Ожешко Элиза - Прерванная идиллия

ни вышли. Уходя, Клара заперла дверь домика и положила ключ в карман платья. У отца всегда был при себе другой ключ. Когда они проходили через сад, старушка проговорила:

   - Разменяем в лавке деньги, и я дам тебе на право учения для Стася. Ведь пора уже вносить, правда?

   - Благодарю вас, - шепнула Клара. - Если б не ваша доброта, мы не могли бы посылать Стася в гимназию.

   - Что тут говорить, ведь и вы в долгу не остаетесь. Ты уберешь мне новыми кружевами чепчик, а?

   -- С превеликим удовольствием!

   Перед калиткой она оглянулась на беседку, приютившуюся под стеной высоких ветвистых деревьев.

   "Adieu!" - подумала она, и ей снова стало очень грустно.

   А когда она купила своей старой знакомой и благодетельнице все, что той было нужно, и торопливо возвращалась домой, она столкнулась у самой калитки с одной из своих подруг, о которых она говорила Пшиемскому, что обманулась в них. Разочаровавшись в ней, она поплакала немного, но не стала питать недобрых чувств к этой девушке, которая, дружа с ней, заглаза осмеивала ее и называла "прачкой" и "замарашкой". Клара уже не дружила с ней, но давно ей все простила, и они кое-когда виделись.

   Блондинка, свежая и розовая, как весна, нарядная, в прелестной шляпке, убранной цветами, обняла ее и поцеловала.

   Ее поцелуи произвели на Клару впечатление чего-то неискреннего, но она с приветливым видом подчинилась этой необходимости.

   Паулинка выходила из калитки, найдя двери домика запертыми.

   На приглашение Клары возвратиться она ответила, что у нее нет времени, что она заглянула к ней только на минутку, так как сегодня собирается на прогулку за город в довольно большом обществе. Они пойдут в лес, возьмут с собой в корзинках много всякой всячины и будут там веселиться. Жаль, что это общество незнакомо Кларе, а то ведь она могла бы принять участие в прогулке.

   - Э, нет, - прервала ее Клара, глядя на светлое, хорошо сшитое платье своей ровесницы, - я не могла бы оставить на такое долгое время дом.

   - А отец?

   - Отец спит после обеда, а я помогаю Стасю готовить уроки.

   Она хотела было попрощаться с подругой, но та стала рассказывать, что вчерашний день провела по соседству с Кларой, в доме смотрителя княжеской виллы, с женой которого дружна ее мать.

   - Я всегда уговаривала тебя познакомиться с Перковскими, ты живешь с ними рядом... но ты не хотела. А вчера у них было очень весело, мы даже немного потанцовали, и только одно было досадно: не пришел пан Пшиемский.

   Клару будто что-то толкнуло в грудь, но она так хорошо владела собой, что даже бровью не повела. А Паулинка продолжала болтать:

   - Недавно приехал князь Оскар и привез с собой секретаря, которого зовут Юлий Пшисмский. Он в большой милости у князя и уже раза два был у Перковских - по делам, конечно: ведь надо же было ему обо всем переговорить со смотрителем виллы. Они и позвали его на вчерашнюю вечеринку, а, между нами говоря, для того только и устроили ее, чтобы пригласить княжеского секретаря и принять его у себя. А он возьми да и не приди. Жаль, меня такая разобрала охота увидеть этого пана Пшиемского! Говорят, он молодой, брюнет, хорош собой и веселого нрава...

   - Брюнет? - переспросила Клара.

   Но Паулинка спешила и, рассказав все, как ей казалось, самое важное, стала прощаться с Кларой, снова обнимая ее и целуя.

   - Мне очень жаль тебя, душенька моя, что ты так все сидишь и сидишь дома... До свиданья, до свиданья! Бегу обедать, а потом на прогулку...

   А Клара, входя в дом, мысленно повторяла: "Брюнет!" и смеялась: "И вовсе он не брюнет, а темный блондин. И не очень-то веселый, а даже немного грустный. Эта Паулинка, по обыкновению, болтает обо всем, что знает и чего не знает. Кто-нибудь сказал ей, что он брюнет и очень веселый, а она и повторяет".

   Перковские, должно быть, позвали его на эту прогулку с тою же целью, что и вчера на вечеринку, и он, конечно, пойдет с ними. Кто не захотел бы отправиться за город, в лес!.. А как им будет весело и приятно!

   И ей захотелось быть там в лесу, в этом обществе, так захотелось, что, задумавшись, она обеими руками облокотилась о старый комодик и прижала ладони к глазам, полным слез. Постояв так минуты две и несколько успокоившись, она увидала отца, входившего с улицы в сад, и побежала ему навстречу.

   Прошел день, и уже вечер подходил к концу. А в убранном фасолью домике уже было темно - свет во всех его окошках погас, кроме окошечка в комнатке Клары.

   Она все еще шила, но, когда пробило десять часов, решила оставить ненадолго работу и выбежала на крыльцо.

   Ее выманили из комнаты тихий шелест листьев фасоли, колеблемой легким ветерком, и звезды, заглядывавшие в окошко.

   Крылечко было с несколькими ступеньками, старое и шаткое.

   Она уселась на одной из них, подперла лицо рукой и залюбовалась прекрасным вечером. Было очень тихо. Никто не проезжал в этот час по этой улице, пустынной и почти что загородной.

   От центра города сюда доносился далекий шум, глухой и однообразный. Большие деревья в княжеском саду то тихо шумели, то умолкали и казались черной стеной. Августовское небо было усеяно звездами, и темнота ночи была подобна глубоким вечерним сумеркам, так что можно было различать контуры довольно отдаленных предметов.

   Клара легко различала свою любимую беседку, просвет в большой аллее и в отдалении - стены виллы, темнеющие в сумерках на фоне еще одной черной стены деревьев.

   Там блестел ряд огней, которые показались было Кларе звездами, светящими из-за ветвей. Но она тотчас же спохватилась, что это светятся окна - высокие и узкие окна верхнего этажа виллы.

   С тех пор как девушка поселилась по соседству с виллой, это случилось в первый раз. И неудивительно, теперь там жил хозяин.

   Интересно знать: только ли князь Оскар находится за этими окнами или же со своим секретарем? Они, должно быть, часто, если не всегда, бывают вместе. Но, быть может, Пшиемский еще не вернулся с пикника Перковских? . . Может быть только сейчас все они возвращаются из лесу? И чего им спешить? Погода прекрасная, им, вероятно, весело. Несколько часов они бродили по лесу, где в эту пору много высокого папоротника и цветет вереск.

   Уже несколько минут она сидела, опершись локтями о колени и положив лицо на ладони. Она перенеслась мыслью в этот лес, где была всего несколько раз в жизни, но который представлялся ей очень ясно, до малейших подробностей. Она отчетливо видела его зеленую чащу, тропинку с белыми тонкими березами по обеим сторонам, лиловый вереск, седой мох и кустистый папоротник. По этой тропинке идут двое людей: пан Пшиемский и Паулинка... Идут рядом и разговаривают... Он смотрит на нее синими глазами из-под странной морщины и говорит: "Не надо у вас ничего отнимать, и добавлять вам тоже ничего не надо".

   Все это: и этот лес и эту пару, она видела, закрыв глаза, так ясно, как в ясный божий день, но зато в душе у нее становилось темно.

   И вдруг она услыхала тот бархатный голос. Разделяя немного слоги, ее новый знакомый произнес:

   - Добрый вечер!

   Неизвестно, какое чувство было в ней сильнее: изумление или радость. Менее всего она ожидала сейчас услышать этот голос и увидать этого человека, который стоял перед нею со шляпой в опущенной руке и на лице которого, несмотря на полумрак, она различала дружескую и несколько шутливую улыбку.

   - Гуляя по парку, я увидел вас на крыльце и не смог побороть искушения подойти и сказать вам: "добрый вечер". Прекрасный вечер, не правда ли? А для меня вот только что он стал еще прекраснее. Вы так задумались! О чем?

   Она не слыхала его первых слов, так сильно билось ее сердце. И она еще не скоро пришла в себя настолько, чтобы ответить на его вопрос.

   Стоя на одной из ступенек крыльца, она указала ему на узкую скамеечку.

   - Садитесь, пожалуйста...

   - А не лучше ли здесь... под звездами?

   Он указал на небо рукой, в которой держал шляпу, и затем уселся на ступеньке, сильно зашатавшейся под ним. Она села тоже, несколько поодаль. К ней возвращались присутствие духа и смелость. Господствующим чувством была в ней теперь огромная радость, зазвеневшая в ее голосе при первом же ее вопросе:

   - Как вы вошли в наш сад?

   - Обыкновенным путем - через калиточку в решетке.

   - И в самом деле!.. Я никогда не видела ее открытой и потому забыла даже, что она существует...

   - Петли и замок заржавели и не сразу подались. О чем вы думали?

   Врожденная откровенность и все возраставшая радость подсказали Кларе ответ, и она весело заговорила:

   - Я думала о том, возвратились ли вы уже или только идете обратно со всей компанией с загородной прогулки.

   Он с удивлением посмотрел на нее.

   - А кто эта "компания"?

   - Перковские и вы. Мне говорила одна моя знакомая, что супруги Перковские пригласили вас на прогулку за город, и надо полагать, что прогулка была приятна. .. Но почему вы не были вчера на вечеринке у.Перковских? Вас так ждали!

   Пшиемский довольно долго молчал, а когда заговорил, то в голосе его слышался смех.

   - Я не был ни на вечеринке, ни на пикнике. Если позволите, поговорим о чем-нибудь более приятном, чем... Перковские. Спасибо вам за вашу книгу, я вам ее пока не отдам. Хочется прочитать ее всю, и только дня через два я возвращу ее. Великолепная поэма! Я знал ее, но лишь кое-как. Благодаря вам я познакомлюсь с нею поближе. А теперь скажите мне, как вы провели этот день, и не показался ли он вам длинным? Для меня он был очень длинен. Чем вы сегодня занимались?

   - Тем же, чем и всегда... что об этом говорить...

   - Наоборот, есть о чем, и я вас очень прошу, расскажите.

   Она весело рассмеялась.

   - Ну что ж, почему и не рассказать? Убрала в комнатах, приготовила обед, выстирала себе передник, делала по купки для знакомой... что же еще? Да, помогала брату готовить уроки, разливала чай, шила...

   Все это она произнесла непринужденно и даже с видимым удовольствием.

   А он спросил:

   - Вы совсем не читали сегодня?

   - Нет, читала немного, когда отец уснул после обеда, а Стась уже приготовил уроки. Сегодня Франя ставила самовар, вот я немного и почитала. Книги я получаю от одной знакомой, которая была моей учительницей в пансионе.

   - Вы были в пансионе?

   Она рассказала, что мать ее, учительница, сама занималась с нею до двенадцати лет, а потом стала, посылать ее в пансион. Но пансиона ей, однако, не пришлось окончить. После смерти матери ее постоянное пребывание в доме стало необходимостью для отца и еще очень маленьких в то время детей. Ей было жаль бросать пансион, но теперь она уже вовсе не жалеет об этом: она нужна была дома. Отец и дети никак не смогли бы обойтись без ее опеки.

   - Столь серьезной! - усмехнулся Пшиемский.

   - Серьезной? - засмеялась она. - Нет, я сама знаю, что мне недостает многого... но я делаю, что могу...

   - Чтобы быть ангелом-хранителем семьи, - тихо окончил он.

   Слова эти наполнили ее душу блаженством. Она наклонила голову и умолкла.

   Но ему ничего не стоило возобновить прерванный разговор. Чуть наклонившись к ней, он тотчас же снова спросил:

   - А кто та старушка, с которой вы уходили в город?

   - Откуда вы знаете?

   - Видел из аллеи, когда сидел с книжкой в руках и думал о вас.

   Старушка эта была Дуткевич, вдова ветеринарного врача, крестная мать ее матери, почтеннейшая и добрейшая женщина, которая делает им много добра. Она друг семьи, настоящая их благодетельница. Не раз она помогала им в затруднительных обстоятельствах, а теперь платит за право ученья Стася.

   - Значит, она особа состоятельная? - спросил Пшиемский.

   - О да, состоятельная! - с жаром подтвердила Клара. - Она одна снимает квартиру в три комнаты, держит служанку...

   - Роскошное житье! - заметил он.

   А она продолжала рассказывать:

   - У ее мужа были значительные доходы, и он оставил большое состояние. Она сама говорила как-то отцу, что у нее сбережений пятнадцать тысяч...

   - Большое состояние! - повторил Пшиемский.

   - Очень большое, - подтвердила Клара, - но зато она им хорошо пользуется. Кроме нас, она помогает еще нескольким семьям...

   - Почему бы и нет! Есть чем делиться!

   - Да, и это большое счастье для нее: она бездетная, и жизнь ее была бы бесцельной без этих забот.

   Он окончил:

   - Но так как у нее пятнадцать тысяч, такое большое состояние, то она может подражать парижской богоматери.

   Он облокотился о верхнюю ступеньку, склонил голову на руку и задумался так глубоко, что его задумчивость сообщилась и Кларе. Она тоже умолкла, не смея больше говорить. Так продолжалось минуты две-три, после чего Пшиемский выпрямился и, закинув голову, стал смотреть на звезды. При свете их Клара увидела, что морщинка между его бровями стала глубокой-глубокой... Наконец он тихо проговорил:

   - Падают звезды.

   Она, невольно снижая голос, ответила:

   - В августе всегда падает много звезд.

   И сейчас же прибавила:

   - Говорят, стоит только, увидев такую звезду, выразить какое-либо желание, и оно исполнится. О, видите? Еще одна упала... И там! И там! Смотрите, как они стремительно падают!

   Глядя на небо, по которому там и сям проносились золотые искры, тотчас же погасавшие в поднебесном мраке, он медленно проговорил:

   - Выскажите свое желание... Их падает так много, что вы успеете.

   Она молчала. Он повернулся к ней. Теперь он сидел так близко, что она отчетливо видела блеск и выражение его глаз.

   - О чем же вы просили бы падающую звезду?

   Стараясь говорить непринужденнее, она ответила:

   - Я гадкая эгоистка. Если б я верила, что падающие звезды исполняют людские желанья, то я неустанно просила бы их: "Пусть выздоровеет мой отец, пусть дети учатся хорошо и растут добрыми".

   - А для себя? - спросил он. Она изумилась.

   - Как так? Но ведь это и для меня, раз я сильнее всего хочу этого... Ведь это просьба и за себя.

   - Какой гадкий эгоизм! - заметил он. - Но в самом деле, разве вы не хотели бы, чтобы золотая звездочка принесла вам такое... такое большое счастье, что сердце ваше превратилось бы в пламенную звезду, высоко-высоко вознесшуюся над всем, что только существует на земле?

   И она почувствовала, что сердце у нее растет, превращаясь в пламенную звезду, и именно поэтому весело ответила:

   - Если б мне уж непременно пришлось просить для одной себя, то я попросила бы, чтобы еще этим летом я смогла пойти в лес и полдня провести в нем. Я очень люблю лес.

   И тотчас же она добавила:

   - А вы, о чем больше всего вы просили бы падающую звезду?

   - Я?

   Он ответил задумчиво:

   - Я просил бы золотую звезду, чтобы она возвратила мне веру, что есть на свете добрые, чистые и верные сердца, и чтобы одно такое сердце принадлежало мне...

   И помолчав, продолжал:

   - Я просил бы ее: "Ясная звездочка, дай мне силу забыть о темных снах, которых у меня в жизни было так много..."

   Она слушала этот голос, чувствуя в нем грусть, смешанную с горечью... Сладостной мелодией звучал этот голос, грустью веяло от слов, в которых она угадывала сердцем какую-то непонятную ей и неясную глубину...

   А он встал и уже спокойнее проговорил:

   - Не пройтись ли нам по саду? Она послушно встала и пошла по направлению к беседке, по заросшей травой дорожке между кустами крыжовника.

   - Вы просили бы у падающей звезды здоровья для отца?.. А разве он нездоров?

   - Слабое у него здоровье... и уже давно...

   - Что же такое у вашего отца?

   - Какая-то грудная болезнь.

   - Это печально. А лечится он?

   - Несколько лет тому назад лечился, а теперь уже никогда и не бывает у врача. Лечение стоит дорого, а пользы от него мало, должно быть, из-за тяжелой, изнурительной работы в конторе... Все дело в соблюдении предписанного ему режима: пораньше ложиться спать, пить молоко, есть побольше фруктов...

   - Что касается последнего, - заметил Пшиемский, - то это нетрудно, имея вокруг дома довольно большой сад, а рядом - другой... В княжеском саду отличные фрукты.

   Клара усмехнулась в полумраке. Странный он! Какая связь между тем, что ее отцу для здоровья надобны фрукты, и тем, что их много в княжеском саду? Нет ни малейшей связи между этими двумя фактами.

   А он молча смотрел на нее, словно чего-то ожидая. Потом, будто без всякого умысла, стал говорить:

   - Как раз сегодня я с князем осматривал оранжереи... и там оказалось такое множество прекрасных фруктов, что князь сказал мне, чтобы я посылал их Перковским и вообще моим знакомым, какие у меня тут найдутся.

   Он замолчал и все глядел на нее.

   - Князь, должно быть, очень милый человек, - заметила она.

   И тут же указала на виллу.

   - До чего красива теперь эта вилла, когда окна освещены. Знаете, сегодня вечером, взглянув на нее, вот такую, я подумала: не звезды ли просвечивают там между ветвями деревьев.

   Они стояли у решетки, рядом с беседкой. В тихом воздухе слегка зашумели деревья, а затем на этот аккорд природы ответили звуки музыки.

   - Что это? В вилле кто-то играет? - шепнула Клара.

   Пшиемский ответил:

   - Это он. Он большой любитель музыки, и мы часто играем вместе.

   - Вы тоже играете?

   - Да, на виолончели. Он мне аккомпанирует на фортепиано и наоборот. Вы любите музыку?

   Со стороны виллы неслись новые аккорды, на этот раз более продолжительные, сливаясь со слабым шумом, который снова пронесся по деревьям и тотчас замер. А рояль не умолкал.

   Клара тихо сказала:

   - Никогда не могу слышать музыки без какого-то особенного волнения.

   - А вы часто ее слушаете?

   - Со смерти мамы, которая обыкновенно играла отцу по вечерам, я слышала музыку раза два, а может быть и три.

   Пшиемский воскликнул с удивлением:

   - Да неужели? В течение четырех лет только два-три раза слышать музыку!.. Как вы можете жить без музыки?

   Она ответила усмехнувшись:

   - Разве это так важно, что я лишена этого удовольствия?

   - Да, это верно, - сказал он, - разве это так важно не иметь в жизни удовольствий, особенно в таком возрасте?

   - Конечно! - поспешно согласилась Клара, - ведь я давно уже взрослая...

   Он посмотрел вверх.

   - Падают ли еще звезды?

   А она, тоже глядя на небо, ответила:

   - О да,- еще падают! Видите, теперь одна мелькнула, вон там, за тем большим деревом... А вот еще... над самой виллой, видели?..

   - Вижу... Говорите же: "Я хочу послушать хорошую музыку".

   Она стала смеяться, но он настаивал:

   - Скажите: "Золотая звездочка! Дай возможность мне, твоей земной сестре, слышать сегодня хорошую музыку!" Скажите же!

   И она, не в силах отказать ему в этой просьбе, смеясь, стала повторять:

   - Золотая звездочка! Дай твоей сестре...

   И вдруг замолчала, потому что в воздухе поплыли уже не разобщенные аккорды, а волны переплетающихся между собой и непрерывно льющихся звуков. На лице ее, все еще обращенном к звездам, изобразилось восхищение.

   С чуть раскрытыми от взволнованной улыбки губами и с глазами, которые, несмотря на сумрак, отливали золотом, она стояла неподвижно, заслушавшись.

   Голос его понизился до шопота.

   - Видите, как скоро падающие звезды исполняют желания своих земных сестер! Но я неудачно сравнил вас со звездой. Слишком уж много злоупотребляли этим сравнением, и оно напоминает совсем о других явлениях. Иное приходит мне на мысль... Вы знаете, кто был Гейне?

   - Немецкий поэт, - шепнула она.

   - Так вот, я припоминаю стихи Гейне, которые мне и хочется прочитать вам на прощанье.

   Он опустил голову, быть может припоминая в течение нескольких мгновений стихи Гейне.

   Музыка в вилле становилась все мелодичнее и выразительнее. Деревья снова тихо зашумели. С мелодией музыки и тихим шумом деревьев сливался бархатный голос, полный ласки:

  

   Ты, как цветок весенний.

   Чиста, прекрасна, нежна;

   Гляжу на тебя, и грустью

   Душа напоена.

   И руки - к благословенью,

   К молитве готовы уста.

   Дай бог, чтобы ты осталась

   Нежна, прекрасна, чиста.

  

   Произнеся последний стих, он взял ее руку и, наклонясь, поцеловал ее, чуть коснувшись.

   Выпрямляясь, он сказал:

   - Подождите здесь. Я с моим другом буду сейчас играть для вас.

   Он надел шляпу, быстро подошел к калитке в решетке парка и исчез в темноте.

   В течение нескольких минут царила полная тишина. Наконец воздух наполнился звуками музыки, но играли уже на двух инструментах. За освещенными окнами виллы рояль и виолончель согласно исполняли какое-то величественное длинное произведение, звуки которого наполняли собой сад, смешиваясь со слабым шумом деревьев и чаруя и опьяняя Клару. Девушка стояла, опираясь на решетку и закрыв лицо руками.

  

   Заснула она очень поздно и очень рано проснулась.

   Обычно она в одно мгновение срывалась с постели, подбегала к тазу с водой и долго плескалась в нем, как птичка, играющая в песке.

   А сегодня она, сидя на кровати, слушала.

   Вся душа девушки была полна мелодичных звуков и ритмических слов, ласкающих ухо и сердце:

  

   Ты, как цветок весенний.

   Чиста, прекрасна, нежна...

   Рояль и виолончель вторили:

   И руки - к благословенью,

   К молитве готовы уста...

  

   Она сделала над собой усилие, соскочила с постели и через полчаса была уже одета. Пока она умывалась, убирала комнаты, чистила платье, все было ничего. Но лишь только она стала у окна, застегивая пуговицы блузки, в ее душе зазвучали слова:

  

   Дай бог, чтобы ты осталась

   Нежна, прекрасна, чиста.

  

   Боже, боже, что же случилось? Что с нею? Сердце ее проникнуто невыразимым блаженством, какого она до тех пор еще никогда не испытывала...

   "Я с моим приятелем буду сейчас играть для вас"... И они играли до поздней ночи, а она слушала. Какая ночь! Это играли для нее! Никогда этого еще не было. Он играл для нее... для нее!.. Какой он добрый!

   Она крепко сжала руки и сказала себе:

   - Довольно!

   Она набросила себе на плечи накидку, на голову надела небольшой шерстяной платок, схватила с кухонного стола корзину, не ту, со своим рукодельем, но большую, с крышкой и ручкой. Надо итти в город купить немного провизии. Отец и брат еще добрый час могут спать. Она разбудит Франю, чтобы та вскипятила молоко и постерегла дом. Но до того как разбудить сестру, ей нужно сбегать в сад и принести кувшин, который она вчера оставила там по забывчивости возле маленького цветничка. Он может понадобиться Фране, и та его не найдет.

   Она выбежала на крылечко и остановилась, как вкопанная.

   Что это такое? Откуда это? Какие прекрасные фрукты!

   В жизни своей она не видала таких!

   На узкой скамейке крылечка стояла корзина, полная великолепных фруктов, уложенных с большим искусством. В середине, из пирамидки твердых листьев выглядывал ананас, весь золотой от лучей восходящего солнца. Вокруг него были персики, желтые абрикосы, зеленые ренклоды, а из-под них выглядывали румяные яблоки и огромные груши, покоившиеся на дыне, покрытой сетью нежных жилок.

   Все это было живописно перемешано с листьями, драпировавшими всю корзину, от которой так и несся запах ананаса и дыни и которая сверкала свежей росой, радужно переливавшейся на листьях.

   Клара стояла, опустив сильно сжатые руки. Только в первый миг изумления она могла мысленно воскликнуть: "Откуда это?" Но спустя мгновение уже ответила себе: "От него!" Кто-то приходил сюда еще перед ее пробуждением и поставил эту корзину по его приказу. Ведь он говорил, что князь позволил ему дарить фрукты из своего сада кому только он захочет.

   Огнистый румянец вспыхнул на ее лице.

   - Ну, и пусть дарит... только не нам! Не мне! - повторила она. - О нет! Ни за что! Подарок от совсем чужого человека... ни за что!

   С огромной силой она почувствовала в эту минуту, что он был ей чужим. И тотчас же острая боль кольнула ей сердце. Больно - так что же что больно? Пусть болит... а он ей все-таки чужой. И даже не знаком с ее отцом! Как это отец будет есть фрукты, подаренные совершенно незнакомым человеком? Надо возвратить. Но как? Отослать?.. Да ведь не с кем... Попросить Стася? Ох, нет! Тревога охватила ее при мысли, что Франя или Стась вот-вот проснутся и выбегут на крыльцо. Что она им скажет?

   Она придумает, как ей поступить, а теперь скорей, скорей спрятать эту корзину, чтобы никто в доме не увидел ее. Она торопливо заперла ее в кухонный шкаф, а ключ спрятала в карман. Счастье, что все еще спят! Теперь надо будить Франю и итти в город.

   Потом в течение нескольких часов она была то совершенно спокойна и равнодушна, то еле сдерживала слезы.

   Она решила отнести корзинку с фруктами в беседку и попросить Пшиемского, когда он придет, взять ее обратно. А если он не придет, то она поставит ее по ту сторону забора. И вскоре либо он сам заметит корзину, либо кто-нибудь другой - и всему будет конец. Да, этот Пшиемский, конечно, обидится и не захочет встречаться с ней, и тогда наступит конец, - навсегда.

   Были минуты, когда эта мысль совсем не печалила ее.

   Да, чем ему думать, что она любит его общество из-за подарков, то пусть лучше совсем прекратится их знакомство. Все будет так, как три дня тому назад, когда они еще не были знакомы.

   Ведь от этого не будет никакого вреда ни ее отцу, ни Фране или Стасю, да никому на свете. Так стоит ли печалиться? И ведь это совсем ее не касается.

   Но потом ею овладевала такая тоска, что она сама не знала что делать. И, бросив все, опершись локтями о старый комод, она закрывала рукой глаза, чтобы не расплакаться.

   За час до обеда она сидела в беседке, низко склонившись над работой, и шила проворно и усердно. Возле нее на скамейке стояла корзина с великолепными фруктами. В аллее под чьими-то ногами зашелестели увядшие листья. Клара еще ниже склонила голову и шила еще быстрее. Она не чувствовала, как горит ее лицо. На глазах у нее выступили слезы. Из-за тумана, застлавшего ей глаза, она уже не различала работу.

   За забором послышался хорошо знакомый голос:

   - Здравствуйте!

   Она подняла голову, но взгляд ее не смог повстречаться со взглядом Пшиемского, глаза которого уже были устремлены на фрукты, стоявшие возле девушки, одетой в пестрое розовое платье. Пшиемский застыл со шляпой в руке. Морщина на его лбу стала глубокой, и возле рта образовались гневные складки. Но это продолжалось всего несколько секунд. Затем его красивое лицо прояснилось совершенно и даже стало таким сияющим, каким еще не видала его Клара. С ее лица схлынул густой румянец, и оно покрылось бледностью. Пальцы ее, которыми она держала нитку, еще мокрую от упавшей на нее слезы, дрожали. Пшиемский, протягивая руку над забором, проговорил с улыбкой:

   - Прежде всего, дайте мне пожать вашу ручку.

   Она подала ее. Жесткая, красноватая и теперь чуть дрожавшая рука девушки несколько мгновений оставалась в его белой и мягкой руке.

   - А затем скажите мне, почему эта корзина прибрела сюда вместе с вами?

   Она подняла голову и, отважно глядя на него, ответила:

   - Я принесла ее сюда, думая, что, быть может, увижу вас тут. Будьте добры, поставьте эту корзину по ту сторону забора, а потом пришлите кого-нибудь забрать ее.

   И она обеими руками подала ему предмет, о котором шла речь, сделав это не без усилия, так как корзина была нелегкая.

   Пшиемский молча, не спеша, совершенно хладнокровно исполнил ее просьбу: взял у нее корзину и поставил возле себя на траве; затем, опершись о забор и глядя на нее глазами, горевшими необыкновенным блеском, заговорил:

   - Хорошо! А теперь, когда приговор приведен в исполнение, я хотел бы знать его мотивы...

   Она видела, что он не обижен. Напротив, в его шутливом тоне звучала дружеская, теплая нотка. Поэтому она довольно непринужденно ответила:

   - Этого я, право, не сумею вам объяснить. Но это невозможно... Мы никогда... ни я, ни мой отец... Ведь можно не быть богатым и все же...

   - Довольствоваться тем, что есть? - окончил он.

   Он довольно долго стоял задумавшись, но не хмурясь. Напротив, морщина на его лбу стала не так заметна, как обыкновенно, она почти исчезла. Спустя минуту он начал снова:

   - А тогда зачем же вы принимаете разные вещи от госпожи... госпожи... от вдовы ветеринарного врача?

   - О, это совсем другое дело! - с воодушевлением воскликнула Клара. - Пани Дуткевич любит нас, и мы ее любим! А от тех, кого мы любим и кто нас любит, можно принять все.

   И подумав секунду, она рассудительно сказала:

   - Даже необходимо, потому что не принять - значило бы считать их чужими.

   Пшиемский смотрел на нее с восхищением.

   Затем он медленно спросил:

   - А от чужих решительно ничего нельзя принять?

   - Нет, нельзя, - смело ответила она, глядя ему в глаза.

   - А я для вас чужой, правда?

   Золотистые глаза ее засверкали, а губы дрогнули от чувства преодоленной печали.

   - Да! - шепнула она.

   С минуту он стоял еще, опершись о забор, глядя уже не на нее, а куда-то вдаль. Затем, выпрямившись, он отошел на шаг от забора и, приподняв шляпу, проговорил:

   - Сегодня я буду иметь удовольствие побывать с визитом у вашего отца.

   Медленно, удаляясь по тенистой аллее, он думал: "Voila ой la fier'te va se nicher! От тех, кого мы любим и кто нас любит, все нужно принять, ведь, не принимая, мы показали бы, что считаем их чужими!. . Очень тонкое чувство, очень тонкое! И какая святая вера в любовь! Любим, любят! Voila ой la foi se niche! Foi de bucheron! Но какое это счастье говорить: "Любим, любят"!.. и не смеяться! Если б я мог еще хоть раз в жизни сказать: "люблю, любит" и не засмеяться, я расцеловал бы, моя маленькая идиллия, твои ножки... в дырявых башмаках!"

   К счастью для Клары, она в присутствии Пшиемского не хлопнула в ладоши и не подскочила от радости. Она сделала это, когда прибежала домой, покрасневшая, сияющая, запыхавшаяся.

   Итак, он не обиделся.

   Напротив, он обещал еще сегодня побывать у ее отца... еще сегодня!

   Какой он добрый, добрый!..

   Она угадала, что было поводом его неожиданного обещания. Когда он познакомится с ее семьей и начнет у них бывать, он перестанет быть для нее чужим. И ей можно будет считать его близким знакомым, может быть, другом. Сердце ее было преисполнено благодарности. И она вспоминала каждое его слово, каждое движение. Ее очень смешил молчаливый и важный вид, с каким он исполнял ее желание, принимая от нее корзину с фруктами и ставя ее возле себя на траве.

   Это было очень забавно!

   Он делал такие движения и у него был такой вид, будто он священнодействовал, но в то же время на его тонких губах блуждала едва заметная шаловливая улыбка. У него красивые губы, а также глаза и лоб... Она сама не знает, что в нем лучше всего. Может быть, тонкий профиль с выпуклыми бровями, разделенными морщиной, в которой столько грусти и ума. Нет, не профиль, не губы и не глаза, а лучше всего в нем его душа, прекрасная, возвышенная и такая грустная душа! Да, лучше всего в нем душа... это верно, это несомненно! И золотое сердце! - ведь он не рассердился на нее за то, что она не хотела принять подарка, но пожелал еще более сблизиться с нею.

   Думая обо всем этом, она быстро обшивала край блузки снежно-белой оборкой, а затем взяла из комода кожаный пояс, украшенный стальной застежкой.

   В маленькой гостиной, которая вместе с тем была и столовой, обед приближался к концу.

   Потолок этой комнатки, большую часть которой занимала зеленая кафельная печь, был низкий, на толстых балках, пол был выкрашен красной, местами уже облезшей краской, а стены оклеены голубоватыми, с красными узорами, обоями.

   Между двумя окнами, открытыми на зеленую чащу фасоли, сидел Теофиль Выгрыч на узком диване с ясеневыми ручками, возле стола, накрытого вместо скатерти клеенкой. На ней стояли графин с водой, солонка и стеклянная баночка с хреном. У противоположной стены, на старом комодике возле небольшой лампы, выглядывал из стакана пучок резеды. Двое младших детей сидели по обе стороны отца. Клара принесла из кухни тарелку с грушами и, стоя, начала чистить одну из них.

   - Каких прекрасных груш я купила сегодня, папочка!.. Франя и Стась тоже получат по одной.

   - А дорогие? - спросил Выгрыч.

   Лицо канцелярского чиновника, уже довольно пожилого, было длинное и костлявое, желтого цвета и выражало не то недовольство, не то апатию, свойственную людям, хронически больным и занятым нелюбимым делом. Только глаза, такие же, как у Клары, - золотисто-карие и с длинными ресницами - по временам смотрели из-под изрезанного морщинами лба очень умно и ласково.

   Сидевшая возле него пятнадцатилетняя девочка, худенькая, малокровная блондинка, с удлиненными чертами, как у отца, и с тонкими губами, заговорила с большой живостью:

   - Отчего ты так разрядилась сегодня, Клара?

   На Кларе было ее будничное ситцевое платье в полоску, а нового - только бантик возле шеи да поясок со стальной пряжкой. Она даже не причесалась как следует, потому что непослушные волосы никак не хотели лежать гладко и не держались между двойными шпильками. Множество черных кудрявых локончиков, среди которых виднелся левкой, падали ей на лоб и на плечи. Выслушав замечание сестры, она нагнулась, чтобы поднять с пола упавшую кожуру от груши, выпрямилась и спокойно ответила:

   - И вовсе я не разрядилась, а только обшила блузку свежей оборкой, - старая была грязна.

   - Одела новый пояс! - упрямо продолжала Франя. Клара, не отвечая сестре, которая любила противоречить и ссориться, положила перед отцом очищенную грушу и ножик с деревянной ручкой.

   - Сегодня у нас будет гость, папочка! - сказала она.

   - Гость! - удивился старик. - Кто же это?.. Дуткевич? - но это не гость...

   Клара, принимаясь за вторую грушу, спокойно продолжала:

   - Раза два я встречала в саду господина Пшиемского, секретаря князя Оскара, и мы довольно долго беседовали. Сегодня он сказал мне, что будет у нас с визитом.

   Выгрыч сделал недовольную мину.

   - Нужен мне этот визит!.. Не придется поспать после обеда... Я измучен, мне трудно разговаривать.

   Он говорил ворчливым тоном. И в самом деле, он чувствовал постоянную усталость и отвык от чужих.

   А Франя с живостью, обличавшей острый язычок, заговорила тоненьким голоском:

   - Так ты, Клара, заводишь в саду знакомство с кавалерами! Каким же это образом?

   - Сиди смирно и не надоедай сестре! - прикрикнул Выгрыч на младшую дочь, которая тотчас же замолчала.

   Но тут принялся болтать мальчик, одетый в блузу, перехваченную кожаным поясом:

   - А я знаю, кто такой этот пан Пшиемский. Сын княжеского садовника учится в одном классе со мною, так он рассказывал, что князь приехал и привез с собой секретаря которого очень любит. Они играют вместе на рояле и на чем-то еще. Этого секретаря зовут Пшиемский. Он очень весел! Сколько раз он ни заходил к садовнику, всегда играл с детьми...

   - Тише, Стась! - шепнула Франя: - Вот уже идет кавалер Кларки...

   За фасолью слышны были медленные, ровные шаги. Минуту спустя открылась дверь из сеней, настолько низкая, что входящему пришлось нагнуть голову. Он вошел и окинул все одним взглядом: комнатку с низким потолком, зеленой печью и с красными узорами на голубоватых обоях, остатки не-съеденной за обедом каши на тарелках, четверых людей, сидевших за столом, и букет резеды на комоде. Клара, покраснев от смущения, но не растерявшись, сказала отцу:

   - Папа! Господин Юлий Пшиемский, мой знакомый. Повернувшись к гостю, она прибавила:

   - Мой отец!

   Выгрыч поднялся и, протягивая посетителю свою длинную костлявую руку, проговорил:

   - Очень рад... Садитесь, пожалуйста, прошу вас!

   А Клара, оправившись от смущения, спокойная и с легкой улыбкой на губах, собрала со стола посуду и с грудой тарелок направилась в кухню, глазами давая знак сестре, чтобы та убрала со стола графин с водою и клеенку.

   Из-под снятой клеенки показался ясеневый стол, покрытый белой вязаной бумажной сеткой. Стась поставил на нем стакан с резедой, стоявший раньше на комоде.

   Когда Клара спустя несколько минут возвратилась из кухонк