Полонский Яков Петрович - Рассказ вдовы

nbsp; - Я был в Москве.

   - В Москве?

   - Да, и знаешь ли что? В эту ночь у меня родился сын. Я ужасно устал и душой и телом.

   Я так была поражена, что не могла бы встать, если б вздумала, не могла бы говорить, если б захотела говорить. Думаю, что я страшно побледнела, потому что он хотел продолжать, но посмотрел на меня и остановился.

   - Мари,- сказал он, наконец, лежа на спине и оглядывая потолок,- неужели такие простые, обыкновенные вещи могут ужасать тебя!..- Я отвечала, что меня ужасает все безнравственное.- Стало быть, я не могу ужасать. Видишь,- сказал он,- мне вдруг в эту ночь пришло в голову, что там, в городе, быть может, нужна моя забота, быть может даже помощь, и я, усталый, опять туда отправился. Мое сердце ничему не покоряется, но я ему покоряюсь. Если оно ошиблось и вынудило меня сделать тебя женой моей, как я ни боролся, а, все-таки, уступил ему... Если я и виноват, то не перед тобой, душа моя Мари, а виноват перед той женщиной, которая так страдала. Любить ее больше я не могу, но заботиться о ней обязан до тех пор, пока она мне сама не скажет, что ей забот моих не нужно.

   Я сказала на это, что презираю женщину, которая принимает помощь от такого человека, который уже разлюбил ее.

   - Я пять месяцев ее не видел, Мари, она очень хорошо знает, что я разлюбил ее, знает, что я женат, но ты не можешь себе представить, как она была рада, что я ее вспомнил, что я не забыл ее, и, право, она бы умерла в эту ночь, если б я не похлопотал отыскать ей доктора.

   - Не говори мне ничего, ради Христа!- силилась я сказать. Он закрыл глаза и казался спящим. Я ожила только к вечеру, когда мой муж, собравшись ехать в Москву, сел на диван в ожидании извозчика. Я увидела, что он в жару, глаза его очень мутны, что он болен, совсем болен. Я все забыла, стала перед ним на колени и упросила его не ехать б город.

   - Ты еще любишь меня?- спросил он с нежностию. О! я помню, как он к голове моей приложил свою горячую щеку и остался. Всю ночь он был в жару без памяти и бредил. Я послала за доктором. Доктор З. сказал мне, что это ничего, простуда, расстройство нервов, и прописал лекарство, но вид его был очень озабочен, когда он держал его за руку. Я почти не спала всю ночь; утром голове его стало легче. Он призвал Степана, спросил бумаги, перо и книгу, на коленях написал какую-то записочку и велел отнести ее в город по адресу. Я не спрашивала его, к кому он так долго пишет, я только читала в чертах лица его скорбь невыразимую. Когда Степан вышел из комнаты, я была уже в сенях и сказала ему: сходи, пожалуйста, прежде чем поедешь в город, и купи мне кринку сливок, а записку дай мне, а то ты ее потеряешь. Когда принесешь молоко, тогда я тебе отдам ее и ты получишь на извозчика. Оставшись одна, я прочла адрес, записка была адресована к Елизавете Сергеевне. "Какими судьбами муж мой узнал ее адрес и от кого? - думала я,- и неужели в прошедшую ночь он уже успел отыскать ее?" Я отклеила облатку, сердце мое сильно трепетало и билось, как будто я решилась на великое преступление: записка была по-французски: я пробежала ее в одну минуту, и все фразы мигом спутались в голове моей. "Милый друг, Лнзавета Сергеевна,- писал муж мой,- на днях я умру. Этого я не говорю жене моей, потому что она ребенок. Я так ее люблю, что боюсь тревожить ее прежде времени. Пожалуйста, когда меня не будет, навестите мать моего ребенка" - и проч. и проч.

   Помню, что я, читая, ничего не помнила; дальше говорилось о каких-то деньгах, но что, как, почему и отчего?- я не могла понять. Запечатавши записку облаткой того же цвета, я пошла сама навстречу Степану, который сливок не нашел, дала ему денег, велела ему с запиской ехать в город, а обратно на дороге, непременно, захватить того же доктора. Муж мой сидел на постели, когда я вошла; голова его свесилась на грудь, курчавые волосы торчали. Я слышала, как он два раза глухо повторил: бессмертие! бессмертие! Он был еще в памяти; я боялась заплакать,- он бы догадался, что я прочла письмо его. Он позвал меня, но я убежала в кухню, села на лавку и стала всхлипывать. Нет! быть не может,- утешала я сама себя,- кто сказал, что он умрет! как мог он писать? И в то же время, сама не знаю почему, внутренний голос говорил мне, что он прав и что не обманывало меня мое предчувствие. Стараясь быть бодрой и спокойной, я провела ужасный день. Ночь была еще ужаснее: Александр все время разговаривал с каким-то невидимым стариком и спрашивал меня:

   - Мари! слышишь ли ты, что он говорит? он уверяет меня, что моя душа явится к тебе, когда я умру. Ах, Мари! Мари!..

   Помню, до утра я сидела у ног его и, по временам, держала его за руку. В бреду он часто называл меня по имени, но уже не узнавал меня,- я для него была призрак... Мне кажется, что в эту ночь и он, освещенный лампой, представлялся мне чем-то таким... не похожим на образ живого человека; лицо его, мертвенно бледное, казалось мне, расплылось бы, как дым, если бы пахнул на него ветер.

   Его последнее - последнее слово было "приду к тебе", это слово пролепетал он между бредом и последним вздохом, и вот это слово - беспрестанно, беспрестанно отзывается в ушах моих. Я не могу, да и не хочу забыть его - я верю, что, если я замолю грехи его,- он придет ко мне, он будет вестником блаженства и загробного свидания. Отчего он умер? - господь его ведает! доктор сказал, что у него была просто простудная горячка, но что он не перенес ее, потому что организм его был... надломлен... Много жил, слишком уж много!..- сказал мне доктор. Да и мне в какие-нибудь шесть недель пришлось пережить столько же, сколько иные переживают в продолжение многих и многих лет, и, право, с меня этого довольно... Эти немногие дни будут наполнять всю жизнь мою.

   Ну, вот все, что я помню, и все, что я знаю... Пора домой, который час? Ну да, меня будут ждать к чаю. Проводите меня; и что это мне вздумалось вам рассказывать? какое вам до меня дело?!

   - Теперь я немножко понимаю вас,- сказал я, подавая ей руку.

   Она встала, мы пошли, и оба были задумчивы.

   - Гм! Понимаете!.. ну скажите, как же вы меня понимаете?

   Этот вопрос меня озадачил; не хотелось мне ей отвечать...

   - Понимаю,- сказал я,- что вы, во-первых, суеверны, во-вторых, были бы очень несчастны, если бы муж ваш остался жить до сегодня. Вы ни вашим прошлым, ни вашим воспитанием не были нисколько подготовлены к тому, чтоб жить под одной кровлей с таким человеком, каким, судя по вашим словам, оказывается ваш покойный сожитель. Вы не умели понимать его и были бестактны. В нем же, несмотря на доброту его, было нечто такое... как бы вам выразить? - нечто разъедающее спокойную жизнь и обычное человеческое счастье. В наше переходное время попадаются и не такие еще личности... Вспоминайте о нем, но не фантазируйте. Неужели в такие годы вы отречетесь и от любви, и от жизни, и...

   - Как!- перебила она меня с каким-то нервным движением, которое отозвалось в руке моей.- Вы думаете, что я могу еще любить, т. е. думать о замужестве! Вы хотите, чтоб, стоя под венцом, я увидела тень моего мужа и умерла бы от ужаса...

   - И, полноте! никакая тень не пришла бы вас тревожить...

   - И вы в этом уверены?

   - Уверен...

   - На это я вам одно скажу. Душа, которая верует,- тайна для того, кто ничему не верит. Прощайте...

   Рука ее выскользнула из руки моей, и, обдав меня загадочным взглядом, она вошла в калитку нанимаемой ими дачи. На дворе в халате стоял старик, ее родственник, и заметно с беспокойством поджидал ее. Мне же не хотелось на этот раз попадаться на глаза родным ее: меня непременно зазвали бы чай пить, слушать старые сплетни, иносказательные намеки и тонкие наставления.

   Было уже темно, когда я возвращался домой; мне было грустно, меня занимал вопрос, могу ли я вылечить эту барыню, могу ли я отрезвить ее, могу ли - рано или поздно - заставить ее полюбить меня...

   И кто знает, быть может, мне бы и удалось кой-что... Недаром же она так доверчиво рассказала мне свои страдания и свои иллюзии; но я был ветрен, новая жизненная волна, новая неожиданная страсть отвлекла меня от этой странной, мистической вдовушки, и я навсегда потерял ее из виду...

  

  

   Впервые: Полонский Я. П. Соч., т. III. Спб., 1869, с. 201-235. Печатается по тексту последней прижизненной публикации: Полонский Я. П. Полн. собр. соч., т. IV. Спб., 1886, с. 157-218. Не переиздавалось.

   В наследии Полонского проза составляет значительную часть: в своем Полном собрании сочинений (1885-1886) писатель отвел ей свыше семи томов из десяти ("Прибавлением" к этому изданию в 1895 г. были изданы "Повести и рассказы", ч. I и II). В 1859 г. вышел сборник рассказов Полонского (некоторые из них впервые были опубликованы в некрасовском "Современнике"); в дальнейшем, не порывая с этим жанром, он осуществлял и более масштабные прозаические замыслы. О его романе "Признания Сергея Чалыгина" (1867) Тургенев в 1870 г. печатно заявил: "Уступая известным "Воспоминаниям" графа Л. Н. Толстого <имеется в виду трилогия "Детство", "Отрочество", "Юность"> в изящной отделке деталей, в тонкости психологического анализа, "Признания Чалыгина" едва ли не превосходят их правдивой наивностью и верным тоном - и во всяком случае достойны занять место непосредственно вслед за ними" (Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем в 28-ми т. Соч., т. XV, М.-Л., Наука, 1968, с. 155).

   с. 287. ...читать Филарета...- Имеется в виду сборник проповедей митрополита Филарета (Василия Михайловича Дроздова, 1783-1867) "Слова и речи..." {первое изд.- 1845).

   с. 288. - Я не мешаю вашим размышлениям...- см.: "Каменный гость", сц. III.

   с. 289. ...яд, хоть вертящимся столам? - см. примеч. к с. 357.

   с. 291. ...это было накануне летнего Николы...- т. е. 8 мая.

   с. 292. ...как отравленный Сократ приношу жертву Эскулапу.- Реминисценция из диалога Платона "Федон" (118).

   с. 296. "Лукреция Флориани" - см. примеч. к с. 63.

   с. 297. И глаза ее все те же...- перевод стихотворения Г. Гейне "Ach, die Augen sind es wieder" (1833).

   с. 303. ...на озере Четырех кантонов...- в Швейцарии.

   ...была моложе, а стало быть, и лучше...- Реминисценция из "Евгения Онегина" (гл. VIII, XLIII).