Панаев Иван Иванович - Барыня

ьми хорошенько смотреть. Уж это, милая, ваша ответственность.

   Любочка резвится, бренчит на фортепьяно, кое-как болтает по-французски и берет уроки у танцмейстера. Она в рожденье маменьки приходит утром к ее постели, поздравляет ее и говорит наизусть басню "La cigale et la fourmi", a вечером при гостях танцует по-русски в сарафане.

   - Это сюрприз, - говорит восхищенная маменька, обращаясь к гостям.

   Петенька пресмирный, он плохо танцует, он совсем не может разбирать ноты, его способности ограниченны.

   Любочка беспрестанно ласкается к маменьке, Петруша вообще не ласков, и Палагея Петровна нередко повторяет при нем:

   - Как же не любить Любочку больше, она ласковое дитя, - а недаром говорят, что ласковое телятко две матки сосет.

   Впрочем, все единогласно находят, что у Петруши почерк бойкий. В день именин папеньки он подносит ему стихи на почтовом листе, поздравляет его и потом начинает эти стихи декламировать наизусть.

  

   В день ангела священный

   Тебе, родитель незабвенный...

   и проч.

  

   Василий Карпыч растроган. Он обнимает Петеньку и дарит гувернантке ситцу на платье. Даше завидно, что на гувернантке обнова, и она начинает коситься на гувернантку и грубить ей; она даже в один вечер намекает барыне, что барин слишком приветливо смотрит на мамзель, и божится, что ситец, подаренный барином мамзели, стоит рубли два аршин. Даша достигает своей цели. Ее донос делает сильное впечатление на Палагею Петровну. Палагея Петровна с этой минуты преследует гувернантку и скоро отказывает ей от места, приискав заранее другую, подешевле...

   Утро. Палагея Петровна кушает кофе. Цвет лица ее померанцевый, и под глазами легкая тень. Даша входит.

   - Учитель пришел, сударыня.

   - Француз! ну так мне что за дело: пусть его идет к детям. (Надо заметить, что французский учитель давно нанят для детей.)

   - Нет, сударыня, новый учитель, так по-русски прекрасно говорит, должно быть, русский.

   - А-а! пусть подождет. Я сейчас войду. Каков он, Даша?

   - Из себя недурен, сударыня, - такой плотный, высокий.

   Через четверть часа Палагея Петровна выходит к учителю. Цвет ее лица сливочный, и на щеках розы.

   Учитель лет двадцати семи, во фраке с высоким воротником, на рукавах пуфы, талия на затылке, фалды ниже колен, на шее высокий волосяной галстук, грудь прикрыта черной атласной манишкой со складками, в середине манишки фальшивый яхонт, панталоны узенькие и без штрипок, сапоги со скрипом. Он франт и из семинаристов. При виде Палагеи Петровны учитель делает шаг назад и кланяется краснея.

   - Вас Николай Лукич прислал ко мне?

   Учитель вынимает из кармана пестрый фуляр, отряхает его и сморкается.

   - Точно так-с. Он-с.

   Палагея Петровна смотрится в зеркало и опускается на стул.

   - Садитесь, пожалуйста, - говорит она учителю, показывая на другой стул.

   Учитель спотыкается и садится.

   - Вы откуда?

   - Я из Харькова-с; теперь состою здесь в звании учителя.

   - Гм! мне нужно приготовить сына моего для поступления в гимназию; ему тринадцать лет. Кстати, вы займетесь и с дочерью моей географией и другими науками. Мне Николай Лукич говорил, что вы всем наукам можете обучать?

   Учитель с педагогическою мрачностию поводит бровями.

   - Почему же-с? Я преподаю детям не только приуготовительные, элементарные, так сказать, науки, но и высшие, например: реторику, алгебру, геометрию, также всеобщую историю и географию, по принятым в ученных заведениях руководствам, статистику - по Гейму или по Зябловскому, это почти все равно, разница не велика-с.. ну и латинский язык тоже! без него в гимназию поступить нельзя, необходимо пройти склонения и отчасти спряжения. Латинский язык есть фундамент, или, лучше сказать, корень всех языков, он образует вкус, ибо все лучшие классические писатели на латинском языке писали. Вот Вергилий, Гораций, Цицерон...

   - Да знаю, знаю... А почем вы за урок берете? Учитель кусает губы и потупляет глаза.

   - Обыкновенно... цена известная-с: за два часа по пяти рублей.

   - По пяти рублей?! А мне Николай Лукич, кажется, сказал, что по два с полтиной?

   - Нет-с, как можно-с.

   Учитель приподнимается со стула несколько обиженный.

   - Право, кажется, пять рублей дорого. Я французу пять рублей плачу. Ведь их не бог знает каким наукам обучать. Иное дело, если бы они были побольше, я бы ни слова не сказала, а то вы сами посудите...

   - В таком возрасте, сударыня, руководить детскими способностями, или, лучше сказать, развивать в них зерно талантов - это, я вам скажу, еще труднее.

   Учитель пятится назад.

   - Так вы ничего дешевле не возьмете?

   - Нет-с. Мое почтение.

   Учитель хочет идти.

   - По крайней мере не можете ли вы два с половиной часа заниматься с ними, вместо двух?

   - Это, собственно, определить нельзя-с, иногда долее, иногда ровно два часа, смотря как...

   - Ну уж нечего делать. Признаюсь вам, я дорожу только рекомендацией Николая Лукича...

   Василий Карпыч возвращается из должности.

   - Что, душечка, был учитель?

   - Да. Я с ним кончила. С завтрашнего дня будет ходить. Только вообрази, как дорого, по пяти рублей за два часа, и ни полушки не хотел уступить. Такой, право! Но видно сейчас, что очень ученый, - только, знаешь, все эти ученые пречудаки. У них у всех пресмешные манеры.

   - Оно, конечно, по пяти рублей... впрочем, что ж делать!

   - Уж, я думаю, не взять ли учителя попроще. Право... ну когда будут постарше, тогда, разумеется.

  

   - Куда ни шло, душечка! - Василий Карпыч махает рукой. - Что какой-нибудь рубль или два жалеть, зато умнее будут...

   Петруша поступает в гимназию.

   - Видишь ли, - говорит Василий Карпыч жене и родственникам, - хорошо, что мы согласились взять этого учителя. Он не дешев, так; но зато старателен и, нечего сказать, мастер своего дела. Петруша славно выдержал экзамен; об этом мне сам директор сказывал.

   Учитель продолжает давать уроки Любаше. Он уже проходит с нею реторику.

   Он говорит ей о качествах, принадлежностях, свойствах, действиях и страданиях, замечая, что положение предмета может быть величественное, прелестное, живописное и смешное.

   - Возьмем пример хоть прелестного. Чиж обращается к зяблице:

  

   И ей со вздохом и слезами

   Носок повеся говорит...

  

   Вы сейчас чувствуете, что это выражено прелестно... Не правда ли?

   - Да-с, чувствую, - отвечает Любочка.

   - Ну... теперь образец величественного. Баккаревич сказал: "Россия одеянна лучезарным сиянием, в неприступном величии, златовидный шелом осеняет чело ее..." - и проч. Это, например, величественно и выражено возвышенным слогом, ибо, как увидим далее, слог разделяется на простой, средний и возвышенный. Проза, изволите видеть, по противоположности стихам и отчасти периодам, есть способ писать, по-видимому, без всяких правил, наудачу, без всякого отчету. Кто не имеет никакого слога, тот пишет прозою, то есть prosoluta oratione; но кто знает меру стихов и соразмерность периодов, по чувству и вкусу, заимствуя нечто от обоих, того проза бывает изящною или прекрасною и фигуральною, что увидим ниже, говоря о тропах и фигурах. К следующему классу извольте-с выучить первые строфы из оды: "Россу по взятии Измаила".

   В восемнадцать лет Любочка оканчивает курс. Учителю отказывают, недоплатив ему рублей пятьдесят из следующих за уроки.

   Любочка девица вполне образованная. У нее, между прочим, приятный голосок. Она без всякого постороннего пособия выучилась петь: "Талисман" и "Ты не поверишь, ты не поверишь, как ты мила". Когда Любочка поет, гостьи-барыни, говорящие и не говорящие по-французски, повторяют: "Шарман!", а Палагея Петровна бьет рукой такт и восклицает в порыве материнского восторга: "Се жоли!"

   Маменька вывозит Любочку на танцевальные вечера, в театры, в концерты, к фокусникам, к акробатам. Любочка с нею на всех гуляньях, на всех процессиях, печальных и радостных, на парадах и разводах. Любочку в течение шести лет прокатывают ежедневно по Невскому проспекту в коляске или в карете, запряженной четвернею, которую кормят овсом через день, по случаю дороговизны овса. Любочка с маменькой известны всему Петербургу. Любочка всегда вытянутая как струнка и с лорнетом в руке: она близорука, и целый день всё говорит о княжнах и графинях. В продолжение шести лет Любочке прибавился только один год. Она остановилась на двадцатом году. Палагея Петровна питает непримиримую ненависть ко всем матерям, у которых дочери-невесты, и злословит их немилосердно. Шесть лет сряду она, как паук, раскидывает вокруг дочери тонкую паутину и усиливается ловить женихов, как мух. Александра Андреевна - девица-гадальщица, всё по-прежнему раскладывает карты и говорит, что "Любовь Васильевне выходит по картам жених-миллионер".

   В свободное от таких занятий время Палагея Петровна бранится и дерется с девками и лакеями, замечая, что если не употреблять этих мер, то весь дом пойдет вверх дном, что она не знает, как быть с людьми, и что пословица: битая посуда два века живет, - очень справедлива. От девок и от лакеев Палагея Петровна переходит к дочери. Любочка говорит:

   - Maman, полноте сердиться.

   - Нельзя, мой друг, будешь сама хозяйкой, вспомнишь свою мамашу. Ты знаешь, что я не прихотница, что у меня сердце доброе, да с ними ангельского терпенья недостанет... Поцелуй меня, мой друг... Постой-ка, пройдись... как на тебе хорошо платье сидит, бесподобная эта материя гро-грень, смертельно люблю ее... она такая пышная - прелесть! только держись, душа моя, попрямее: вот так. Пойдем ко мне в комнату... Сядь, дружочек, возле меня.

   Палагея Петровна смотрит на дочь и подозрительно улыбается.

   - Что вы это, maman, улыбаетесь? - спрашивает Любочка.

   - А ты и не подозреваешь, плутовка! - Палагея Петровна грозит пальцем. - Ты победу одержала, Любочка, поздравляю.

   - Над кем, maman?

   - А кто с тобой вчера три раза танцевал?

   Любочка краснеет.

   - Фи, maman, quelle idee!

   - Ничего, друг мой, я за то не браню. Он мне очень нравится, такой бельом и прекрасные манеры, к тому же штабс-капитан гвардии. А о чем он с тобой говорил?

   - Уж я и забыла... о чем бишь? о погоде, спрашивал, много ли я танцую, часто ли бываю в театре, люблю ли книги читать.

   - И только?

   - Только-с.

   - Право?.. Ты должна быть с матерью откровенна. Мать лучший друг наш и лучший советник.

   - Ей-богу, ничего больше не говорил, maman.

   - То-то же. Да, мой друг, я тебе все сбираюсь сказать: ты танцуешь прекрасно, я на тебя все вчера смотрела, - только будь поразвязнее, посвободнее в движениях. Тебе надо взять кого-нибудь за образец в манерах... вот, например, - эту княжну, что мы встречаем на Невском, - заметь, какая у нее турнюра и копируй. Подражать хорошему не стыдно, дружочек... или... чего ближе? Юлия Карловна: у нее такие самые светские приемы - как взойдет, как взглянет. Зато уж прошлое лето на даче и возвысили ее... Все самые знатные дамы брали ее за руку. Примечай, милая моя, как она держит себя.

   - Слушаю, maman.

   Любочка целует ручку у маменьки.

   Петенька кончает курс в гимназии. Папенька определяет его в департамент. Петенька необыкновенно трудолюбив и в короткое время заслуживает лестные похвалы со стороны начальства. Несмотря на это, Палагея Петровна вечно недовольна им.

   - Удивляюсь тебе, Петенька, - говорит она, - ничего тебя не занимает, что бы должно занимать в твои лета, например, балы, собрания, этот светский блеск. Мне просто за тебя стыдно: войти не умеешь, какой-то сгорбленный, на молодого человека совсем непохож, я и старше тебя, да прошедший раз в Летнем саду сижу на скамейке с Любочкой, вдруг подходит к нам дама, прекрасно одетая, самого лучшего тона, и спрашивает у меня, показывая на Любочку: "Что, это сестрица ваша?" - "Нет, я говорю, дочь". Она так и ахнула и верить не хотела. А ты только что из школы вышел, а выглядишь лет тридцати. И танцевать до сих пор не умеешь, путаешься во французском кадриле. Ведь тебе горя мало, а все это падает на мать: мать, говорят, не умела воспитывать.

   - Что ж делать? я, маменька, не люблю танцевать, - возражает Петенька.

   - Прекрасно! И не стыдится признаваться в этом. Ну что об тебе станут говорить в свете? и что у тебя за знакомство такое: какие-то живописишки и всякая дрянь. Нет чтобы завести знакомство хорошее, приличное своему званию. Посмотри, как другие дети утешают своих родителей, а ты - ты чем меня до сих пор утешил? Какое пожертвование сделал для матери? Просила в военную службу идти - не пошел: в чернилах небось лучше мараться! Никаких высоких чувств у тебя нет, ты какой-то флегма, совсем не в меня родился.

   - Я, кажется, стараюсь вам угождать, маменька.

   - Чем, батюшка? чем? позвольте узнать. Желала бы я, чтоб ты посмотрел на сына Анны Николаевны: это можно сказать, утешает свою мать - так и сидит целый день с ней и глаз с нее не спускает, голубчик. Это нравственность! Малейшие желания матери предупреждает. Говорит: маменька-голубушка, у меня, говорит, нет своей воли, я, говорит, делаю только то, что вам угодно. Над такими детьми и благословение божие. У меня вчуже глядя на него сердце радуется... и не знаю, право, чем Анна Николаевна лучше других богу угодила!

   - Маменька, я службой занят, я не могу быть так часто при вас. Вы это знаете.

   - И не требую, батюшка! Бог с тобой. Если твои бумаги тебе дороже матери...

   - Как же это можно, маменька?

   - Почему же? Нынче дети стали умнее родителей, они сами лучше обо всем рассуждают, нынче сплошь да рядом яицы курицу учат...

   По воскресеньям у Палагеи Петровны танцы. Штабс-капитан, протанцевавший три раза с Любочкой, играет на этих вечерах первую роль. Иногда для этих вечеров Палагея Петровна занимает по двести и по триста рублей у знакомых, потому что у нее нет ни копейки. К Палагее Петровне раза три в неделю является торговка. Торговка эта толстая, низенькая, с прыщами на носу. У нее Палагея Петровна забирает товары в долг для себя и для дочери. Торговка за все берет втрое и делится, по получении денег, с Дашей.

   - Ильинишна, что это такое? - спрашивает Палагея Петровна у торговки, вынимая из груды гроденаплей и ситцев лист, кругом исписанный.

   - Это, матушка, ерестр женихов. У нас часто купеческие вдовы и девицы интересуются женихами, да и из благородных нынче много спрашивают.

   Палагея Петровна смеется и смотрит на дочь. Любочка краснеет.

   - Что вы, матушка, смеетесь, да и у меня женихи не шваль какая-нибудь, - всё чиновные и с орденами - и Любовь Васильевне вашей из этого ерестра не стыдно выбрать любого. Право, прочитайте-ка, сударыня.

   Палагея Петровна читает с насмешливой улыбкой: "1) Надворный Советник Козма Егорыч Жданков, 43 лет. Исправляет должность Начальника отделения в ** Департаменте; имеет знак отличия беспорочной службы за XV лет; ордена Св. Анны 3 степени, Св. Владимира 4 и Св. Станислава на шее. Пользуется казенной квартирой, имеет все домашнее обзаведение и получает около 2500 ежегодно, кроме денежных награждений.

   2) Коллежский Советник Купреян Иваныч Наливочкин, 56 лет, Правитель канцелярии в**, у него знак отличия беспорочной службы за XXXV лет, Анна на шее, Владимир в петлице, квартира казенная, жалованья 3000, денежные награждения через два года. Представлен к короне на Анну. Вдовец. После покойной жены имеет следующие вещи, а именно:

   1) Лисий салоп с большим воротником... 600 р.

   2) Подушек пуховых для двухспальней постели 6, в чехлах из розового демикатону; наволочки к ним декосовые, с фалбарами 3 перемены, - считая по умеренной цене ... 225 "

   3) Одеяло для двухспальней же постели стеганое атласное... 100 " "

   - Какие глупости!

   Палагея Петровна, улыбаясь, бросает реестр.

   - Что за глупости, сударыня, - перебивает торговка, - а вот здесь (она берет реестр и водит пальцем) против каждой фамилии отмечено, каких они желают иметь невест, сколько приданого. Козьма Егорыч - этот, что первый в списке, - прекрасный, я вам скажу, барин, балагур такой, а уж чистоплотный, франт, - какие у него манишки, жилеты...

   Торговка обращается к Любочке.

   - Вам, Любовь Васильевна, женишка-то пора, ей-богу, - только я знаю, вам всё военные нравятся? Ох, уж вы мне барышни!

   Любочка молчит и отворачивается от торговки с неудовольствием.

   А торговка права. Любочка мечтает в эту минуту о штабс-капитане.

   Штабс-капитан человек образованный. Он читает Поль де Кока, знает наизусть множество водевильных куплетов и рукописных стишков и начало второй части "Кавказского пленника". Он в восторге от Марлинского и говорит, что хотя Пушкин последнее время выписался, но все еще иль фе де жоли вер. Штабс-капитан принадлежит к таким людям, которые никогда не стареются, потому что довольны всем на свете и более всего довольны сами собою. В полку его называют умным малым и славным товарищем, в обществе - любезным кавалером. Палагея Петровна души в нем не слышит. Она говорит про него Петеньке (который произведен в столоначальники):

   - Вот это я называю образцовый молодой человек! Если бы у меня был такой сын, я считала бы себя вполне счастливой. Он умеет найтиться со всеми, нигде себя не уронит. С дамами говорит о нарядах, о балах; с деловыми людьми об делах, с сочинителями об учености.

   Штабс-капитан женится на Любочке, полагая, что за ней в приданое дадут душ 400 или 500, и получает всего только 80, и то заложенных. Палагея Петровна, отдавая дочь, воображает, что у штабс-капитана 700 душ, а на поверку оказывается всего 200, и то разоренных. Начинаются ссоры между маменькой, дочкой и зятем. Василий Карпыч умирает в чине статского советника, оставляя более ста тысяч долгу. Его имения продают с аукционного торгу.

   Петруша говорит маменьке, что ее дела расстроены, что ей надобно жить умереннее: продать все лишнее, как-то: экипаж, лошадей, отпустить прислугу, нанять небольшую квартиру и прочее.

   Палагея Петровна мечется на диване, кричит и плачет:

   - Вот до чего я дожила! Сын, сын дает мне на старости лет наставления, как жить! Ты меня убить хочешь, злодей! Утешения еще от вас не видала, хотя всю жизнь мою вам пожертвовала, а теперь должна пить от вас горькую чашу... Отпустить лошадей!! Что ж мне - пешком прикажешь ходить?.. Я жила барыней век свой и не хочу равняться с какой-нибудь подлой нищей. Хорош сынок! Вместо того, чтобы утешать маменьку в тяжкой потере, вместо того, чтобы сказать: голубушка маменька, живите, как жили при папеньке, а я с своей стороны буду помогать вам, - он, бессовестный человек, изволит читать мне наставления об умеренности... Что тебе за дело до моего состояния? Разве я просила у тебя денег? я кормила тебя на свой счет, неблагодарный... Отпустите лошадей, прислугу! как у тебя язык поворотился сказать мне это?

   Палагея Петровна упадает на мягкий диван, стонет и требует доктора. За доктором посылают, но доктор не едет - "потому что, - говорит он, - мне за три года за визиты не заплачено, а даром ездить не намерен. У меня лошади сена требуют, а за сено нынче по рублю за пуд берут".

   Петруша неподвижно стоит у дивана, на котором лежит его мать. У него слезы смешиваются с холодным потом. Его впалые щеки болезненно бледны.

   Вскоре после этого Петруша принужден переехать на казенную квартиру. Палагея Петровна, на свободе, живет еще роскошнее прежнего, и, как всегда, дворецкий Илья и горничная Даша пользуются ее неограниченною доверенностию. С истинным другом своим, с генеральшей, она побранилась за картами и говорит про нее: "Это, можно сказать, самая низкая женщина". С дочерью и с зятем она в явной вражде, сына видеть не хочет. Любимая тема ее разговора, когда к ней соберутся барыни, бранить своих детей.

   - Прости, господи, согрешение! - говорит она, - лучше бы господь прибрал их. Они меня преждевременно в гроб сведут.

   Палагея Петровна обращается к барыням:

   - Если бы не вы, мои родные... - Палагея Петровна всхлипывает. - Я не знала бы, что делать в моем одиночестве.

   Барыни подносят платки к глазам и хором повторяют.

   - Ах, Палагея Петровна, да как тебя бросить, - нас бог бы бросил; у нас сердце изныло, глядя на тебя, матушка. От своих детей этакую участь терпеть! слыхано ли это! каких злодеев, подумаешь, нет на свете!..

   Проходит еще год. Палагее Петровне решительно нечем жить.

   Она впадает в совершенную нищету. Кредиторы не отступают от нее, и она отдает им свою смоленскую деревню.

   Даша (давно получившая вольную за свою службу) и дворецкий Илья (выкупленный Палагеею Петровною) отходят от нее. Дворецкий Илья записывается в цех и открывает лавочку. Говорят, у него порядочный капитал.

   Палагея Петровна занемогает, Петруша перевозит ее к себе.

   - Нет, матушка, - говорит ей старуха, ухаживающая за нею. - Нет, нечего греха на душу брать, Петр Васильич хороший человек и любит вас.

   - Еще бы! - возражает Палагея Петровна, - родной сын, да чтоб не любил! Куда ж бы он тогда годился.

   И через несколько месяцев Палагея Петровна умирает на руках сына. Он просит у казначея вперед свое жалованье и на эти деньги устраивает похороны матери на барскую ногу.

   Любочка приезжает на вынос, но на кладбище не может ехать, потому что очень расстроена. Один Петруша в сопровождении старухи, ходившей за больной, да несколько любительниц похорон провожают гроб Палагеи Петровны.

   И в последнее жилище, как настоящую барыню, ее отвозят четвернею.

   Погребение кончается. Смерть - великая примирительница. Петруша входит на ступеньки катафалка и - глядит на мать с мучительною скорбию. Дьякон возглашает:

   - "Во блаженном успении вечный покой подаждь господи усопшей рабе твоей... и сотвори ей вечную память!"

   И хор повторяет грустно и торжественно:

   - "Вечная память!"

   Петруша прижимается к холодной руке усопшей и обливает ее руку горькими слезами.

   Петруша возвращается с похорон пешком на свою квартиру. Тяжело ему. У него не выходит из головы искаженное страданиями лицо умершей, кладбище в лесу, полуобнаженном осенними бурями, и драка нищих за брошенные им деньги. Еще в ушах его раздаются звуки погребального пения, стук гробового молота и вопли какой-то женщины над давно заросшею могилою... Первый раз пробуждается в нем внутренний голос. Первый раз ясно представляется ему его прошедшее. Он спрашивает самого себя:

   - Неужели это жизнь?

   И вслед за этим странным вопросом у него рождаются другие, еще страннее.

   Стенные часы бьют шесть.

   Он вздрагивает. Как скоро прошло время! Он смотрит на свою комнату... Вот его письменный стол, а на столе серая бумага, с ярлычком: к докладу... к завтрашнему утру ему надо приготовить, по поручению начальника отделения, несколько бумаг, не терпящих отлагательства. Он садится к столу и пишет:

   "На почтеннейшее отношение Вашего Высокопревосходительства имею честь..." и прочее.