сбоку, причем голова его с
половиною туловища описывала полукруг, что смешило крестьян, которые
хихикали.
- Аль Прокопья нет?! Как же это, робята? - проговорил вдруг старшина.
- Хотел быть, да, видно, ногу сломал.
- Ишь ты... А ты, Пашка, не зубоскаль много-то. Ей-ей... в рекруты
сдам, - проговорил старшина, обращаясь к молодому крестьянину.
- А ты, Илья Петрович, не раздобаривай, пущай коли домой, - произнес
кто-то недовольно.
- Пущу, пущу!.. А ведь надо бы тово, четвертуху?.. А?.. робя!..
- С Яковлева бери.
- Васюха?! Васька? Ва-сю-ха!!! - прокричал старшина, обратясь к
третьей комнатке: последнее слово он произнес по-кошачьи. Народ заговорил.
Все роптали на старшину.
- Счастливо оставаться! - сказал вдруг один крестьянин и стал надевать
шляпу.
- Стой!! Кто выдет - гривна серебра штрафу... - сказал строго
старшина.
- Это-то небось помнит, на это трезв... - роптали крестьяне.
- Сичас, робята... Никифор, тащи-ко писаря-то за волосы! - сказал
старшина и мигнул одному чернобородому крестьянину обоими глазами. Однако
писарь явился сам, с пером во рту и какой-то бумагой в руках.
- Подписывай!
- Поди ты от меня! Плевать!
- Так я печать твою приложу.
- А вот! - И старшина, показал писарю здоровый кулак.
Писарь было пошел, но старшина крепко ухватил его за фалды сюртука.
- Постой-кась... Не уй-де-ешь!! Я... я тебя не пу-щу-у!! Олексейко,
говори!
Из толпы выдвинулся муж Дарьи и, почесываясь, начал рассказывать о
поведении своей жены.
- Врешь! врешь! - озлобленно говорила Дарья.
- А ты говори дело. Воровала она у тебя? - спросил писарь...
- Перед истинным богом говорю - воровала: около трех цалковых
унесла... заставь богу молить...
Женщина поклонилась в ноги старшине и стала выть.
- Ну!.. што кричишь-то!! А ты, парень, ноне разбогател. тожно. А што ж
подать-ту! - спросил старшина Алексея Яковлева.
- Батюшка, Илья Петрович... сколотырил было три цалковых. Ну, думаю,
слава богу, завтра представлю в волостное правленье... Хвать, она и
вытащила... И хоть бы грош!
- Што-о ты? - сказал старшина, растягивая. - Провалиться, не вру!
- Вася?.. врет Олексейко, али нет? по-твоему, как?
- Конешно, украла.
- А вы, робята? - обратился старшина к народу.
- Известно... нам што...
- Ну, значит, украла, и конец делу...
- Ну-ко, Дарюха? што ты скажешь, матка-свет? - обратился к обвиненной
старшина.
Обвиненная вдруг начала браниться и, неизвестно почему, назвала и
старшину подлецом.
- Постой, постой, сорока! ты скажи, зачем деньги украла?.. А за ругань
я еще взыщу... гово-ри! - крикнул вдруг старшина так громко, что многие
вздрогнули.
Дарья ничего не отвечала.
- Писарь! - старшина держал все еще писаря за одну только фалду
сюртука, - каки твои законы?
- Стегать! - одно.
- Робята, как?- спросил старшина крестьян.
- Мы ништо... Нам што, - проговорили тупо крестьяне.
- Степанко! а Степанко! Из первой комнаты вошел тот солдат, который
раньше здесь занимался.
- Кашка-то у те есть ли? - спросил его старшина, ухмыляясь.
Оказалось, что всю "кашку" увез с собой становой на следствие по
какому-то делу, а што веники есть.
- А впрочем, - добавил усердный солдат, - можно виц нарезать и у
хмельниковского дома.
Старшина согласился и послал Степанка за вицами. Публика не
расходилась, а стала дожидаться, какое будет наказание бабе - тяжкое или
легкое. Старшина потребовал водки, принесли четверть; несколько крестьян
выпили по чайной чашке, только закусить было нечем. Говор усилился.
Кажется, все позабыли о происходившей недавно сцене, да и о предстоящей
никто не говорил ни слова, только хвалили старшину, - вероятно, вследствие
угощения, - что хотя он и пьян, да два угодья в нем.
Вдруг вбегает Опарина.
Все крестьяне разом смолкли и удивленно смотрели на нее.
- Где старшина?
Внезапно ли наставшая тишина или громкий голос Опариной заставили
старшину выйти в эту комнату.
- Вон глядите! Опариха!! - кричал старшина, кусая редьку.
- Я давно Опариха... Ох ты, пьяница ты горькая! И какой тебя дурак
старшиной-ту делал? - кричала Опарина и при последнем слове чувствительно
дернула старшину за бороду.
- Нет... ты... па-стой, - размахивая рукой, говорил пьяный старшина.
- Моли бога, што ты пьян, а то я бы тебе глаза выковыряла.
- Ой ли? выковыряла бы?
- Ну-ко, скажи, каков твой суд насчет Дарьи?
- Стегать...
- Вот тебя бы постегать-то!
Народ захохотал.
- А вы-то што, олухи царя небесного... Вы-то што стоите, точно
подохлые?.. Для того, что ли, вас позвали сюда, штобы табачище проклятый
курить да хохотать!.. Ах! глядите, они водку лакают! Ну и суд!..
- Да мы ништо... наше дело што? коли бы... - загорланили крестьяне.
- Вы-то што! Вы и слов сказать хорошенько не умеете! - Потом, обратясь
к ошеломленному старшине, который тупо глядел то на народ, то на нее и
почесывал спину, Опарина крикнула: - Подавай писаря!
Писарь вышел сам.
- Ты што кричишь-то, калашница? Не твое дело - пошла вон!
- Как! меня вон?! Да я у самого губернатора была, лично с ним
разговаривала, да он и тут не гнал меня. А ты што за фря такая?
- Говорю тебе, пошла вон! - закричал писарь.
- Ан и впрямь здесь кабак, только одного и недостает - бочки нет.
Поглядите-ка, православные, - старшина с писарем лыка не вяжут.
- Ребята, гоните ее! - крикнул разозлившийся писарь диким голосом. Но
никто не трогался с места, все переглядывались друг с другом, улыбались и
шептали: "на-кась! эво, как!" Человека три, впрочем, делали эти восклицания
вслух.
- А на столе-то не кабак! Ну-ко, старшина, скажи мне, каков твой суд?
Старшина и писарь не хотели отвечать.
- А вот подожди, увидишь.
- За вицами Степанко ушел, - проговорили негромко в толпе.
- И впрямь стегать?!
- И тебя выстегаю! - сказал важно старшина.
- Руки коротки! Дурак ты, дурак! Вот и видно, што; своего ума-разума
нету... Ты спросил ли муженька-то ее, за что он ее искалечил? Глядел ли ты,
пьяная рожа, что лицо-то у нее все искалечено?
При последних словах Опарина подвела к старшине обвиненную и сказала:
- Видишь!
- Так и надо! - проговорил старшина.
- Не твое дело! - сказал писарь.
- Ax ты, чуча ты эдакая! Не по моей ли милости женушка-то твоя
вылечилась? - сказала писарю Опарина.
- Ну, дак што?
- Дурак, сидел бы уж, лопал водку! А вот, поди-ко, пиши паспорт
Дарюхе.
- Э-э! сорока-то што! а?.. Виц несите-ко, робята! - крикнул старшина.
- Это не меня ли уж, ваша милоств? - передразнила старшину Опарина.
- Известно.
- Покорно бла-го-дарю! - Опарина низко поклонилась старшине, потом
обратилась к писарю:
- Ну-ко, скажи, умница: приказано баб стегать?
- Приказано.
- Кажи закон?
- С дурой и говорить нечего.
- А вот я хоть и дура, а доподлинно знаю, што бабы получили от самого
царя избавленье от виц, и ты это должен знать!..
Народ громко захохотал разом.
- А вот попробуем, как не велено, - сказал, смеясь, писарь.
- На-кась, читай, - да вслух! - крикнула Опарина писарю, подавая ему
какую-то записку. Писарь начал было прятать записку в карман пальто, но
народ загалдил:
- Читай, читай! Нече прятать-то... Вор!
- От отца Василья записка-то, - сказала Опарина.
- Читай!! - заревел народ и окружил писаря, старшину, обвиненную и
Опарину.
- "Илья Петрович!" - начал писарь чтение и, пробежав письмо про себя,
остановился.
- Читай!!
- Да ничего нет: отец Василий просит выпустить Яковлеву.
- Читай!!! - заревел народ пуще прежнего. Писарь, видя, что ему
отвертеться от чтения нет возможности, и не находя слов сочинить что-нибудь
сию минуту, начал продолжать письмо:
- "Всем уже давно опубликован царский указ об избавлении женщин от
телесного наказания, и потому, сожалея о тебе, прошу помнить это на всяком
месте, потому что за нарушение этого закона, который должен быть известен
писарю..." Забыл... кажется, нет... - соврал писарь.
- Читай! читай! нечево...
- "... ты будешь тяжело наказан. Священник Василий Феофилатов".
- Эвона, штука-то! Баб не велено стегать! А мы-то што? Чудно! -
галдили крестьяне, расходясь по комнате. Все заговорили, разобрать ничего
было нельзя. Старшина долго ничего не мог понять. Писарь толкнул его в бок.
- Спишь ты!
- Как же... а?.. Указ! А мы тово!.. Писарь увел старшину в третью
комнату и стал что-то шептать ему, но старшина вдруг разразился
ругательствами на писаря. Опарина, разговаривавшая с Яковлевым и ругавшая
его на чем свет стоит за кражу лошади, вдруг вошла в присутствие, то есть в
третью комнату.
- Ну, што ж вы народ-то маите? Отпускайте бабу-то.
- Да мы ужо... Где же этот закон-от? -ворчал старшина.
- Да, што с вами толковать! На вот трехрублевую, пиши пачпорт:
Яковлеву на год во все города, - проговорила Опарина писарю.
Писарь призадумался.
- Три мало, пятитку - и пиши, Василь, - проговорил старшина...
- Бога бы ты побоялся! Откуда у Яковлевой-ту деньги взялись? Будет с
вас и этих - пропьете, - сказала Опарина.
Крестьяне стали расходиться, недовольные старшиной и писарем и
удивленные известием об отмене телесного наказания женщинам. Скоро комнаты
опустели, только писарь писал паспорт крестьянской жене Яковлевой, а
старшина, сидя рядом с Опариной, разговаривал с ней о поповском жеребце,
подаренном недавно старостою священнику. Теперь между старшиной и Опариной
не было несогласия. Я стоял около Опариной, потому что она рекомендовала
меня старшине и писарю за своего хорошего знакомого, приехавшего к ней из
города лечиться. Старшина сделался так любезен, что неотступно просил меня
выпить водки и прийти к нему запросто откушать чего бог послал. Писарь
подал старшине паспорт для подписания; старшина кое-как подписал.
- И из-за чего ты, Степанида Онисимовна, хлопочешь-то? Ведь она не
исправится, - сказал писарь.
- А постегать надо бы! жалость!.. - проговорил со вздохом старшина.
- Ты говоришь: для чего? Да знаешь ли ты, мне от нее житья нет, то и
дело ругается да баб наших мутит. По ее милости мало ли што говорят про
меня?.. Ну, а как в город-то свезу, и лучше.
- Это истинно! - заключили старшина и писарь.
Опарина и я распрощались с начальством и вышли.
Яковлева сидела на крылечке и, как только увидала Опарину, бросилась
ей в ноги.
- Прости ты меня, тетушка Онисимовна... прости-и!- причитала Яковлева.
- Ну, полно, дура. Говорила я тебе: не плюй в колодец, пригодится...
Ставай, подем-ко мне.
Яковлева не знала, что сказать, однако пошла за Опариной.
Дорогой я спросил Опарину: неужели у них всегда такой суд? Она
сказала, что в волостном правлении еще и не то делается: старшина и писарь
что захотят, то и делают.
- Ну да, - прибавила она, - и старшине достается. Это в волости-то
ничего, терпят, а попадется пьяный на улице старшина али писарь, так
отдубасят! Поубавят-таки веку - и поделом! Одново раза даже писаря
выстегали, и жаловаться не посмел.
Назначила Опарина отправиться в Т. в субботу утром. Я тоже налаживался
с ней, а Яковлеву Опарина отпустила к сестре до субботы. После обеда к
Опариной приходила женщина с просьбой попросить батюшку окрестить младенца
завтра, потому что послезавтра отец младенца, кум и кума уедут на покос.
- Я, - говорила женщина, -ходила к нему, да он обещался в воскресенье:
да и нам без тебя, тетушка Опарина, нельзя крестить, потому ты принимала.
Вечером Опарина сходила к священнику и получила от него разрешение
принести младенца завтра утром в церковь. Я удивлялся тому, как Опарина
везде успевает и все ее просьбы исполняются.
- Нечего и удивляться тут. Всякий может успеть, коли дело правое и
рассудок имеет, - отвечала она мне и рассказала, как она раз одного
крестьянина от рекрутчины избавила. Дело состояло в том, что у одного
старика был сын двадцати двух лет. Были дети у старика и кроме этого сына,
но все померли. Сына поставили в очередь, о чем он даже и не знал. Объявили
набор и потребовали сына в рекруты. Надо заметить, что старик был слепой, а
жена его постоянно хворала, так что сыну приходилось одному прокармливать
родителей. Ну, вот Опарина и подала просьбу губернатору, началось дело,
освидетельствовали отца и освободили сына от рекрутства, а писаря и
старшину предали суду.
В субботу мы, то есть тетушка Опарина, Яковлева и я, тронулись в путь,
но нам пришлось идти, а не ехать, потому что Опарина нагрузила телегу
капустой. Но идти все-таки было весело, потому что Опарина занимала нас
смешными анекдотами из деревенской жизни, вроде того, как она вылечила одну
бабу от глухоты тем, что поставила бабу под колокол и что при этом у церкви
стояли все жители села и т. п. Вечером мы пришли в Т. и остановились у ее
сестры Катерины.
Эта женщина была вполне торговка. Все ее манеры и слова изобличали в
ней женщину, толкущуюся постоянно в публике и старающуюся различными
способами приобрести себе хоть копейку барыша. У нее была лавочка на рынке,
и торговала она разными вещами: посудой, лошадиной сбруей, смолой, дегтем,
орехами, ягодами, пряниками, табаком и тому подобными вещами. Внутренняя
обстановка квартиры сестры имела вид городской; сама она и муж ее,
открывший недавно заведение "распивочно и навынос", приняли нас любезно.
Яковлеву муж Катерины обещал посадить в питейное заведение.
В воскресенье Опарина стояла со своим возом на рынке. Нельзя сказать,
чтобы капуста ее была самая лучшая, но покупатели были, и она не зазывала
их к себе криком, не говорила, что ее капуста лучшего сорта, а только
заламывала большую цену: за сотню вилков полтора целковых; ей давала восемь
гривен, и она потом отдавала за рубль.
В полдень я навестил ее на рынке и отдал ей три рубая денег.
- И, што ты, судырь ты мой! За што это? Будет и рубль.
Я настаивал, чтобы она взяла все деньги, но она дала мне сдачи два
рубля и сказала:
- Если считать по-божески, так дешевле рубля выйдет. Потому двое сутки
нужно вычесть: раз ты хворал и не ел, другой - мы твои грибы ели. А што до
другова, так я те скажу, моя сестра нахлебника держит за пять рублей в
месяц.
Я не стал возражать и простился с ней...
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые напечатано в "Современном обозрении", 1868, N 3. Подпись Ф.
Решетников. Рукопись неизвестна. С незначительными изменениями текста при
жизни автора перепечатано в: Сочинения Ф. Решетникова. Т. I-II. Спб., Изд.
К. Н. Плотникова, 1869. Т. II. Очерки, рассказы и сцены. Серия "Добрые
люди". Включалось во все посмертные собрания сочинений.
В советский период вошло в Полн. собр. соч., т. II; в кн.: Решетников
Ф. М. Избранные произведения в 2-х томах, М., 1956, т. I.
Рассказ написан по материалам уральской поездки Решетникова летом 1865
г. в Пермь, Чердынь, Соликамск, Усолье. Екатеринбург.
Исходя из текста рассказа (стр. 1), его написание можно датировать
1866 г.
В 1867 г. Решетников предлагал свой рассказ в журналы "Дело" и
"Отечественные записки" (А. А. Краевского), однако по неизвестным причинам в
этих изданиях он не появился.
Демократическая критика высоко оценила произведение Решетникова (Н.
Шелгунов, М. Цебрикова). Отстаивая новый положительный идеал и народность
литературы, Шелгунов подробно останавливается на образе тетушки Опариной,
как талантливом воплощении положительного героя из народа, видит в нем
"здоровый тип", "здоровую силу, стремящуюся, стойкую": "Опарина все: она
кулак, и мелочный торгаш, и сельский хозяин, и повитуха, и лекарь, и
коновал, она помогает деньгами и советом; она - ходатай за угнетенных; ее
нравственному влиянию подчиняются не только крестьяне, но и сельское
начальство; она - счастливое соединение Марфы Посадницы с торговкой,
кумушкой и фактором... не у всех такой ум и характер. В Опариной есть сила
подчиняющая - не среда подчиняет ее себе, а она среду, потому что она знает
эту среду" (Шелгунов Н. В., с. 310).
Критик "Отечественных записок" М. Цебрикова в статье о творчестве
Решетникова "Летописец темного царства" уделила большое внимание теме
женской доли в творчестве писателя-демократа. Чертами активности и
одаренности русского национального женского характера отмечены, по
признанию критика, образы героинь романов Решетникова "Где лучше?", "Свой
хлеб". Проблемы женской независимости, женского труда поставлены писателем
едва ли не во всех значительных его произведениях. И среди этих незаурядных
образов русских женщин критика выделила тетушку Опарину, нового человека
русской деревни пореформенной поры.
Т. А. Полторацкая.
Примечания к изданию: Ф.М. Решетников. Между людьми. Повести, рассказы
и очерки. Изд. "Современник", М., 1985 г.
Комментарии Т.А. Полторацкой к рассказу:
... между Е. и Т... - Буквами зашифрованы: Е.- Екатеринбург; Т. -
вероятно, Тагил или Тюмень.
... ведет ее в волостное правление... - В России волостью называлась
низшая сельская административно-территориальная единица в составе уезда,
объединявшая несколько сел (деревень). Волостное правление состояло из
старшины, старост и писаря.
... от города К. в двадцати верстах... - Буквой К. писатель мог
зашифровать несколько городов, которые он проезжал летом 1865 г.:
Красноуфимск, Кунгур или Камышлов.
... Кашка-то у те есть ли? - речь идет о порке, "березовой каше".