переставая есть и посматривая то на бабушку, то на Ниночку.

   - Как в акулы? - спросил он.

   - Рот у тебя до ушей - вот и будешь играть в акулы.

   Коленька потупился и стал есть медленней.

   - Кушай, кушай, пошутила она, - сказала бабушка.

   - Не пошутила, - упорно продолжала Ниночка, - разве ты не видишь, что у него рот, как у акулы? И глотает целыми кусками - совсем, как акула... Ты ведь не жуёшь, да?

   Коленька молчал и вовсе перестал есть.

   - Что же ты молчишь? Я тебя спрашиваю. Жуёшь ты или нет?

   - Жую, - тихо сказал Коля.

   - Неправда. Я сама видела, что не жуёшь... Акула, - засмеялась вдруг Ниночка, - я теперь так и буду тебя звать... Скоро мы тебя сырым мясом кормить будем... Ты не мальчик: у мальчиков таких зубов не бывает.

   И она смеялась резким, горловым смехом.

   - Оставь его, Ниночка, - вступилась бабушка.

   Ниночка точно ждала этого.

   - Что я ему делаю? Я слова не могу сказать ему. Посмотри, как он смотрит. Не смей на меня так смотреть. Слышишь, не смей... Не смей...

   - Ниночка, Христос с тобой...

   - Смотри, как следует. Подыми голову. Я тебя отучу. Я тебя отучу... А в зубах кусок всё-таки держит. Бабушка, посмотри. - И она со смехом показала на него пальцем: - Совсем акула...

   - Ниночка, иди к себе, я прошу тебя.

   - Иду, иду...

   И Ниночка, смеясь, как в истерике, вышла из-за стола.

   Бабушка решила поговорить с Ниночкой окончательно. Дальше жить так невозможно. И, когда Коленька, успокоившись, снова убежал на улицу, бабушка пошла к Ниночке в комнату.

   Ниночка ждала ее; и когда бабушка взошла, она сказала:

   - Я решила ехать.

   - А я об этом пришла поговорить с тобой, Ниночка: так дальше нельзя.

   - Я знаю...

   - Ты его измучаешь - и себя измучаешь.

   - Я знаю.

   - Откладывать нечего. Собирайся и поезжай с Богом.

   - Через неделю уеду.

   - Наверное?

   - Наверное.

   - Не передумаешь опять?

   - Нет, теперь не передумаю...

   - Вернёшься, и всё пройдёт.

   Ниночка молчала.

   - Он вырастет, хороший будет. Ты его полюбишь.

   - Бабушка, об этом не надо... Теперь оставь меня.

   - Не буду, не буду... Значит, через неделю? Вот и хорошо.

   Бабушка ушла к себе.

   Ниночка на этот раз решила ехать твёрдо и окончательно. Но решение это почему-то не успокаивало её. Она с недоумением прислушивалась к себе, и внутренний голос по-прежнему говорил ей, что с отъездом ничего не изменится, что это неизбежно должно чем-нибудь разрешиться, что это так кончиться не может.

   ...Но всё это не скоро. А теперь хоть немного успокоиться. Хоть немного в себя придти. Отдохнуть... Одной остаться... И ехать, ехать, куда глаза глядят...

  

   Коля с мальчиками затеял игру в "разбойники". С шумом и свистом бегали они по саду, ломали кусты, устраивали засады, вооружались палками.

   Игра эта почему-то страшно не нравилась Ниночке. Она несколько раз говорила Коле, чтобы он бросил игру в разбойники. Играл бы как-нибудь иначе. Он не слушался. И Ниночка по целым часам слушала дикие голоса разбойников в саду.

   Иногда ей даже жутко делалось от этих голосов. Но она боялась настаивать. Она чувствовала, что Коля не послушается и что она не сдержит себя. Теперь всё равно: через два дня она уедет - потерпеть не долго...

   Коленька боялся, что ему запретят играть, и старался всегда уйти из дома, как можно раньше.

   В этот день он ушёл особенно рано. Но голосов в саду почему-то долго не было слышно: должно быть, играли на улице. Когда перешли в сад, после тишины крики их казались особенно резкими.

   Колю выбрали атаманом. Это случилось первый раз: он был меньше всех остальных ростом и его атаманом никогда не выбирали.

   Ему надели на голову шапку с гусиными перьями, а в руки дали обломок чугуна с шишкой на конце, "кистень", как они его называли. Вся "шайка" должна была подчиняться "атаману" беспрекословно. "Разбойники" грабили "купцов", "проезжавших по дорожке", а потом прятались в сиреневых кустах от преследования полиции.

   "Купцом" был краснощёкий мальчик Сеня, сын лавочника, а лошадь, которая везла его товар, - брат Кати Алёша.

   Купец ехал по дорожке и вёз "товары". Нападать можно было только около первого большого сиреневого куста, потому что здесь начиналась "большая дорога"

   Коля с товарищами спрятался в засаду. Сеня и Алёша осторожно шли по дорожке. Коля не спускал с них глаз и рукою сжимал "кистень". Сеня поравнялся с ним. Он ещё "не доехал" до куста, но был уже так близко, так легко было схватить его, что Коля не выдержал и дал сигнал к нападению.

   Разбойники окружили и хотели "грабить".

   Но Сеня возмущённо заявил, что это не по правилу, что он "до большой дороги не доехал", и что он больше так играть не будет.

   - Нет, будешь, - тяжело дыша, сказал Коля.

   - Нет, не буду, - упрямился Сеня.

   - Нет, будешь!

   - А я тебе говорю, не буду!

   - Ну, тогда ты трус.

   - Я трус?

   - Да, ты.

   - Я трус? - наступал на него Сеня.

   - Да, да, трус.

   - А ты кто?

   - Что я?

   - А ты подкидыш, - злобно отчеканил Сеня.

   Мальчики засмеялись и закричали:

   - Атаман-подкидыш!..

   - Тебя мать в канаве нашла, - злобно продолжал Сеня.

   Коля побледнел и затрясся.

   - Ты незаконный, вся улица знает, - кричал Сеня, - а ещё туда же лезет!..

   И прежде, чем мальчики успели опомниться, Коля взмахнул кистенём и со всей силы бросил его в Сеню. Кистень задел щёку. Брызнула кровь. Но Коля уже не владел собой. Он бросился на Сеню, сшиб его с ног и начал кусать, царапать, бить его кулаками

   Сеня кричал и бился головой о песок. Мальчики сначала растерялись, потом хотели разнять их. Но увидали бежавшую Ниночку и бросились врассыпную

   Ниночка добежала до Коли и барахтавшегося под ним Сени и остановилась.

   Лицо его посинело. Толстые губы были сжаты и вывернутые губы тяжело раздувались.

   ...Это не Коля... а тот... Это его лицо, его лицо...

   А Коля совершенно остервенился. Продолжал бить Сеню по чему ни попало.

   Ниночка схватила его за плечи, она хотела кричать, но голос не повиновался ей.

   Коля рвался назад, она, крепко напрягая все силы, держала его. И тогда он повернулся к ней, нагнул голову и ударил кулаком в грудь. Ниночка разжала руки, но он снова набросился на нее в каком-то исступлении.

   ...Синие губы... Широкий нос... Близко, близко придвигается к ней... Совсем, как тогда... совсем, как тогда...

   Белый туман подымается над тёмной, сырой травой. Всё покрыл белый туман. Только страшное рябое лицо близко, близко... И голос хрипит прямо в уши...

   Осколок чугуна блеснул на траве. Она схватила его. Подняла над собой и опустила с размаху, снова подняла и снова опустила.

   - Гадина!.. Гадина!.. Гадина!.. - задыхалась она и как в бреду била его осколком чугуна по лицу, по вихрастой наклоненной голове.

   ...Пусть же за всю жизнь... за все муки... пусть!.. пусть!..