хмелю у меня не растет, тычин не требуется, а на мой бы ум, коли цену дают, так и брал бы да брал, и меня бы в сердце не вводил, а то ведь... ой!.. смо-отри!.. и того не дам!..- И он, прищурив глаза, с злою улыбкой посмотрел на него.
- Куды деться-то?..- как бы про себя, промолвил мужик, с раздумьем посмотрев в сторону и медленно почесывая в затылке.
- Про то и говорю: приде-ошь!
- О-о-а-ах!.. горе одно!.. Ты подумай, каково оно!.. Ведь этот бы таперича мед в городе... сколь бы я выбрал, если б по фунтам, а? Да и пудом меньше десяти ни в жисть!
- Кто ж те держит - и вези!.. Это от своей бы прибыли да я б душу заклал!..
- Вези... хе-е!.. Когды уедешь да когды приедешь, а што есть-то станешь?..
- Меду - целый завод, а чего есть, говорит. Сме-ешной ты человек... на диво! и ей-богу!..
- Смейся-а!..
- И ей-богу, смешно... еда самая то-ись... царю лучше не требуется, а ты неуж хлеба хошь?..
- А чего ж?..
- Хе!.. Забавный ты человек!.. Хлеба захотел, так и отдавай - будешь с хлебом, а не хошь - медком пробавляйся!.. На-ко, на-а... ведь тебе не покажи царского-то обличья, год на одной половице протопчешься!..- шутливо произнес он, вынув и помахивая перед ним, как и перед Захаром, трехрублевой ассигнацией.
- Ты с гривной говорил?..- как-то вскользь заметил тот.
- Ах... чкни... тебя!.. А я думал, ты забыл про нее... ну, ну так и быть, возьми и гривну!..
- А-а... Прохор Игнатьич, и горько, брат... да... н-ну... его!..- со вздохом махнув рукой, произнес мужик, принимая деньги.
- Што?..
- Ничаво... ешь на здоровье!.. Бе-еда это наша жисть - робишь, робишь за лето-то; на руках мозоли нарастут, не разогнешь; три шкуры с рыла-то слезет, и ей-богу!.. А все без пути... так уж от бога, што ль, оно!..
- Верно!.. Потому предел... и не моги промышлением!..- назидательно ответил Прохор Игнатьич.
- И все на чужой карман только и робишь, а сам, и ей-богу... хоть умри, а робишь, а-ах!.. Слезы говорить-то!..- с жестами пояснил он, пряча бумажку в карман.
В это время раздался звон колокола ко всенощной и звучно прокатился по окрестности... Прохор Игнатьич молча набожно перекрестился три раза и спешно стал прибирать разбросанные гирьки, весы, счеты и мелкий товар, готовясь закрыть лавочку.
Продавец меда также перекрестился при звуке колокола.
- День-то не видаючи прошел!..- заметил суетившийся Прохор Игнатьич, тон которого из дерзко-насмешливого обратился в мягкий и благодушный, точно звон колокола имел смягчающее влияние на его натуру.
- Ноне день-то... покороче...- отозвался тот.
- Особливо в разговорах-то!.. Кому чего, а языку все работа! Струмент-то неломкий, а то бы за день-то, брат, на моем месте... сколь бы на починку вышло...
- Ты и языком робишь, да прибыльно!..
- Ну, прибыль-то как бог даст, болезный: ноне торговля-то со всячинкой... того и гляди, подкуют... Около вашего-то брата ходи да оглядывайся!..- ответил он, запирая ящик с выручкой, и опустил ключ в карман.
Не прошло и получаса, как Прохор Игнатьич, одетый в зипун тонкого черного сукна, опоясанный алым шелковым кушаком, степенно шел в церковь, вежливо отвечая на поклоны встречавшихся с ним крестьян. Дневные хлопоты в селе давно уже стихли; одетый по-праздничному люд семьями выходил из домов и спешил в церковь; каждый нес в руке свечу, отлитую из свежего воска. Изредка только из какой-нибудь избы еще доносился скрип косаря о сосновые половицы или в низеньком, раскрытом настежь от духоты окошке мелькала стройная, с роскошными упругими формами фигура девушки, только что вышедшей из бани и спешно переодевавшей чистую сорочку или заплетавшей длинную русую косу, которой бы от души позавидовали тщедушные обитательницы салонов.
Церковная паперть пестрела яркими костюмами теснившихся на ней богомольцев; из раскрытых окон церкви несся ладан, далеко распространяя в свежем вечернем воздухе, напитанном ароматами скошенного на лугах сена, свой характерный запах, и среди общего безмолвия стройное церковное пение звонких детских голосов помимо воли порождало при этой обстановке какое-то теплое безыскусственное чувство. Только горькая сиротливая бедность, как бы стыдясь своих заплатанных азямов и шушунов, стояла поодаль, у церковной ограды, и тихо мелькали тонкие зажженные свечи в руках их.
С закатом солнца кончилась всенощная, и стихло село, чтобы проснуться до зари в светлый праздник. Но далеко за полночь виднелся свет в одном из окон дома Прохора Игнатьича, сводившего счеты дневной прибыли. По веселому лицу его и по руке, бойко бегавшей по косточкам счет, можно было догадаться, что день не обманул его ожиданий.
Все включенные в данную книгу рассказы Н. И. Наумова написаны на материале жизни крестьян и рабочих Сибири. Автор родился в Тобольске, служил в Омске и Томске советником губернского правления. Умер в Томске. Писать начал в 1859 году. Печатался в газете "Искра", в передовых журналах: "Современник", "Дело", "Отечественные записки", "Русское богатство".
Рассказы Н. Наумова почти документальны по своей фактической точности. В них, как правило, указаны и местность, где происходит действие, и время.
"Деревенский торгаш" напечатан в 1871 году в журнале "Дело" No 4, "Юровая" - в 1872 году в журнале "Дело" No 7 и 11, "Еж" - в 1873 году в журнале "Отечественные записки" No 7
Все три произведения вместе с другими, наиболее острыми по политической направленности, были включены автором в сборник "Сила солому ломит", с подзаголовком: "Рассказы из быта сибирских крестьян", который вышел в 1874 году.
Сборник этот был настольной книгой у деятелей революционного народничества и сыграл большую роль в их агитационной работе среди крестьянства.
Бродни - рабочая обувь, которая шилась из сыромятной кожи, иногда с меховым голенищем.
Аналой - столик в церкви для чтения священных книг
Иордан - место для священного купания или крещения. Название идет от реки Иордан.