Лесков Николай Семенович - Невинный Пруденций

упрямстве, так как заботу о сохранении в себе ничем не плененного духа во все времена люди желали считать за "упрямство". А притом до безумия достигшая страсть Пруденция заставляла бояться, как бы он в один из подобных порывов не посягнул на свою жизнь, и тогда горю осиротелой вдовы Ефросины не будет предела, а доброй Мелите не снесть вида всех этих бедствий, в которых все непременно станут ее считать виноватой. Еще оставалось ей разве одно: тайно покинуть дом и селение и скрыться навеки... Мелита на это была готова, она бы устроилась жить с единомысленною ей подругою детства, христианкой Эрминией, но ведь Пруденций мог ее всюду преследовать и везде нарушал бы ее покой и продолжал бы губить свою жизнь. Надо было отыскать иной, более удобный для всех выход из этого положения, и Мелита решилась непременно выдумать что-нибудь более удовлетворительное и, обдумав, привести свое решение в действие, какие бы оно ни представляло трудности.

  В таком настроении она предстала пред влюбленными глазами исступленного Пруденция, и когда удостоверилась, что он успокоился и может ее понимать, она подала ему руку и спокойно сказала:

  - Не предавайся отчаянию, добрый Пруденций. Ты не будешь вечно томиться так, как до сих пор томился. С этой поры я не буду тебя избегать и стану думать, как сделать тебя счастливым, а тебя умоляю: имей ко мне: веру и немножко терпенья. Я тоже сильно взволнована, и дух мой нуждается в отдыхе и покое. Дай мне побыть в тишине с самою собою только три дня, а на четвертый день приходи перед вечером на берег моря, где стоит. наша лодка, и там я скажу тебе, какое придет мне решение, и оно будет твердо настолько, что ты можешь на него положиться. Пока же, на тр.и дня, яви мне приязнь - будь покоен.

  - О, не три дня, а три года я готов ждать твоего слова, - ответил, оживившись, Пруденций. - Лишь бы ты меня не отвергла... лишь бы мне было чего ожидать.

  - Ну, три года - слишком долгое время. Через три года ты сам меня можешь отвергнуть, так как я тебя старше... Нет, ты три дня подожди, и это будет довольно.

  - Я отвергну тебя! О боги! о, разразите меня, справедливые боги, если это возможно, чтобы в сердце моем кто-нибудь заменил образ Мелиты!..

  - Не клянися, Пруденций, ничем и не зови во свидетели богов, о природе которых тебе ничего не известно. Пусть лучше время само покажет нам, каковы мы и чего мы достойны.

  - Согласен, согласен! - воскликнул Пруденций. - Целая вечность докажет тебе, что ты для меня всего дороже на свете и что нет ничего, что я предпочел бы тебе на минуту.

  - Ну, жди же!

  И она дружески простилась с ним и с матерью, вдовой Ефросиной, и ушла к себе в дом свой с Маремой, оставив вдову и Пруденция успокоенными и готовыми ожидать через три дня ее решения.

  Решения этого стали ждать с любопытством и все прочие люди в селенье, потому что всем было любопытно: не хитрит ли Мелита, притворяясь, будто она не желает взять себе мужем несравненной красоты юношу, который страстно влюблен в нее и моложе ее на три года.

  - Что-то измыслит Мелита? Каков ее ум и в чем ее хитрость?

  Три дня пролетели для всех в любопытном ожидании: в эти три дня Мелита была безвыходно дома, а Пруденций поправился от своих жестоких припадков и на четвертый день перед вечером вышел на берег моря и увидал, что здесь его ожидают Мелита с Маремой.

XV

  Когда они свиделись, Мелита сказала Пруденцию:

  - Все идет хорошо: мы теперь быстро приблизимся к цели осуществления наших желаний.

  - Я не помню себя от счастия, что желания наши согласны! - воскликнул весь озарившийся счастьем Пруденций.

  - Я сказала не так, - отвечала Мелита, - но все равно: то, что ты почитаешь за высшее счастье, все будет зависеть от тебя самого...

  - Значит, оно все равно что достигнуто. Нет еще - раньше, чем ты будешь моим мужем, ты должен исполнить три мои просьбы.

  - Я готов исполнить их бесконечное множество.

  - Нет, всего только три. Прежде всего я не хочу быть здесь предметом вниманья для всех, ни теперь, когда ты станешь выполнять мои просьбы, ни после, когда может случиться, что я должна буду выполнить твою волю и заплатить мой долг за твое послушание моими услугами и женскою лаской.

  - О, говори только скорее, что нужно! Если ты хочешь скрыться отсюда... если желаешь уйти от всех глаз...

  - Да, почти что от всех... Пусть с нами будет только Марема, но чтоб не было даже вдовы Ефросины... Ее беспокойная нежность может испортить все что должно совершиться в тишине уединения и покоя.

  - Хорошо! Я обещаю тебе это за мать: она так меня любит, что на все согласится, а что касается до самой возможности скрыться от всех в никому не известное и недоступное место, то я владею для этого такою возможностью, лучше которой нельзя услыхать в самой затейливой сказке.

  И влюбленный Пруденций сам, без расспросов Мелиты, рассказал ей о цветущем ущелье в скале, сокрытой среди других неприступных скал, где у них есть две пещеры, богатые склады запасов для жизни, ручей сладкой воды, стадо коз и хохлатые куры.

  - Туда никто не может прийти, - добавил Пруденций, - кроме двух тех, которые оставили нас и живут нынче в темном царстве теней; один только я знаю небезопасный и узкий пролив, которым можно пробраться к этой скале и отыскать в ней наше ущелье. Если ты хочешь самого неприкосновенного уединения...

  - С тобой и Маремой! - перебила Мелита, тихо кладя свою руку в руку Пруденция.

  - О, ты меня исполняешь восторгом! Итак, если ты доверяешься мне и не боишься, проплыть на ладье узким и бурным протоком, в котором я знаю каждый камень, то стоит тебе сказать, когда ты желаешь отплыть, и - все будет готово.

  - Прекрасно, - пусть это будет готово завтра, как сядет солнце. Но прежде ты возвратись сегодня домой и расскажи своей матери, на что мы решились. Я хочу знать, что она на все это согласна, и хочу поручить ей свой дом и хозяйство, так как Марема уедет со мной в ваше ущелье, и дом мой останется пуст. Потом позови завтра утром глиномята Агава и сам приходи с ним, и перенесите из дома в ладью мою кровать, и постель, - и скрыни с уборами, и прочую утварь, и съестные запасы, которые здесь будут не нужны, а там пригодятся... Я все хочу взять и увезть, чтобы это все пошло там на пользу, так как мы, может быть, проживем там очень долгое время...

  Пруденций слушал все это в величайшем восторге и с совершенным вниманьем, а при последних словах прижал страстно к груди руки Мелиты и прошептал одним придыханьем:

  - О, я уверен, что никто никогда сне умел пролить одним словом столько восторгов, сколько ты проливаешь их в мое сердце!

  Она посмотрела на него благостным взглядом, как мать на ребенка, и тихо ему улыбнулась и отвечала:

  - О мой невинный Пруденций! Не хвали меня много, мне трудно слушать твои похвалы. Будем более делать... станем спешить... не будем терять ни минуты. Я сейчас возвращусь с Маремой домой и стану спешить, чтоб уложить все мои вещи, а ты иди к матери, расскажи ей, что мы решились уехать отсюда и там, вдалеке от людей, совершить то, что должно совершиться. Скажи от меня вдове Ефросине, что дух мой полон участия к ней и к тебе и что я ничего так еще не желала, как желаю того, чтобы увидеть всех вас в том положенье, к которому все вы теперь наиболее сродны.

  Сказав это, Мелита встала и пошла к селению, держа одною рукою за руку Пруденция, а другою Марему, и так они дошли до того места, где тропы к домам их разделялись.

  Здесь Мелита опустила руку Пруденция; еще раз сказала ему, как он должен говорить с своей матерью, и сама удалилась к себе вместе с Маремой, и действительно обе женщины вместе всю ночь провели в том, что уложили в мешки и в укладки все, что было ценного в доме Алкея. Все запасы были тоже упакованы в корзины, а из прохладных ям достали меха с вином и сыры и все это также приготовили к отправке. К рассвету все было готово, и на стене большого покоя остался висеть на острой рыбьей кости один только широкий пояс Алкея, убранный золотою чеканкою и драгоценными камнями, да простая тростниковая дудка, в которую Мелита всунула свернутый туго в трубку папирус, на котором пред самым рассветом успела начертать несколько строк.

  В этих строках было сказано: - "Я получила свободу и не хочу потерять ее снова, но меня посетило испытанье, которого я не могу избежать. Я надеюсь однако, что дух мой сохранит свою силу и что любовную страсть, которая зажглася в другом против моего желания, мне удастся смирить в нем с помощью той же грубой природы, которой он подчиняет свой дух. Если я над всем этим восторжествую, я отыщу путь к тебе и приду к тебе, чтобы окончить свой срок на земле вместе с тобою, позабыв о себе и служа вместе с тобою другим, по веленью того, чье священное слово зажгло в нас свет разуменья и веру в вечную жизнь нашего духа".

  Когда же Мелита вложила папирус в полый тростник, она залепила концы его воском и повесила дудку на стену у драгоценного пояса и тотчас же, обернувшись, увидала, что у дверей, с перстами на устах, стояла Марема.

  - Ты за мною следишь и подсматриваешь, - с тихой улыбкой сказала Мелита.

  - Нет, - отвечала Марема, - я не слежу за тобою и не стану никому тебя выдавать, но я по всему замечаю, что ты задумала какую-то хитрость, которая поведет дело совсем не к тому, что ты обещаешь Пруденцию.

  - А расскажи-ка мне, если ты знаешь, - что я ему обещала?

  - Ты обещала, что нынешней ночью ты, он и я уедем отсюда на дикую скалу в неизвестном ущелье, в которой сокроемся надолго...

  - Это все так и будет; вечерние звезды увидят нас на ладье нашей в море.

  - Тогда я смущена еще больше... тогда в уме у тебя есть что-то такое, чего я уж вовсе не в силах понять, если ты мне не скажешь.

  - Ах, друг мой Марема, - ты отгадала! До времени я тебе не скажу ничего и беру с тебя слово, что ты не станешь ни о чем меня более спрашивать. Это будет мне от тебя самою лучшей расплатой. Не любопытствуй, Марема, ни о чем: все, что должно случиться, - из всех посторонних одна ты только увидишь, но не здесь, не теперь и не сразу. Я ничего никому злого не мыслю, и Пруденций примет на долю свою то, что сам для себя предпочтет. Я отдаюсь в его волю... Но ты отгадала - он должен будет мне доказать, что в самом деле влеченье, которое он ко мне чувствует, сильнее всего и никаким более грубым влечением заменено быть не может. В этом он должен меня убедить так, чтобы во мне не было места никакому сомненью, и ты, добрый друг мой Марема, должна мне в этом помочь, потому что это для меня имеет слишком большое значение. Не откажи мне, Марема!

  - О! - отвечала с чувством Марема, - можешь ли ты во мне сомневаться, Мелита! Я так хорошо знаю твой разум и доброе сердце, что мне не нужно бороться с собою, чтобы дать тебе самые страшные клятвы послужить тебе всем, чем ты захочешь. Я знаю, что ты никому не сделаешь зла, как не делала его мне во все время, пока я была твоею рабыней. Что бы ты ни сказала, Марема сделает все, не поддаваясь никаким своим собственным чувствам... Клянусь...

  - Довольно! - перебила Мелита, - не клянися ничем: клясться нельзя, потому что все мы во власти всемогущего бога. Я тебе верю без клятв и не скрываюсь больше, что в уме моем есть замысел, о котором до времени не хочу сказать никому и исполнить который могу только при твоей помощи.

  - Верь же, что помощь моя тебе принадлежит беззаветно и...

  - И довольно! довольно, Марема! - воcкликнула Мелита, и бывшая госпожа и рабыня обняли друг друга и остались так на мгновенье. Так их и застала тихо вошедшая к ним вдова Ефросина, за которою сзади входили Пруденций я горшечник Агав с длинными жердями, из которых должно было сделать носилки для переноса имущества Мелиты в ладью.

XVI

  Вслед за этим сейчас же сделали носилки и начали переносить вещи в ладью. Дело это справляли Пруденций с Агавом-горшечником, а им помогала Марема, которая для этого часто отлучалась к лодке. В доме же оставались вдвоем вдова Ефросина с Мелитой, из которых последняя приготовляла у очага обед для работающих при нагрузке ладьи, а мать Пруденция ей помогала и в промежутках между занятиями говорила с ней о том, как она понимает затеянное Мелитою дело.

  Вдове Ефросине казалось, что Мелита уезжает с ее сыном потому, что Пруденций ей мил, но она очень стыдлива и уж слишком высоко подняла свою целомудренную славу; теперь ей не хочется здесь перед всеми показать свою склонность, но там она, никем не стесняемая, отдастся любви на свободе и со всем пылом долго сдержанной страсти. И, будучи в этом убеждена, вдова Ефросина смотрела на сборы совершенно спокойно. Мелита же ей не говорила ничего положительного, но не раз просила ее сохранять это спокойствие постоянно, даже тогда, если от них очень долго не будет известий.

  - Пусть их не будет хоть год! - отвечала вдова Ефросина, - я так истерзалась, видя долго мучения сына, что готова снести на себе все томления долгой безвестности, лишь бы могла быть уверена, что таких безнадежных терзаний, какие он снес, вперед он сносить уж не будет.

  - На этот счет будь вполне уверена: такими терзаниями, какими томился Пруденций, он больше томиться не будет, - отвечала Мелита.

  - В одном только этом я и хочу быть уверена.

  - Так это и будет; но ты сказала, что готова пробыть без вестей целый год.

  - Я это сказала... И что же, ежели тебе это нужно...

  - Да, это именно может быть нужно...

  Вдова Ефросина погрозила пальцем Мелите и сказала с улыбкою:

  - Знаю...

  - Что же ты знаешь?

  - Через год... я, быть может, увижу прелестного внука!.. Что же, это прекрасно... Тогда и конец всем людским разговорам о твоем прежнем муже Алкее... Я тебя понимаю: такие, как ты, всегда любят сильно, но скромно. Боги вам в помощь, сожгите одни там цветы Гименею на камне, и пусть свидетельницею ваших брачных обетов будет Марема... А потом, год пройдет, я обниму вас и внука, и тогда попечемся мы и о Мареме... Добрая девушка. она стоит доброго мужа.

  - И наверно найдет его, - подсказала Мелита.

  - Я то же думаю. Мы на нее до сих пор все как-то глядели совсем без вниманья, а вчера, когда я с ней говорила, мне вдруг показалось, что Марема ведь очень красива.

  - Еще бы, еще бы она не красива! И умна, и добра, и красива, и имеет горячее сердце... И притом, что за силы и какое здоровье!.. О, она стоит превосходного мужа, и то, что ты получила о ней хорошее мнение, приносит мне огромное счастье. Я рада, что отправляюсь отсюда в полном согласье с тобою.

  И в таких-то согласных беседах у них прошел целый день; все были веселы, съели вместе вкусный обед, и перед вечером Пруденций и Марема понесли из дома к ладье последнюю ношу, а Мелита осталась с глиномятом Агавом, чтобы закрыть входы, и тут-то Мелита сняла со стены широкий пояс Алкея, усыпанный камнями, и тростниковую дудку и, показав пояс Агаву, сказала:

  - Способен ли ты оценить, чего может стоить эта вещь, если ее отнести в большой город и продать там, где есть богатые люди?

  Агав отвечал:

  - Оценить такую драгоценную вещь я не могу, но знаю, что если бы я триста лет кряду мял глину и наделал горшков целую гору, то все это не составило бы и половины цены каждого из этих светящих камней.

  - Так вот же, тебе вовсе не надо триста лет мять твою глину и наделывать гору горшков: исполни одно порученье, которое я хочу тебе дать, -и этот пояс пусть будет

  твоею наградой. А что в словах моих нет ни обмана, ни шутки, так бери эту вещь сию же минуту и спрячь ее у себя под одеждой. А кстати пихни вместе с нею туда эту дудку, и когда мы уедем, ты брось свою глину, - горшков ведь у всех здесь довольно в селенье.

  - О, слишком довольно! - отвечал, засмеявшись, Агав, - я уж не знаю, кому продавать и то, что имею в запасе.

  - Так и оставь их. Пускай жена твоя продает дома горшки тем, у кого свои перебьются, а ты пойди к Клазомену и там, в этом городе, отыщи подругу моих детских лет, имя которой Эрминия, и отдай ей эту дудку.

  - Хорошо; а потом что я еще должен сделать?

  - Только всего.

  - Отыскать госпожу Эрминию и отдать ей эту дудку, и только всего?

  - И только всего.

  - Что же, она должна заиграть на этой дудке? Мелита улыбнулась на шутку Агава и отвечала так же шутливо:

  - Дудка сама заиграет, что нужно. Впрочем, можешь сказать Эрминии, что ты меня видел, и при каких-обстоятельствах, как мы расстались. И за это возьми себе пояс и продай его, где тебе это удастся, а потом возвращайся домой и доживай свои старые годы, не терзаясь нуждою.

  - Что же, в самом деле я это сделаю! Клянусь богами, я сделаю это! - воскликнул горшечник. - Я отыщу госпожу Эрминию и расскажу ей, как было все дело. Пусть-ка сна тогда заиграет об этом на дудке.

  И с этим горшечник Агав спрятал пояс и дудку, и они оба с Мелитою вышли из опустевшего дома Алкея; а когда они приблизились к лодке, то уже застали, что Марема сидела на веслах, обнажив до плечей свои крепкие руки, а Пруденций, вырвавшись из долгих объятий вдовы Ефросины, распускал косой длинный парус на рее.

  Мелита тоже скоро простилась с вдовой Ефросиной и спрыгнула с берега в лодку.

  Марема шевельнула веслами - нагруженная ладья слегка зашуршала днищем по песку, а потом, достигши свободной волны, покачнулась, ветер надул паруса, и между отъезжавшими и остающеюся Ефросиной и Агавом вдруг удлинилось расстояние...

  Переговариваться с лодки на берег стало невозможно, но зато до слуха вдовы, и Агава теперь доносилось стройное пение: это была песнь любви, которой слова и напев ее тотчас узнали и вдова и горшечник... Пели стройно два голоса, Пруденций с Маремой.

  И песня их тоже стихала я замирала в пространстве, но вот, обойдя острый мыс и пологую отмель, ладья переставила парус и будто подвинулась ближе, и с нее опять на мгновение донеслись звуки пения, но совершенно иного, которого ни слова, ни напев не были знакомы вдове Ефросине. Пел один ровный и торжественный голос.

  - Это голос Мелиты! - сказала вдова Ефросина.

  - Да, и мне кажется тоже, - ответил Агав.

  - Что же это за незнакомая песня?

  - Это?... Мне кажется... Это будто похоже на гимн, который я слышал однажды, когда мы бросали со скалы на каменья тех забавных людей, которые нас уверяли, будто тот не умрет, кто станет жить на земле так, как учил жить их пророк галилейский.

XVII

  Во всю ночь ярко светила луна и дул благоприятный для пловцов ветер. Хорошо знавший все морские приметы, Пруденций смело и ловко правил ладьею, которая, таким образом, держала прямой путь к тому таинственному пункту, куда Пруденций увозил Мелиту и Марему для того, чтобы там, по прихоти первой из них, исполнить ее испытания и заслужить себе ее любовь.

  От селения, где жили Алкей и Гифас, до скалы, где им пришлось отыскивать скрытый приют для склада своих хищений, при попутном ветре было полторы суток ходу. Путь во все время держали такой, что не теряли из вида берегов, хотя шли то ближе к земле, то отдаляясь в море там, где было много камней и плыть вблизи берегов было опасно.

  Среди второй ночи пловцы достигли пролива, за которым, как лес, возвышались серые каменистые скалы, не имевшие, по-видимому, ни растительности, ни обитателей. Они сначала были меньше и начинались камнями, которые невысоко возвышались над водой, но потом толпились и возвышались что дальше, то выше, и некоторые из этих скал казались довольно большими и сложными по очертанию.

  Проход между ними был чрезвычайно опасен, и его мог предпринять только такой человек, кому путь этот хорошо известен и кто обладает большой ловкостью и силой.

  Пруденций всем этим обладал в совершенстве, и обе женщины могли им любоваться, как он, почти обнаженный, стоя на корме, проводил ладью между режущих камней, то подпираясь длинным шестом, то вонзая багор в расщелины или хватаяся им за уступы. Но, наконец, были два места, где плыть казалось совсем невозможно, потому что ни упереться, ни ухватиться было не за что, а страшная быстрота крутила ладью и уносила ее на острые скалы; но тут Пруденций вдруг нырнул в воду и через одно мгновение снова выплыл наверх, держа в руках скользкий и опутанный водорослями канат. Перебирая этот канат, он ловко перетянул ладью через стремнину, которую никак бы нельзя было перейти ни под ветром, ни на веслах. Так же точно прошли и вторую стремнину, за которою недалеко была уже и самая цель мореходцев.

  Тут в очень стесненной группе скал была одна такая, которая с первого взгляда ничем не отличалась от прочих, но на самом деле она имела существенную разницу по странной игре природы, устроившей в этой скале одну под другой три террасы, обращенные к полдню, и на средней из них - обширную расщелину, за которою на поляне, поросшей кустами, были две пещеры, одна внизу, а другая на значительной высоте, так что в нее можно было взойти, только приставляя длинную суковатую жердь, заменявшую лестницу, которую, по миновании надобности, опять отнимали и клали в купы зеленого диарита, где она и лежала так, что была незаметна. С той стороны, куда выходила площадка и входы обеих пещер, больше не было скал и открывалось безбрежное море. У подошвы скалы была маленькая, но очень удобная бухточка, в форме сандалии. Ладья заходила в нее легко и помещалась в ней удобно и совсем незаметно.

  Пруденций пристал в эту бухту и, высадив Мелиту с Маремой, повел их наверх, где были пещеры.

  В нижней пещере было большое жилье, разделенное натуральными столбами скалы на несколько удобных покоев, из которых два были убраны коврами и кожами и представляли во всех отношениях здоровое и удобное помещение.

  Эту нижнюю пещеру Пруденций предоставил в распоряжение Мелиты и Маремы, а сам начал жить в верхней пещере, которая была потеснее нижней и представляла собственно разбойничий тайник, но однако и в ней был здоровый, чистый воздух и хорошая постель из циновок.

  Запасов же и разной утвари в нижней пещере было накоплено столько, что пять человек смело могли продовольствоваться здесь целый год.

  Мелита и Марема благодарили Пруденция за доставленное им удобство в помещении и, утомленные длинным морским переходом, тотчас же легли спать и проспали очень долго, а проснувшись, когда солнце уже высоко взошло и играло по сверкающей зыби моря, были в восхищении от свежести воздуха и обширного вида на море. А меж тем недалеко в стороне от входа в их пещеру был уже разведен огонь, возле него положена коза с полуснятою кожей и сосуд со свежей водою.

  Все это, без сомнения, приготовил Пруденций.

  Увидав это, женщины стали смотреть: где же находится теперь сам Пруденций, которого они желали поблагодарить за его заботы о них, но Пруденция не было видно. Тогда Мелита с Маремой принялись хозяйничать около очага, и только что сняли кожу с козы и, распластав ее мясо, стали одни части варить, а другие втыкали на прутья, чтоб жарить, как вдруг появился Пруденций. Он шел, обливаясь потом и таща на себе по круче от моря с ладьи тяжелую ношу.

  - Ну, что ты за милый хозяин! - увидев его, закричала Марема.

  - И я скажу то же, - поддержала Марему Мелита. Пруденций улыбался счастливой улыбкой и, опустив ношу, подошел к женщинам, чтобы сказать им утреннее приветствие.

  Потом они стали обедать, а после пошли осмотреть скалу и нашли на ней, кроме двух пещер, помещенных одна над другою, и открытое пространство, покрытое зеленью, с возвышениями, по которым пощипывали травку прирученные козы. Здесь с высоты каскадом падал прозрачный ручей.

  - Это прекрасное место! - восклицала Марема, резвясь как ребенок. - Я не хотела бы никогда удаляться отсюда.

  При этом она наклонилась к уху Мелиты и добавила:

  - Особенно в том случае, если бы я могла здесь жить не одна, а с таким человеком, который бы... мне... нравился, что ли... и которого любовь моя могла бы делать счастливым.

  Мелита пожала ей руку и отвечала:

  - Что же!.. Все это может случиться...

  - Откуда ж!

  - Не унывай: в природе возможно многое, что по взгляду кажется, трудным и даже совсем невозможным. Но Марема расхохоталась и сказала:

  - Ну, я знаю, однако, одно, что совсем невозможно.

  - Что же это такое?

  - Невозможно, чтобы смуглая кожа Маремы могла затмить лилейную белизну чудесного тела Мелиты.

  - О, если только дело за этим, то это очень возможно, и в такой возможности ты, может быть, удостоверишься гораздо скорее, чем ты могла бы подумать.

  А как эта перемолвка произошла между женщинами с уха на ухо, то она не могла не возбудить любопытство в Пруденций, что Мелита тотчас же заметила и сказала ему:

  - Не удивляюсь, я, добрый Пруденций, что тебе интересно, о ч&м мы между собою рассуждаем с Маремой, и думаю, что тебе будет еще любопытнее, когда ты узнаешь, что все, о чем мы говорили, касается до тебя. Скажи нам, каково твое мнение: хотел ли бы ты, чтобы целую жизнь остаться на этой скале, и как бы ты хотел проводить свою жизнь?

  Пруденций ответил, что он считал бы за самое лучшее счастие остаться здесь навсегда с тою женщиной, которую любит, и желал бы проводить жизнь только в том, чтобы наслаждаться ее любовью, забыв обо всем остальном на свете.

  Мелита улыбнулась и сказала ему:

  - У меня и Маремы несхожие мнения, и то, которое ты теперь высказал, ближе всего ко мненью Маремы, а со мною совсем несогласно.

  Пруденций вместе с Маремою стали просить ее, чтобы она сказала им свое мнение, а она им отвечала:

  - Здешнее место прекрасно, но такая любовь, которая отделяет двух человек от всех прочих людей и погружает их в одни наслажденья друг другом, мне совершенно противна. Я даже вовсе не понимаю: какое в такой любви может быть счастие? Я думаю, что это совсем не стоит имени любви, - что это совсем что-то другое, на чем невозможно воспитать дух свой и прожить жизнь в мире с своей совестью. Я бы хотела, чтобы с нами здесь были другие и чтобы все мы могли быть друг другу полезны; я думаю, в этом должен быть смысл человеческой жизни, а не в том, чего могут достичь и низшие твари, не владеющие человеческим рассудком.

  И между ними начался разговор, в котором они все трое, сидя над морем в зелени диаритов, приняли оживленное участие и незаметно трое разделились на два мнения: Мелита оставалась при своем, развивая мысль о необходимости общей любви ко всем людям, при которой нельзя отрешаться от общенья с другими, а Марема и Пруденций, увлекаясь идеями личного счастья, уходили в этом настроении все дальше и дошли, наконец, до того, что сказали, что нет и не может быть высшей любви, как та, которая довольна своим избранным предметом - одним им согрета и занята и до других ни до кого нет ей дела.

  Когда разговор дошел до этого, Мелита улыбнулась, не стала более спорить, а шутливо свела руку Пруденция с рукою Маремы и сказала им:

  - Я очень рада, что вы друг с другом согласны. Пруденций и Марема этим смутились, и в один из последовавших затем дней, когда Марема помогала Пруденцию разгружать внизу лодку, а он взносил тяжести наверх к пещерам, у которых Мелита готовила на очаге обед, Пруденций, опустив на землю ношу, промолвил Мелите:

  - Я до сих пор все не перестаю думать о бывшем у нас в первый день разговоре... Он как будто отстраняет меня от тебя, к которой влечет меня сердце и от одного приближенья к которой вся кровь во мне пылает, как пламя.

  - Кровь!.. Ты все о крови, Пруденций. Бунтование крови проходит... Гораздо надежнее то, что может жить вечно я не остынет от времени.

  - Что же это, Мелита?

  - Сродство нашего духа... согласье в желаниях, одинаковость окончательной цели!

  Но Пруденций покачал головой и сказал с укоризной:

  - Мелита! Мелита! что тебе за охота говорить все такие мудреные вещи! Не будет ли проще, если нас свяжет не дух, а то, чем обыкновенно мужчину и женщину соединяет природа?

  - Нет, - отвечала Мелита, - это слишком уж просто.

  - О, доверимся ей... Отдайся, Мелита, всесильной природе, она никогда не обманет.

  - Нет, она-то скорее всего и обманет.

  - Природа обманет?

  - Ну да!

  - Никогда.

  - Ну, не станем перекидывать наши слова без средств доказать их. Ты помнишь, конечно, наш уговор: "три дня испытания".

  - Без сомнения, помню и заранее торжествую победу любви моей над упрямством капризной Мелиты.

  - Прекрасно! Но воздержись - не спеши с торжеством. Я у тебя не отнимаю надежды, но впереди будут три дня испытания... Три только дня!.. Но зато в эти три дня ты должен мне повиноваться во всем.

  - Очень рад... только, однако, когда же начнешь ты свои испытания?.. Я желаю, чтобы это было скорее.

  - Сейчас, если хочешь.

  - Я замираю в восторге.

  - Прекрасно: теперь вечереет, а через три дня в эту же пору я буду твоею женою... или...

  - Кончай же!

  - Или я ею не буду.

  - В каком же то случае?

  - В том случае, если ты сам от меня не откажешься и что-нибудь предпочтешь моим ласкам.

  - О, сделай милость! Это одно, чего я никогда для тебя не сделаю, хотя бы на меня восстали все демоны ада и все "силы природы".

  - Ну вот уж: "все силы природы!" Зачем такой смелый вызов! Быть может, и одной "силы природы" будет довольно.

  - Начинай испытанье! Говори, что я сейчас должен делать.

  - Во-первых, ты от меня удалишься сию же минуту в свое помещенье в верхней пещере.

  - Ну! и что мне там делать?

  - Пока ничего.

  - Как это пока?

  - Пока тебе станет хотеться думать более о самом себе, чем обо мне.

  - Ну, оставь это!.. Никогда этого не будет.

  - Всходи же в пещеру.

  - Ну, хорошо, - я всхожу.

  Пруденций стал подниматься по лестнице и, достигнув до входа в свою верхнюю пещеру, обернулся и с веселою улыбкою вскрикнул:

  - Эвое! Я уже начал мое испытание и на один миг стал ближе к обладанью Мелитой.

  - Обладай же сначала собою, - отвечала Мелита, отнимая лестницу и спуская ее по откосу на вторую площадку.

  - Я заперт! - смеялся Пруденций.

  - Теперь жди, пока я тебя позову, стоя в ожиданье тебя у брачного ложа.

  И с этим Мелита скрылась в своей нижней пещере.

XVIII

  Вскоре после того, как скрылась Мелита, по тропинке от моря стала подниматься Марема. Пруденций издали ее заметил и стал говорить ей:

  - Ах, - порадуйся за меня, Марема! Мелита уже начала мое испытание, и через три дня она должна будет сдержать свое слово - она сделается моею женою.

  - Это славная вещь! А в чем же будет состоять твое испытание?

  - А вот в точности я этого до сих пор не знаю, право; до сих пор она мне ничего не сказала, кроме того, чтобы я думал о ней и ожидал терпеливо какого-то ее слова; а уж какое это будет слово - не знаю.

  "Что за затеи у этой Мелиты?" - подумала, покачав головою, Марема и, войдя в пещеру, тотчас же хотела расспросить Мелиту: что далее будет? Но Мелита лежала, закрывши глаза, и спала, или притворилась спящей, и Марема будить ее не решилась; а когда она снова вышла, чтобы взять несколько хвойных веток и выкурить их дымом насекомых, она увидала, что Пруденций стоял наверху во входе своей пещеры и на него светила луна, а он улыбался и сказал ей:

  - Скажи привет мой Мелите, Марема.

  А Мареме не хотелось ему отвечать, - так ей сделалось его жалко и грустно видеть его, как птицу в клетке.

  До полуночи Марема не могла сомкнуть глаз, а за полночь она слышала, как Мелита вышла и возвратилась не скоро, а когда возвратилась, то прежде, чем лечь, подошла и нагнулась над изголовьем Маремы и, увидав, что Марема не спит, откинулась вновь и сказала сурово и твердо:

  - Ни во что не мешайся и ни о чем меня не расспрашивай... Поверь мне, что я не жестокая женщина и не хочу ничьих напрасных мучений, а я делаю то, что нужно для нашего общего счастия. Умоляю тебя: верь мне, как верила, и ни о чем не расспрашивай больше.

  - Пусть будет так, как ты хочешь.

  И едва забрезжился свет, Мелита разбудила Марему и позвала ее вместе с нею идти, чтобы докончить выгрузку лодки; а когда они туда сошли, то Марема увидела, что Мелита одна здесь работала ночью, а теперь они взялись за дело вдвоем и трудились так безотступно, что к вечеру все, что привезено было в лодке, было втащено на берег, и облегченная ладья поднялась и закачалась в своей маленькой бухте.

  Во весь день Мелита с Маремою не возвращались в пещеру, и когда стало темнеть, они еще оставались у моря. Марема не раз порывалась уйти, но Мелита ее удерживала, и они стали подниматься наверх только тогда, когда луна утонула за скалы и вокруг сделалось темно.

  Тогда они тихо проникли в свою пещеру, не замеченные Пруденцием, и не зажигали огня, чтобы выгонять насекомых, а улеглись каждая на своем месте впотьмах...

  И Мелита, казалось, сейчас же заснула, но Марема начала что-то искать, и потом стала есть, и, сделавши несколько глотков, вдруг вскрикнула, как бы приняла что-то пронзительное или острое.

  Тогда оказалось, что и Мелита не спала, потому что она живо вскочила и спросила в испуге:

  - Что с тобою случилось?

  Марема сразу ничего не отвечала, но когда Мелита повторила вопрос, та ей ответила как бы из какого-то отдаленья:

  - Со мной ничего не случилось... но я не хочу более есть, потому... что... я все теперь поняла... Пруденций без пищи!..

  Мелита ей не отвечала ни слова.

  Ночь прошла беспокойно, в прерывистых грезах. Обеим женщинам казалось, как будто они видят Пруденция и слышат его шаги, и вот он весь исхудал, глаза его округлились... он глядит беспокойно... Мелита! Мелита! скорей задавай ему дело!

  А оно уже было задано.

  Утром на третьи сутки Мелита вовсе не вышла. Из пещеры показалась одна только Марема, и Пруденций сторожил ее появление.

  - Здравствуй! Здравствуй, Марема! - закричал он ей пострадавшим, но еще веселым голосом. Прошли уже две ночи и день, как я ожидаю здесь своего заслуженного права прижать к моему верному сердцу милую Мелиту. Теперь уже недолго осталось мне ждать, но зачем она медлит, - зачем до сих пор мне не скажет: в чем я должен выдержать мое испытанье. Или ты, может быть, с тем теперь вышла, чтобы сказать мне, что я должен сделать? Говори же скорее: я утомился здесь ожидать приказанья Мелиты...

  - Мелита мне ничего не сказала, - отвечала Марема, стараясь не глядеть на Пруденция, который при самом беглом взгляде на него показался ей изнуренным и страшным.

  - Куда же идешь ты?

  - Я иду... чтобы поймать удою рыбу и поискать в расщелинах птичьих яиц... Завтра ведь к вечеру Мелита готовит свадебный пир...

  - Ax, она уж готовит! Прекрасно, прекрасно... Иди же скорей, лови рыбу... и яйца есть по утесам... А Мелита, верно, выйдет сама и скажет мне, что должен я сделать... Мне, кстати, очень хочется есть.

  - Я ворочусь и скажу ей, что ты хочешь есть.

  - Нет, не надо, Марема. Я ей дал слово, что не буду ее ни о чем просить, пока она меня кликнет... Уходи, куда ты идешь... мне нужно терпенье.

  И Марема ушла, а Пруденций остался один и снова весь целый день протомился в затворе; он то поджидал Мелиту, то ее кликал, но все это было напрасно - Мелита не показалась ему ни на мгновение ока. Она целый день безустанно разбирала все перенесенные с ладьи вещи и с таким вкусом убрала пещеру, что ее можно было принять за очень благоустроенное жилище человека со вкусом. В переднем, большом помещении был накрыт большой стол, уставленный множеством дорогой и прекрасной посуды, а вдали за столбом, обвитым цветными тканями, возвышалось пышно убранное ложе под голубою завесой и с лампами у изголовья.

  Все это требовало много искусства и вкуса, и трудно было произвести такое превращение в один день; но Мелита не жалела труда, и он один, вероятно, помог ей не слыхать жалобных стонов Пруденция, который с полудня уже утратил терпение и звал Мелиту, крича ей, что он чувствует мучительный голод.

  - Мелита! - кричал он, - Мелита! для чего ты забываешь, что я человек и что голод желудка дает знать о себе беспрестанно... Говори мне скорее, какое я тебе должен дать доказательство, что я ни с чем не сравню твою любовь... или я здесь умру от голода.

  Но Мелита все убирала покои и не пришла к нему на его зов, и Пруденций так протомился до вечера, когда увидал возвращающуюся Марему и закричал ей:

  - Мои мучения превзошли уже всякую меру...

  - Ты старайся не думать...

  - Ах, не могу! не могу я не думать - голод жесточе всевозможных мучений... Я боюсь, что я не доживу до утра...

  - Старайся уснуть... пусть во сне тебе снится Мелита.

  - Ах, я уже пробовал спать... и во сне то же самое снится... Есть хочу, есть хочу! Страшно, Марема, мне, страшно! У тебя там где-нибудь, верно, есть птичьи яйца - брось мне одно из них, я умираю.

  - Не смею, - отвечала Марема и скоро скользнула в пещеру, которая была освещена многими огнями и поразила Марему своим неожиданным великолепием.

  - Что это будет? - спросила Марема.

  - Завтра здесь будет свадебный пир, - отвечала Мелита.

  - Свадебный пир!.. О Мелита! остерегись, чтобы это не был похоронный обед.

  И, сказав это, Марема присела и, опустив руки и голову, зарыдала.

  - О чем ты так плачешь? - спросила Мелита.

  - Я сейчас видела Пруденция и слышала его стоны... Его мучает голод, и он умирает.

  - Но ведь его раньше мучил еще иной голод...

  - Нет, голод желудка страшнее всякого другого томленья.

  - Полно, Марема. Ведь и я тоже не ем. Марема достала из-за туники яйцо морской птицы и сказала:

  - Я целый день провела безуспешно и насилу достала всего два яйца. Одно, - признаюсь тебе, - съела сырое, и оно мне от голода показалося вкусно. Съешь ты это другое. Его просил у меня Пруденций, но я не дала ему.

  - И мне оно тоже не нужно: я терплю то же, что терпит Пруденций! - и с этим словом Мелита взяла из рук Маремы яйцо и бросила его об пол.

  - Здесь есть много съестного, - добавила она, - но я ничего не касалась. Я по себе размеряю, что он может снести без вреда для его жизни. Ляг и усни, а завтра с утра станем готовить обед, и ввечеру разрешится все, что так долго и мучительно длилось.

XIX

  И вот прошла ужасная ночь, которая всем показалась долга бесконечно и всех истомила. Настало тяжелое утро. Обе женщины рано проснулись, и Марема тотчас же выбежала, чтобы взглянуть на Пруденция. Юноша изменился в эту последнюю ночь сильнее, чем во все протекшее время: лицо его сделалось серое и маленькое, оба глаза ввалились и казались совершенно круглыми, а губы почернели, и из-за них виднелись два ряда белых зубов, как будто ослабнувших в деснах, и воспаленный язык и гортань... Голод его догрызал, - Пруденций уже не имел сил и стонать; он сидел, прислонясь ко входу, и тихо качался, придавливая исхудалыми руками опустошенный живот.

  Напрасно Марема хотела его утешить и говорила ему о близости счастья в обладанье Мелитою, - Пруденций не отвечал ей ни слова.

  Когда же Марема сказала об этом Мелите, та отвечала:

  - Это так должно быть! Когда зло не хотят победить рассудком, то оно побеждается страданиями. Но не будем говорить об этом, а давай скорее приготовлять все лучшие кушанья, какие умеем.

  И они отобрали из всех запасов все, что было лучшего, и стали готовить все блюда, какие умели. Это требовало немало трудов, и приготовления еще не были совсем кончены, когда солнце стало спускаться за скалы. Тогда Мелита сказала Мареме:

  - Оставим на время мяса и плоды - пусть хорошенько томятся на углях, а мы пойдем под ручей - омоемся свежей струею воды и оденем лучшие наши одежды.

  Марема пошла с нею и удивилась, что когда они вышли из-под обливанья, то Мелита открыла принесенную скляницу драгоценных духов и неожиданно вылила всю ее поровну на свои волосы и на волосы Маремы, и при этом сказала:

  - Я хочу сделать так, чтобы мы обе имели вид невест. И затем, возвратившись в пещеру, Мелита стала спешить уборкой стола - расставила кувшины с разноцветным вином; разложила фрукты на листьях, и подливы к мясам, и загородки из теста в глиняных блюдах; а потом засветила огни, открыла постель и стала между ней и столом, одетая в самые пышные платья, а Мареме сказала: