Лондон Джек - Потомок Мак-Коя

н, спросив Мак-Коя.

   - Я не знаю, капитан.

   - Почему же вы не знаете?

   - Потому что я никогда ее прежде не видел и никогда о ней не слыхал. Я полагаю, ее и на карте нет. Эти воды никогда не были вполне исследованы.

   - Значит, вы не знаете, где мы находимся?

   - Не более, чем вы, - мягко ответил Мак-Кой.

   В четыре часа пополудни вдали показались кокосовые пальмы, словно вырастая из воды. Немного позже над морем поднялась низменная поверхность какого-то атолла.

   - Теперь я знаю, капитан, где мы. - Мак-Кой опустил бинокль. - Это остров Решения. Мы в сорока милях от острова Хао, и ветер встречный.

   - Тогда ведите нас к этому берегу. Где здесь можно пристать?

   - Пристать могут только каноэ. Но теперь, раз мы знаем, где находимся, мы можем направиться к острову Барклай-де-Толли. Он всего лишь в ста двенадцати милях отсюда на норд-норд-вест. С этим ветром мы будем там завтра утром около девяти часов.

   Капитан Давенпорт обследовал карту и стал размышлять.

   - Если мы разобьем здесь шхуну, нам все равно придется в лодках плыть на Барклай-де-Толли, - прибавил Мак-Кой.

   Капитан отдал распоряжения, и опять понеслась шхуна, бороздя негостеприимное море.

   На следующий день в полдень на дымящейся палубе "Пиренеев" поднялся бунт. Течение усилилось, ветер ослабел, и "Пиренеи" отнесло к западу. Вахтенный заметил остров Барклай-де-Толли к востоку, едва различимый с мачты, и в продолжение нескольких часов шхуна тщетно пыталась приблизиться к нему. Все время, подобно миражу, высились на горизонте кокосовые пальмы, видимые только с верхушки мачты. С палубы их не видно было - скрывала выпуклость земного шара.

   Снова капитан Давенпорт совещался с Мак-Коем и картой. Макемо лежит в семидесяти пяти милях к юго-западу. Его лагуна тридцать миль длины, и вход туда великолепный. Когда капитан отдал приказание, команда отказалась повиноваться. Они объявили, что уже достаточно с них плавания с этим огненным адом под ногами. Там была земля. Что ж с того, что шхуна не может к ней пристать? Они могут это сделать в лодках. Ну и пусть она сгорит! Их-то жизни ведь что-нибудь для них значат! Они верно служили шхуне, теперь они будут служить себе. Оттолкнув второго и третьего помощника, они бросились к лодкам и стали готовить их к спуску. Капитан Давенпорт и старший помощник, с револьверами в руках, приближались к юту, когда Мак-Кой, взобравшись на крышу каюты, начал говорить.

   Он обращался к матросам, и при первом звуке его мягкого, кроткого, как воркование, голоса они остановились. Его неизреченная ясность и мир простирались к ним. Ласковый тон и простота мысли изливались на них магическим потоком и против их воли укрощали. Много давно забытых чувств пробудилось в них; некоторые вспомнили колыбельные песни детства, покой материнских объятий перед сном. Не было больше ни раздоров, ни опасностей, ни огорчений во всем мире. Все было, как должно было быть. И само собой разумелось, что они должны повернуть спину к земле и снова пуститься в море, с адским пламенем под их ногами.

   Мак-Кой говорил просто, но не важно было, что он говорил. Вся его личность - его "я" - говорила гораздо красноречивей всех слов, какие он мог сказать. Это было загадочное влияние его души, проникающее до сокровенных глубин человеческого существа, - излучение духа, пленительного, ласково-смиренного и беспредельно могучего. Это был яркий свет, озаривший темные склепы их душ, - власть чистоты и кротости, значительно более сильная, чем та, какая таилась в блестящих смертоносных револьверах капитана и его помощника.

   Матросы нерешительно колебались, не двигаясь с места. Но те, что отвязали лодки, снова их укрепили. Затем, по одному, по двое, они начали смущенно расходиться.

   Лицо Мак-Коя светилось детской радостью, когда он спускался с крыши каюты. Смута прекратилась. И в сущности - никакой смуты он не предотвращал. Мятеж вовсе и не начинался, ибо в том благословенном мире, где он, Мак-Кой, обитал, ему не было места.

   - Вы загипнотизировали их, - сказал ему мистер Кониг насмешливо и тихо.

   - Это хорошие ребята, - был ответ. - У них добрые сердца. Они пережили тяжелое время, работали без устали и будут работать изо всех сил до конца.

   У мистера Конига не было времени отвечать. Голос его гремел, когда он отдавал приказания; матросы бросились исполнять их, и шхуна медленно поворачивалась от ветра, пока ее нос не устремился в сторону Макемо.

   Ветер был совсем слабый и после захода солнца почти прекратился. Стояла невыносимая жара, люди на носу и на корме тщетно пытались заснуть. Палуба была слишком горячая, чтобы лежать на ней, и ядовитые пары, проникая сквозь пазы, ползли по палубе точно злые духи и, забираясь в ноздри и дыхательное горло неосторожных, вызывали припадки кашля и чиханья. Звезды лениво мерцали на темном небосклоне, и полная луна, поднявшись с востока, осветила мириады клубков, волокон и паутинных пленок дыма, которые сплетались, извивались и кружились вдоль палубы, над бортом и вверху - вокруг мачт и вантов.

   - Расскажите мне, - сказал капитан Давенпорт, протирая свои болевшие глаза, - что случилось с экипажем "Боунти" после того, как он достиг Питкэрна. В отчете я читал, что они сожгли "Боунти" и что их разыскали только через несколько лет. Что же происходило за это время? Мне всегда хотелось это узнать. Это были люди с петлей на шее. Там было также несколько туземцев. Там были и женщины. Это с самого начала предсказывало несчастье.

   - Да, несчастье произошло, - ответил Мак-Кой. - Это были скверные люди. Они ссорились из-за женщин. Один из мятежников, Вильямс, потерял жену. Все женщины были таитянки. Его жена, охотясь за морскими птицами, упала со скалы. Тогда он отнял жену у одного из туземцев. Все туземцы были возмущены этим и умертвили почти всех мятежников. Оставшиеся перебили туземцев. Женщины помогали. Туземцы убивали друг друга. Все убивали. Это были ужасные люди. Тимити был убит двумя туземцами, в то время как они расчесывали его волосы в знак дружбы. Белые их подослали, а после этого сами же их умертвили. Туллалу был убит своей женой. Она хотела иметь мужем белого. Они были очень злые. Бог отвратил свое лицо от них. К концу второго года все туземцы были перебиты; погибли и все белые, кроме четырех: Юнга, Джона Адамса, Мак-Коя - моего прадеда и Квинталя. Последний был тоже очень дурным человеком. Однажды его жена поймала для него слишком мало рыбы, и он откусил ей ухо.

   - Это был отвратительный сброд! - воскликнул мистер Кониг.

   - Да, они были очень скверные, - подтвердил Мак-Кой и продолжал рассказывать дальше мягко и невозмутимо о крови и похотливости своих преступных предков: - Мой прадед избежал убийства, чтобы умереть от собственной руки. Он сделал перегонный куб и приготовил алкоголь из кореньев одного растения. Квинталь ему помогал, и они вместе все время напивались. Под конец Мак-Кой заболел белой горячкой, привязал себе на шею камень и прыгнул в море. Жена Квинталя - муж откусил ей ухо - тоже погибла, упав со скалы. Тогда Квинталь явился к Юнгу и потребовал его жену, а потом пришел к Адамсу. Адамс и Юнг боялись Квинталя. Они знали, что он убьет их. И они убили его топором. Затем умер Юнг. И кончились все раздоры.

   - Ну, конечно же, - усмехнулся капитан Давенпорт. - Ведь больше некого было убивать.

   - Вы видите, Бог скрыл от них свой лик, - сказал Мак-Кой.

   Утром ветра не было - лишь совсем слабое дуновение с востока, и капитан Давенпорт натянул все паруса и повернул на левый галс. Он боялся этого ужасного западного течения, которое уже столько раз издевалось над ним, лишая его убежища. Весь день было спокойно и всю ночь. Матросы, получив уменьшенную порцию бананов, недовольно ворчали. Они ослабели и жаловались на боли в желудке, вызванные банановой диетой. Весь день течение относило "Пиренеи" к западу; не было ветра, чтобы направить шхуну к югу. В первую ночную вахту на юге показались кокосовые пальмы; их пышные верхушки поднимались над водой: несомненно, здесь был низменный атолл.

   - Это остров Таэнга, - объявил Мак-Кой. - Сегодня ночью нам необходим бриз, иначе мы пропустим Макемо.

   - Что случилось с юго-восточным пассатом? - спросил капитан. - Почему его нет? В чем дело?

   - Виною испарения с больших лагун, их ведь так много, - объяснял Мак-Кой. - Испарения расстраивают всю систему пассатов. Они могут даже повернуть ветер в обратную сторону и пригнать штормы с юго-запада. Это опасный архипелаг, капитан.

   Капитан Давенпорт смотрел на старика и готов был выругаться, но сдержался.

   Присутствие Мак-Коя словно душило проклятия, шевелившиеся в его мозгу и клокочущие в горле. Влияние Мак-Коя очень возросло за все эти дни, - а их было немало, - пока они были вместе. Капитан Давенпорт в море считал себя неограниченным властелином, он никого не боялся и никогда не пытался обуздывать свой язык, а сейчас он почувствовал, что не в состоянии выругаться в присутствии этого удивительного старика с женственными карими глазами и кротким голосом.

   Осознав это, он был страшно поражен. Ведь старик-то был всего-навсего потомок Мак-Коя - Мак-Коя, мятежника с "Боунти", бежавшего от петли, которая ждала его в Англии, Мак-Коя, бывшего воплощением зла в те далекие времена крови и разврата и погибшего такой ужасной смертью на острове Питкэрн.

   Капитан Давенпорт не был религиозным, но в этот момент он почувствовал безумное влечение броситься к ногам другого и сказать ему, а что - он не знал. Это было чувство более властное, чем мысль. Странное сознание собственного ничтожества владело им в присутствии этого человека, простодушного, как ребенок, ласкового, как женщина.

   Но, конечно, так унизить себя на глазах помощников и команды он не может. И все-таки гнев, порождавший проклятия, еще бушевал в нем. Внезапно он ударил стиснутым кулаком по крыше каюты и закричал:

   - Послушайте, старик, я не хочу сдаваться. Это Паумоту дурачит и издевается надо мной и доводит меня до сумасшествия. Я отказываюсь сдаваться. Я намерен гнать дальше эту шхуну и буду плыть и плыть через Паумоту до Китая, но найду, где пристать. Если все ее покинут, я останусь один. Я покажу этому Паумоту. Оно не посмеет меня дурачить. Шхуна - хорошая старуха, и я буду бороться за нее до тех пор, пока останется хоть одна доска, на которой можно стоять. Вы слушаете меня?

   - И я останусь с вами, капитан, - сказал Мак-Кой.

   Ночью с юга подули слабые обманчивые порывы ветра, и раздраженный капитан, со своим грузом огня, следя за отклонением к западу и выпрямляя курс, временами терял терпение и ругался вполголоса, чтобы не услышал Мак-Кой.

   Дневной свет позволил различить пальмы, поднявшиеся из воды на юге.

   - Это подветренная часть Макемо, - сказал Мак-Кой. - Немного дальше к западу находится Катиу. Там мы можем пристать.

   Но течение между двумя островами, особенно сильное, увлекло их к северо-западу. И в час дня они увидели вставшие над водой пальмы Катиу, скоро снова исчезнувшие.

   Немного позже, в тот момент, когда капитан заметил новое течение с северо-востока, подхватившее "Пиренеи", вахтенные с мачт объявили о кокосовых пальмах на северо-западе.

   - Это Рарака, - сказал Мак-Кой. - До нее мы не доберемся без ветра. Течение уносит нас к юго-западу. Но надо следить. Несколькими милями дальше течение отклоняется к северу и делает петлю по направлению к северо-западу. Оно нас отнесет от Факаравы, а у Факаравы мы как раз можем пристать.

   - Ну и пусть относит ко всем чертям! - вспылил капитан. - Все равно мы еще найдем, где пристать.

   Но положение на "Пиренеях" становилось критическим. Палуба была настолько горяча, что казалось: еще несколько градусов выше - и она воспламенится. В некоторых местах даже толстые подошвы башмаков у матросов их не защищали, и опасение обжечь ноги вынуждало их ускорять шаги. Дым усилился и стал более едким. Глаза у всех были воспалены, и все кашляли и задыхались, словно больные туберкулезом. После полудня были отвязаны лодки и снабжены всем необходимым. В них уложили несколько оставшихся связок сушеных бананов, а также инструменты помощников. Капитан Давенпорт положил в баркас даже хронометр, опасаясь, что палуба может вспыхнуть каждую минуту.

   Этот страх угнетал их всю ночь, и на рассвете они смотрели друг на друга, как бы удивляясь, что "Пиренеи" еше держится и они еще живы; глаза их впали, а серые лица были совершенно измучены.

   Торопливыми шагами, иногда бессознательно ускоряя их, капитан, забыв все свое достоинство, почти бегом, осматривал палубу судна.

   - Теперь вопрос нескольких часов, если не минут, - объявил он, вернувшись на корму.

   Крик "Земля!" донесся с мачты. С палубы не было видно земли, и Мак-Кой поднялся наверх; а тем временем капитан воспользовался удобным случаем, чтобы облегчить себе душу, хорошенько выругавшись. Но проклятия его внезапно замерли, когда он увидел на воде в направлении к северо-востоку темную линию. Это был не шквал, а бриз - прерванный пассат, отклонившийся на восемь румбов от своего пути и теперь снова принявшийся за дело.

   - Держите прямо, капитан, - сказал Мак-Кой, едва успев добежать до кормы. - Это восточный берег Факаравы, и мы войдем в пролив с поднятыми парусами, полным ходом, и ветер будет с борта.

   Через час кокосовые пальмы и земля были видны с палубы. Чувство, что конец "Пиренеи" близок, угнетало каждого. Капитан Давенпорт приказал спустить три лодки и велел их подтянуть к корме; в каждой поместился матрос, чтобы отталкивать ее от бортов. Совсем близко, на расстоянии не более двух кабельтовых, обогнула шхуна берег атолла, очерченный пенной линией прилива.

   - Приготовьтесь, капитан, повернуть через фордевинд, - предупредил Мак-Кой.

   Минутой позже земля словно расступилась, открывая узкий пролив в огромную зеркальную лагуну длиной в тридцать миль, а шириной в десять.

   - Пора, капитан!

   В последний раз обошли вокруг мачт реи, когда шхуна, послушная, направлялась в пролив. Едва поворот был сделан, даже не сложив еще в бухту веревок, помощники и команда в паническом ужасе бросились на корму. Еще ничего не произошло, но все были уверены, что вот-вот - и несчастье разразится. Мак-Кой хотел пройти вперед на свое место на носу, чтобы вести судно, но капитан схватил его за руку и оттащил.

   - Сделайте это отсюда, - сказал он. - Палуба не безопасна... В чем дело? - спросил он в следующий момент. - Мы совсем не двигаемся!

   Мак-Кой улыбнулся:

   - Вам мешает течение, капитан. Со скоростью семи узлов несется морской отлив из этого пролива.

   К концу следующего часа шхуна продвинулась только на расстояние, равное ее длине. Но ветер стал свежеть, и она прорвалась вперед.

   - Часть людей пусть садится в лодки! - скомандовал капитан.

   Еще голос его звучал и матросы только-только принялись усаживаться, как середина палубы в огне и в дыму взлетела вверх; часть ее застряла в парусах и такелаже, а остальное рухнуло в море. Ветер был с борта, и это спасло сжавшихся на корме людей. Сплошным потоком ринулись они к лодкам, но голос Мак-Коя, полный незыблемого спокойствия, убеждал их, что времени хватит, и они остановились.

   - Не спешите, - говорил он. - Нужен порядок. Спустите этого мальчика в лодку, пожалуйста.

   Рулевой, потерявший голову от ужаса, бросил штурвал, и капитан подоспел как раз вовремя, чтобы схватить спицы колеса и помешать течению подхватить судно и ударить о берег.

   - Лучше бы вы позаботились о лодках, - сказал он мистеру Конигу. - Подтяните одну ближе, вплотную к корме! В самый последний момент я прыгну в нее.

   Мистер Кониг колебался, но затем шагнул за борт и спустился в лодку.

   - Держите ее на полрумба, капитан!

   Капитан вздрогнул. Он полагал, что остался один на шхуне.

   - Да, да, есть, полрумба, - ответил он.

   Посредине "Пиренеи" зияло пылающее горнило, откуда вырывались необъятные клубы дыма и, поднимаясь к мачтам, совершенно скрывали переднюю часть корабля. Мак-Кой, под защитой бизань-вантов, продолжал свою тяжелую работу и вел шхуну по извилистому проливу. Огонь распространялся по палубе от места взрыва к корме. Развевающиеся вверху на грот-мачте паруса исчезли в пламени. Передних парусов они не могли видеть, но знали, что те еще держатся.

   - Только бы огонь не охватил всех парусов, прежде чем она войдет в лагуну, - простонал капитан.

   - Она успеет войти, - уверенно заявил Мак-Кой. - Времени еще много. Она должна войти. А в лагуне мы повернем ее; дым от нас отнесет, и огонь не достигнет кормы.

   Язык пламени взвился к бизань-мачте, жадно потянулся к нижнему ярусу парусов и, не добравшись до них, исчез. Сверху горящий обрывок веревки упал прямо на голову капитана Давенпорта. Он с необычайной поспешностью, как человек, ужаленный пчелой, взмахнул рукой и сбросил горящий обрывок.

   - Какое направление, капитан?

   - Норд-вест-вест.

   - Держите ее вест-норд-вест.

   Капитан повернул руль и установил его.

   - Вест-норд, капитан.

   - Есть, вест-норд.

   - Теперь вест.

   Медленно, румб за румбом, войдя в лагуну, шхуна описала круг и стала под ветер; и румб за румбом, со спокойной уверенностью, как будто в их распоряжении была еще тысяча лет, Мак-Кой нараспев возглашал изменения курса.

   - Еще румб, капитан.

   - Есть, румб.

   Капитан Давенпорт на несколько спиц повернул штурвал, затем быстро оттянул назад, тормозя шхуну.

   - Так держать!

   - Есть.

   Несмотря на ветер, который дул теперь с кормы, жара была невыносимая, и капитан Давенпорт мог только искоса бросать взгляды на нактоуз. Он вынужден был отнимать от штурвала то одну, то другую руку, чтобы потереть и заслонить свои щеки, покрытые волдырями. Борода Мак-Коя ерошилась и топорщилась, и запах горелых волос заставил капитана Давенпорта с тревогой посмотреть на него. Руки капитана сверху покрылись волдырями, и, поочередно оставляя штурвал, он освежал их, прикладывая к брюкам. Паруса бизань-мачты исчезали один за другим под натиском огня, принуждая двух людей съеживаться и закрывать лицо.

   - Теперь, - сказал Мак-Кой, осторожно бросив взгляд вперед на нижний берег, - четыре румба, и пусть она плывет.

   Обрывки и клочья пылающих веревок и парусов, задевая их, падали вокруг. Смолистый дым от горящего куска веревки у ног капитана вызвал жестокий припадок кашля, но штурвала капитан все же не выпустил.

   Шхуна внезапно ударилась, нос ее поднялся, и она едва не остановилась. Град горящих обломков, упавших от толчка, посыпался на них. Шхуна снова двинулась и вторично ударилась. Своим килем она раздробила хрупкий коралл, пошла дальше и ударилась в третий раз.

   - Держите прямо, - сказал Мак-Кой. - Пробрались? - мягко спросил он минутой позже.

   - Она не слушается руля, - был ответ.

   - Ну, хорошо. Она сворачивает. - Мак-Кой посмотрел за борт. - Мягкий белый песок. Лучшего нельзя и требовать. Великолепное ложе!

   Когда шхуна сделала поворот от ветра, столб дыма и пламени вырвался на юте. Капитан Давенпорт выпустил штурвал от нестерпимой боли ожогов. Он добрался до фалиня лодки, стоявшей внизу, затем остановился, высматривая Мак-Коя, который держался в стороне, чтобы дать ему спуститься.

   - Вы - первый, - крикнул капитан, хватая его за плечо и почти перебрасывая через борт.

   Пламя и дым были нестерпимы, и он поспешил сейчас же за Мак-Коем. Оба они, обхватив веревку, вместе соскользнули в лодку. Матрос на носу, не ожидая приказаний, перерезал фалинь ножом. Весла, лежавшие наготове, ударили по воде, и лодка помчалась.

   - Прекрасное ложе, капитан, - бормотал Мак-Кой, оглядываясь назад.

   - Да, прекрасное ложе, и все благодаря вам, - был ответ.

   Три лодки неслись к белому коралловому берегу. За ним, на краю кокосовой рощи, виднелось несколько покрытых травой хижин, и десятка два возбужденных туземцев широко открытыми глазами взирали на пылающее судно, подплывающее к их земле.

   Лодки причалили, и они сошли на белый берег.

   - А теперь, - сказал Мак-Кой, - я должен подумать о возвращении на Питкэрн.