Короленко Владимир Галактионович - Братья Мендель

align="justify">   С балкона второго этажа было видно озеро. Я поднялся туда, чтобы посмотреть, не плывут ли они уже обратно, и увидел под дальним берегом лодку, которая двигалась по направлению к нашему берегу. Две пары весел быстро взмахивали, как крылья торопливо летящей птицы... Взглянув на горизонт, я понял причину этой торопливости: далеко за окраинами города, за шляхом и полями - с утра лежала большая туча. Теперь она сдвинулась и неслась по направлению к городу, клубясь и вздымаясь все выше. Деревья вдоль шляха быстро и тревожно метались, нагибая вершины, и по шляху неслась точно пыльная метель. Где-то еще далеко глухо ворчал гром...

   Лодка была еще только на середине, когда туча закрыла солнце, озеро потемнело, солнечные лучи просвечивали лишь сквозь края облаков, рыжих и растрепанных. На все легли опаловые оттенки. Рванулся ветер, сорвал в саду массу уже пожелтевших листьев, и вслед за ним пролетели вкось капли дождя с редкими крупными градинами. Минуты две еще сквозь редкий дождь пруд и берег светились красно-опаловым светом... Это было очень красиво, и я невольно залюбовался, пока тополи, потом домишки и кузница на берегу, потом середина пруда не потонули в густом ливне... Лодочка на середине помаячила еще во мгле и исчезла... Ливень с градом загрохотал по нашему саду и крыше.

   В доме поднялась суматоха... Тетка послала к берегу прислугу с зонтиками и калошами. Она волновалась... Мне показалось, что на ее половине я слышу еще чей-то голос, как будто Баси. Еврейка, всегда такая спокойная, теперь говорила что-то непривычно возбужденно и сердито...

   Я с нетерпением ждал у окна, что вся компания, мокрая и весело возбужденная, сейчас пробежит через сад в нашу квартиру. Но - прошло минут двадцать, лодка должна бы уже давно причалить к невидному из-за ограды берегу, а все никто не появлялся. Оказалось, что сестра уже дома, но одна, переодевается на женской половине.

   - Где же остальные? - спросил я у нее, когда она вышла из своей комнаты.

   - Как? Разве мальчиков еще нет? - спросила она в свою очередь.- Они через сад...

   Сестра с детства привыкла называть всех нас мальчиками, хотя, кроме Фроима, мы уже второй год были студентами. Она была, очевидно, взволнована и нервна.

   - Эта Бася с ума сошла,- заговорила она сердито.- Просто не понимаю, что с ней сделалось...

   - При чем же Бася? Разве Фрумочка была тоже с вами?

   - Ну да, ну да... Бася прибежала на берег, как фурия, схватила ее за руку и прямо потащила домой. Никогда не подозревала, что она может быть такой грубой...

   Она повернулась к окну. Я подошел к ней и взял ее за руку. На глазах у нее были слезы.

   - Слушай, Аня. Неужели на тебя так подействовала гроза?..

   - Нет... Ну да, конечно, это было прямо ужасно. Дождь, град, у нас один только зонтик... Мальчики сняли с себя тужурки и покрыли нас. Сами в одних рубашках... Потом этот гром... И... они такие мокрые...

   Губы у нее задрожали, она сделала усилие над собой и потом все-таки заплакала.

   - Аня, голубушка! Да разве это им впервые?.. Уверяю тебя, это пустяки.

   - Ах, я знаю, что гроза пустяки... Но все это вместе... Знаешь: Фрумочка нам сказала, что вчера к ним привезли жениха и скоро будет ее свадьба...

   - Как? Неужели это тот молодой ешиботник {Прим. стр. 442}, что приехал вчера?

   - Ну да, ну да! Приехал вчера... Фрума сама сказала...

   - Ну, и что же она?

   - Она?.. Я не заметила. Она еще совсем ребенок. Но вот Фроим. Он сразу побледнел, как стена... Я никогда, никогда не забуду... Все потемнело... только это красное пламя. Фроим такой странный... Знаешь, я никогда до сих пор не замечала, какой у него сильный шрам над глазом... Ах, боже мой! Да где же они в самом деле? Или пошли к Дробышу? Но они говорили, что пройдут к тебе, затопят камин и станут сушиться... Смотри: туча уже ушла и светит солнце, но и оно какое-то другое, холодное... Точно и его охолодил град...

   И она нервно вздрогнула. Я быстро надел калоши и вышел в сад, чтобы через забор взглянуть на лодочную пристань.

   Пройдя половину аллеи, я вдруг остановился, удивленный. На скамье, весь мокрый, сидел Дробыш. Мокрая рубаха липла к его телу. Его тужурка вместе с тужуркой Фроима валялась тут же на скамье, а сам Фроим лежал ничком в мокрой траве.

   - Что это вы? - спросил я,- с ума, что ли, посходили?..

   - Да вот... спроси у него,- сказал Дробыш, пожимая плечами.- Уж именно, что сошел с ума.

   Фроим поднял лицо из травы и посмотрел на меня. Я был поражен переменой, происшедшей с ним в короткое время. Лицо его было бледно, черты обострились, и над бровью выступал сильно покрасневший шрам от падения на льду в тот день, когда мы сражались с кузнецами.

   Взглянув на меня, он вдруг резко поднялся и схватил меня за руку.

   - Ну, вот,- заговорил он страстно.- Вы мои товарищи, друзья. Дайте же мне слово... Дайте слово, что этого не будет... Не должно быть... И не будет...

   Дробыш сидел молча со сдвинутыми бровями... Потом сказал, обращаясь ко мне:

   - Совсем сумасшедший. Фрума сказала, что к ней привезли жениха. Вот он и требует, чтобы мы помешали этой свадьбе. Дай ему слово! Да пойми ты, чудак... Если дать слово, ведь его надо исполнить... А ты не даешь даже подумать...

   - Вы подумаете после, а теперь заклянитесь оба самою страшною клятвою... что этого не будет!

   - А, чорт возьми,- с досадой сказал Дробыш.- Приучили вас в хедере... Что тебе,- "шейм гамфойрош" [Именем бога (евр.)], что ли, нужно?.. Сам же ты над этими клятвами смеялся... Мы можем тебе дать слово, что мы... ну, сделаем все, что возможно... Слушай, Фроим. Ведь ты веришь, что мы тебе друзья? Веришь? Ну, так вот, что я тебе скажу, и чест-ное сло-во, если ты сейчас же не пойдешь переодеться и не согреешься... я с тобой не буду иметь никакого дела... Понимаешь,- никакого! Значит, даже разговаривать о каких бы то ни было планах отказываюсь!

   Фроим взглянул по-детски жалобно и сказал:

   - Ну, хорошо. Ну, я послушаюсь... А после?

   - После?.. Переоденься и приходи вот к нему! Сойдемся и подумаем, как быть...

   - Ну, хорошо. Я приду. И вы мне обещаете?..

   - Да, да, только убирайся поскорее. Да надень пиджак, сумасшедший!

   Фроим спохватился, по привычке старательно напялил пиджак и пошел к выходу из сада.

   - А я лучше обсушусь у тебя,- сказал Дробыш.- У тебя есть камин?..

   - Да. Не лучше ли оставить и его?

   - Нет, не надо. Там мамаша Мендель его обсушит и обогреет... А мы лучше потолкуем полчасика без него.

   Через четверть часа в камине разгорелись щепки. Дробыш, переодетый, все-таки поеживался от озноба.

   - Ну, если теперь я не схватил какую-нибудь чертовщину, значит, меня не берет.

   Он взял в руки щипцы и стал задумчиво помешивать в камине.

   - Знаешь, я до сих пор не знал этого чертенка Фроима. Сегодня мне вдруг припомнилась наша первая встреча, как он кинулся тогда на меня,- чисто тигренок! Теперь, когда Фрума сказала в лодке о том, что ее выдают замуж... И сказала-то как-то так просто... Будто даже не понимает, в чем дело... И только когда взглянула в лицо Фроима, то вдруг испугалась и заплакала... Чорт его знает... Электричество, что ли, перед грозой, странное освещение, этот удар грома,- только мне показалось, что на всех нас в лодке налетел какой-то нервный шквал.

   - Да, сестра мне тоже говорила, что ей стало страшно.

   - Ну да, конечно, это обстановка грозы. Но и, кроме того, еще, как бы сказать,- обстановка самого этого дела...

   - Что ты хочешь сказать?

   - Как ты думаешь: что это у Фроима - действительная любовь?..

   - Возможно, но мне кажется,- скорее ребячество.

   - Да, много ребячества, и еще неизвестно, во что бы это перешло... Но он серьезно думал обручиться с нею или даже повенчаться тотчас по окончании гимназии. И кажется, что родители это одобряли. Правда, ему еще рано, а она и совсем почти ребенок... Но у них это можно. Обвенчали бы, обрили бы у нее волосы, надели паричок... Он поехал бы себе в университет, а она росла бы здесь, считаясь его женой... А если бы не повенчались,- он уехал бы в Петербург, пожалуй, влюбился бы там, может быть, даже в христианку... Вообще, все бы пошло по-обычному.

   - А теперь?

   - А теперь, брат, я думаю, что это дело серьезное... Он опять помешал щипцами и некоторое время неподвижными глазами смотрел на огонь.

   - Видишь... Я тебе скажу правду. Мне было очень тяжело, когда... Ну, когда Маня и этот франт Зильберминц... Одним словом, ты понимаешь... Мне и теперь еще тяжело говорить об этом... И главное,- знаешь что... Самое тяжелое то, что... ее взяло у меня что-то чужое... Точно протянулась лапа из какого-то другого, не нашего мира и схватила существо самое мне дорогое... Стой, кто-то идет... Не Фроим ли?

   Вошел не Фроим, а Израиль... Он остановился и вопросительным взглядом посмотрел на нас. На лице Дробыша, обыкновенно веселом и беспечном, он увидел непривычное выражение... Дробыш протянул руку и, усаживая его против камина, сказал:

   - Садись и слушай. Тебе все равно тоже нужно знать. Только, брат, прости: я буду продолжать, а ты уж сам лови связь... Так вот, я и говорю: именно лапа из другого мира.

   - Но ведь Фроим тоже еврей... Для него это не так уж мистически ужасно. Для Мани, например, ты сам был бы, может, лапой из другого мира...- сказал я.

   - Да, для Мани... может быть... Да, может. Она осталась еврейкой, и когда господин 3ильберминц, с его смокингом и европейской внешностью, но с чисто еврейским вековым миросозерцанием, галантно протянул ей руку для жизненной кадрили, она согласилась легко и грациозно... Ты, брат Израиль, прости меня: мне было очень тяжело, пока я пришел к этому выводу, но... ведь Маня действительно была не наша... Ну, скажем, так же, как не наша была бы родная дочь телом и духом какого-нибудь Ферапонтьева, только с некоторым осложнением в оттенках... Ты меня понимаешь?

   Израиль молча кивнул головой.

   - Так вот, я и говорю: тут все было честно и благородно,- свободный выбор! А теперь, брат Срулик, мы будем говорить о Фроиме и Фруме... Ты уже знаешь. Да? Ну, так вот он тоже узнал там на пруду от Фрумы, что ее выдают за ешиботника... Он сразу так изменился в лице, что передо мной был совсем другой человек. Во всяком случае, другой Фроим, которого мы не знали.

   - Я знал,- тихо сказал Израиль...

   - И вот я думаю, что тут к ребяческой, может быть, любви прибавилось то самое, то есть лапа из другого мира. Ты говоришь: он еврей... Но, по-моему, он не еврей-Израиль опять кивнул головой.

   - Я скажу больше: вот нас сейчас здесь трое: русский, поляк и еврей... Чувствуем ли мы какую-нибудь разницу, что-нибудь разделяющее наши миры?.. Ведь нет!.. Правда? И это оттого, что... Как бы это выяснить точнее... Спросим себя: много ли в нас осталось от национальной веры... Ну, хорошо. Допустим, что у вас кое-что осталось... Ну, там... Magnus Ignotus [Великий неизвестный (лат.)] и какой-то... алтарь неведомому богу... Но во всяком случае - это субстрат, нерастворимый осадок веры, без вкуса, запаха и цвета, без национальных особенностей... Так можно верить и здесь, и на Северном полюсе одинаково... По теории Дарвина... Нет, к чорту теорию Дарвина... Проще сказать: среди вечной борьбы биологических, национальных, социальных и всяческих форм - начинает зарождаться новый вид человека, новая национальность, что ли... Я бы сказал: национальность общечеловека. Фроим - еще мальчик. Рассуждает он гораздо меньше нашего, но он инстинктивно - большой патриот этой новой национальности. Все мы относимся к другим, прежним национальностям - равнодушно, то есть терпимо. А заметили вы - с какою страстностью он высмеивает миросозерцание, характер, веру этого мира хедеров и ешиботов... И вот теперь из этого именно мира появляется ненавистная лапа и протягивается к этой девочке, которую он любит или... думает, чю любит... Понятно?

   - Да, понятно,- сказал я, а Израиль опять утвердительно кивнул головой.

   - Если бы вы увидели его там, на озере, как я, то вам не надо было бы и объяснять. Ну... что же нам теперь делать? Мне кажется, что необходимо принять самые экстренные меры.

   - То есть?

   - Да... Вот мы все говорили, решали, спорили... В теории опрокидывали миры. Приходится несколько встряхнуть не весь мир, но... и это гораздо труднее: близкий нам вот этот маленький мирок... Необходимо вырвать у них Фруму.

   - Как?

   - В том-то все дело: как?.. Времени было немного, но все же, пока этот сумасбродный мальчик держал и себя, и меня под дождем,- я думал об этом. Кажется, есть только одно средство.

   Дробыш повернул свой стул и, усевшись спиной к камину, посмотрел на нас...

   - Девочка примет православие. Израиль сделал невольное движение...

   - Но ведь это должно быть добровольно...

   - Ну, так что же? Мы уговорим Фруму.

   - Уговорите?.. В две-три минуты? Если еще Бася допустит свидание. Нет, это будет насилие. Дробыш пожал плечами.

   - А это, конечно, не будет насилие, если ее, без ее ведома... Да, конечно, без ведома, потому что без сознания, что с ней делают, отдадут за этого идиота.

   - Он, наверное, совсем не идиот,- возразил Израиль спокойно.

   - Ну, пусть он будет великий мудрец! Крайности сходятся, и мудрого талмудиста никак не отличишь от кретина... Во всяком случае, ни она, ни мы не знаем точно: идиот он или мудрец. А ее отдадут за него раньше, чем сей вопрос будет разрешен. По-твоему, это не насилие? А! я знаю: вы оба опять, пожалуй, скажете, что я так просто решаю все вопросы, потому что у меня нет воображения... По-моему - воображение только мешает действию. Для действия нужна логика и бесстрашие. Ну, хорошо... Ну, я представляю себе: Бася придет в неистовство, ее присные закричат: "Гевулт!"

   - Ты думаешь,- дело только в Басе и ее присных? - спросил Израиль.

   - Нет, не в Басе и ее присных. Все евреи города тоже закричат "гевулт"... Служка из синагоги выскочит, пожалуй, на площадь, затрубит в .... [Пропуск в рукописи. (Прим. ред.)] как в судный день... Город, как Иерихон, сотрясется в своих основаниях... Так, что ли?.. Нет? И этого мало? Хорошо, будем воображать дальше. Господин и госпожа Мендель... Мок отец, дворянин Дробыш, его вот дядя - статский советник и тетка... Одним словом, "отцы". Конечно, возмутятся, будут негодовать на дерзкую мальчишескую выходку... Но, рассуждая о переворотах, вы разве думали, что все это можно сделать к общему удовольствию, что это не вызовет столкновения взглядов даже с близкими, с любимыми из старших поколений? Но тогда,- это вы лишены воображения, а не я. И вот, при первом приступе, можно сказать - репетиции в малом виде, вы уже боитесь. Своему воображению вы даете волю только задним ходом: вы так ясно видите неудобства при осуществлении того, что должно быть... Я вижу гнусность того, что есть... Воображение мое манит возможным успехом, а не пугает возможной неудачей. Уверен, что и у Фроима тоже. У него темперамент, несомненно, будущего революционера.

   На некоторое время водворилось молчание. Потом Израиль сказал, обдумывая каждое слово:

   - Слушай, Дробыш, что я тебе скажу. Ты верно указал на "новую нацию". Мы все зародыши этой нации... Но как ты думаешь: у этой нации есть своя вера?..

   - А,- махнул рукой Дробыш.- Это будет что-нибудь от Спинозы, то есть "на городi бузина"... Ей-богу, некогда пускаться в отвлеченности!

   Но Израиль продолжал:

   - У нее есть своя вера... Эта вера-свобода. Она не позволяет делать что-нибудь, нарушающее эту веру. Ты говоришь, что глядишь в будущее. Это хорошо. Но ты говоришь себе: будущее... оно будет, и делаешь вывод: настоящего уже нет. А оно есть, и оно еще живо, и оно страдает и болит... И оно имеет свои права, и эти права определяются не его, а нашей верой - в свободу!..

   - Пока мы будем рассуждать о правах... наших противников,- нетерпеливо начал Дробыш, а я докончил;

   - Скоро вернется Фроим.

   - Ну, хорошо,- смиренно согласился Израиль.- Я буду говорить о деле... У нас, по еврейскому закону, есть одно правило. Если мужчина наденет кольцо на палец девушки и скажет: "Беру тебя в жены именем 6oга праотцев наших-Авраама, Исаака и Иакова..."

   Дробыш вскочил на ноги.

   - То она становится его женой без дальнейших формальностей? Ура, Израиль! Я что-то слышал в таком роде... Ты это хочешь сказать?.. Да?..

   - Я хочу сказать, что если удастся вызвать сюда Фруму, разъяснить ей все и спросить об ее согласии...

   - Ну, ну, конечно, конечно! Разумеется, спросить о согласии!.. Я уверен, что она согласится. Вот он видел этого "соперника". Можно ли сомневаться, что она предпочтет нашего Фроима этому сопляку? Ура! Теперь я не боюсь, что Mнe нечем встретить Фроима, когда он вернется .. Давайте обсуждать подробности...

   Через четверть часа пришел Фроим. Лицо его было теперь красно. Глаза горели. Прямо с порога он заговорил:

   - Ну что, придумали?.. Я говорил с матерью...

   - Ну? И что же она? -с любопытством спросил Израиль.

   Фроим махнул рукой, и глаза его гневно загорелись:

   - Ничего! Она не может понять... В ней говорит самолюбие. Ее Фроиму предпочли ешиботника!.. "Чтобы Мендели искали у Эпштейнов". Одним словом - тут безнадежно. У отца тем более. С ним я и не говорил. Приходится действовать нам самим. Я придумал: мы украдем Фруму.

   - Ну, не говори пустяков,- перебил Израиль...- Украдешь! И куда же ты денешь ее?..

   - Мы примем православие и повенчаемся... Теперь глаза у Израиля загорелись, и в лице появилось выражение, какое я видел на площади в день приезда рабби Акивы. Но Дробыш перебил его:

   - Разумеется,- в этом не было бы ничего ужасного. Один предрассудок заменить другим. Вот и все... Но слушай: Израиль придумал другое.

   Когда Фроиму объяснили план Израиля, он вдруг кинулся бурно обнимать брата, лицо которого оставалось при этом озабоченно и серьезно...

   - Постой, сумасшедший,- сказал я.- Давай поговорим толком... Но ты, кажется, дрожишь? Хочешь, подкинем дров в камин?

   - Да, что-то немного знобит... Хорошо, подкинь...- Его действительно передернуло мелкой дрожью, но тотчас же он заговорил радостно: - Ну, наше дело в шляпе... Вызовем сейчас Фруму...

   - Постой, надо все-таки приготовиться. Нужны свидетели... Кольцо... Прежде всего вызовем сюда Аню...

   Я вышел и через минуту вернулся с Аней. Входя, она с тревогой и любопытством поглядела на нас. Дробыш рассказал ей, в чем дело, и спросил:

   - Согласны вы помочь нам, Аня? Аня задумалась.

   - Мне так жаль Фруму и...- Она посмотрела на Фроима и прибавила:- Да, я согласна... Но... как же это?.. Надо сказать маме...

   - Ни слова никому! Вы сейчас пойдете к Басе под предлогом справиться о здоровьи Фрумы после грозы... Бася, конечно, не помешает вашему свиданию. И вы передадите Фруме записочку... Чтобы она как-нибудь урвалась и прибежала к вам завтра...

   - Завтра... мои именины. Не надо и записки {Прим. стр. 429}. Можно сказать при Басе...

   - Ну, и отлично...

   - Фруму надо предупредить?..

   - Не надо,- быстро сказал Фроим.- Пусть только придет...

   Сестра ушла и через полчаса вернулась. Она была задумчива и озабочена.

   - Видели? - кинулся к ней Фроим.

   - Да, видела... И напомнила о дне рождения. Бася немного помялась, но все-таки согласилась отпустить. Ей, кажется, совестно за ее грубость... И "этого" тоже видела, в другой комнате. Бася лебезит перед ним, а он точно никого не видит, Фруму тоже не видит, а она смотрит на него со страхом, точно это бука...

   - Ну, значит, все отлично,- сказал Фроим, потирая руки, а Дробыш спросил:

   - Вы хотите сказать еще что-то, Аня?..

   - Нет, ничего... Только, это так страшно...

   - Ну, разумеется, страшно. Но не бойтесь,- мы этого не допустим,- сказал Дробыш.

   - Нет, я не об этом... Вообще страшно... всё, всё... и мне кажется, право... она не согласится...

   - Ну, какие пустяки!.. Неужто предпочтет этого меламеда?

   - Нет, конечно... Но и это тоже страшно...

   На следующий день около полудня у нас стали собираться гости. Пришли поздравить г-н и г-жа Мендель, г-да Фаворские, г-да Ивановы, г-да Сапоженские, вообще знакомые. Дамы поздравляли тетку, целовали Аню, ели торты и пили за здоровье. Целый цветничок барышень окружал Аню.

   Пришла, наконец, и Фрума...

   Мужчин было мало: день был будничный, все были в канцеляриях и вообще на работе. Были, конечно, оба брата Мендель и Дробыш... Мы переглядывались и нервничали. Аня была рассеянна и порой отвечала невпопад. В молодом обществе царствовала какая-то непонятная неловкость, которая передавалась и старшим.

   Кто-то заговорил о Басе и о сватовстве, не замечая Фруму. Г-жа Мендель покраснела, и ее доброе красивое лицо приняло несвойственное ей выражение упрямой суровости. Г-н Мендель, глядя как-то в сторону, поглаживал снизу и сверху курчавую бороду... Тетка быстро перевела разговор, но этот инцидент внес еще большую неловкость... Дамы начали подыматься, чтобы уходить. Тетка была огорчена, чувствуя, что "именины" решительно не удались, и не знала, чем объяснить эту неудачу. Фрума тоже сказала, что отпущена ненадолго. Лицо ее было как-то не по-детски печально, и она смущалась любопытными взглядами, которые на нее кидали девушки и дамы.

   - Я пойду уже,- сказала она тихо, подходя к сестре.- А то бабушка будет сердиться и пришлет за мной...

   Фроим, сидевший в углу с лицом то бледневшим, то красневшим, резко поднялся. Но Аня сжала Фруму за руку, что-то шепнула ей и, подойдя ко мне, сказала:

   - Идите в сад, к беседке. Я приведу Фрумочку. А что же Фриденсон и Гершович?.. Не пришли?..

   Фриденсон и Гершович были два студента, обещавшие явиться в качестве свидетелей. Это были сыновья местных богачей, и мы выбрали их нарочно, считая, что их свидетельство будет иметь большую силу. К нашему кружку они не принадлежали, но оба были под некоторым обаянием обоих Менделей, особенно Фроима, и согласились участвовать в заговоре, с условием, что потом, когда дело дойдет до подтверждения свидетельства,- они заявят, что были при этом случайными именинными гостями...

   Теперь их не было. Но когда мы вышли в сад,- Гершович явился. Это был молодой человек с очень белым и очень розовым лицом, с медлительными и медвежеватыми движениями. Теперь он шел особенно медленными шагами и смутился, узнав, что Фриденсона нет... Казалось, если бы было возможно, он бы охотно сбежал.

   Дробыш был весел, Израиль по обыкновению молчалив и серьезен, Фроим сильно нервничал. Все мы сидели в беседке и нетерпеливо ждали.

   Наконец в конце аллеи со стороны дома замелькали платья. Сестра быстро вела за руку Фруму, которая оглядывалась с некоторым недоумением. Ее круглые детские глаза, когда они подошли к нам, были как-то трогательно испуганы и беспомощны.

   - Там за Фрумой уже пришли,- торопливо сказала Аня,- Бася приказала придти сейчас же... Значит...

   Она остановилась и перевела дух. Видно было, что она сильно взволнована. Фрума посмотрела на нее с ожиданием! и вопросом. Потом она обвела всех нас тем же вопросительным взглядом, едва скользнула по фигуре Фроима и дольше остановилась на лице Израиля, который смотрел на нее с особенным выражением какого-то особенного мудрого и понимающего участия...

   Фроим подошел к ней и заговорил:

   - Слушай, Фрумочка... Надо бы объяснить тебе... но времени у нас мало... Ты мне веришь? Ты знаешь, что я тебе не желаю зла... Веришь нам всем, что то, что мы хотим сделать,- хорошо...

   Он провел рукой по лицу, как будто что-то старался стряхнуть с себя, и, посмотрев на Дробыша беспомощным взглядом, сказал:

   - Я чувствую что-то... я не могу все... ясно. Объясни ты...

   В это время от дома с заднего крыльца, которое вело на кухню, послышался голос:

   - Фрумэ-э... Ком а ги-ир... [Фрума... Иди сюда (евр.)] - Кричавшая прибавила что-то еще по-еврейски. Можно было понять, что прислуга Баси получила какие-то решительные инструкции и готова пуститься тотчас же на поиски. Фрума вздрогнула и двинулась было на зов. Но Аня обняла ее за талию и нежно удержала на месте. Девочка прижалась к ней, и ее круглые глаза опять посмотрели на всех с испугом и вопросом.

   - Фрумэ-э...- послышалось опять от крыльца. Дробыш решительно подошел к Фруме и взял ее за руку.

   - Вот что, милая Фрумочка. Сейчас Фроим подойдет к вам... Иди сюда, Фроим... И наденет вам на пальчик вот это кольцо... Дайте сюда палец. Фроим, иди же сюда... Ну, вот... Тогда вас уже не выдадут за этого противного цадика. Вы будете женой Фроима... Дайте руку...

   - Фру-у-мэ-э!..- Голос звучал уже ближе... и наводил на всех нервную торопливость.

   - Да что ты это, Фроим! Шевелись скорее. У тебя дрожат руки. Ну, дай сюда... На который палец?.. Все равно? Ну, вот так... Фроим, говори скорее, что надо...

   - Фру-умэ...- Голос был совсем близко. На боковой тропинке уже мелькало меж кустов красное платье толстой служанки...

   Фроим торопливо шагнул к девочке и сказал:

   Лицо его было теперь очень бледно, шрам над глазом горел багровым цветом. Фрумочка, взглянув ему в лицо, вдруг вскрикнула: "Вай!.. Их ..... [Пропуск в рукописи. (Прим. ред.)] Боюсь! Боюсь!.." и, вырвав у Дробыша руку, на которую он надевал кольцо, вдруг повернулась и побежала через кусты навстречу служанке... Через минуту из кустов послышался резкий, почти исступленный голос служанки... Я узнал могучее контральто, почти бас, оглашавший площадь в день приезда Акивы. Таща за собою Фрумочку, разъяренная баба вышла из кустов к нам на площадку и стала быстро и сердито говорить по-еврейски...

   Дробыш выступил ей навстречу и сказал:

   - Ну ..... [Пропуск в рукописи. (Прим. ред.)], ладно. Не кричи, пожалуйста. "Гей цур балабусте..." [Иди к хозяйке (евр.)] Скажи, что Фрума повенчалась с Фроимом... Да смотри, не ори во весь голос... Не поможет.

   Женщина, только тут понявшая, в чем дело, сначала прямо окаменела с открытым ртом, потом хотела, очевидно, разразиться криком и ругательствами, но Дробыш зажал ей рот, а Израиль подошел к ней совсем близко и сказал своим убедительным голосом по-еврейски:

   - Слушай, женщина! Не надо кричать. Ступай к своей хозяйке и расскажи ей первой. Пусть посмотрит кольцо на руке Фрумы... Если она захочет, чтобы ты выскочила на площадь и принялась кричать об этом... Тогда...

   - Тогда хоть надорви глотку, нам все равно,- закончил Дробыш, немного понимавший, как и я, местный еврейский жаргон.

   Повидимому, служанка поняла. Она крепко стиснула руку Фрумы, и скоро обе фигуры исчезли на заросшей тропинке...

   - Теперь, брат, ау! Кончено. Но что это с тобой, Фроим? Ты как вареный: не мог caм надеть кольцо. Постой, дай руку! Да у тебя жар... Ступай скорее домой и ляг в постель. Отведи его, Израиль, и позови доктора. Ну, ступай, Фроим. Не беспокойся. Дело все-таки сделано.

   - Да,- подтвердил Израиль.- Дело сделано... Ты ведь знаешь, Фроим. Если Бася упрется - она может вынудить развод. Но Эпштейн - коган... {Прим. стр. 454} Ему нельзя жениться на разводке... Значит, во всяком случае Фрума от этого брака избавлена.

   Фроим радостно улыбнулся, и оба брата пошли к дому. Израиль с ласковой заботой обнял его за талию и говорил что-то, наклоняясь к нему.

   - А где же еще наши? - спросил Фроим, оглядываясь.- А, вот они в беседке.

   Действительно, Аня и Гершович были в беседке. Аня наклонилась к столу и плакала. Гершович, далеко не такой румяный, как обычно, смотрел на нее с глуповатым смущением. Оказалось, что он убежал в беседку при приближении служанки. Дробыш, к которому вернулась его беспечная уверенность, стал шутить над ним, и ему удалось успокоить Аню. Вид толстого Гершовича, боявшегося, что он попал в schlechtes Geschaft [Плохое дело (нем.)], был действительно очень комичен.

   Мы решили вернуться в дом, где, быть может, были новые посетители.

   - Каша заварена,- сказал весело Дробыш.- Дальше все пойдет уже естественным ходом. Нам больше делать нечего...

   Вдруг он быстро наклонился к земле и поднял что-то в песке. Теперь лицо его тоже вытянулось и напоминало отчасти лицо Гершовича.

   В руке у него было золотое колечко...

   - Бросила, значит... Или я не надел?..- Он смотрел на маленькое колечко с комическим недоумением.

   Нам, впрочем, было не до смеха, и мы пошли к дому, опечаленные и смущенные...

   На следующий день мы узнали, что Фроим лежит в бреду...

   Бася была женщина умная. Ни на другой день, ни в следующие дни,- никто в городе не говорил ничего об истории с импровизированным бракосочетанием. А еще через некоторое время она, как ни в чем не бывало, явилась к тетке с своим узлом. Тетка была ей рада. Бася спокойно развертывала ткани, спокойно торговалась, и только, когда я вошел в комнату, ее глаза сверкнули особенным блеском.

   - Здравствуйте, Бася,- сказал я, немного смущенный.

   - Дай бог и вам здоровья,- ответила она и, обернувшись к тетке, сказала:- Я всегда говорю: это - счастье иметь таких детей. Чистое золото, как я еврейка!.. Ну, что, если он не сын, а только племянник... Хорошо иметь и такого племянника... А где же барышня?.. Учится?.. В своей комнате?..- Бася кинула быстрый взгляд по направлению соседней комнаты сестры, дверь которой была не вполне притворена, и спросила с любопытством: - А кто ее учит? У нее несколько учителей?.. Так. Хочет сдавать экзамен? Хорошее дело... Только зачем барышне держать экзамен? Барышне надо жениха. А теперь вот?.. Сейчас... кто ее учит?.. Господин Дробыш?.. Ну, я видела, что к вам шел господин Дробыш. И подумала себе: зачем господин Дробыш идет так рано? Ну, он оч-чень умный, этот Дробыш. Вай! Вай! Правда?

   Предлагая этот вопрос, она внимательно посмотрела на тетку, которая спокойно рассматривала товары и теперь с легким удивлением подняла взгляд на Басю. Умная еврейка поняла, что тетка ничего не знает. Она перевела иронический взгляд своих молодых глаз... Я сильно покраснел.

   - Господин Дробыш оч-чень умный... Он приятель такого хорошего молодого панича... Ну, а известное дело: скажи, с кем ты приятель,- я уже знаю, кто ты сам. Он учит вашу барышню... Цц-ццы, оды... Такая прекрасная барышня, почти невеста... Надо хорошего учителя...

   - Что вы это, Бася,- заинтересовалась вдруг тетка.- К чему вы все это говорите?..

   - Ну, надо о чем-нибудь говорить... Люди любят иногда послушать Басю. Бася знает много любопытных историй. Вот, знаете, какая недавно была любопытная история в одном городе? Это даже недалеко от нас. Мм-мм-мм... Вы, может, уже слышали ее. Нет? Не слышали, как один ширлатан хотел жениться на одной еврейской девочке... Ну, он себе был тоже еврей... Вот, как Фроим...

   - Бася... Фроим не шарлатан,- сказал я, чувствуя, что лицо мое загорелось от негодования.

   - Ну-у... как это можно, я говорю только, что он был такой же... ему было столько же лет... Ну, и он захотел жениться... А ему не хотели отдать. И эта девочка тоже не хотела. Так вы знаете, что он сделал? У него был приятель, тоже ширлатан порядочный, как вот Дробыш. Что-о? Я говорю, что Дробыш ширлатан?.. Боже сохрани, говорить, что господин Дробыш ширлатан. У него такой отец... Вай, вай... Ну, только ему было столько же лет... И он был студент... И они придумали. Ой, что они приду - ма-а-ли!

   Она покачала головой и посмотрела на меня, лукаво улыбаясь.

   - Эта девочка пришла себе в гости к очень хорошим людям. И у них была такая хорошая барышня! Она, конечно, ничего не знала, что задумали эти ширлатаны. Она ходит себе в саду с этой еврейской приятельницей, и они себе так хорошо разговаривают... ну, о разных вещах. Мало ли есть о чем поговорить молоденьким барышням! А эта девочка, хоть и еврейка, но она была feines Fraulein [Благородная девушка (нем.)], совсем-таки барышня. И вот, подумайте. Вдруг подскакивает к ним из кустов этот ширлатан, этот шейгец, этот шибеник и хочет надеть кольцо и сказать одно слово... Ну, такое слово, такое слово... что после этого девушка станет все равно, что его жена... Может, вам. совсем нелюбопытно слушать эту историю? - вдруг спросила она, поворачиваясь к тетке, которая слушала, наоборот. с величайшим интересом.

   - Вы говорите,- любопытно? Ну, хорошо... Так я буду рассказывать до конца... Я говорю, что он выскочил из кустов... И с ним этот другой ширлатан, который похож на господина Дробыша... И они говорят этой девочке:

   "Дай сюда руку. Скорей, скорей". Ну, она разве понимает, какие у него мысли, и она дает руку... Тогда тот, другой ширлатан говорит: "Что ты такой неловкий, не умеешь надеть на барышню кольцо. Давай сюда... Я надену. А ты себе говори слово..." И он надевает кольцо, а тот сказал слово... А я еще не сказала, что у этой девушки был другой жених. О, какой это жених! Это счастье иметь такого жениха... Ученый...

   - Ну уж, Бася. У вас все ученые женихи хороши,- сказала тетка, улыбнувшись.

   - И, наверное, девушка не любила этого ученого сопляка,- вставил я шпильку, чтобы отомстить Басе за иронию.

   - Ну, что вы думаете? Только гимназиальная наука хороша? А наша ничего не стоит? А вы, молодой господин, говорите: "Не любила"?.. Ну, где это сказано, что невеста должна раньше полюбить, а потом повенчаться? Когда же это должно быть совсем наоборот! Разве Ривке видела Исаака раньше, чем вышла замуж? Вы знаете,- у нас невесте закрывают лицо. Зачем? Затем - ей незачем смотреть на жениха до свадьбы... Яков разве не женился на Лии, когда он думал, что это Ривка?.. Вы говорите: это плохо... А мы считаем, что это очень хорошо. Разве глупая девочка может выбрать?.. Что она знает? Она ничего не знает... Бог знает лучше.

   - Ну, Бася. Эти, извините, глупости мы уже от вас слыхали... И нам так жаль вашу Фрумочку. Бога вы не боитесь. Погубите девочку... Потом будет вас проклинать...

   Бася опять пытливо посмотрела на тетку и продолжала:

   - Проклинать? Почему же я не проклинаю моего отца? Вот аккурат также думали и они. Они думали: "Мы больше знаем, чем бог..." И потому этот ширлатан хотел устроить всю историю. И надо вам сказать...

   В это время дверь отворилась, и из комнаты сестры вышел Дробыш. Его лицо с буйным русым вихром над лбом было, как всегда, беззаботно весело... Он любезно поклонился и сказал, улыбаясь:

   - Имею честь кланяться madame Басе... Мы тут занимались и невольно слышим, что вы рассказываете. Я тоже немного знаю об этой интересной истории. И знаете, что мне сказали об ней умные евреи?..

   В глазах Баси на мгновение сверкнула гневная искорка, но тотчас же они опять загорелись веселым задором.

   - Ну, что они могли сказать?.. Это, верно, господин Мендель... Он очень, очень умный, этот Мендель. Что же такое он говорит?

   Брови Дробыша чуть-чуть сдвинулись.

   - Господин Мендель даже еще не слыхал ничего об этой истории,- сказал Дробыш серьезно и с оттенком неудовольствия...- Вы думаете, во всем городе только господин Мендель умный еврей? Есть еще очень много умных евреев... И в нашем городе, и приезжих, хотя бы из Бердичева, или Гомеля, или Шклова.

   - Ну, и что они говорили вам, ваши умные евреи?

   - Они говорят, что если жених надел кольцо...

   - Ну, а если он не надел кольца?..

   - Все равно. Можно и не надеть непременно на палец... Можно просто дать кольцо или вещь, не дешевле одной перуты...

   - Дать... Ну, а если она не взяла?.. Если кольцо просто упало на землю?..

   - Ну, это еще вопрос, упало или не упало. И еще надо знать: упало оно ближе к нему или к ней?.. Если он успел дать его в руки, когда говорились слова, тогда - кончено. После этого надо непременно развод... А если тот жених - коган, из колена Левита, то ему (вы знаете?) нельзя жениться на разводке...

   И Дробыш, улыбаясь, посмотрел на Басю...

   - И это все, что они вам говорили, эти умные евреи? Дробыш взмахнул несколько раз золотым пенсне на шнурке и сказал беспечно, чуть-чуть растягивая слова на еврейский лад:

   - Ну-у?.. А что вы хотели бы еще...

   Бася посмотрела на него и вдруг на ее лице заискрился такой веселый смех, что Дробыш несколько оторопел...

   - Ну, они, видно, очень умные, ваши евреи. Пусть они будут такие умные, как Мендель. А все-таки они не знают...

   - Чего же?

   - Ну...- Бася прищурила глаз и лукаво посмотрела на молодого человека.Ну, я вам скажу... Этот господин, который похож на вас... он очень умный, ух, какой умный... Только еще не очень... Зачем он сам надевал кольцо?.. Закон такой... Ну, это правда: если еврей даст девушке кольцо или что-нибудь ценное и скажет такое-то слово... Вы знаете?.. Ну, она ему жена... А если гой даст что-нибудь, а еврей скажет слово... Кто же будет муж?.. Этот гой будет муж?..

   Она посмотрела на него своими красивыми глазами и вдруг залилась молодым смехом... По выразительному лицу Дробыша прошла тень озабоченности и недоумения... Оно очень напоминало то выражение, с каким он подымался в детстве с цветочной клумбы, на которую его кинул Фроим...

   Бася продолжала хохотать. Тетка с недоумением смотрела на происходящее, понимая, что тут не отвлеченный спор, но еще не отдавая себе полного отчета в происходящем [На этом рукопись обрывается. (Прим ред.)].

  

  

   В доме Менделей было печально... Любимец сын лежал больной, и торжество всего города как бы злорадно тяготело над их квартирой.

   И вот в один день улицы нашего городка огласились оригинальными звуками своеобразного оркестра. В те времена еврейская жизнь еще не замкнулась в стенах домов и синагог, как теперь; евреи охотно совершали свои обряды на виду у города, и нам часто случалось видеть еврейские свадьбы... Самый обряд совершался на площади, перед синагогой. Молодые стояли под балдахином, и, когда раввин подносил им вино,- все головы тянулись, чтобы увидеть, как молодой растопчет рюмку... Потом процессия проходила по улицам в сопровождении огромной толпы, в сопровождении музыкантов. Оркестр состоял из одних флейт, волторн и кларнетов, и мотив был какой-то особенный: немного дикий, то оживленный, то тягучий и хватающий за сердце неведомой тоской... Старой такой, щемящей, занесенной бог весть из каких стран и времен... Медленно, размеренно, торжественно и печально переливались на высоких нотах флейты. Гобои вторили низко и глухо, и над всем стоял густой топот толпы... А в самом центре этой толпы, чуть мелькая среди моря голов, виднелось смуглое лицо Басиной внучки и рядом, поддерживаемый под руки, нетвердый на ногах, "как травинка", выступал молодой человек с нездоровым бледным лицом и длинными пейсами. Казалось, он совсем не участвует сознанием в происходящем и обдумывает какое-то запутанное воззрение рабби Шамаи или...

   Звуки оркестра стихли где-то далеко...

   По невольному побуждению, я пошел к дому Менделей. Симхе [В рукописи "Братья Мендель" - Фроим. (Прим. ред.)] было лучше, и товарищам позволяли посещать его, хотя ненадолго. В квартире Менделей было сумрачно и тихо. Окна были закрыты ставнями. Г-н Мендель вышел ко мне задумчивый и как будто растерянный. Израиль горячо пожал мне руку и провел к больному.

   Г-жа Мендель вошла в комнату на цыпочках, и мне казалось, что она озабочена и испугана. Я успел только поздороваться с Симхой, как пришел доктор. Это был маленький человечек в золотых очках, с подпрыгивающей, будто танцующей походкой. Он спросил о здоровьи развязно, с той деланной свободой, какой доктора стараются внести в комнату больного уверенность и бодрость. Но маленькие глазки за золотыми очками бегали вопросительно